X
ЗОЛОТАЯ ГОРА
(ИЗ ЗАПИСОК МАРГАРИТЫ)

На следующий день порывистый северный ветер разметал клочья тумана, еще оставшиеся на лесистых холмах. Все засверкало золотом под открывшимися окошками синего неба: пожелтевшие каштаны в долине под скалой, скальный туф, такой же золотистый, как и тот, из которого были построены дома, крыши, покрытые желтым, выгоревшим в летнюю сушь лишайником. Во дворе я только теперь заметила остролист, покрытый красными ягодами. Птицы безуспешно пытались их клевать и тут же напарывались на колючки, скрытые в листве.

Я не пошла к мессе, которую мои подруги отстояли вместе с монахинями, чтобы не возбудить их подозрений. Притворялись они мастерски, сам Никодим бы лучше не придумал: превозносили предрассудок днем и всеми силами боролись с ним по ночам. Сад оказался в моем распоряжении, и весь маленький город, казалось, тоже был мой. Он втиснулся под защиту огромной, позолоченной осенью скалы, которая тысячью мелких ущелий спускалась в долину.

Первой мне навстречу попалась Рената, согнувшаяся под тяжестью невеселых дум о вчерашнем собрании. Маленький рот хранил озабоченное выражение, но ясные детские глаза от близости к небу стали еще прозрачнее. Я не понимала, как они там, в Ферраре, могли считать ее уродиной, как могли не заметить чистоты и силы, которые покоряли в ней с первого взгляда.

Сильный, почти мужской подбородок, высокий рост и узкие бедра создавали идеальную модель двойственной натуры ангела. Больше ничего мужского в ней не было, разве что необычайная скрытая энергия, которая ощущалась, когда она находилась поблизости. Ее можно было бы сравнить с исходящей от мужчин энергией мускулов, но сила Ренаты была другой природы, духовной, и струилась, как прозрачный горный источник. Нынче утром на ней был бархатный корсаж цвета сливы и переливающаяся желто-оранжевая блузка. Широкая бархатная юбка явно стесняла пружинистый шаг юного охотника, которым двигалась Рената.

Увидев меня, она улыбнулась ясной, как погожее утро, улыбкой. Чуть приподняв юбку, чтобы перешагнуть через обломанные ночной непогодой ветки смоковницы, она двинулась мне навстречу с распростертыми объятиями, словно мы не виделись целый год. Рената вносила в кружок энергию живой природы, которая уравновешивала мрачноватый ночной экстаз Виттории. Если бы ее волосы освободить от дурацкой золоченой сетки, а длинную шею — от подобного ошейнику модного воротника, она стала бы похожа на богиню Диану.

Мы уселись на скамью.

— Маргарита, какая ты сегодня красивая в золотом отсвете скалы! Никогда не думала, что камень осенью может сверкать таким золотом. Подумать только, ведь мы, как эти монахини, которые здесь оказались от нужды или от страха, заперты в темнице и не можем позволить себе даже прогулку. А я бы с радостью добралась вон до того аббатства, видишь, с башней, похожей на голубятню? Говорят, тамошние монахи готовят из мускуса восхитительные духи и чудодейственные кремы. Ой, посмотрите, как засеребрились оливы после сбора урожая! А мы должны идти к этому гнусному Пьерлуиджи с его проклятым двором… И отказаться нельзя. Поул прав: стечение обстоятельств велит оказывать честь Фарнезе. Но есть еще кое-что…

Рената оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что в саду никого нет, и придвинулась поближе, понизив голос, словно из расселины, в которую обрывалась стена, нас кто-то мог подслушать.

— Все упорно говорят о готовящемся браке между сыном Элеоноры Гвидобальдо и младшей дочерью Пьерлуиджи Витторией Фарнезе. Этому союзу никто не рад. Ни Элеонора, ни ее брат кардинал, который правит герцогством Мантуанским с тех пор, как умер их третий брат, несчастный Федерико.

Она замолчала, ища в моих глазах искру интереса, но не нашла и быстро заговорила снова:

— Ты, наверное, слышала разговоры о Федерико Гонзаге и его скандальной любви к Саламандре, как велела себя называть его содержанка.

Охнув от собственной откровенности, Рената прикрыла рот рукой и продолжала, глядя мне прямо в глаза:

— Не пойми меня превратно, ты же знаешь, я считаю, что куртизанка достойна большего уважения, чем покорная и алчная супруга, но Саламандра так отчаянно водила его за нос, что бедный Федерико стал притчей во языцех во всей Италии. Его брат кардинал Эрколе — совсем другой, он умен и осторожен, он ловкий политик, вдохновленный искренней верой, трудно найти такого среди правителей.

Итак, она намекала на принадлежность Эрколе к секте, но я это знала и раньше, еще до отъезда в Рим.

