Глава 27
Бастиан собрал свой чемодан и, щелкнув замком, встал, ни на кого не глядя. Мимо Хиллмана он прошел так, словно того вообще не существовало.
Хиллман же, проводив его от дверей библиотеки до входной двери, вернулся в комнату, но вместо того чтобы сесть на свое место у стола, подошел к стене, где висели фотографии.
— Что-то здесь не так… — заметил он. — Здесь висела фотография Дика…
— Я снял ее, чтобы провести опознание.
Я достал фотокарточку из кармана, и Хиллман отобрал ее у меня. На стекле виднелись отпечатки пальцев. Он протер его полой пиджака.
— Вы не имели права брать ее без разрешения. Что вы пытаетесь сделать с Диком? Что вы раскапываете?
— Я выясняю о нем всю правду.
— Здесь не может быть никаких загадок. Он просто самый обыкновенный, приятный парень.
— Надеюсь.
— Слушайте, — сказал он. — Вы закончили работу, ради которой я вас нанял. Не подумайте, что я неблагодарен, — я намерен заплатить вам значительную сумму. Но я не нанимал вас расследовать эти убийства.
— И вы не заплатите мне ничего, если я не остановлюсь?
— Я не говорил этого.
— Вы и не должны говорить.
Он оперся руками о стол и наклонился ко мне. Я спокойно разглядывал его тяжелое, властное лицо.
— Вы со всеми вашими покровителями разговариваете таким же образом?
— Под покровителями вы подразумеваете людей, у которых много денег?
— Грубо говоря, да.
— Я объясню вам, мистер Хиллман. Вы мне даже нравитесь. Я попытаюсь поговорить с вами напрямик, потому что ведь кто-то должен сказать вам это. Вы вступаете на дорогу, ведущую к конфликту с законом. Если вы останетесь на ней, вы можете попасть в переделку.
Он прищурил глаза, и лицо его стало совсем жестким. Он не терпел, когда с ним так разговаривали. И он привык к тому, чтобы инициатива в разговоре принадлежала ему.
— Я могу купить и продать Бастиана.
— Не можете, потому что он не продается, и вы ведь отлично знаете это! Черт побери!
Он выпрямился, вышел из полосы света, и на него снова легли зеленые тени. Лицо его показалось мне отлитым из старинной зеленоватой бронзы. Конечно, он знал.
Через некоторое время Хиллман спросил уже мягче:
— Что, по-вашему, надо делать?
— Говорить правду.
— Будь я проклят! Вы что, намекаете, что я говорю неправду?
— Более чем намекаю, мистер Хиллман.
Он почти бросился на меня со сжатыми кулаками. Я не пошевелился. Он отошел, потом вернулся опять. Трезвый, он двигался очень изящно.
— Полагаю, вы уверены, что это я убил их?
— Я не занимаюсь никакими спекуляциями. Я убежден, что вы покупали нож у Боткина.
— Откуда у вас такое убеждение?
— Я с ним разговаривал.
— Кто нанял вас? Я плачу вам не за то, чтобы вы собирали сведения обо мне!
— Вы никак не можете забыть о своих деньгах. Забудьте хоть на мгновение, — проговорил я устало. — Тогда бы мы сейчас просто обсудили все как два человека, связанных одним дедом.
С этим он посчитался и неожиданно заявил:
— Вы не связаны с этим делом. Связан только я.
— Если вы действительно не имеете отношения к убийствам, расскажите мне все. В противном случае вам надо общаться с адвокатом, и больше ни с кем.
— Я не имею отношения к убийствам, но почти хочу, чтобы было по-другому.
— Что это значит?
Он сел напротив меня, положив руки на стол.
— Я признаю, что купил этот нож. Но не намерен признаваться в этом более ни перед кем. Боткина можно заставить изменить показания.
— Каким образом?
— Его лавка не приносит ему никакого дохода. Я знаю это точно. Мой отец держал такую же в южном Бостоне. Я могу дать Боткину достаточно денег, чтобы он убрался в Мексику.
Я был несколько ошарашен. Не самим предложением, такое я слышал и раньше — грубый подкуп, больше ничего. А тем, что это предложил именно Хиллман. Какое глубокое моральное падение человека, который командовал эскадрильей при Мидуэе!
— Лучше забудьте о том, что вы придумали, мистер Хиллман. Это та самая дорожка, о которой я вам только что говорил. В конце концов вы утонете.
— Я уже утонул, — сказал он ровным, бесцветным голосом.
Он опустил голову на руки, и волосы его рассыпались по столу, как большой срезанный белый сноп. На затылке я рассмотрел круглую лысину, которую он обычно прятал.
