Я очнулся на водительском сиденье своего «кадиллака», лбом на руле. После нашей первой стычки с Пушкой я был более чем обозлен на него. Но в этот раз я вполне серьезно задумался, не убить ли сукина сына. Я был так взбешен, что мне казалось — моя макушка вот-вот слетит, как крышка с кипящего чайника, и пробьет крышу «кадиллака». Прошло не менее пяти минут, прежде чем я успокоился настолько, что смог начать думать о чем-то другом, кроме как вмазать оба кулака в морду Пушки.

Тогда я вылез из автомобиля и направился обратно к квартире Луиз. Ее там не было; по крайней мере, никто не ответил на бешеное дребезжанье звонка и удары в дверь. Я проверил «Обитель Зефира», но оттуда Луиз «ушла домой, сказав, что у нее болит голова». Нет, ни Пушка, ни его дружки не появлялись. Да, у меня фингал, а вам хотелось бы два? Я вышел из бара и пошел к себе домой, все еще пылая от гнева.

Было чуть больше десяти. Я нашел в телефонной книге номер Луиз Сандерс и набрал его раз десять, но линия все время была занята. Наконец я упал на кровать и заснул, не раздеваясь. В полночь меня разбудил телефонный звонок.

Я очнулся и, разом вспомнив все произошедшее, схватил трубку.

— Да? — не слишком дружелюбно прохрипел я.

— Скотти... Скотти, я, кажется, надралась. Уй-юй, я пьяненькая, да, Скотта? Это ты, Скотти?

Я зарычал. Диана. Господи, только Дианы мне не хватало. Я совершенно забыл о ней.

— Где ты, черт побери? — спросил я.

— Я у Гроува! Ты же сам сказал. У шоколадного Гроува. Сказал, а сам не пришел, вот ты какой, Скотти.

Голос звучал так, словно она вот-вот заплачет. Я рявкнул:

— Христа ради, не вздумай реветь. Я сейчас приеду и заберу тебя.

— Ты приедешь? Правда, Скотти?

— Да, обязательно. Клади трубку, я приеду через пятнадцать — двадцать минут.

Она выдохнула:

— Божечки ж ты мой! — И я повесил трубку.

Что ж, я еще не снял свой смок. Так что я был вполне экипирован для Гроува. Почти. До сих пор я не брал с собой револьвера. Я пошел в спальню, откопал «кольт-спешиэл» 38-го калибра и, скинув пиджак, надел кобуру со сбруей. Она оттопыривалась под смокингом, но это ничего. Теперь я готов. Если я опять встречу Пушку и он позволит себе хотя бы оскалиться мне в лицо, я прицелюсь ему в правый глаз и спущу курок. А когда он упадет, я прицелюсь ему в левый глаз и еще раз спущу курок. А после этого я буду бить его ногами. От всей души.

В ванной я увидел свое отражение в зеркале. Оно было ужасно. Левая скула здорово разбита, а правый глаз заплыл багровым синяком. Но не настолько, чтобы я не смог прицелиться из кольта. Возвращаясь в гостиную, я услышал резкий звонок. Я открыл дверь и увидел какого-то типа в сером костюме и с ним копа в полном облачении.

— В чем дело? — спросил я. Я знаю в лицо кучу народа изо всех полицейских отделений, но эти были мне незнакомы.

— Вы Скотт?

— Да.

— Пройдемте с нами.

— Да? Чего ради? В чем дело, наконец? — возмутился я. Оба они были среднего роста, оба здоровяки, один на вид лет двадцати пяти, другому было под сорок. Старший был в костюме, а молодой в форме постового.

Старший показал мне свой значок и сказал:

— Где вы оставили свой «кадиллак», Скотт?

— Перед домом. Я припарковался на улице. Я готов заплатить штраф. Я был немного не в форме, и...

— А что это у вас с лицом? — перебил он меня. — Дорожно-транспортное происшествие?

— Я немного побоксировал. Если это можно так назвать. Вы что, ходите по домам и штрафуете людей за неправильную парковку?