— Кардинал Гонзага против этого брака, его отношения с Фарнезе всегда были нелегкими; десять лет назад он даже вынужден был уехать из Рима из-за противоречий с Павлом Третьим. Он полагает, что после смерти старика клану Фарнезе придется выдержать серьезные сражения, чтобы удержать то, что они награбили за десять лет понтификата Павла.

Рената старалась сидеть прямо, не ежась в утреннем холодке, и, презрев светский этикет, размахивала руками, словно разговаривала с глухой.

— Но Гвидобальдо, мерзкий тип, заносчивый и тщеславный, идет напролом. Папа пообещал ему огромное приданое, и переговоры продолжаются. Элеонора ничего не может поделать, и ей приходится относиться к Пьерлуиджи как к отцу своей будущей невестки. Ясно, что множество мелких владений, на которые разделена Италия, постоянно провоцируют круговерть союзов, не всегда приятных и не всегда законных. Во Франции проще, там есть один арбитр, король, который дает личное разрешение на браки между различными кланами, учитывая все интересы, связанные с браком. В Италии же брачные переговоры проходят очень мучительно.

Рената замолчала и склонила голову, улыбнувшись мне. Наверное, вид у меня был рассеянный, потому что чудесная погода мешала сосредоточиться на нудных проблемах династических браков между семьями итальянских герцогов.

— Наверное, ты считаешь меня сумасшедшей, но, к сожалению, законы именно таковы, и мы, женщины, — не более чем товар, идущий на обмен. Не знаю, чья жизнь тяжелее: наша, с ее ежедневной борьбой за то, чтобы наши жизни не разбивали в угоду государственным интересам, или твоя, с борьбой за возможность быть хозяйкой своей жизни. Конечно, ты унижаешь себя, отдаваясь мужчинам за деньги, но разница тут небольшая. Она состоит в том, что ты сама назначаешь себе цену, а нам ее назначают другие. И если ты думаешь, что сыновья способствуют укреплению нашего шаткого положения, ты ошибаешься. У меня есть сын, первенец, которого я вырастила с огромной любовью, и он уже меня предал. Думаю, когда он сможет занять место отца, мне придется покинуть двор. У нас на все разные взгляды, и он считает меня досадной помехой в управлении государством. Вот тебе и результат.

Я смотрела на нее и старалась понять, до каких пределов простирается ее искренность и вправду ли она думает, что вступить в отношения с мужчиной за деньги и блага всегда связано с унижением. Сможет ли она понять, как опьяняет женщину способность подчинить себе желания мужчины и тем самым получить над ним полную власть? Какой это восторг — с головой бросаться в наслаждение, такое же переменчивое, как и характеры мужчин, выбравших ее? Оно разное, как их глаза, цвет кожи, как их тело, мускулистое или полное, но одинаково способное на нежность. Мощь и сила молодых, мудрость и опыт зрелых — это всегда чему-нибудь учит и лучше всего передается в момент наслаждения. Наверное, это область, от которой мои подруги вынуждены отказаться, чтобы сосредоточиться на борьбе за право слова и право на мысли при тех дворах, которые хотят, чтобы они были послушны и бессловесны. Я интуитивно понимала, что мы с Ренатой подспудно ищем общую территорию, где можно было бы утвердить наше присутствие.

Я ощущала, как движутся внутри каждой из нас потоки глубинных сил в поисках точки пересечения, которая могла бы придать смысл и моей, и ее жизни. Но я ограничилась тем, что отдалась приятному чувству, которое окутывало меня в присутствии Ренаты, и не стала пускаться в объяснения в ответ на ее вопросы.

— Не знаю, Рената, сравнимы ли наши положения. Я незнакома с вашей жизнью, и, судя по тому, что вы говорите, вы так же мало знаете о моей. Я выбрала такую жизнь потому, что не представляла для себя другой. Понятие свободы в приложении к женщине весьма относительно. Трудно сказать, в чем состоит наша с вами свобода. Я подвешена в пустоте, открыта любой мести, и никакая семья не держит меня в заложницах, не разменивает и не защищает. Гарантом мне служат только собственные способности, и перед лицом искушения мне не следует об этом забывать. Мне часто случалось по воле инстинкта излишне полагаться на людей, которые того не стоили. Но со временем я поняла, что жить можно и так и что такая жизнь не лучше и не хуже любой другой. У меня нет никого, кто мог бы распоряжаться моей жизнью: ни отца, ни мужа, ни сына. Я отошла от религии, чтобы, не обижайтесь, не оказаться в руках духовных наставников. У меня ведь тоже имелись наставники, и без них я никогда не появилась бы на горизонте свободной мысли. Они учили меня служить собственному сознанию, как ваши учат вас подчиняться вере в Христа и тем, кто ее толкует. И я не знаю, кто из нас рискует больше.

Северный ветер задул сильнее, улыбка Ренаты погрустнела, и она зябко обхватила себя руками. Она вряд ли поняла и разделила мои мысли, но была счастлива просто оттого, что пообщалась со мной. Она опустила голову и взяла меня под руку.

