Глава 4

Моя берлога располагается в гостинице-пансионате "Спартанец" по Норт Россмор, в Голливуде, неподалеку от Беверли-бульвара. В восемь вечера, заглотив в кафе по пути огромный, как летающая тарелка стейк, я поставил машину в гараж, расположенный позади "Спартанца", быстро прошел через вестибюль и направился к лестнице, бросив на ходу обычное "Привет, Джимми" молодому нагловатому рисепционисту, просматривавшему "Плейбой" в своем закутке.

Зайдя в номер 212, состоящий из трех комнат и ванной, я включил верхний свет в дополнение к мягкой подсветке двух аквариумов, стоящих у стены. При моем появлении мои любимчики гуппи – точно такие же, как в моем офисе – принялись на радостях гонять по сорокалитровому аквариуму остальную живность, и это многоцветное оживление было похоже на смену картинок в калейдоскопе или взрыв маленькой серебряной звезды.

Вознаградив их преданность щепоткой сухого корма, я перешел к большому восьмидесятилитровому аквариуму, в котором держал пару черных высокоплавничных молли – Poecilia sphenops – четырех небольших, похожих на акул в миниатюре, Panchax chaperi; двух красных меченосцев, пару клиновидных расбор – Rasbora heteromorpha – и веселую стайку крапчатых коридорас, деловито рывшихся в золотистом придонном песке. А также предмет моей особой гордости – супружескую чету Paracheirodon innesi, или тетранеонов, плавающих в окружении двух деток неончиков, выпестованных собственноручно. Эти яркие разноцветные денди получили свое название по светящейся зеленовато-голубой полосе, проходящей вдоль тела, от глаза до хвостового плавника, переливающейся всеми цветами радуги.

Однако малышей неонов я любил не за яркую люминесцирующую окраску, потому что в определенном смысле являлся их папочкой. Когда подошло время, я отсадил их прямых родителей – здорового красавца самца и беременную самочку – в отдельный малолитражный аквариум с тщательно поддерживаемым промилле и температурой воды и кормил их рыбными эквивалентами стейков и лангуст, а также органическими овощами и витаминами в качестве гарнира. Другими словами, скармливал им в строго определенные часы живой корм, представленный всякими там дафниями, циклопами и другими маринованными типами из греческой мифологии. Наконец, самка вознаградила меня целым товарным составом красной икры, самец оросил все это дело из своего детородного брандспойта и через несколько дней у них появилось... аж три отпрыска. Я был несказанно горд, как будто сам отметал икру и оплодотворил ее, и готов был раздавать сигары.

Возможно все это вам неинтересно. Но если вы меня спросите, почему из трех моих первенцев осталось только два, ответ будет прост: третий отправился в свое рыбье загробное царство. Нет, не думайте, что я наполнил аквариум слезами до краев или похоронил его с почестями, написав на могиле: "Здесь покоится Элмер". Возможно, я немного эксцентричен, но не до такой степени. И потом, я просто не нашел трупа, его съели другие рыбы, может быть, даже счастливый папаша. Словом, он исчез, как в воду канул. Такое заставляет о многом задуматься.

Итак, я посыпал водную поверхность обоих аквариумов сушено-толченым лососем, уселся на шоколадно-коричневый диван и зажег настольную лампу. Как я уже сказал, квартира моя состоит из гостиной, небольшой кухоньки, ванной и спальни. В гостиной, перед вышеупомянутым диваном, стоит черный кофейный столик в окружении трех кожаных кресел-пуфов. И все это покоится на толстом золотисто-ворсистом паласе с мягкой подложкой, по которому так приятно ходить босиком, а иногда даже спать. В одной стене – газовая имитация камина, над которым висит соблазнительная мясо-молочная Амелия, которую я из жалости подобрал в каком-то ломбарде. Ее агрессивно вздернутые груди и огнеопасный задок повергли бы в состояние бессрочной комы иного эстета, поскольку написана она была, по-видимому, сдвинувшимся на сексуальной почве шизиком, явно страдающим мозговым плоскостопием. Не знаю как другим, но мне эта масляная голая красотка нравилась, что отнюдь не свидетельствует о моем утонченном эстетическом вкусе. Но cuique suum – каждому свое, как говаривали древние римляне.

Интерьер и содержимое моей спальни составляли черный ковер, широченная двуспальная кровать, стереосистема, телевизор с "видаком", встроенный шкаф, заполненный несколькими костюмами с рубашками плюс множеством спортивных курток, батников, слаксов, некоторые из которых были очень оригинальных расцветок, спортивной обуви и мокасин из мягкой цветной кордовской кожи.

Кухня у меня довольно маленькая. В ней стоит стол, за которым могут уместиться две очень дружеские персоны, микроволновка, холодильник с морозильником, навесные шкафы с тарелками, стаканами, бурбоном, водкой, вермутом и несколькими марками фруктовых ликеров, на тот случай, если какой-нибудь из моих посетительниц вдруг захочется чего-нибудь эксцентричного, типа мятного коктейля или "Франджелико".

Я плюхнулся на диван, сложил вытянутые "костыли" на кофейный столик и углубился в изучение фотографий, любезно предоставленных мне Кей Денвер.