— Речь не о штрафе, Скотт. За наезд и бегство с места происшествия штрафом не отделываются. Вы не поставили машину на улице. Во всяком случае, не на этой улице.

— Что? — Это звучало так дико, что не сразу до меня дошло.

Коп принюхался к моему дыханию.

— Пьян? И в придачу избит. Вы всегда боксируете в смокинге? — Голос старшего стал жестким. — Вы пойдете с нами, Скотт. Вы должны взглянуть кое на кого. В морге.

Мы сели в патрульную машину и направились в сторону Даунтауна. И тут меня стукнуло: Луиз... Господи! Только не она.

Они привезли меня во Дворец правосудия и отвели вниз по лестнице в морг. Тело, как обычно, было покрыто простыней. Они подвели меня к столу и приподняли ткань.

— Вы знаете, кто этот человек?

Мне стало дурно. Я сказал:

— Я же сто раз говорил вам, что вы попали не по адресу. Это не моя работа. — Я снова посмотрел на избитое, искалеченное тело. — Но я знаю этого человека. Его зовут Джозеф Малина.

Следующие несколько часов тянулись тем дольше, чем паршивей я себя чувствовал. Я ответил на тысячу вопросов, причем по тысяче раз на каждый, но наконец напряжение пошло на убыль. В этом отделении я знал человек двадцать, и каждый из них был на моей стороне и проявлял сочувствие по мере возможности. Даже Фил Сэмсон, шеф отдела по расследованию убийств и мой лучший друг, вылез из постели и тут же примчался, едва узнав о случившемся. Он с полчаса метался вокруг меня, и мне наполовину удалось убедить копов, что я не стал бы сбивать бродягу, чтобы потом сбежать, оставив машину на месте преступления, где ее легче легкого засечь и выследить владельца.

Полицейская история, как я понял, была весьма проста. В 23.30 поступил звонок о теле, лежащем на темной мостовой, и почти сразу за ним — еще один, о черном «кадиллаке», припаркованном на улице в миле от места трагедии. У «кадиллака» на переднем бампере справа была вмятина с пятнами крови и клочками волос. На регистрационной карточке автомобиля, естественно, стояло мое имя. Копы заглянули в багажник, где у меня хранятся разные разности, потребные для работы, — от боевых гранат до инфракрасного оптофона — и решили, что им попался не то матерый преступник, не то безумный ученый, задумавший взорвать к чертям весь город. Но все наконец выяснилось после того, как в штаб прибыли Фил Сэмсон и еще несколько моих друзей-полицейских.

Моя история была также незамысловата: я рассказал им во всех подробностях, как я провел вечер. Я опустил лишь тот факт, что именно Джо навел меня на след, и не назвал имени Пушки. Я сказал, что не видел того, кто ударил меня, и что, по моему мнению, это был ревнивый поклонник — что было истинной правдой. Очевидно, что мой автомобиль был украден и использован для убийства бродяги с целью подставить меня. И это вполне удалось.

Разбирательство тянулось долго и нудно, и единственный раз, в полвторого ночи, я вдруг подпрыгнул до самого потолка с криком: «Господи Иисусе, Диана!» Мне представилось, как она с остекленевшим взглядом валяется под столом. Сэмсон уже собирался уезжать, и он пообещал заехать за ней, доставить ее домой и сообщить, что я — ха, ха, ха! — нахожусь в каталажке.

Для полноты впечатлений меня сфотографировали и взяли отпечатки пальцев, но в восемь часов утра я был выпущен под залог. В девять я уже сидел у себя в офисе — с кошельком, похудевшим на тысячу долларов. Я глядел на утренние газеты, рассыпанные по столу, и ярость, скопившаяся во мне, была готова выплеснуться и затопить весь Лос-Анджелес и существенную часть остальной вселенной.

У меня было уже предостаточно информации. Имевшиеся факты вполне убеждали меня самого, но не стоили бы и ломаного гроша в суде, хотя все они ложились в одну картину и неизбежно приводили к единственно верному выводу. Понятно, что разыскиваемым преступником был Пушка. Но требовалось скрутить его так, чтобы он наверняка не вывернулся. И надо было сделать это по-своему, сделать самому и сделать быстро. На это у меня было несколько причин.