— Пойдем, сегодня надо заниматься брачными делами и помочь Элеоноре пройти через это испытание. Из Виттории помощница не получится, потому что ее племянник Асканио — тоже один из претендентов на руку бедняжки, которая имела несчастье родиться в семье Фарнезе и, как все, несет на себе семейное проклятие.

Рената обернулась к башне аббатства, видневшейся напротив, и окинула взглядом напитанные влагой холмы с пожелтевшими виноградниками. Серые облака на небе таяли, приближаясь к солнцу. Рената покорно отказалась от очередного желания, долг велел ей идти во дворец к мерзкому чудовищу.

Не успели мы подняться с каменной скамьи, как увидели Элеонору. Она легким шагом вошла в сад, словно ее, как листок, внесло ветром. Лицо ее покраснело от холода, она улыбалась, и ей явно не терпелось что-то нам сказать.

— Хорошая новость! Сегодня в Орвьето приезжает дон Диего. Он возвращается в Германию, чтобы передать императору деньги, выбитые у Папы на оплату жалованья войску, нанятому для борьбы с еретиками из лиги Шмалькальдена.

Рената повеселела и снова уселась на скамью.

— Тем лучше! По крайней мере, нам не придется одним терпеть тошнотворное присутствие Пьерлуиджи и Орсы. А Джулия получит единственного ухажера, которого она выносит, и у нее поднимется настроение.

— Если только ему удастся прибыть вовремя, чтобы успеть сбрить бороду, как положено по этикету. Он может не явиться к обеду, если не успеет привести бороду в порядок. Уж не знаю, удастся ли нам приспособить свое гостеприимство к его привычкам в такой дыре, как Орвьето, и за такой короткий срок. Но во всяком случае Джулия без компании не останется. Легким конным отрядом, который сопровождает посла, командует ее кузен Федерико Гонзага.

Элеонора многозначительно посмотрела на Ренату и подмигнула.

— Федерико? Красавец Федерико! Ну тогда будет настоящий праздник, несмотря на Фарнезе.

— Если только ему не надоест присутствие старшего соперника.

Я следила за разговором, стараясь не показать, какую скуку навевают на меня эти игры престарелых девиц.

Приняв мое молчание за сдержанное участие, они с новой прытью пустились в свои любовные фантазии. Рената так разгорячилась, что ее грива высвободилась из золотой сетки.

— Если бы мне выпало выбирать, я бы не сомневалась. Дон Диего хорош и элегантен, но Федерико! К ногам Джулии положены двадцать лет юности и мужества, да к тому же внешность архангела Гавриила. Чего еще можно желать в жизни?

— Например, чтобы тебя оставили в покое. Или ты считаешь, что этого мало, Рената?

Джулия вошла в сад за Элеонорой и слышала почти весь разговор. Она протестовала жестко, но не переходила границ вежливости. Рената посмотрела на нее с состраданием и пожала плечами:

— Ты сама не знаешь, что теряешь.

— Чем тратить попусту время в поисках мужа для меня, не лучше ли отправиться в собор? Ты, Маргарита, его ни разу не видела, и ты, Рената, тоже. Пойдемте, никогда не лишне узнать что-то новое, а Микеланджело говорит, что без «Воскресения», написанного Лукой Синьорелли для капеллы Сан Брицио, не было бы его «Страшного суда». Элеонора, ты ведь хотела пообщаться наедине с Витторией? Тогда мы пошли, а у вас будет достаточно времени.

Джулия повернулась и направилась к двери в дворике, ведущей в монастырь, не дожидаясь нашего ответа: она была уверена, что мы следуем за ней.

Туман, выползший из расщелин вокруг скалы, собрался в верхней части города, проникнув во все щели между домами. Площади, огороды и переулки волшебным образом исчезли. Только улицы были свободнее от тумана, и темный туф выступал из него на уровне нижних окон. Три женщины, шедшие рядом в черных плащах, двинулись по лабиринту домов, переулков и лестниц, теснившемуся вокруг собора. Резкие тени арок из туфа еще более грозно выглядывали из тумана.

Вскоре им пришлось разделиться и идти гуськом, чтобы не цепляться плащами за светлые от мха стены. После короткого спуска они поняли, что находятся на соборной площади, которую целиком, насколько позволял видеть туман, перегораживал фасад здания.

В нескольких шагах от переулка шесть ступеней из красного мрамора поднимались от темного края площади к огромной каменной горе собора.