Там, у Пита, на меня произвела должное впечатление красота и чувственность ее смуглого лица и под элегантной одеждой я не без оснований заподозрил великолепные формы под стать ее в высшей степени интересному лицу. И не ошибся. Три фотографии, которые я сейчас держал в руках, начисто исключили необходимость в какой бы то ни было игре фантазии. На одной из них она была полуголая, на двух других – полностью обнаженная. И прекрасная в своей безыскусной наготе.

На той верхней фотографии, на которую я успел взглянуть лишь мельком в тот момент, когда Кей в первый раз протянула ее мне, она была изображена выходящей из душа. На заднем плане виднелась морозчатая дверь, окантованная хромированным металлом. Ее поднятые руки пристраивали на голове розовое махровое полотенце. Капельки воды блестели на ее роскошных, налитых грудях, гладкой коже плоского живота, бисерились в темных курчавых волосах на лобке и на удлиненных упругих бедрах. Ее глаза были полузакрыты, розовый кончик языка слизывал капельки, скопившиеся на верхней губе.

На второй фотографии голая Кей, наклонившись вперед, натягивала розовые кружевные трусики, которые проделали лишь половину пути по длинным, стройным ногам. На последней Кей лежала на спине на кровати, заложив руки за голову. Резная спинка кровати выглядела слегка расплывчато, однако сама Кей смотрелась поразительно четко на всех трех фотографиях. На последней из них, где Кей, надеюсь, дремала, повернув голову набок и раскрыв сочные губы, я без труда мог различить каждую ресничку, каждую пору на ее безмятежно отдыхающих грудях.

Это была та самая фотография, о которой Кей сказала: "Не мог же он снять меня с потолка?" Тут она слегка преувеличила, что было вполне простительно, поскольку было очевидно, что снимок сделан с расстояния не более метра над ее головой, но уж никак не "с потолка". Однако это не отвечало ни на один вопрос относительно того, кто мог заснять Кей в таком виде и каким образом он это сделал.

Все три фотографии были отпечатаны на глянцевой цветной бумаге "Кодак". Они были настолько четкими и контрастными, что я предположил скорее контактную печать, а не увеличение с тридцатипятимиллиметровой пленки. Это позволяло сделать вывод о том, что для печати были использованы негативы размером 10x12 см, что опять-таки ничего не говорило о марке фотоаппарата. По самим фотографиям невозможно было определить, где располагался таинственный фотограф, или хотя бы где была установлена камера. Во всяком случае до тех пор, пока я завтра не осмотрю квартиру Кей.

Поэтому я сложил фотографии в конверт, положил его на стол, встал и пошел в спальню. Я постарался изгнать соблазнительный образ Кей из своего сознания, но когда я разделся и глянул на свою кровать, то увидел, почти как в трехмерном изображении Эмбера, ее изящно притягательное тело на своей кровати с полузакрытыми ждущими губами, прикрытыми глазами и всеми этими жемчужными капельками воды в самых волнительных местах.

Усилием воли я все же выдавил ее образ из сознания (скорее загнал его в подсознание), принял душ, вернулся к своему царскому ложу и, мысленно попросив Кей подвинуться, залез под прохладные простыни.

Я с трудом сложился вдвое, повернулся на девяносто градусов и опустил ноги на ковер под аккомпанемент последних звонков будильника. Сонно пошлепал губами, приоткрыл один глаз и выпустил воздух с бодрящим звуком "бр-р-р".

Потягивая черный кофе, я раскрыл "Лос-Анджелес Таймс" и, пробежав ее глазами, нашел свое объявление. Оно было одним из полудюжины подобных, но удачно попало в самый верх колонки. Заголовок "Премия для Спри" выгодно бросался в глаза.

Интересно, сколько еще людей в Лос-Анджелесе и его округе читают сейчас мое объявление? Параллельно в голове сформировался ряд других интересующих меня вопросов. Прочитает ли Спри это объявление и откликнется ли на него, позволив завершить это дело в кратчайшие сроки? Обнаружила ли то и дело появлявшаяся в моих эротических снах Кей Денвер новые волнующе-пугающие фотографии в своей квартире?

С усилием запихнув в себя кусок тоста, поскольку аппетит во мне пробуждается не ранее чем через час после пробуждения моего естества, и запив его кофе, я позвонил к себе в офис, где уже должна была быть пунктуальная Хейзл, поскольку времени было 9.15.

– Шелдон Скотт, частный сыск, – пропела она в трубку. – Чем мы можем быть вам полезны?

– Привет, детка.

– А, это ты... По-моему, я чую, как ты разлагаешься. Это точно усопший Шелл Скотт. Безвременно, безвременно...

– Не заставляй меня соображать так напряженно. Слышишь, как скрипят мозги? Тебе же прекрасно известно о том, что я не просыпаюсь, пока вновь не наступает время ложиться в постель.

– Секс, секс... Вечно одно и то же. Неужели вы, мужчины, только об этом и думаете. Примитивные создания.