Если я этого не сделаю, мне можно будет поставить крест на своей карьере частного детектива, по крайней мере в Лос-Анджелесе. Я уже говорил, что детективу не продержаться и полгода без своих осведомителей и информаторов. Кто-то узнал, что Джо был моим агентом. Я понимал, что уже сейчас по низам Лос-Анджелеса ползет и ширится слух — от стойки бара к игорному столу, от шулеров к жокеям и так далее: «Придавили птичку Скотта». И у всех один и тот же безмолвный вопрос: что будет делать Скотт?

Само собой разумеется, что человек, пользующийся услугами осведомителей, берет на себя их защиту; птички не станут петь, если будут чувствовать опасность. Если я ничего не предприму, то мои источники информации оскудеют и в конце концов иссякнут. Я мог бы все рассказать копам, позволить им арестовать Пушку и его сообщников, допросить их — и отпустить за недостатком улик. После этого Пушка будет всю жизнь потешаться надо мной, а с ним и все остальные воры и бандиты. Нет, я должен был сделать все сам, и сделать это как следует.

Были и другие причины. Я просмотрел газеты, лежавшие на столе. Не все вынесли события минувшей ночи в заголовки. Но везде эти события фигурировали на первой странице. Говорилось, что я был допрошен в связи с гибелью пешехода — репортеры прибыли, когда я еще был за решеткой. И везде мое имя было названо без ошибок. Я прекрасно знал, что многие читатели — слишком многие — автоматически поймут, что я сбил человека и сбежал, будь это трижды неправдой. Большинство читателей газет вообще пропускают слова «по слухам», «из авторитетных источников» или «по подозрению в...». Они воспринимают предположения как факты, и вот вы уже попали в один ряд с убийцами. Так случилось и со мной. Теперь, услышав мое имя, множество людей целый год будет говорить: «А, это тот, который переехал бедного бродягу!»

Зазвонил телефон. Я сорвал трубку жестом рыбака, подсекающего леску. Это был Жюль Осборн.

— Мистер Скотт? Что происходит? Вы видели газеты? Ночью мне звонила Диана. Она была пьяна. Кошмар какой-то! И я не понимаю... это просто...

— Не делайте поспешных выводов. Да, я видел газеты. Что вам, собственно, от меня надо?

— Но я... — Он запнулся. — Вполне естественно, что я обеспокоен. Я...

— Послушайте, мистер Осборн, — жестко сказал я. — У меня была очень тяжелая ночь. Я отдаю себе отчет во всем, что происходит. Я вышел на нужный след. Расслабьтесь! Почитайте пока газеты.

Я еще немного послушал его тарахтенье в трубке, потом сказал:

— Нет, я не называл ваше имя полиции. И не назову. Никто ничего не знает о вашем деле. Кроме того, я не веду ни записей, ни отчетов, ничего такого.

— Но Диана — она так расстроена! Что, если... — волновался мой клиент.

— Я поговорю с Дианой, — прервал я его. — Пошепчусь с ней на ушко. Она не будет больше вас беспокоить. До свидания. — Я повесил трубку. У меня не было никакого настроения вести светские беседы.

Я был решительно не в форме. За всю ночь мне удалось поспать часа полтора — плюс отключения сознания в «Обители Зефира» и за рулем «кадиллака», которые не в счет. Челюсть у меня ныла, правый глаз почти совсем закрылся, а я сам разгуливал средь бела дня в идиотском смокинге. Мой «кадиллак» забрали на лабораторные исследования и отдадут только во второй половине дня. Так что я вышел из офиса, поймал такси и приказал водителю отвезти меня в Голливуд к отелю «Спартан».

Дом Дианы был по пути, и я велел шоферу подождать, а сам поднялся к двери и позвонил. Она так долго не открывала, что я уже решил, что ее нет дома. Наконец за дверью послышалось шарканье неверных шагов, дверь отворилась, и на меня уставился налитый кровью голубой глаз из-под рыжей пряди. Радостных криков сегодня не наблюдалось.