Витые колонны, испещренные золотой и синей мозаикой, были окружены четырьмя широкими пилястрами с высеченными на них сценами из Библии. Кульминацию представляла сцена Страшного суда на пилястре, обращенной к долине, где жмутся друг к другу спасенные и обреченные, с геометрическим совершенством оттененные фигурой Христа, которого херувимы вознесли на вершину славы. Первые полны надежды, вторых судорогой свел ужас, их мучают дьяволы, и змеи рвут их тела, с жестокой правдой изваянные скульптором. Внизу их ожидает стена огня, изображенная сразу над мраморным карнизом с золотой мозаикой, сверкающей даже в тусклом свете утра. Туман над порталами так сгустился, что фигуры святых и пророков, населяющие огромный фасад, стали невидимы.

— Можно подумать, что ступени ведут в бесконечность, — с досадой сказала Рената.

— Не огорчайся, Рената, вот увидишь, туман рассеется, и мы рассмотрим весь фасад.

Джулия приподняла черную вуаль, чтобы различить тень собора в молочной дымке.

— Может, туман и рассеется, но золотые мозаики и синие витражи нельзя будет в полной мере оценить без солнечного света. Виттория говорила, что фасад собора в Орвьето ближе всего подходит под описание врат рая, а теперь, когда я его увидела, я едва могу различить его контуры.

На эти слова Маргарита улыбнулась:

— Нет другого рая на земле, кроме собора Сан Марко в Венеции. Там даже в туманные дни под широкими, как опрокинутые корабли, порталами, сверкают мозаики и мрамор.

Рената огляделась по сторонам.

— Но какова вера жителей Орвьето! В таком маленьком городе такой огромный собор. Ради него они пожертвовали единственным пригодным для строительства местом на скале из туфа.

— Не стройте иллюзий, Рената, строительство начали этруски или греки, у которых здесь была колония. Это они построили акрополь.

Преподав урок древней истории, Маргарита уязвила герцогиню.

— Однако христиане его укрупнили, я уверена, такой огромный храм до христиан был просто немыслим.

— Ну да, ты права, это заслуга христиан.

Джулия улыбнулась Маргарите, и та, ободренная поддержкой, возобновила атаку на герцогиню:

— Глядите-ка, они так ревностно относятся к своей вере, что охраняют храм с оружием в руках.

— Где? Ах, эти, с аркебузами? Странно, в Орвьето не должно быть вооруженных людей. Скала так надежна, что Пьерлуиджи велел закрыть все остальные ворота и оставил только ворота Сферракавалло, где поставил десять стражников. Так он чувствует себя увереннее после того, что произошло в Риме.

— И тем не менее это люди Пьерлуиджи. Давайте пойдем другой дорогой.

Джулия резко свернула вправо, направляясь к поперечному нефу, чтобы не встретиться со стражниками. Но те уже шли навстречу женщинам и быстро оказались рядом.

— Добрый день, синьоры.

Граф ди Спелло выпрямил склоненную в поклоне спину, откинув назад сальные волосы, задрал кверху подбородок и начал сверлить глазами Джулию.

— Я долго ждал этого момента, графиня. Мне стало известно, что вы направитесь в собор. Такие набожные женщины, как вы…

И он иронически взглянул на Маргариту. Рената выступила вперед, чтобы закрыть собой Джулию, и подняла голову, как орлица, готовая выклевать волку глаза. Джулия остановила ее, придержав за руку.

— Напрасно ждали, синьор, у нас нет желания разговаривать с вами ни сейчас, ни вообще когда-нибудь.

Ди Спелло преградил ей дорогу, протянув руку и почти касаясь Ренаты. Правой рукой он завел за ухо прядь волос, повторяя любимый жест Джулии и давая понять, что он многое о ней знает и следит за ней. При виде этого жеста Маргарита похолодела от ужаса: она достаточно хорошо знала и этого человека, и своих подруг, чтобы не понять серьезности угрозы.

— Напрасно вы не желаете говорить со мной, Джулия, я мог бы рассказать вам много интересного о вас и о ваших друзьях обоего пола. И не только вам, а и кому-нибудь другому, если вы будете так упорно отвергать мое общество. Конечно, я не в вашем вкусе, а может, потому, что я не кардинал? Не английский кардинал?

Тут уже даже силач не смог бы удержать Ренату: она бросилась на графа, который был ниже ее на голову. Волосы ее зашевелились, как змеи, и, словно повинуясь невидимой команде, выпростались из-под чепца и рассыпались по плечам.

— Скройтесь немедленно с глаз моих, развратное ничтожество! Не будь я Ренатой Французской, люди моего мужа найдут вас, где бы вы ни были. И уж тогда никакое герцогство и никакое папство не спрячут вас. Подонок!

Граф улыбнулся этим угрозам, как комплименту. Глаза заблестели от счастья, что ему удалось спровоцировать такую бурную реакцию у дам, к которым никто не смел даже приближаться.

Услышав угрозу Ренаты, его люди на шаг отступили, но он не шелохнулся, только инстинктивно поднес руку к эфесу шпаги, словно перед ним оказались разбойники.