— Что вы сделали с ножом? — спросил я. — Вы отдали его Дику Леандро?
— Нет. — Опершись руками о стол, он выпрямился. На полированной поверхности остались следы его грязных ладоней. — Но хотел бы, чтобы это было так.
— Том? Вы отдали нож Тому?
Он застонал:
— Я не только отдал нож Тому. Я еще говорил Боткину, что покупаю это изделие в подарок своему сыну. Бастиан, должно быть, не придал этому особого значения. Но он докопается.
— Бастиан докопается, — сказал я. — Но из этого еще не следует, что Том воспользовался ножом против своей матери и отца. Уж мать-то убивать у него наверняка не было причины.
— Ему не нужны рациональные мотивы. Вы не знаете Тома.
— Вы уже говорили мне об этом. И в то же время отказываетесь рассказать мне все до конца. И не приводите никаких пояснений вашим словам.
— Это почти жуткая картина.
— Вечером вы что-то сказали о покушении на человеческую жизнь.
— Это вырвалось у меня случайно. Я не хотел бы говорить об этом.
— Кто на кого покушался? И почему?
— Том угрожал Эллен револьвером. Это было совсем не мальчишество.
— Это и есть тот воскресный утренний эпизод, который вы так скрывали?
Он кивнул.
— Я думаю, этот случай совершенно лишил его разума. Когда я приехал домой после визита к судье, Эллен находилась у него в комнате. Он держал револьвер возле ее головы. Вот здесь… — Хиллман указал пальцем на висок, — а она стояла на коленях, взывая к его милосердию. Буквально умоляя его. Я не знаю, почему он отдал мне револьвер. Я почти был уверен, что он нажмет на крючок.
Я почувствовал, как у меня на затылке взмокли волосы. Картина и в самом деле страшная, более того — классическая. Шизофреник в роли убийцы.
— Он сказал что-нибудь, когда вы забрали у него револьвер?
— Ни слова. Он отдал мне его совсем спокойно. Действовал как автомат, по-видимому не понимая, что он сделал или что собирался сделать.
— Он говорил что-нибудь вашей жене?
— Да. Он сказал, что убьет ее, если она не оставит его в покое. Она просто вошла в комнату, чтобы предложить ему поесть, и тут он совершенно взбесился.
— У него в голове было много всякого, — сказал я, — и должно было быть после той ночи. Он мне кое-что об этом рассказывал. Пожалуй, это оказалась самая критическая ночь в его жизни. Он первый раз встретил своего настоящего отца. (Хиллман поморщился.) Отца, который, быть может, разбил вдребезги его представления о нем. Можно сказать, что он затерялся между двумя мирами, и он готов был обвинить вас и вашу жену, что вы не подготовили его. И надо признать, эти обвинения небезосновательны. Вы не имели права скрывать от него правду, нравится она вам или нет. И теперь, когда правда ему открылась, он не смог воспринять ее во всем объеме. Он ведь не случайно перевернулся в машине тем утром.
— Вы хотите сказать, что он пытался покончить жизнь самоубийством?
— Да, он сделал такую попытку. Думаю, это был больше чем сигнал, что его жизнь вышла из-под контроля. Он не смог выпустить из рук руля и потому не пострадал. Никто не пострадал и в инциденте с револьвером.
— Вы восприняли это совершенно серьезно. А он был болезненно серьезен.
— Может быть. Но я не пытаюсь ничего сбросить со счетов. Вы разговаривали об этом с психиатром?
— Нет, не разговаривал. Существуют вещи, которые нельзя выносить за пределы семьи.
— Это зависит от семьи.
— Послушайте, — сказал Хиллман, — я боялся, что его не примут в школу, если узнают, что он был такой необузданный.
— А если бы и не приняли — что в этом ужасного?
— Я должен был как-то реагировать. Я и сейчас не знаю, как поступить с ним.
Он опустил свою всклокоченную голову.
— Вам нужны более квалифицированные советы, чем мои, — психиатра и юриста.
— Вы считаете, что он убил тех двоих?
— Совершенно необязательно. Почему вы не попросили доктора Вайнтрауба порекомендовать вам кого-нибудь?
Хиллман поднялся.
— Эту старую бабу?
— Я думал, что он ваш давний товарищ и кое-что понимает в психологии-.
— Я полагаю, что у Элиа ничтожные знания. — В голосе Хиллмана послышалось презрение. — У него было нервное потрясение после Мидуэя, и мы вынужденно отправили его на родину для поправки здоровья, в то время как гибли люди. В то время как гибли люди, — повторил он и погрузился в молчание.