— А... — промямлила она. — Это ты.

— Это я. Я заскочил, чтобы выразить свое сожаление по поводу прошедшей ночи.

— Сожаление?! — возмутилась она.

— Сэмсон отвез тебя домой?

— Этот старик?

— Не такой уж и старик, — обиделся я за друга.

— Для тебя, может, и не старик.

Я понял, что Сэмсону, прекрасному семьянину, никогда не взглянувшему на другую женщину, кроме как по долгу службы, несладко пришлось с этим созданием. Но вслух я сказал:

— Я хотел бы попросить, чтобы ты не давила на Осборна. Каждый раз, как ты на него вякнешь, он вякает на меня, а у меня нет времени на перевякиванье. Я добываю твои красотулечки.

— Ой, фу-у, — протянула она и без малейшего намека на юмор изложила мне, что я могу сделать с ее красотулечками. Ей в это утро тоже было несладко. Я откланялся и ушел.

Приняв душ и переодевшись в габардиновый костюм, дополненный револьвером и сбруей, я набрал номер Луиз. Ответа не было. Я отправился в Даунтаун, по барам и притонам. Я спрашивал в отелях и меблированных комнатах, я потратил шесть часов и четыре сотни долларов. Порой я бывал груб, но я очень торопился. И я нашел то, что искал, хотя сам не знал, что найду. Это оказался Слип Келли.

Я увидел его, когда он писал на кучу мусора на Мэйн-стрит. Я затащил его в туалет, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.

— Слип, ты конечно же слышал о Джо.

— О котором Джо? О Малине?

— Брось, Слип. Ты прекрасно знаешь о каком.

Он облизнул губы.

— Да. Я слышал... из газет.

— Пускай из газет. Но ты сейчас расскажешь мне все, что тебе известно о Пушке, Звонке и Арти Пейне.

— Чего? Я никого не знаю... — отнекивался он. Я не тронул Слипа и пальцем, только сказал:

— Заткнись. Все ты знаешь. Ты же вырос вместе с Миллером и провел немало времени в Квентине с Арти. Слушай внимательно, Слип. В город вернулся Громила Фостер. Он знает, что я на суде давал показания против него, но не знает, кто меня навел. А ему, несомненно, интересно.

Он быстро сообразил, о чем речь. Нахмурившись, он пробормотал:

— Ты не можешь так поступить.

— Могу, Слип. Именно так. Ставка слишком высока. Я сам на мушке, парень. Я тоже ошалел, услышав про Джо. Никто не узнает о наших встречах, кроме тебя и меня. И Фостера. А потом — кроме меня и Фостера.

И он рассказал мне все, что мне было нужно.

Дэззи Браун был разбитной, веселый цветной юноша, который так играл на трубе, что сам Гарри Джеймс рядом с ним казался волынщиком; и Дэззи вдыхал марихуану, как другие вдыхают кислород. Однажды он побывал в кутузке за кражу шести саксофонов и тромбона, так что с этим местом он был знаком. Однажды я влез на табурет рядом с ним в каком-то вестсайдском баре и, дружески обняв его за плечо, тихо сказал ему на ухо: «Слушай, котик, мне стало известно, что у тебя в цветочных горшках произрастает нехорошая травка. Поэтому мы сейчас пойдем с тобой туда, где много охотников побарабанить, но не играют блюзы». Просто удивительно, как охотно он тогда мне помог.

Следующим был Хук Картер, длинноносый приверженец героина. Он ни разу не снисходил до бесед со мной, но сегодня он будет рад отдать мне хоть все двадцать четыре часа. Я выдернул его из постели в его меблирашке, и сначала ему было нечего сказать. Но потом я объяснил ему:

— Хук, я тебе не враг, и хочу, чтобы ты это понял. Ты приятель Арти Пейна; ходят слухи, что ты и с Пушкой теперь не разлей вода. Я знаю еще кое-что: ты тратишь на понюшки сорок баксов в день, а получаешь ты их от Жука. Ты не знаешь, откуда он их берет, а я знаю. И знаю я достаточно, чтобы Жук предпочел со мной не ссориться. Он будет рад оказать мне маленькую услугу. Ты хорошо помнишь, каково оно, если нельзя достать динамита?