С улицы, ведущей от башни Маурицио, где несколько крестьян с любопытством наблюдали за сценой, раздался цокот копыт. Граф быстро взглянул в ту сторону, потом снова на Джулию, осклабился и преувеличенно медленно поклонился:

— Итак, до вечера.

— Попробуйте только еще хоть раз к нам приблизиться, и я разорву вас своими руками, — прорычала ему вслед Рената, которая никак не могла справиться с гневом и до боли в пальцах стискивала кулаки.

— Вот до чего мы дошли. Самый презренный в Италии человек стал герцогом, а его мерзкие слуги позволяют себе нападать на нас с неслыханной наглостью.

— Они не потому на нас напали, Рената, не власть Пьерлуиджи подпитывает эти вылазки. Это Карафа и шпионы инквизиции. Настают дурные времена, но долго так продолжаться не будет.

Джулия говорила из-под черной вуали, которую снова набросила на лицо.

Поравнявшись с порталом, где стояли дамы, всадники резко осадили коней. Их было семеро, и командовал ими юноша в черных сверкающих доспехах и шлеме, из-под которого выбивались светлые волосы.

Юноша спешился и отдал шлем одному из всадников. Молодое разгоряченное лицо выглядело еще соблазнительнее с завитками белокурых волос на вспотевшем лбу. Легким шагом, словно на нем были не латы, а бархатный костюм, он подошел к Джулии и упал перед ней на колени, звякнув доспехом о базальтовую мостовую.

— Кузина! Это просто сон. Как только я узнал, что вы в Орвьето, я помчался что было сил и чуть не загнал коня.

— Да ты и сам не производишь впечатления отдохнувшего, — рассмеялась Джулия, помогая ему подняться.

— Ты права. Прости… я не должен был появляться в таком виде, но увидел тебя и не удержался. Здравствуйте, Рената, рад вас видеть.

Говоря, он смотрел на Маргариту, которую, по правде сказать, увидел раньше, чем Джулию, и из-за нее и впал в такую лихорадочную спешку. Джулия сразу это заметила, и ее возмутил взгляд, которым он обменялся с Маргаритой. Джулия многозначительно кивнула Ренате.

— А кто эти люди, что уходили с площади, когда я подъехал?

— Граф ди Спелло, — сипло сказала Рената, не в силах сдержать отвращение от самого звука этого имени.

Такой ответ, казалось, удивил Федерико.

— Граф ди Спелло был с вами?

— Нет, — коротко отрезала Джулия, предваряя Ренату. — Мы случайно встретили его на площади, когда входили в собор. У нас мало времени, увидимся позже у герцога. Тебе надо прийти в себя.

— Да, к сожалению, мне надо кое-что предпринять, чтобы обрести приличный вид. Очень жаль, я за вами двинулся бы хоть ползком, но положение обязывает…

Он повернулся к Маргарите, которая молча улыбалась.

— Это Маргарита, наша добрая знакомая. Она еще несколько дней составит нам компанию, и вы ближе познакомитесь сегодня на праздничном вечере.

Снова поклонившись, Федерико Гонзага вернулся к своим людям и отъехал. Цокот копыт постепенно затих. Три женщины наконец подошли ко входу в собор среди леса каменных колонн, уходящих в небо.

Когда они оказались внутри, Маргарита, побледнев, остановилась.

— Ничего подобного я и представить себе не могла.

— Ты никогда не видела такой большой церкви?

— Снаружи все скрыто туманом, и я не готова к такому громадному пространству внутри.

Им пришлось сесть, чтобы прийти в себя после треволнений прошедших минут. Рената все никак не могла забыть недавнее нападение, Маргарита растерялась, оказавшись в огромном соборе, своды которого, казалось, уходили в облака.

— После того, что произошло сегодня, будет еще труднее противостоять Пьерлуиджи. И если как следует подумать, сомневаюсь, что дон Диего сможет нас поддержать. Всего четыре дня тому назад он ушел с крестин, а теперь вдруг принимает приглашение? Странно…

Капелла Сан Брицио с фресками Синьорелли находилась прямо напротив них в глубине церкви. Из больших окон, чередовавшихся с фресками, струился свет. Дамы без особого энтузиазма добрели до поперечного нефа. Вдруг безжалостный луч солнца, выглянувшего из тумана как раз на уровне окон, высветил груду человеческих тел, мучимых дьяволами. Трое женщин остались в огромной пустой церкви один на один с нарисованными фигурами грешников.

— Кажется, слышны их голоса. Они отчаянно молят о пощаде. Нет, я не выдержу, я подожду вас на улице.

Против обыкновения, Джулия дрожала, потрясенная фресками.

— Подожди, я с тобой. Мне тоже не по себе перед лицом таких страданий. Страшное дело: выстроить церковь, чтобы сломить волю людей.

И Рената пошла к выходу вслед за Джулией, не обращая внимания на Маргариту.

— Я догоню вас у монастыря, мне хочется получше разглядеть фрески и скульптуры.