Он сидел, казалось, слушая самого себя, воспоминания отвлекли его от настоящего. Я ждал. Его сердитое лицо постепенно смягчилось, и даже голос изменился.
— Господи, что это был за день! Мы потеряли больше половины наших машин. Их сбивали, словно сидящих уток. И я не смог вернуть их обратно. Я не виню Элиа за это нервное расстройство. Слишком много людей умерло у него на руках.
Голос его становился все тише, глаза удалялись от меня все дальше и дальше. Он, видимо, даже забыл о моем присутствии и был в Том краю, где умирали его парни, а он так и не умер.
— Черт с ним, — сказал он. — Я люблю Тома. Мы не были очень близки эти годы. Но он мой сын, и, хотя с ним трудно договориться, я люблю его.
— Я уверен в этом. Но вы, может быть, хотите от него больше, чем он может вам дать. Он не вернет вам ваших погибших летчиков.
Хиллман не понял меня. Он, казалось, зашел в тупик. Стальные глаза его подернулись дымкой.
— Что вы сказали?
— Возможно, вы слишком многого ждете от него.
— Каким образом?
— Оставим это, — сказал я.
Но Хиллмана это задело.
— Вы думаете, я хочу слишком многого? Я получил чертовски мало. А все это я предоставляю ему. — Он развел руками, как бы охватывая ими дом и все, что ему здесь принадлежало. — Он может взять себе, если это хоть как-то защитит его, последний цент, который у меня есть. Мы заберем его отсюда и уедем жить в другое место.
— Но вы по-прежнему оставите себя во главе, мистер Хиллман. Так ничего не изменится.
— Изменится. — В голосе его прозвучали и фатализм и вызов.
— Что ж, может быть. Давайте просчитаем вероятности. Единственным доказательством против него является нож, но, если подумать, и это очень сомнительно. Он наверняка не брал его с собой, когда вы отправили его в «Проклятую лагуну».
— Я не обыскивал его. Может быть, и брал.
— Готов держать пари, что в «Проклятой лагуне» его обыскивали. Уж там бы не пропустили такое оружие.
Хиллман опять прищурил глаза, и они превратились в узенькие щелочки.
— Вы правы, Арчер. Я вспоминаю, когда он уходил, у него не было ножа. Я даже припоминаю, что видел этот злополучный нож после всего в тот же день.
— Где он был?
— В его комнате. В одном из ящиков письменного стола.
— И вы оставили его там?
— У меня не было причин поступать по-другому.
— Тогда любой человек, имеющий доступ в дом, мог забрать его?
— К несчастью, и Том тоже. Он мог пробраться сюда после того, как сбежал из школы.
— Но также не исключается и Дик Леандро. Ему не надо пробираться, он ведь входит и выходит в любое время.
— Да. Но что это доказывает?
— Пока ничего, но, если мы соединим это с тем, что, возможно, именно его видели вчера вечером у «Барселоны», то появится повод для некоторых размышлений. И все-таки, знаете, в этой версии что-то пропущено.
— Дик никак не может быть этим пропущенным звеном, — сказал он поспешно.
— Почему вы так заботливы по отношению к Дику?
— Я очень люблю его. А почему бы и нет? Он — очень приятный парень, в свое время я смог помочь ему. И он платит мне преданностью. Черт вас возьми, Арчер, — заговорил он искренне, — когда человек достигает определенного возраста, ему нужен кто-то, кому он мог бы передать свои знания или хотя бы часть их.
— И наверное, некоторые деньги?
— Практически да. Это будет зависеть от Эллен. Основные деньги у нее. Но я могу заверить вас, что для Дика это ничего не значит.
— Это кое-что значит для любого из нас, и я думаю, что это много значит для Дика.
— На чем основано ваше предположение?
— Он — приживал. Вы знаете, что это такое? Он живет за счет других людей. В данном случае за ваш счет. Скажите мне вот что. Дик знал об инциденте с револьвером в комнате Тома?
— Да. Он был в то воскресное утро со мной. Он отвозил меня сначала к судье, а потом обратно домой.
— Он в курсе очень многих событий, — отметил я.
— Это естественно. Он практически член нашей семьи. Дело в том, что я ждал его сегодня к вечеру. — Он посмотрел на часы. — Но сейчас уже слишком поздно, десятый час.
— Вы не можете вызвать его сюда?
— Не на ночь глядя. И потом, у меня вовсе нет желания брать себя в руки, чтобы появиться перед Диком.
Он робко посмотрел на меня. Тут-то мне и раскрылась его суть. В нем жили два человека: тщеславный, никогда не забывающий о своем лице-маске, и второй — тайный, скрывающийся под этой маской и никогда из-под нее не появляющийся.