– Сунь свой любопытный носик в сегодняшнюю "Таймс". Колонка частных объявлений. – Я назвал ей номер страницы и продиктовал свой опус. – Слушай, малышка, будь готова принять пару-тройку звонков от ценителей моего эпистолярного таланта. – Я помолчал и добавил. – Вполне возможно, что нам позвонят несколько начинающих идиоток, поскольку я имел глупость написать в объявлении, что их ждет не место в санатории закрытого типа, а "очень большое состояние". Так вот, чтобы отшить проходимок и прочих соискательниц крупных состояний, запомни, что девичье имя той, единственной, которая мне действительно нужна, – Николь Элейн Монтапер. Лучше запиши.

– Уже. Повтори фамилию по буквам.

Я повторил и добавил:

– Так что отшивай всех, кто станет тебе петь, что не помнят или что у их мамочки случилась амнезия после того, как они родились, и все такое прочее. Словом, начнут заикаться, вешай трубку или отбрей, как ты это можешь. О'кей?

– Отбрить – это не проблема. А ты, полагаю, снова в люлю или еще вообще из нее не вылезал?

– Хейзл, лапочка, я уже давно на ногах и сейчас направляюсь в город. Топтать его постылые улицы. В этот губительный для моего хилого здоровья смог. Торчать в бесконечных пробках на Фривэйе... Алло? Хейзл? – Но норовистая кобылка уже положила трубку.

А я сделал то, что обещал Хейзл: вышел в смог дышать, топтать, торчать... Последние три часа я провел в Монтери Парк, еще два – в лос-анджелесской мэрии, а последний час убил в газетном морге – архиве "Лос-Анджелес Таймс", просматривая пропылившиеся подшивки двадцатипятилетней давности в поисках заметок, в которых фигурировало имя Клода Романеля. Я лишь "посадил" глаза, просматривая микрофильмированные копии газет и других, не относящихся к делу документов, и подорвал голос, расспрашивая различных архивариусов и прочих канцелярских крыс, а результат оказался если не нулевой, то очень близкий к нулевому. Раздосадованный, но отнюдь не обескураженный, я вернулся в "Спартанец" и засел за телефон. Прежде всего я связался с детективными агентствами во Флориде и Неваде, где у меня работали знакомые ребята. Мой контакт в Рино сообщил, что Ветч, которого звали Роберт, действительно женился здесь на девице по имени Николь, которая теперь по моим соображениям была Николь Элейн Монтапер-Романель-Уоллес-Ветч? Из карточки изменения адреса, которую для меня раскопали на почте в Рино, эта особа двинула в Ридондо Бич в штате Калифорния. Однако мистер и миссис Ветч проживали по этому адресу не более полугода, а куда переехали дальше, было известно одному Богу.

Агентство в Форт Лондердейл раскопало, что вскоре после развода с Клодом Романелем Николь снова вышла замуж за некоего Эдгара Хопкинса Уоллеса. Отыскалась запись их развода, происшедшего спустя неполных два года, но ни малейшего намека на то, что Николь вновь кого-то на себе женила.

Вот так, везде крохи, крупицы – и ничего существенного об основной цели моего поиска – Мишели Эспри. Правда, я узнал кое-что новенькое о самом Клоде Романеле. По отрывистым сведениям, выуженным из архивов "Таймс" и в ходе телефонных переговоров с Форт Лондердейлом, Детройтом и Чикаго, мне удалось выяснить, что в молодости мой клиент был довольно ловким мошенником и аферистом. Так, Клод и несколько его коллег – все от 25 до 35 лет – провернули ряд блестящих афер, принесших им не только отдых в тюрьме, но и крупные дивиденды.

Аферы и мошенничества Арабской группы, как их окрестили чикагские газеты тех дней, хотя в ней не было ни одного настоящего араба, носили, так сказать, местный характер, не переходя в разряд общенациональных, так что их нельзя было квалифицировать как организованную преступность. Это была просто группа аферистов-любителей, временно спаянных единой целью: разбогатеть во что бы то ни стало и по возможности не оказаться за решеткой. Так они и "работали" тихо-мирно в течение пяти-шести лет, сколотив "общак", оценивавшийся впоследствии газетчиками в что-то около 10 миллионов долларов – сумму и по теперешним временам немалую. В те же времена она была поистине колоссальной.

Главарем этой банды мошенников был некто Кайзер Дерабян, которого позже судили, приговорили и засадили в тюрьму, где он через несколько лет и умер от пневмонии. Его брат Сильван тоже входил в эту преступную группу, но мне так и не удалось узнать, что с ним сталось позже. Однако мозговым центром группы, как свидетельствовали газеты, разработчиком хитроумнейших комбинаций являлся Клод Романель. Газетчики называли его "злым гением подпольного мира", которому всегда сопутствовало необыкновенное везение. Но я-то подозревал, что везение тут было ни при чем: просто парень был далеко не дурак и просчитывал все операции, как Алехин и Капабланка вместе взятые.

