До коттеджа оставалось футов пятьдесят. Мне было больно дышать, пот катил градом — не только от быстрого бега, но и от охватившего меня возбуждения, и от страха за Еву.

Я был убежден, что найду ее труп. И это убеждение превратилось у меня почти в знание. Одному богу известно, что молодчики Торелли могут с ней сделать, если она еще жива. Или уже сделали.

Я пробежал последние несколько футов, взлетел на крыльцо и толкнул дверь. Она распахнулась, и я чуть не упал.

Комната была почти точной копией комнаты Глории, и в ней никого не было. Оглядевшись, я сначала ничего не заметил, но потом, через открытую дверь, увидел во второй комнате пляшущие тени, которые то вытягивались вверх, то опадали, исчезая. Я бросился туда и чуть не угодил в огонь.

Я резко отвернулся, охваченный ужасом, не желая видеть того, что предстало моему взору. На кровати лежала Ева, и я знал, помимо всякой логики или доказательств, что она мертва. Когда я увидел пламя, то подумал, что коттедж подожгли. Но теперь другие органы чувств сказали мне, что этот огонь имел другое назначение. Воздух и мою глотку наполнял запах горелой плоти. Настолько густой и сильный, что я почти ощущал его на вкус.

Пламя вырывалось из большого ведра, стоящего у подножия кровати, и жадно облизывало почерневшие ступни, связанные проволокой и выступавшие над ведром. Ева Уилсон лежала на кровати, руки ее, закинутые над головой, были привязаны к изголовью.

Я увидел все в первый же момент, как только ворвался в комнату: прелестное тело Евы, изогнувшееся на кровати, следы ожогов на белой коже, спутанные оранжевые волосы, кляп, засунутый в рот. Увидел все детали с необыкновенной четкостью, хотя у меня мурашки по коже побежали и к горлу подступила тошнота. Я увидел, как кляп исказил линии ее красивого рта, увидел размазанную по щеке губную помаду, багровые отметины на запястьях в тех местах, где она содрала кожу, видимо, стараясь вырваться из пут.

Я шагнул ближе и ногой отшвырнул ведро к стене, понимая, что это бесполезный жест, внезапная реакция, вызванная отвращением и ужасом. Но я не мог вынести вида пламени, обжигавшего человеческую плоть, даже если Ева мертва.

И вдруг она пошевелилась!

Я уставился на нее, не вполне даже понимая, что случилось. Потом, потрясенный, бросился к ней. Она снова пошевелилась, сделав едва заметное движение головой, кляп чуть сдвинулся, как будто ее мучитель небрежно или поспешно всунул его между ее накрашенными губами после того, как она сказала то, что ему было нужно. А в том, что она сказала это, можно было не сомневаться.

Я вынул кляп изо рта и увидел, что ее глаза медленно раскрылись. Это было так же страшно, как если бы вдруг пошевелилась и открыла глаза мумия. Длинные, загнутые кверху ресницы задрожали, веки затрепетали и поднялись, и большие глаза устремились на меня. В их синей глубине сосредоточились вся боль и весь ужас мира. Потом шевельнулись губы, наружу вырвались звуки— не слова, а только звуки, страшные, уродливые, жалкие, пронзавшие меня, словно кинжалы.

Я не мог двинуться, не мог даже отвести взгляда от ее измученного лица, от ее дрожащих и кривившихся губ. Ева пыталась заговорить, тратя последние остатки сил и издавая лишь эти несчастные замирающие звуки, которые, казалось, оставались в комнате как осязаемый, слышимый ужас. А потом прорвались слова — как слабые крики, искаженные, почти неузнаваемые:

— Сказала ему... он позвонил Торелли... знает...

Я хотел приласкать ее, прикоснуться к ней, сделать все что угодно, лишь бы это страшное выражение исчезло из ее глаз.

— Не разговаривайте, милая,— сказал я.— Успокойтесь, родная. Даже не старайтесь говорить. Я сейчас позову доктора.

Ее глаза раскрылись еще шире, с отчаянием глядя в мои, и она слегка повернула голову. Она пыталась заговорить, заставляла себя говорить, в то время как ее глаза неотрывно держали мой взгляд. Я приблизил свое лицо к ее лицу, и на последнем дыхании она прошептала:

— Галл-Айлендс...Талл...

Черты ее лица разгладились, глаза и губы расслабились. Рот все еще был открыт, и глаза продолжали смотреть, но они смотрели уже как глаза, которые навсегда устремлены в черную тьму вечности. Сложная, удивительная машина внутри ее когда-то прекрасного тела застопорилась и остановилась, и она лежала, застыв в этой совершенной и полной неподвижности, называемой смертью.