Для Маргариты они ничем не отличались от Дианы Эфесской, только формой и цветом. Она так и не пришла к мысли, что на свете может быть еще какой-то ад, кроме земного.

От монастыря Сан Паоло до епископского дворца, где остановился Пьерлуиджи, было всего несколько сотен метров, но Виттория решила, что они должны ехать в карете, чтобы придать солидности своему появлению. Дворец с зубчатыми стенами и высокими стрельчатыми арками из желтого туфа был, по существу, продолжением апсиды собора. Резчики по камню затейливо украсили его переплетением растительных и геометрических узоров. Джулия помогла Виттории выйти из кареты, за ними вышли Рената, Элеонора и Маргарита. Цвета их нарядов говорили о том, что они собрались на светскую церемонию. Элеонора была в зеленом платье, затканном золотой нитью, Джулия — в переливчато-розовом с черной вышивкой и витым золотым поясом. Виттория и здесь предпочла черное, отделанное по шее и рукавам белым кружевом. Но платье было не простое. По черному шелку, как бы выступая из глубины, шел рисунок из бархата, который был чуть светлее по тону, и от этого платье отливало металлическим блеском.

— Ты носишь это платье с такой величавой элегантностью, что ни одна женщина, даже разодетая в золото, не сможет с тобой сравниться, — сказала ей Джулия, помогая выйти из кареты.

Эта величавая элегантность украшала тело, исхудавшее от молитвы, и огромные лучистые глаза, окруженные морщинами, которые день ото дня становились все глубже.

По лестнице из туфа, с аркадами по сторонам, они поднялись в зал, обставленный с претензией на изящество. У вошедшего создавалось впечатление, что окна вделаны в полосатые стены собора, который находился в нескольких шагах. Супруга Пьерлуиджи казалась довольной визитом и разоделась с такой роскошью и с таким количеством украшений, что трудно было представить себе, какой же длины должен оказаться караван, что привез ее багаж. Королевское достоинство Виттории и Ренаты позволяло им по-домашнему ее приветствовать, и они изобразили на лицах сердечность. Это, против ожидания, смутило жену Пьерлуиджи, и она, чтобы быть на высоте положения, любезно приняла даже Маргариту, на которую попал отблеск светского превосходства. А может, она просто была ей признательна за то, с какой сдержанностью та выстраивала отношения с ее сыном.

Когда все женщины собрались в зале на вершине лестницы, вошел Пьерлуиджи. Он еще больше почернел, еще больше стал нетверд в ногах и сделался похож на огромное насекомое, с трудом держащее равновесие на задних лапках. С обычной развязностью он начал испрашивать у Виттории советов относительно праздничного обеда, который он собирался дать для знати города Пармы. Ясно, что он не ждал от них восторгов по поводу своего назначения. Он намекал на легенды, ходившие об обеде, данном Витторией в римском дворце Колонна, в честь визита Карла V несколько лет назад. Император славился своей ненасытностью как за столом, так и в постели и был способен обладать десятком женщин за ночь. Это привело к тому, что он соблазнил собственную дочь, прижитую с какой-то андалузской крестьянкой. В Риме, богатом куртизанками и знатными дамами, готовыми ублажить властителя, в задачи Виттории не входило об этом заботиться. Но следовало как следует накормить императора. Человек, который на завтрак съедал целого каплуна, запеченного в молоке, а потом весь день занимался поисками еды, представлял собой как гость изрядную проблему. А если еще учесть, что из-за врожденного дефекта нижней челюсти у него не закрывался рот и он не мог как следует ни прожевать еду, ни почувствовать ее вкус, то бедные повара сбивались с ног, изобретая для него кушанья поплотнее и поострее. Оказавшись перед такими сложностями, Виттория создала шедевр гастрономической политики. Она выписала из своих владений в Калабрии всевозможные острые специи, и в первую очередь зеленый сладкий перец, который обычно тушат в молоке, а она велела нафаршировать его маринованной дичью, каперсами и высушенными на солнце оливками. Путь к сердцу императора лежал через его желудок, и теперь Карл вечно будет испытывать благодарность к Виттории и способствовать ее победам гораздо больше, чем успеху ее мужа, который взял в плен французского короля и сдал его императору у стен Павии.

Как только Рената поняла, что Пьерлуиджи собирается использовать Витторию в качестве советника шеф-повара, она тихо подошла к ней, пользуясь полумраком в зале со стрельчатыми сводами.

— Отчего ты ему не скажешь, что единственной приятной на вкус едой для знати Пармы и Пьяченцы будет он сам и его драгоценный папаша?

Виттория опустила веки, кивнув головой, словно ей доверили важную дипломатическую тайну, и начала выкладывать рецепты и советы по хозяйству, как какая-нибудь трактирщица из Эмилии-Романьи. Пьерлуиджи был доволен, а подруги не сводили глаз с Виттории, восхищенные ее театральным талантом и библейским терпением.