Больше всего меня поразил тот факт, что Клода так и не посадили, хотя он дважды находился под судом. В первый раз его обвинили в том, что он, предположительно, организовал липовую компанию по транспортировке сырой нефти по трубопроводу и продал 9 миллионов акций этой компании, имея в активе всего-навсего два метра водопроводной трубы. Второй раз ему выдвинули обвинение в том, что он вступил в преступный сговор с руководящими работниками одной чикагской брокерской конторы и сорвал солидный куш, получая от них секретную информацию о грядущем падении курса акций компании "Скайленд Энтерпрайсиз", скупая их на корню, чтобы затем продать по повышенному курсу, когда ее финансовое положение стабилизируется. "Скайленд" владела пятью парками с аттракционами в Иллинойсе, Пенсильвании и Флориде. Однако в обоих случаях Романель был оправдан.

Мой клиент был очень деловым, по крайней мере в те дни. Но самым интересным было то, что в последние 20 лет он не был замечен – во всяком случае такой информации нигде не проскальзывало – ни в каких противозаконных операциях. По крайней мере с того момента, как оставил Николь и "маленькую Спри" одних у семейного очага.

К 16.30 я завершил все дела, которые можно было завершить в этот день, и вышел из душа, любуясь своим отражением в зеркале на дверце встроенного шкафа.

Я не забыл о моей встрече с Кей Денвер в заведении Пита в пять часов и надеялся произвести на нее более благоприятное впечатление, чем прошлым вечером, когда она слиняла от меня, несмотря на все мое мужское обаяние.

Да, мне хотелось сразить ее наповал, поэтому я оделся с особой тщательностью и фантазией. Но, если быть откровенным, выглядел как мои любимые гуппи. Розовая спортивная рубашка с набивными васильками и папоротниками, пурпурные брюки с белым блестящим поясом, белые же туфли, носки и сшитый на заказ куртец цвета... ну, как если в пьяный художник-абстракционист смешал воедино все имеющиеся у него краски и наляпал их половой кистью на холст, о который вытирал руки. Нет, расцветка моего стильного пиджачка скорее походила на замороженную радугу, по которой грохнули кувалдой. Короче, я явно переусердствовал и был похож... на гуппи в человеческом образе.

Я вернулся к шкафу, сбросил свою разноцветную куртку и облачился в простой белый пиджак с серебряными пуговицами. Он был любимым предметом моего гардероба. Это был необычный пиджак. Парень, который мне его сшил в одной маленькой мастерской, не помню где, сказал, что такие френчи когда-то носили белые охотники в Африке, на сафари, или даже махараджи в своих летних резиденциях. За исключением смелого покроя, он был очень скромен: просто причудливое переплетение белых и серых полос и пятен с пурпурной оторочкой на лацканах, запахе и внизу. Я еще раз взглянул на себя в зеркало и остался очень доволен. Красная оторочка здорово гармонировала с моей розово-пестрой рубахой и брюками, ну, а синие васильки... пусть это будет ей вместо букета.

Я уже звонил Кей пару раз, но к телефону никто не подходил. Рисепционист в "Дорчестере" подтвердил, что Кей Денвер действительно занимает номер 42, но телефон в ее комнате молчал. Впрочем, она предупредила, что будет мотаться по городу весь день. Я прошел к кофейному столику, взял фотографии Кей, оставленные накануне, сунул их во внутренний карман френча и спустился в гараж "Спартанца", где стоял мой великолепный, правда слегка подстреленный небесно-голубой "Кадиллак" с открытым верхом.

Если Кей опоздает на свидание, я подожду ее, по крайней мере, в компании ее поразительных фотографий.

Когда я припарковал свой "кадди" на обочине на обычное место позади Гамильтон-билдинг, было без нескольких минут пять. Я просунул голову в дверь бара Пита и заметил его за стойкой.

– Меня ожидает что-нибудь приличное из представительниц слабого пола?

– Не-а. Как обычно, Шелл. Два судебных исполнителя, борец-тяжеловес и разъяренный папаша, разыскивающий тебя со своей дочкой. Он зол, вооружен и очень опасен.

– Да что ты говоришь? Точно, обычный набор.

Почему-то в образе "разгневанного и вооруженного отца" мне сразу представился Клод Романель со своими слезливыми притязаниями на то, что его "маленькая Спри" все еще пребывает в младенческом возрасте. И он действительно может быть довольно опасен с его-то бурным криминальным прошлым. Особенно, если у него действительно поехала крыша.

– Передай им всем, что я их обязательно приму, Пит. Но прежде всего мне необходимо встретиться с красоткой по имени Кей Денвер, с которой ты видел меня вчера вечером. Она должна появиться здесь с минуты на минуту. Передай ей, что я сейчас вернусь. Только взгляну, как там Хейзл.

– Передай ей привет от старого Пита, – ответил он, расплываясь в улыбке.

Ему нравилась Хейзл. Мы как-то сидели с ней здесь пару раз, и она произвела на Пита неизгладимое впечатление. Он считал ее коктейлем из лепестков апельсинового дерева, сладкой карамели, растворенной в чистой родниковой воде. Он сам сказал мне об этом и в его устах это звучало высшей похвалой, подразумевая, что мне бы следовало пригласить ее на ужин в какое-нибудь обалденно дорогое бистро. Она и вправду была умница и очаровашка. С нею было легко и весело, но для меня она всего лишь верный друг.