Так что и от Хука я тоже кое-что почерпнул. К четырем часам дня я обзавелся еще несколькими врагами, один храбрец сплюнул на меня сквозь зубы; что ж, возможно, он плевался не в последний раз. Но в последний раз сквозь собственные зубы. Я рвался напролом, как расцарапанный и рычащий дикий кот. И кучу вещей, которые я натворил тогда, я никогда не сделал бы в обычный день. Но это был необычный день — и я нашел то, что искал, и даже больше, чем ожидал.

Одно было ясно наверняка: в задних комнатах, притонах и барах пошел гулять новый слух, завиваясь виноградной лозой. И весь сброд в городе снова навострил уши. Но теперь вопрос состоял не в том, что будет делать Скотт, а в том, кто будет убит.

Певчие птички встрепенулись и перевели с облегчением дух. Но меня интересовало, что об этом думают Пушка, Звонок и Арти. До них, несомненно, тоже доползут эти слухи. И они поймут, что я трачу столько усилий для того, чтобы выйти на них. Даже не зная точно, что мне удалось разнюхать и что я собираюсь предпринять, Пушка не может не понять, что я хочу убить его.

Я удостоверился на все сто в том, в чем был уверен и раньше: Пушка, Звонок и Арти были той самой бандой «от десяти до двух». Но самое важное, что я выяснил, — это дело, назначенное на нынешнюю ночь. Если оно состоится, то в нем примут участие не трое, а четверо — вместе со мной. Если нет, то я найду другой способ. Я уже выстроил свой план.

От Хука, среди прочей ерунды, которую он мне наговорил, я узнал, что Арти Пейн имел прозвище Профессор за незаурядные умственные способности. За то, что с двадцати шести до тридцати четырех лет он работал в лаборатории компании «Вестингауз», откуда почерпнул необъятные знания о свете и всевозможных осветительных приборах. Кроме этого, я уже знал, что ковбой, он же Звонок, имел специальность слесаря. А из собственного опыта мне было известно, что Пушка вполне мог сломать человеку шею одним ударом кулака, подкрепленного мощью трехсотфунтового тела. И все это накапливалось, складывалось и составлялось в одну картину.

В два тридцать дня я еще раз позвонил Луиз. Перед этим я звонил ей в час, но ответа опять не было. Так что я не видел и не слышал ее с того самого момента, когда она вскрикнула: «Пушка! Как ты здесь...», и Пушка, зарычав, размахнулся. Но я все время думал о ней. Я почти отбросил мысль, что она могла быть в сговоре с Пушкой и участвовать в его аферах. Вряд ли бы она в этом случае смогла так хладнокровно показывать мне ворованные драгоценности. Но я не знал, было ли ей известно о том, что драгоценности краденые. Я был склонен принять за правду то, что она рассказала мне вчера: что она не знает, откуда они, и знать не хочет. Я объяснял это тем, что змееглазый браслет был дьявольски красив, и ей просто хотелось верить, что вещь чистая. Из того, что я услышал во время своих изысканий в Даунтауне, я сделал вывод, что Луиз — обычная порядочная девушка, за которой ухлестывает Пушка. Мне было приятно верить в это, потому что я и сам подпал под ее чары. И я более чем беспокоился о ней. Я припомнил то ужасное предчувствие, с которым ехал вчера в морг.

И вдруг телефон ответил.

— Луиз? Ух. Это Шелл Скотт, — обрадовался я. — С тобой все в порядке?

— Да. А с тобой? Я видела газеты.

— Это фальшивка. Я в порядке; помят, но держусь на задних лапах. Что произошло после того... после того, как я отчалил?