Я смотрел на нее, зная, что это она убила Стрелка, убила из-за денег, ради наживы. Но в эту минуту я не мог вызвать в себе ни гнева, ни ненависти, ни презрения к ней. Я чувствовал только жалость и что-то похожее на печаль, оттого что она никогда больше не будет живой.

Я передвинулся к подножью кровати и увидел ее изувеченные, обожженные, почерневшие ноги, потемневшую и потрескавшуюся кожу, и мне вспомнилось, как эти ноги пританцовывали в такт мексиканской мелодии у меня в номере. Я содрогнулся, во мне вдруг поднялась волна отвращения. Я хотел выбраться отсюда на чистый воздух и солнце, но заставил себя еще на минуту задержаться. Для Евы я уже ничего не мог сделать, но она сказала мне то, что мне нужно было знать.

Убийца пытал ее и узнал, где она хранила те бумаги. Он тут же позвонил Торелли, а потом оставил ее умирать, даже не погасив огня... Я снова содрогнулся.

Галл-Айлендс, сказала она. Я знал, что на выходе из залива, в четырех или пяти милях отсюда, есть острова под таким названием. Туда и мчится за папкой с документами убийца Евы.

Я подумал еще минуту. Я знал, что я сделаю. Но был уверен, что никакое потрясение не вытеснит из моей головы намеченные ранее планы. Я должен тщательно обдумывать каждую деталь общей схемы действий, каковы бы ни были мои чувства и переживания.

Я снова подошел к Еве. На ее левой руке все еще был тот перстень с печаткой, который я заметил при нашей первой встрече в отеле. Я снял с пальца этот перстень, спрятал к себе в карман и вышел из комнаты.

Мария не ждала меня возле коттеджа. Видимо, она не поняла, что означал мой странный жест, который я сделал, пробегая мимо нее. Ее машину я увидел возле коттеджа Глории. Я поспешил туда, а перед моим мысленным взором витало мертвое лицо Евы. Беспокойство овладело мной. Кто бы ни был в том черном «линкольне», он имел передо мной преимущество в несколько минут. Но я еще мог его догнать. Я должен его догнать.

До сих пор меня сопровождала удача: еще ни один из бандитов меня не обнаружил. Но я знал, что так долго продолжаться не будет, если я буду спокойно разгуливать тут среди белого дня. И я оказался прав.

Я был в пятнадцати ярдах от «кадиллака» и Мария как раз включила мотор, как вдруг дверь коттеджа Глории распахнулась и появился Джокер. Увидел ли он меня из окна или просто вышел из коттеджа и наскочил на меня случайно — не знаю. Он скосил на меня глаза и приостановился, как будто стараясь убедиться в том, что это действительно я, и притом живой.

Я бросился к машине, крича:

— Поезжай, милая, поезжай, не медли!

И это побудило Джокера к действию.

Похоже, восемь футов он покрыл одним прыжком. Я увидел, как Джокер выхватил из кобуры револьвер. Не знаю, заметила ли это Мария (а в следующий миг на солнце блеснуло дуло револьвера), или на нее подействовал мой крик, или у нее возникла какая-то идея, но она резко нажала на газ. Колеса закрутились на месте какую-то долю секунды, а потом машина сорвалась с места.

Я изменил направление и устремился к точке где-то впереди машины, крича Марии:

— Беги, милая, беги! — употребляя, конечно, не те слова, но надеясь, что она меня поняла.

Я не собирался вскакивать в машину, просто хотел, чтобы она поскорее убралась отсюда, как можно дальше от Джокера и любых других мальчиков Торелли. Во мне росло чувство страха — более острое, чем то, которое я испытал при виде умирающей Евы. Оно возникло от мысли, .что Мария может подвергнуться такой же пытке, умереть той же смертью.

Я хотел сбить Джокера с толку, внушить ему, что я пытаюсь спастись бегством,—тогда я смог бы застать его врасплох и, неожиданно повернувшись, перейти в атаку.

Джокер почти догнал меня, а я — «кадиллак». Мария сбросила скорость и испуганно посмотрела на меня. Джокер не выстрелил, может быть, потому, что не хотел поднимать шум и привлекать внимание посторонних людей. А может быть, потому, что считал — я и так у него в руках.