Жена Пьерлуиджи, Джиролама Орсини, еще более извращенная, чем он, постоянная соучастница всех его пакостей, обратилась к Маргарите, возлюбленной сына, явно собираясь напомнить ей о ее долге и месте. Видимо, таким образом она испытывала на прочность статус мужа как правителя.

— Маргарита, ты имела заметный успех в Риме, все очарованы твоей красотой и скромностью. Тициана хвалили за отличную модель, а нас за уважение, которое мы оказали художнику, принимая тебя в нашем дворце.

Она не удержалась и бросила взгляд на Витторию и Элеонору, как бы ища сочувствия.

— Этим сытым воловьим взглядом она надеется оградить нашу жизнь от твоей: ведь мы женщины уважаемые, а ты вроде бы обречена с первыми морщинами погрязнуть в жалкой нищете. Она не может понять нашей дружбы и прощупывает почву.

Элеонора прошептала все это на ухо Маргарите неосторожно громко, а может, и стремилась к тому, чтобы реплика достигла ушей Орсы.

Опустив глаза, Маргарита избегала встречаться взглядом с Орсой. Она опять надела красное платье, и с ней снова была ее ужасающая, обтрепанная сумка, против которой так возражала Джулия. Не переставая, Маргарита теребила сумку руками.

Виттория, истолковавшая фразу Орсы точно так же, как Элеонора, по-королевски возмутилась подлым призывом к солидарности. Рената покраснела от стыда, почувствовав, что ее публично приблизили к клоаке, из-за того что замахнулись на Маргариту. Девушку она считала близкой себе, хотя они и принадлежали к разным мирам и их жизненный опыт резко различался.

— Теперь, когда ты последуешь за моим сыном кардиналом в Парму, твоя скромность подвергнется еще более серьезным испытаниям. Парма — город маленький, и там редко встретишь такую красавицу, как ты. Но должна тебя предупредить: ты же знаешь нравы маленьких городов, где нет светских привычек и приличия нарушаются с легкостью. Алессандро молод, красив и горяч, и, конечно же, самые видные городские красавицы будут претендовать на его внимание, пока он в Парме.

Орса говорила, отчеканивая каждое слово, чтобы остаться в уверенности, что ее поняли, и на этот раз выразительно взглянула на мужа, от которого требовалось признание ценности ее вклада в управление новым герцогством.

— Одним словом, Алессандро должен иметь свободу, в Парме, слишком крепкие узы могут только повредить ему и нанести ущерб нам. А наш долг — подчинить себе новых подданных государства, которое провидению было угодно даровать нам, дабы испытать нашу верность церкви и достоинства нашего правления.

Рената с трудом подавила тошноту. Новоиспеченная герцогиня Пьяченцы проверяла, каков эффект от ее первой речи в качестве правительницы, и, кажется, оказалась куда решительнее, чем муж, настроена ломать комедию и настаивать на трансформации обычного грабежа в божественное провидение.

К изумлению подруг, Маргарита вдруг растеряла всю свою обычную гордость. Ее, казалось, не тронуло оскорбительное предостережение. Она признательно улыбнулась новой герцогине Пармы и закивала головой, но Виттория не выдержала: уступить наглости каких-то Орсини, семейства, которое распродало последние остатки аристократического достоинства жадным нуворишам, — это было уже слишком. Виттория резко встала с обитого тканью кресла, где сидела, стараясь не утонуть в его мягкой глубине, подошла к Маргарите и предложила ей правую руку. Тем самым она дала понять всем, и прежде всего супруге Пьерлуиджи, что с этой минуты девушка под ее защитой и любой удар, нацеленный на Маргариту, пройдет сквозь ее тело. Стоя перед Орсой и не отходя от девушки, словно намеревалась ее еще раз представить, Виттория заговорила, глядя мимо своей визави:

— Герцогиня, Маргарита сама решит, как ей себя вести в Парме. Мы достаточно хорошо ее знаем и смогли оценить ее деликатность. Мы полагаем, что этой чертой характера она намного превосходит многих знатных дам даже самого старинного происхождения, ослепленных амбициями. Нам всем известно, сколько бед этот недуг принес человечеству.

Чете новоиспеченных герцогов Пармы и Пьяченцы ничего не оставалось, кроме как отступить.

— Вы как всегда правы, Виттория, — сказал Пьерлуиджи. — Хватит этих нудных разговоров. Стол уже накрыт. В это время в Орвьето выкапывают первые трюфели, да и сыр в этом году на редкость хорош. Их преосвященства кардиналы Поул и Мороне уже поднимаются по лестнице. Музыканты, которых я похитил у Папы, будут счастливы сопровождать наш обед. Позже к нам присоединятся дворяне из Орвьето, которые пользуются случаем засвидетельствовать вам почтение. Нынче мы не уляжемся спать раньше полуночи, ибо в Орвьето такие праздники проходят нечасто.