Она стала рассказывать, как она налетела на Пушку, когда он заталкивал меня в «кадиллак», как пыталась выцарапать ему глаза (во всяком случае, так она выразилась), как ругалась на него. После нескольких минут перепалки они вернулись в квартиру — тогда-то я и барабанил им в дверь. Пушка сказал, что придушит ее, если она пикнет. Но после моего ухода фейерверк возобновился.

— Это продолжалось около часа, — рассказывала Луиз. — Потом он ушел, и я велела ему больше не возвращаться.

— Я звонил тебе вчера, но было все время занято. Что...

— Когда Пушка ушел, он несколько раз звонил мне, и так надоел, что я сняла трубку и пошла спать, — объяснила она, почему не отвечал ее телефон.

Я помолчал минуту.

— Дорогая, как я понимаю, твое мнение обо мне не изменилось, — после паузы выговорил я. — Или...

— Когда я узнала, что ты сыщик, я не могла понять, прикалываешься ты ко мне ради меня самой или ради своего расследования, — начала девушка. — Естественно, вчера вечером я была здорово разочарована. Но потом я поняла, что ты был прав: я ведь и сама знала, что за тип Пушка. И все же принимала его подарки. Теперь мне даже полегчало. Пока я могла верить, что он покупал эти веши, мне было приятно их иметь. Но когда я узнала, что они краденые, я отдала их ему обратно.

— Что ты сделала? — воскликнул я с ужасом.

— Отдала их обратно. Вчера вечером. Ну... он предложил их вернуть, а я побоялась спорить. Да и не хотела я их больше!

Я стиснул зубы. В данный момент ювелирные изделия интересовали меня меньше, чем ребята, которые их увели. Но почему же я не конфисковал вчера этот браслет! Я даже начал терзать себя, как это я сумел оказаться таким тупицей, но тут же вспомнил, что притупил меня Пушка. Одной причиной для ненависти больше. А впрочем, скоро количество причин уже не будет иметь значения.

— Дорогая, послушай, — сказал я. — Ты вчера дала ему пинка, но разве он не явится снова при первой же возможности? Я бы на его месте явился.

— Боюсь показаться самонадеянной, но я уверена, что он вернется. Он чуть на колени не упал, когда я прогоняла его. Но...

— А если я попрошу тебя найти его, сказать, что ты сожалеешь и хочешь с ним увидеться?

Она долго не отвечала, но наконец проговорила:

— Хорошо, Шелл. Ты очень странный и очень дотошный сыщик, не находишь?

Интонации были те же самые, как вчера, когда я предложил ей надеть браслет. Я пустился было в объяснения, но заставил себя замолчать. Это было ни к чему. На одну секунду мне показалось, что она водит меня за нос. Я переспросил:

— Так ты сделаешь это?

— Когда и где ты предлагаешь нам встретиться? — деловито спросила она.

— Где — не имеет значения. Но ты хочешь увидеть его около десяти.

— Хорошо. До свиданья.

Она была готова положить трубку.

— Эй! Я звонил сегодня утром, но никто не отвечал, — закричал я. — Где ты...

— Можешь верить, можешь нет, но я покупала стразы, — ответила она.

Луиз распрощалась. Положил трубку и я. К четырем пятнадцати я закончил свои изыскания. Передо мной была идеальная троица: Профессор — мозг, ковбой — в качестве Гудини, а Пушка — мышцы и общее руководство. От наркомана Хука, который давно и хорошо знал Пушку, я услышал, что Пушку следовало бы звать Пушка-без-пушки, потому что он никогда не носил оружия; Арти и Звонок-ковбой всегда держали свои револьверы в тепле, пользуясь нагревателями. Я переговорил с неким Сильвестром Джонсоном, жившим по соседству с убитым адвокатом, В сжатом виде его рассказ выглядел так: да, сэр, в тот вечер мы сидели в саду возле шашлычной ямы и попивали пиво. Нет, мы ничего не видели и не слышали, пока не вернулся мистер Дрейк. Он припарковал машину и вошел в дом. Зажегся свет. Через минуту мы услышали выстрел. Вызвали полицию. Нет, никто не выбегал. Рад был помочь.