Теперь нас разделяло не больше ярда, и я уже чувствовал его приближение. Он бежал наискосок, протягивая огромные ручищи, чтобы схватить меня. Не глядя на него и все еще устремляясь к машине, с которой я не сводил взгляда, уголком глаза я увидел его. Тогда я резко уперся правой ногой в землю, а левой — в траву, притормозив свой стремительный бег, повернулся и, вложив в рывок весь свой вес и всю свою силу, бросился навстречу Джокеру, всем телом целясь в его крепкие ноги.

Мое плечо ударило его в колени. Я покатился в траву, проехался по ней лицом, перевернулся на спину и поднялся на ноги. Джокер уже перелетел через меня, головой вперед и потом вниз, он упал еще тяжелее, чем я, выпустив из руки револьвер, затем поднялся на четвереньки и повернулся ко мне, оскалив зубы,— страшный и безобразный зверь.

Мария остановилась. Черт возьми, что за женщина! Что она, с ума сошла? Неужели она не понимает, что должна убираться отсюда?

— Уезжай! — закричал я. — Гони прочь, милая! Ради бога, уезжай!

Джокер был уже на ногах и подкрадывался ко мне. Длинные руки его висели. Он не пытался поднять револьвер, но надвигался на меня, не сводя глаз. Обратись я в бегство, он успел бы схватить оружие и уложить меня на бегу. Я ждал его. Проклятая малютка Мария все еще сидела в машине с работающим двигателем и смотрела на меня.

Джокер подполз ближе, его руки поднялись, как два огромных крюка. Если только они обхватят меня, все кончится сразу: я знал, что он примерно вдвое меня сильнее. Я поднял и слегка расставил руки, чтобы в любую секунду ударить его в лицо или в шею ребром ладони. Я знал все приемы и удары, применяемые в дзю-до, а приемам безоружной обороны обучился еще на флоте. Только бы удержать расстояние между нами и не попасть в объятия его могучих рук.

Я немного отступил назад и в сторону. Джокер, после секундной паузы, ринулся на меня. Он весь открылся в этом движении, и я выбросил правую руку, целясь в его тонкую, как лезвие, переносицу. Но одна из его ручищ взлетела кверху, отбив мою атакующую руку, не столь сильно, чтобы блокировать удар, но достаточно, чтобы отбить его в сторону,— этот удар убил бы его, если бы попал в цель.

Ребро моей ладони угодило ему в щеку, но Джокер успел схватить меня за запястье. Он сжал мою руку обеими руками и попытался согнуть ее. У меня мелькнула мысль, что в эту минуту черный автомобиль мчится вперед, все дальше и дальше от меня. Если Джокер сломает мне руку, все будет кончено. Через час папка с документами будет в руках Торелли. А Джокер просто убьет меня — в этом не было никакого сомнения.

Он крепко держал меня. На миг расслабившись, я весь собрался и рванул назад и вниз, увлекая Джокера за собой, несмотря на резкую боль, пронзившую мое плечо. Но еще не коснувшись спиной земли, я с силой толкнул его правой ногой в живот в тот момент, когда он обрушивался на меня всем своим телом. Его ноги оторвались от земли, и он, перелетев через мою голову, с рычанием грохнулся на землю позади меня.

Я устремился к нему, не удержав его руку, но зато освободившись от его мертвой хватки. Он ползал и барахтался вокруг меня, а я в бешенстве бил его по уродливому лицу, моя правая рассекла его губы, левая ударила в челюсть, а потом по шее, пальцы вцепились ему в глаза, но расцарапали щеку, потому что он отдернул голову. Он попытался встать. Я бросился на него как раз в тот момент, когда он начал подниматься, и угодил ему коленом в челюсть. В бедре вспыхнула резкая боль, и мне показалось, что я сломал колено. Джокер снова упал, перевернулся набок и попытался подняться. Я шагнул к нему. Боль огнем обожгла колено, но я мог ступать на ногу и, добравшись до него, лягнул в лицо. Это его доконало. Он упал, уже больше не пытаясь сопротивляться.

Я обернулся. Мария смотрела на меня, открыв рот. Я подошел к машине, сел на заднее сиденье и крикнул ей, чтобы она трогалась. Машина так рванула с места, что меня отбросило на спинку сиденья. Мария лихо погнала машину по извилистой дороге, и я с трудом, цепляясь за спинку, Перелез на переднее сиденье и сел рядом с ней.

Один раз я оглянулся назад. Джокер поднялся на четвереньки и мотал головой. Судя по его лицу, он вполне мог добраться до телефона и позвонить Торелли, как только будет в состоянии вспомнить об этом. Тучи надо мной сгущались.

Я наклонился вперед, глядя на дорогу и умоляя машину бежать быстрее.

Может быть, я еще успею. Может быть.