Он водворил на место свою серебряную гриву и пригладил ее руками.
— Ночь — это все, что мы имеем, — сказал я. — Утром к вам может нагрянуть Бастиан, шериф и, возможно, уголовная полиция. И вам не удастся отделаться от них, просто заявив, что вы не покупали ножа. Вам придется давать объяснения.
— Вы действительно думаете, что нож взял Дик?
— На мой взгляд, у нас больше оснований подозревать его, чем Тома.
— Хорошо, я позвоню ему. — Он подошел к телефону.
— Только не говорите, что вы его ждете. Он может все бросить и убежать.
— Естественно, не скажу. — Он набрал номер и, когда на том конце провода сняли трубку, заговорил другим голосом, свежим и молодым. — Дик? Ты сказал Эллен, что к вечеру появишься. Удивительно, что я должен тебя ждать… Я знаю, что поздно. Я беспокоился, здоров ли ты… Что беспокоит? Очень жаль. Слушай, почему бы тебе не приехать прямо сейчас? Том вернулся домой! Разве это не прекрасно? Ты рад? Он хочет повидаться с тобой. И я, как обычно, буду рад видеть тебя. Нет, это не приказ… Прекрасно, я жду.
Он повесил трубку.
— Что с ним случилось? — спросил я.
— Он говорит, что плохо себя чувствует.
— Заболел?
— Нет, депрессия. Но он действительно обрадовался, что Том уже дома. Он скоро будет здесь.
— Хорошо. За это время я хотел бы поговорить с Томом.
Хиллман подошел и опять встал надо мной. В зеленом полусвете-полутьме я не мог как следует рассмотреть выражение его лица.
— До того, как вы поговорите с ним, я должен вам кое-что сказать.
Я ждал продолжения, но он молчал. Я спросил:
— Это о Томе?
— Это о нас обоих.
Он смутился, но глаза его по-прежнему испытующе всматривались мне в лицо.
— С другой стороны, не думаю, что я могу позволить себе так распуститься.
— Вы рискуете больше никогда не получить такой возможности, — сказал я, — до тех пор, пока вас не вынудят к этому. А это гораздо хуже.
— Здесь вы ошибаетесь. Никто этого не знает, кроме меня.
— Но это касается еще и Тома.
— Совершенно верно. Забудем об этом.
— Не надо больше никаких секретов, мистер Хиллман. Ведь должно же было вас чему-нибудь научить все происшедшее?
Но я уже видел, что он и сам хочет раскрыть секрет, но так, чтобы не нести ответственности за то, что он рассказал. Он медлил, глядя на меня сверху вниз своими холодными, стальными глазами.
Я подумал, что, когда Хиллман говорил о своих чувствах к Тому, голос его звучал совершенно искренне. Возможно, эта искренность и есть недостающая часть равенства.
— Том действительно ваш сын? — спросил я.
С ответом он не замешкался:
— Да, моя собственная плоть и кровь.
— И вы единственный, кто знает об этом?
— Конечно, знала Кэрол, и знал Майкл Харлей. Он согласился на это в обмен на кое-какие блага, которые я ему оказал.
— Вы вытащили его из Портсмута.
— Я помог. Не надо только воображать, что я сплел здесь какую-то жуткую интригу. Все произошло совершенно естественно. После того как Майкл и его брат были арестованы, Кэрол пришла ко мне. Она просила, чтобы я вступился за них. Я сказал, что постараюсь. Она была восхитительная девочка и выразила свою признательность естественным образом.
— Отправившись с вами в постель.
— Она подарила мне одну ночь. Я пришел к ней в комнату в отель «Барселона». Надо было ее видеть, Арчер, когда она разделась. Она осветила собой эту убогую комнату с медной кроватью.
Я прервал его возбужденное воспоминание:
— Медная кровать все еще там, так же как и Сайп был там до прошлой ночи. Сайп знал о вашей большой ночи на медной кровати?
— Сайп?
— Гостиничный детектив.
— Кэрол сказала, что в те часы он куда-то уходил.
— И вы говорите, что только раз были там?
— С Кэрол — только один раз. Я провел в «Барселоне» несколько ночей еще с одной девушкой. Наверное, я попытался вернуть наслаждение, полученное с Кэрол, или нечто похожее. Она была очень старательной девочкой, но Кэрол заменить не могла.
Я встал. Он заметил выражение моего лица и отскочил в сторону.
— Что с вами? Вам нехорошо?
— Сюзанна Дрю — моя подруга. Моя близкая подруга.