От удовольствия принимать у себя в новом качестве герцога сливки итальянской знати Пьерлуиджи даже попробовал казаться любезным.

Пока все переходили в соседний зал, Рената и Джулия подошли к Виттории, которая не выпускала руку Маргариты. Они едва сдерживались.

— Ты просто чудо, Виттория, вот увидишь, они даже понятия не имеют, что такое королевское достоинство.

Джулия в тревоге огляделась вокруг.

— Ты ищешь дона Диего или Федерико?

Подмигнув подруге, Рената попыталась настроиться на веселую атмосферу праздника.

— Я ищу графа ди Спелло, я видела его с Пьерлуиджи, а потом он куда-то исчез.

— Наверное, вернулся в сточную канаву, из которой вылез.

Хорошее настроение Ренаты сразу улетучилось.

— Не надейся… вон он! Он встречал новых гостей.

— Ты видела кого?

— Нет.

— Дона Диего и твоего кузена Федерико. Сожалею, но твой несгибаемый друг уступил дипломатическим условностям.

— Он хоть привел бороду в порядок?

— Да, по-моему, он в прекрасной форме.

— Ладно, нам же лучше.

Стрельчатые окна зала, в который вошли женщины, были разделены небольшими колоннами и ажурными арками, что придавало ему мрачноватый вид, как раз под стать паре, которая принимала там гостей.

— По счастью, этот камин может обогреть весь Орвьето.

Джулия решительно направилась к огню, который даже на расстоянии двух метров обжигал лицо. Ее тут же догнал дон Диего, склонившись в изящном и страстном поклоне.

Она холодно ответила на приветствие:

— Дон Диего, я помню вашу твердость в палаццо Мадама и никак не думала, что стану свидетелем вашей капитуляции перед Пьерлуиджи в Орвьето.

Не подавая виду, что обиделся, дон Диего пристально взглянул на Джулию своими бархатными глазами и мягко сказал, поглаживая чисто выбритые щеки:

— Кем бы я был, если бы бросил вас одних в пещере чудовища?

Ослепительная улыбка, с которой он к ней обратился, заставила Джулию вспыхнуть:

— Вы правы, я по глупости не подумала об этом, добро пожаловать, рада вас видеть.

Она подала ему руку, и они двинулись к столу, где уже начали рассаживаться приглашенные.

Пока они пересекали зал, Джулия поискала глазами подруг и увидела, что Рената о чем-то оживленно беседует с Федерико.

— Рената, как я рад снова вас видеть! В прошлогодний карнавал вы устроили чудесный праздник. Надеюсь, что в этом году снова приеду к вам с дядюшкой. У вас в Ферраре ничуть не сожалеешь о римском дворе.

— И уж точно не будете сожалеть о дворе Орвьето.

Федерико был еще слишком молод, чтобы воспринять женскую проницательность. Он удивленно открыл глаза и выпрямился, точно почуяв опасность.

Вмиг посерьезневшее лицо Ренаты наклонилось к сияющей физиономии юноши. Она шепнула ему на ухо несколько слов, и его лицо сразу погасло, словно в хрустальный бокал налили темной жидкости и он перестал блестеть. Когда же губы Ренаты оторвались от его уха, его лицо уже было гневной маской.

Разговор, который так разозлил Федерико, продолжался, пока к ним не подошла Элеонора, держа под руку Маргариту. Лицо Федерико медленно прояснилось, и на нем появилось зачарованное выражение, хотя потом Джулия весь вечер замечала, как тень гнева то и дело заволакивала его глаза.

С прибытием Поула и его свиты просторный зал епископского дворца показался маленьким. Граф ди Спелло явился к столу в числе последних, и никто не обратил на него внимания. Весь вечер он держался в стороне от дам и разговаривал только с женой Пьерлуиджи.

Когда приглашенные кончили трапезу, двери зала открыли для знати города Орвьето, которая терпеливо дожидалась в тесной соседней комнате.

— Зал действительно маловат для того, чтобы вместить самое важное из городских событий со времен визита Юлия Второго, — почти прокричала Виттория на ухо Элеоноре.

— И правда, все устремились на торжество, даже нотариус со своей чудаковатой женой: у нее волосы словно смолой начернены, а лицо накрашено, как у комического актера. Похоже, в таком виде она является каждое воскресенье к мессе, заставляя содрогнуться все население Орвьето. Вид у нее еще страшнее, чем у Пьерлуиджи.

Десятки слуг сделали все возможное, чтобы угодить гостям, но, когда ко всеобщему гвалту присоединились еще и музыканты, начался сущий ад, и Виттории не без труда удалось собрать подруг, чтобы увести их, пробыв на торжестве подобающее приличиям время. Рената, которую разыскали последней, нашла даже, что в сравнении с изысканными торжествами в Ферраре этот деревенский праздник прошел куда как веселее.