– Я сейчас, – повторил я и юркнул в соседнюю дверь. Взлетел по лестнице на второй этаж Гамильтона и прошел в свой офис. Хейзл все еще сидела в своем закутке, раскладывая бумаги по папкам. Экран "Ай-Би-Эмки" был потушен.

– Привет, подруга, – бросил я ей.

Она медленно повернулась ко мне вместе со стулом.

– Я тебе больше не подруга, – мрачно ответила она.

– Что так? Бунтующая Хейзл? Пит только что передал привет своей вишенке в коктейле. Он бы обязательно на тебе женился, будь лет на сто моложе.

– Ну ты все-таки и паразит, Шелл Скотт. Ответь на пару звонков, говорит...

– А что, их было три? Что, в конце концов, произошло? Тебе пришлось отвечать более трех раз? Целых четыре? Ну, будет, малышка. Я пришлю тебе... мороженое или карандаш с настоящей резинкой на конце.

– Ты купишь мне омара. Нет, норковое манто. И золото, и серебро, и бриллианты.

– Конечно. Все, что захочешь.

– Я приняла более сотни звонков. Все из-за твоего дурацкого объявления. – Она взяла со стола несколько скрепленных желтоватых листков и швырнула их мне. – Больше сотни! Я думала, у меня голова лопнет.

– Да брось! Ты шутишь, – шокированно ответил я.

Я в самом деле был ошарашен. Более сотни охотниц за удачей? Да что, в конце концов, случилось с людьми, которые наверняка читали истории об отцах-основателях государства, о маленьком Джордже Вашингтоне, о большом Ральфе Вальдо Эмерсоне?

Я озадаченно посмотрел в глаза метавшей громы и молнии Хейзл.

– Кажется, ты и впрямь не шутишь. Неужели так много?

– Сто шесть, если быть абсолютно точной. Это не считая троих, которые заявились сюда лично. Четырнадцать Мишелей, которые родились 23 апреля, и девяносто пять женщин, которые не назвали своих имен, или забыли, кто они такие. У меня там все зафиксировано.

Я взглянул на листки в руках. Точно, все зафиксировано аккуратным почерком, который был еще одним из достоинств моей бесценной секретарши. Правда, к концу списка буквы становились все крупнее, бледнее, видимо, по мере того, как истощались силы моей бедняжки Хейзл.

– Ну... ты славно поработала, девочка. Думаю, одного "спасибо" будет недостаточно. Скажи, как мне тебя отблагодарить... сверх норковой шубы, золота, серебра и бриллиантов?

Ее голубые глазки заискрились, как испорченная динамо, а из деликатных ноздрей вырвались синие языки пламени. Во всяком случае, мне так показалось. Она лишь презрительно фыркнула, не удостоив меня ответом.

– Ладно, детка. Я что-нибудь придумаю. А сейчас мне нужно бежать. Надеюсь, эти сто девять мозгополоскательниц не знают девичьего имени Николь?

– Они и своего-то имени не знают. Если бы хоть одна из них прошла тест, я бы послала ее к... одному бессовестному сукиному сыну, очень похожему на тебя.

Она наконец замолчала, встала со своего кожаного стульчика, подошла ко мне, осмотрела с головы до ног и обратно, уперев кулачки в разделяющую нас перегородку.

– Ты, кажется, сказал, что тебе нужно бежать, не так ли? – произнесла она елейным голоском. – Ты что, заделался марафонцем? И какой же приз ожидает победителя? Небось, гора отборного женского мяса?

– Марафонцем? Мяса? Какого еще... – заметив ее ехидную улыбочку, я свирепо процедил: – Ну вот, Хейзл, можешь сказать "гуд бай" своему норковому манто. Считай, что ты только что спустила свои бриллианты в унитаз.

– Так я угадала. У тебя свидание с очередной жертвой твоего необузданного сексуального аппетита. Вы все мужики... всеядные. – "Откуда бы ей знать?" – подумал я. Она же продолжила сестринско-материнским тоном: – О, Шелл, ты всегда так смешно одеваешься, когда намереваешься закадрить новую дуру.

– Смешно одеваюсь? Но... почему смешно... Скажи, Хейзл, разве я не выгляжу как... африканский махараджа в лесах Амазонки?

Выражение ее лица несколько смягчилось. Так обычно смотрят на убогого физически или ущербного умственно.

– О нет, парень, что ты! Ты смотришься великолепно. Просто полный отпад. Она выпадет в осадок, вот увидишь. Просто сегодня ты несколько переборщил со своей петушиной боевой раскраской. Но ты же вообще необычный парень, Шелл?

– Не задавай глупых вопросов. В конце концов, я – не дальтоник. Помнишь, как-то раз ты сказала, что я путаю желтый цвет с розовым? Так вот, после этого я проверился у окулиста. С глазами у меня все в порядке.

– Да дело не в глазах...

– Ну все! Пока! Увидимся завтра.

– До завтра, дорогой, – сочувственно пропела она. – Ты действительно потрясно выглядишь. Пока.

Когда я вернулся в бар, Кей была уже там. По всей видимости, она зашла туда только что, поскольку Пит провожал ее в отдельную кабинку, ту же самую, в которой мы сидели в прошлый вечер. Она еще не села и резко повернулась, чтобы посмотреть, кто вошел.