Я сверил даты всех девяти ограблений — включая Дианино — со сводкой бюро погоды. Все они происходили в безлунные или облачные ночи. Все — в период с десяти до двух. Если люди собираются на выход, они уйдут до десяти; а возвратятся, вероятней всего, вскоре после закрытия баров. Этой ночью был обещан густой туман.

Все это звучало уже достаточно убедительно. Я позвонил в отдел по расследованию убийств и попросил позвать его шефа Сэмсона. После обмена приветствиями я сказал:

— Сэм, я через полчаса приеду за «кадиллаком» — ребята сказали, что он уже готов. Вы ведь приятели с Тернером из отдела научных исследований. Нельзя ли поставить мне в «кадиллак» для комплекта инфракрасный прожектор и красные очки, которые к нему прилагаются?

— Что? Какого дьявола ты опять задумал? — вскричал мой друг.

— Я... этого... обронил одну вещь в темном погребе. Пойду ее поищу. И буду весьма счастлив, если вопросов больше не будет.

— Черт побери, Шелл! У тебя есть что-нибудь интересное для нас?

— Ничего такого полезного, кроме как для меня самого. И ни одной стоящей улики — пока. Честно, Сэм. Но если ты пойдешь со мной, то они могут появиться.

— Да я бы рад, Шелл, но... — заколебался Сэмсон.

— Кроме того, Сэм, ты же видел сегодняшние газеты. Сделанного не воротишь, но мне очень хотелось бы, чтобы завтра-послезавтра в них появились другие увлекательные заметки. Такие, которые стерли бы вонь, прежде чем она впитается слишком глубоко. И потом, ты же не знаешь, зачем мне потребовалось это снаряжение. Может, я собрался на Луг Влюбленных пошпионить за резвыми школьниками.

— Самой увлекательной будет заметка о том, что Шелл Скотт этой ночью получил пулю в лоб, — ворчливо проговорил шеф отдела по расследованию убийств. — И что я, по-твоему, должен сказать Тернеру? Ну ладно... — Он замолк на несколько секунд. — И вообще, мне следовало бы посадить тебя в тюрягу за ту психопатку, к которой ты меня вчера отправил.

— Она сильно буянила?

— Когда я добрался до Гроува, она пела. Орала в этот чертов микрофон. Но лучше бы она осталась там и ночевать. Потому что когда я... нет, давай я расскажу все по порядку.

Слушая его рассказ, я первый раз за день посмеялся всласть. Закончил он так:

— Ладно, черт с тобой. Когда будешь выезжать, загляни в свой багажник. Но я ничего не обещаю.

— Спасибо, Сэм. До скорого.

Я получил свой «кадиллак» без особых сложностей и в багажнике нашел обещанное снаряжение. Очки смахивали на обычные защитные, только с красными стеклами, зато сам светильник напоминал скорее пушку — шириной больше фута, длинный, толстый, с изогнутой металлической рукояткой наверху. Я положил его вместе с очками на переднее сиденье. Проехав по направлению к Восьмой улице, я остановился перед радиомагазином Портера. Я приехал сюда уже во второй раз; первый был около полудня. Я зашел в магазин. Портер — высокий, похожий на студента, бывший «джи-ай» — вышел мне навстречу.

— Здорово, Шелл. Я только что закончил. С тебя пятьдесят баксов.

— Такие деньжищи за паршивую вакуумную трубку с батарейкой в старой сигарной коробке?

Он широко ухмыльнулся.

— Друг мой, ты платишь за мой технический гений и блестящее «ноу-хау».

— Да будь у меня чуток свободного времени, я бы запросто все это сварганил сам.

Он, фыркнув, принес из задней комнаты заказанную мной «коробку-пищалку» и положил ее на прилавок возле компактного радиоприемника с петлевой антенной. Я вручил Портеру его полтинник. Он нахмурился и сказал:

— Я должен взять с тебя залог за приемник. Он у меня единственный с петлевой антенной.