— Откуда же я мог это знать? — спросил он перекошенным ртом.
— Вы многого не знаете. Вы не знаете, как противно мне тут сидеть и выслушивать про ваши прошлые грязные похождения.
Он был изумлен. Я тоже был поражен собой. Сердито кричать на свидетелей — это привилегия второсортных следователей и прочих судейских.
— Никто не позволяет себе так разговаривать со мной, — заговорил Хиллман дрожащим голосом. — Убирайтесь вон из моего дома и держитесь от него подальше!
— С большим удовольствием.
Я почти дошел до входной двери. Это напомнило прогулку по глубокой липкой грязи. Тут Хиллман все же опомнился и окликнул меня:
— Послушайте…
Это было его любимое слово.
Я послушал. Он подошел ко мне, делая руками какие-то неопределенные движения.
— Я не могу продолжать сам, Арчер. Простите, если я чем-нибудь задел вас.
— Все в порядке.
— Нет, не все. Вы любите Сюзанну?
Я не ответил.
— В таком случае вы удивительный человек. Говорю вам честно, что не притрагивался к ней с сорок пятого года. У меня были некоторые неприятности с этим гостиничным сыщиком. Сайп…
— Вы избили его, — заметил я безучастно. — Я знаю это.
— Я проучил его на всю жизнь, — сказал Хиллман с некоторой гордостью. — Это был первый и последний раз, когда он выманил у меня деньги.
— Если не считать этой недели.
Повисло молчание, которое он и нарушил:
— Во всяком случае, Сюзанна потеряла интерес…
— Я не желаю говорить о Сюзанне.
— Ваше право.
Хиллман вывел меня в коридор, ведущий в библиотеку. Он делал это, чтобы наш разговор был слышен в гостиной, где находилась Эллен. Он стоял, прислонившись к стене, так в театре стоят люди, у которых нет билета. По его позе я мог понять, как непрочно его положение здесь, каким временным жильцом ощущает он себя в своем собственном доме.
— Я не понимаю только двух вещей, — сказал я. — Вы говорили, что провели с Кэрол всего одну ночь, и абсолютно уверены, что вы действительный отец ее ребенка. Откуда такая уверенность?
— Он родился точно через девять месяцев — 12 декабря.
— Но это еще не доказывает, что вы его отец. Беременность часто бывает дольше девяти месяцев, особенно первая. Майкл мог стать отцом еще до того, как морской патруль забрал его. Или любой другой мужчина.
— Других мужчин не было, она была девственницей.
— Вы лжете!
— Нет, это правда. Женитьба Кэрол и Майкла Харлея никогда не была совершенно полной. Майкл был импотентом, это и послужило единственной причиной, по которой он согласился считаться отцом ребенка.
— Но какая была в этом необходимость, Хиллман? Почему же вы не взяли ребенка и не вырастили его сами?
— Я это и сделал.
— Я имею в виду, взяли открыто и вырастили как своего собственного сына?
— Я не мог. Я имел другие обязательства. Я был уже женат на Эллен. А она — из Новой Англии, пуританка чистой воды.
— И с будущим чистой воды.
— Я признаю, что мне нужна была ее помощь, чтобы начать собственный бизнес. Мужчина должен сделать выбор. И я его сделал.
Он поднял голову. Свет от люстры упал на его пустое бронзовое лицо. Он отвернулся от света.
— Кто сказал вам, что Майкл — импотент?
— Кэрол. Она не лгала. Она была, как я уже говорил, девственницей. В ту ночь она многое рассказала о своей жизни. Рассказала, что Майкл стал таким после того, как его избили ремнем.
Волна горечи подкатила к моему горлу. Я вспомнил старика в коровнике, занятого дойкой, и явно услышал скулеж одноглазого колли.
— А мне о вас говорили то же самое.
— Что?
— Что вы стерильны.
Он резко повернулся ко мне.
— Кто вам это сказал?
— Ваша жена. Да, именно она. — Я смотрел ему в глаза.
— Так она и до сих пор думает, что я не могу иметь детей?
— Да.
— Хорошо. — Он повернул лицо к свету и позволил себе довольно улыбнуться. — Может быть, мы когда-нибудь и вытащим это на свет Божий. Когда мы усыновляли Тома, я сказал Эллен, что Вайнтрауб провел тестирование и выяснил, что я стерилен. Я боялся, что она узнает о моем отцовстве.
— Вы и так можете быть стерильны.
Он не понял, что я имел в виду.
— Нет. Это относится к Эллен. Мне же нет необходимости проходить эту проверку. У меня есть Том, и это доказывает, что я мужчина.
Но Тома у него не было…