Сегодня она была в черном. Очень элегантный жакет с единственной белой пуговицей на талии и огромным причудливым воротом, концы которого как бы парили в воздухе, нежно касаясь заостренными концами ее четко обозначенного подбородка. Облегающая черная юбка, выгодно подчеркивающая ее совершенные формы. Белая блузка с низким вырезом, за которым притаились образцово-показательные груди, готовые в любой момент вырваться на свободу. Черные волосы искусно собраны в высокую прическу. Умело наложенная косметика подчеркивала природную красоту лица.

В общем она выглядела потрясающе.

– Кей, – восторженно воскликнул я, подходя к ней и импульсивно беря ее холеную руку в свою. – Ты выглядишь как... как миллион, нет, миллиард долларов в швейцарском банке.

– Спасибо, Шелл.

Не знаю, что меня тут дернуло за язык, а может быть Хейзл поколебала мою уверенность в себе, но я спросил:

– И это все? Я хотел спросить, а как выгляжу я?

Ее тонкие брови сошлись к переносице, на которой обозначилась озадаченная складка.

– Ты действительно хочешь это знать, Шелл?

– Ну... сейчас я в этом не уверен.

– Ты похож...

– Да ладно, забудем...

– ...на очень большую тропическую птицу, обладающую поразительными способностями к воспроизведению человеческой речи.

Ну вот. За что боролся, на то и напоролся. Однако меня не так-то просто смутить.

– Да? Великолепно! – бодренько ответил я. – Хорошо хоть не гуппи.

Она не поняла, что я имел в виду. И слава Богу!

– Нам надо поторопиться, – сказал я. – Пошли.

– Пошли? Но куда?

– На манеж. Сегодня я развлекаю детей в цирке. В качестве коверного. Надеюсь, ты не против? О'кей! В таком случае заскочим сейчас ко мне, чтобы я мог переодеться в более надлежащий для данного мероприятия костюм. Ты еще не видела меня в моем похоронном смокинге. От него тебя точно стошнит. Но он так здорово подходит для траурных процессий. В последний раз я надевал его, когда перерезал глотку Гиччи "Бешеному псу".

– О чем ты говоришь, Шелл? Я уже заказала мартини. Разве не об этом мы договаривались вчера вечером?

– А Бог его знает, до чего мы вчера договорились.

Но она действительно уже заказала мартини, и сейчас оно плыло к нам на подносе Пита – одно с жемчужными луковками, а другое – с оливкой – для меня.

– Вы так и будете стоять тут вдвоем? – спросил Пит.

– Нет, втроем, – механически пошутил я.

Он поставил мартини на наш столик и удалился. Мы с Кей уселись по разные стороны стола, и она подняла свой бокал с мартини со словами:

– Твое здоровье. Ты уже нашел маленькую дочурку своего клиента? Мишель, которую тебе срочно нужно отыскать?

Она пригубила мартини и начала проделывать губами сексуальные штучки с бедной луковкой.

Я отпил полстакана, сжевал оливку, выплюнул косточку и спросил самым безобидным тоном:

– А по-моему, я не называл тебе имени девушки, которую разыскиваю? Просто сказал, что мне нужно отыскать одну женщину.

– Правильно. Ты мне не говорил. – В рот отправилась еще одна луковка. – Ты просто рассказывал, что был очень занят, разговаривал со своим клиентом, дал объявление в колонку частных объявлений в "Таймс". Ты разве не помнишь?

– Да, теперь, кажется, припоминаю. Дело в том, вчера я был немного рассеян. Из-за тебя. Ты вполне способна отвлечь нормальный ход мыслей здорового мужчины и направить их... в иное русло, Кей. – Она самодовольно улыбнулась, блеснув белоснежными зубами за яркими чувственными губами. Я же продолжил:

– Тем не менее, я помню, что не называл тебе имени этой девушки.

– Шелл, я сама прочитала его в колонке объявлений в сегодняшней газете, именно там, где ты вчера указал. Поговорив с тобой и уверовав в то, что ты способен мне помочь, я, естественно, заинтересовалась тем, как у тебя идут дела. В объявлении сказано, что эту претендентку на миллионы зовут Мишель и родилась она... – неожиданно она с опасением взглянула на меня. – Я что, сделала что-то не так, Шелл?

Я энергично затряс головой.

– Нет. С тобой все в порядке. По-моему, у меня не все в порядке с головой. Все это из-за рода моей деятельности. Постоянно подсознательно ищу каких-то несоответствий, оговорок, проколов. Ключиков, одним словом. Кстати, с чего ты взяла, что ее ждут миллионы?

– Ну... не знаю... Просто мне так подумалось. Насколько я слышала, ты никогда не работаешь по мелочам, вот я и...

– Знаешь, на мое объявление откликнулось столько Мишелей...

– Да? Так на него все же кто-то откликнулся?

– Еще бы! Ведь его прочитала добрая половина жителей Лос-Анджелеса, треть из которых – искатели приключений, охотницы за удачей, словом, проходимцы. До меня сразу должно было дойти, что ты видела имя Мишель в моем объявлении. Ну я и пень-пнем, или пнем-пень.