— Но я же верну его не позже... — Я осекся. — Ладно, давай я оставлю залог.

Я выдал ему еще денег, а потом позвонил с его телефона Луиз. Она сразу взяла трубку.

— Это Шелл, дорогая. Ну, как успехи?

— Он... Кажется, я себя переоценивала. Он... короче, он отказался. Он страшно извинялся и обещал повидаться со мной завтра.

Я рассмеялся. Я чувствовал себя так, словно только что выиграл миллион.

— Детка, — сказал я, — он не сможет повидаться с тобой завтра. Ни послезавтра. Ни через неделю.

— Шелл, я уже час сижу у телефона и все размышляю. Ты ведь знал, что он не сможет повидаться со мной сегодня?

— Я знал, что свидание не состоится, потому что, если бы он пришел, я бы приложил его кочергой. Но у меня было подозрение, что он откажется.

— Шелл! Чтоб тебе пусто было! Ты не мог мне хоть что-нибудь рассказать?

— Милая моя, скажу тебе честно: я тебе не вполне доверял, — признался я.

— А теперь — вполне? — с обидой в голосе спросила Луиз.

— Не вполне. Но доверяю, — сказал я уклончиво.

— Шелл! Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебя черти взяли! — прокричала она.

— Но мы же можем остаться друзьями? — с надеждой спросил я.

— О, я полагаю... — Ее голос стал тихим и мягким, с теми шампанскими искорками, которые заставили меня вспомнить, какая она была за игральным столиком, в платье цвета мятного ликера, когда я спросил ее, что она одевает к шампанскому. — Нет, — пропела она. — Я не думаю, что мы с тобой можем остаться друзьями. — Она выделила последнее слово. — Шелл, — продолжила она, — каждый раз, как я поговорю с тобой, я открываю что-нибудь новое в тебе.

Я не мог удержаться, чтобы еще раз не попытать удачу.

— А сколько еще тебе хотелось бы обо мне узнать?

Ответом был тихий смешок. Затем вполголоса:

— Мы увидимся? Может быть, попозже?

Я обдумал ответ.

— Если повезет, дорогая, то я к тебе зайду.

— Обещаешь?

— Конечно, дорогая.

Мы положили трубки. Я отнес «пищалку» и приемник в «кадиллак» и положил на переднее сиденье рядом с лампой и очками, полученными от Сэма. Я был готов.

Сначала я поехал к Арти Пейну. За этот день я успел узнать, где живет Профессор и все остальные, а также где он паркует «крайслер», на котором троица совершает свои набеги. Пока я добрался до места, уже стемнело. Чтобы прилепить клейкой лентой маленькую «пищалку» к задней оси автомобиля, мне потребовалась всего пара минут. Отряхнувшись, я поехал к отелю на Национальном бульваре, где обитал Пушка. Проехав четыре лишних квартала, я развернулся и остановился.

Закурив сигарету, я стал ждать. Прожектор, очки и радиоприемник лежали рядом на сиденье. Если ребятишки соберутся сегодня попроказничать, то Арти заедет за Звонком и Пушкой, и отсюда они отправятся на место. Что же еще могло помешать Пушке сбегать на свидание, о котором слезно просила раскаявшаяся Луиз? Но сегодня им известно, чем я занимался весь день. Потому они постараются сработать еще оперативней, чем обычно. Однако и я забросил крючок; я забросил все свои крючки. Если они не заметят «пищалку», то на этот крючок будет поклевка. Маленькая сигарная коробка на оси автомобиля представляет собой радиомаячок, сигнал которого я поймаю на приемник, следуя за их автомобилем с развернутой петлей антенны.

Я ждал. Было зябко. Едва народившийся месяц не пробивал пелену тумана, наползавшего с побережья и смешивавшегося с городским смогом. Свет фонарей расплывался в туманной дымке. Я ждал, прикуривая одну сигарету от другой.

Я уже успел подумать, что ребятишки струхнули и никуда не поедут, как вдруг, поворачивая антенну, услышал писк. Было одиннадцать часов. Профессор тронулся в путь.