И все равно что-то беспокоило меня внутри. Знаете, я испытывал какой-то внутренний дискомфорт, который неприкаянно блуждал на границе моего сознания. Это касалось чего-то, о чем говорила Хейзл, когда рассказывала обо всех этих звонках в мой офис и посещении его тремя...

Но в тот момент, когда я уже почти догадался, что меня глодало изнутри, Кей отпила половину своего мартини и спросила, как в воду нырнула:

– Ты уже... ты уже изучил фотографии, которые я тебе дала? – Она попутешествовала розовым язычком по губам и смущенно улыбнулась. – Кажется, я задала тебе глупый вопрос.

– Да нет, не очень, просто он лишний. Конечно, Кей, я тщательно и не без удовольствия исследовал эти фотографии. – Кей скромно опустила глаза и покраснела. – Знаешь, не стану утверждать, что они многое рассказали, хотя показали достаточно...

Переборов смущение, она ответила:

– Понимаю. Конечно, невозможно просто посмотреть на фотоснимки и сказать, кто их сделал. Даже для тебя.

– Отчасти ты права, но лишь отчасти. – Я улыбнулся, как мне показалось, не очень нахально. – Признаюсь откровенно, ты сногсшибательно выглядишь даже в одежде, не говоря уж... Короче, мне нелегко было сосредоточиться на деле, глядя на тебя. И все же я пришел к выводу, что эти снимки были отпечатаны методом контактной печати на глянцевой цветной бумаге марки "Кодак". Таким образом это сужает область поиска до тех мест, где она продается в сотнях магазинов и тысячах лавок. Короче, мне необходимо осмотреть твое жилище и на месте решить, каким образом это все-таки было сделано.

– Я сама долго размышляла об этом, Шелл. Практически половину ночи. И пришла к выводу о невозможности присутствия фотографа в моей квартире... так, чтобы я его не заметила. Значит, это снято скрытой, автоматической камерой, или же с помощью специальных телеобъективов... или как-то еще.

– Вот именно, как-то еще. Тебе больше не подкинули фотографий, чтобы не было скучно?

– Слава Богу, нет.

Мы поболтали еще немного, допили коктейли. Озорно блеснув глазами и облизав губы, Кей предложила:

– Еще по одному? Я угощаю.

– Предложение принимается, но только в первом пункте.

Она иронично вздернула бровь.

– Что я слышу? Надеюсь, это не демонстрация мужского "детка знай свое место" шовинизма?

– Ни в коем случае, крошка. Если тебе вздумается купить мне выпить, пригласи меня в любую другую забегаловку. И это будет о'кей. Но на этот раз сумасшедшее предложение исходило от меня. Ведь это я пригласил тебя, не так ли?

– Сумасшедшее предложение?

– Ты меня обескураживаешь. Мы только начали, а ты уже обо всем забыла.

Она улыбнулась мягко, иронично.

– Наверно, слишком много выпила.

– Значит, договорились.

Я сделал знак Питу, и он принес две порции. Потягивая приятный напиток, я отметил, что Кей расправляется со своими луковками гораздо изящнее, чем я с моими оливками. Я просто бросал их в рот, ожесточенно пережевывал и спускал в луженый желудок. Она же завораживала этот нежный овощ, ласкала его, соблазняла и, притупив его бдительность, растворяла где-то в районе резцов. Это было поразительно красиво. Что еще будет, когда она начнет расправляться со стейком или омаром. Боюсь, что нас обоих арестуют.

– Хорошо, что напомнила, – сказал я, – после этой порции поедем в Голливуд, хорошо? – Она прикрыла глаза в знак согласия, и я продолжил:

– Забравшись в базу данных компьютера и прибегнув к помощи нескольких метрдотелей, которые не обедают там, где работают, я откопал греховно-романтический ресторанчик на окраине Голливуда. В дополнение к крайне соблазнительной интимной обстановке там неплохо кормят. Как раз по дороге располагается гостиница-пансионат, где в спартанских условиях проживает твой слуга. Заскочим на пару минут в мою келью, чтобы я мог сменить наряд празднующего попугая на похоронный смокинг.

– Ты как-то странно говоришь...

Опять этот дурацкий эпитет. Неужели и правда я слегка того?

– Но он, действительно, черный, как у похо...

– Я не о том. Я имею в виду твои напыщенные рулады о греховной романтике.

– Хм... рулады. Видишь ли, обычно я пью бурбон, и видимо этот любовный напиток ударил мне по мозжечку, а может и пониже. Еще одно мартини, и я начну читать тебе стихи. "Снеси мою седую голову, но пощади..."

– Итак, в Голливуд. А по пути мы заскочим в твою спартанскую берлогу?

– Точно. Конечно, я мог бы поехать и в таком наряде, но не хотелось бы выглядеть шутом при королеве.

– Надеюсь, ты не задумал завлечь меня в свою квартиру и попытаться меня соблазнить... на голодный желудок?

– Неужели я похож на коварного соблазнителя? Дорогая мисс Денвер, вы неправильно меня воспринимаете...

– Пока еще я не решила, как тебя воспринимать, – ответила она, улыбаясь.

– А пора бы. Однако не бойся. Я – джентльмен, хотя и не аристократических кровей. Единственно, что я намереваюсь сделать – по крайней мере, перед тем как мы пообедаем – это смыться отсюда в какое-нибудь более презентабельное место. Прилично поесть в конце трудового дня и, если удастся, поразвлечься. Это тебя устраивает?

– Наверное, да.

Мы направились к выходу. Когда мы проходили мимо стойки Пита, он наклонился ко мне и со значением спросил:

– Как поживает милая Хейзл?

Так он выражал в своей обычной, тонкой, как его необъятное брюхо, манере то, что Хейзл гораздо лучше мисс Денвер. Хейзл всегда нравилась ему больше, чем любая другая женщина, с которой я имел неосторожность зайти к нему в бар. Поэтому я отшутился:

– Не видел ее с тех пор, как она убежала с водопроводчиком, Пит. Но я запомнил номер его "порше".

Мягко туда-обратно прошуршала дверь, и мы вышли на улицу. Замечание Пита напомнило мне о том, что я собирался сделать, да так и не сделал. Через несколько домов, ниже по Бродвею, располагался цветочный магазин с кокетливым названием "Жанни". Правда, орудовала в нем не молоденькая пастушка-француженка, а приятная седовласая старушка, которую звали мисс Нестле и у которой в прошлом я купил не одну тонну роз. Я, как обычно, нежно потискал ее в своих граблях и попросил прислать самый лучший "веник" в мой офис завтра к 8.00.

– Сколько штук, мистер Шелдон? – Она была одна из немногих, которые всегда обращались ко мне официально, признавая за мной кое-какие заслуги.

– Девять дюжин красных роз на длинных стеблях. Плюс одну белую.

– Девять дюжин? Но почему девять дюжин плюс одна?

– Точно, плюс одна, мисс Нестле. Дело в том, что я согрешил, так что не протяну в аду и недели. А девять дюжин и одна – это ровно 109 штук. Что означает... впрочем, оставим это. К одной из роз, лучше белой, прикрепите вот эту записку, пожалуйста.

На одной из фирменных карточек "Жанни" я нацарапал следующее: "Хейзл, сегодня следующий раунд. Разминайся".

Записку я, естественно, не подписал.

– Белый цвет символизирует чистоту и непорочность, мисс Нестле? Доброту, целомудрие, искренность и все такое прочее?

– Ну... примерно... Чистоту и целомудрие – это точно.

– То, что нужно.

– Красные розы – символ любви и преданности.

– А это уже лишнее. Мне бы не хотелось, чтобы девушка меня неправильно поняла. Она для меня просто... друг и боевой соратник. Эти розы предназначены Хейзл.

– Неправильно поняла? Девять дюжин... соратнику? – Она непонимающе посмотрела на меня поверх очков в золотой оправе. Потом спросила со вздохом: – И куда я должна доставить этот букет?

Миссис Нестле знала, где сидит Хейзл, в углу по коридору второго этажа.

– Пускай ваш посыльный просто разбросает их по ее кабинету, ну там разложит их на компьютере, на столе, на шкафах...

Старая цветочница снова вздохнула.

– Я сама отнесу ей цветы, мистер Шелдон. Не пойму, почему мужчины такие... странные.

– Странные?! – взвился я. – Миссис Нестле, я целый день слышу это от всех женщин, которых встречаю. Над этим стоит задуматься.

– Странные, чудаковатые, глупые! – повторила она, улыбаясь.

– Ну, не всем же быть такими умными, как женщины, – обидчиво заметил я.

– Может быть, именно за это мы вас и любим.

Мы катили вверх по Беверли-бульвару, километрах в пяти от идущей параллельно Норт Россмор, когда до меня наконец дошло то, что смутно меня обеспокоило в нелестных комментариях Хейзл по поводу данного мной объявления. Это было ее замечание о том, что три претендентки заявились ко мне в офис собственнолично.

Все-таки забавно, как обширнейшая кладовая мужского подсознания вбирает в себя все девять миллиардов битов самой разнообразной информации, посылая в мозг один-два импульса беспокойства о вещах, казалось бы, не столь важных.

Мне бы сразу ухватиться за тот интересный факт, что три самые предприимчивые женщины вместо того, чтобы позвонить по данному телефону, потрудились разыскать мое частное сыскное агентство и рвануть туда, дабы опередить возможных конкуренток.

Более того, заострив таким образом мои дедуктивные способности, я пришел к следующему, красивому в своей логичности заключению: коль скоро три самые ушлые авантюристки не поленились разыскать мой офис, то вполне вероятно, что несколько не менее ушлых авантюристок не сочтут за труд выяснить, где я обитаю, и завалятся ко мне домой.

Таким образом выходило, что в этот самый момент меня с нервным нетерпением надуть, облапошить, кинуть, в вестибюле "Спартанца" ожидают от одной до трех дамочек, прохаживающихся под оценивающе-раздевающими взглядами Джимми.

Я ошибся.

Не три.

Целых тринадцать.