Глава 13
После атаки на «Хорек» на зеленой поляне состоялась специальная служба. В 257-й полк прибыл дивизионный капеллан.
Большинству солдат он был плохо знаком. Дивизия — слишком крупное воинское соединение, чтобы в нем все друг друга знали. В предыдущих войнах своего капеллана имели куда меньшие по численности подразделения — полки и даже батальоны, и такие капелланы были гораздо ближе к солдатам. Но только не этот.
В атаке на «Хорька» принимали участие всего две роты, однако на траве собрался весь 257-й пехотный полк в полном составе. Кто-то сидел, подтянув колени, кто-то боком, полулежа, облокотившись на землю.
Лишь считаные единицы, образовав вокруг капеллана небольшой полукруг, стояли на коленях.
И еще меньше было тех, чей взгляд был обращен на капеллана и кто его слушал. Голос у него был слабый, и то, что он говорил, могли разобрать лишь те, кто сидел в первых рядах. Остальным ничего не оставалось, как просто слушать звук его голоса.
Большинство солдат вообще сидели, повернувшись к нему боком или даже спиной, пусть даже по той причине, что так было удобнее. Взгляд их был устремлен вдаль, либо они рассматривали травинки у своих ног. Со стороны могло показаться, что они просто задумались, погрузились в свои сокровенные мысли, что они отдыхают после долгого марш-броска, что им, наконец, представилась минутка-другая спокойно посидеть, каждому наедине с самим собой.
И в этих позах не было ничего неуважительного. Насильно приходить сюда никого не заставляли. Пришли лишь те, кто хотел. Голос капеллана доносился до них, подобно слабому ручейку; даже если они и пытались слушать: отдельные слова то всплывали к поверхности, то пропадали снова, а чаще им был слышен лишь негромкий шелест травы. Однако уже само присутствие здесь помогало им сосредоточиться, собраться с мыслями, в чем, возможно, и состоит смысл любой религиозной службы: погрузиться в себя, найти в душе тот уголок, где мертвые встают и шагают мимо своих неумирающих душ.
Капеллан стоял перед простой деревянной кафедрой, на которой было установлено распятие и чаша для причастия. На нем самом была военная форма, на которую была сверху наброшена фиолетовая мантия. В нескольких метрах от него, сбегая вниз, на гребне холма росли кусты — кусты и деревья, вернее, молодые побеги. В общем, небольшой, но зеленый лесок посреди северного лета; невысокая трава, на которой расположились бойцы, тоже поражала своей зеленью. Холм был невысок, зато хорошо продувался ветерком, отчего здесь почти не было комаров, которыми кишели леса и болотные топи. Так что если бойцам и случалось отогнать от себя комара, то лишь изредка. Для этого было достаточно помахать рукой рядом с лицом или мотнуть головой; никаких комичных шлепков по надоедливым насекомым.
Сам холм был примерно такой же высоты, что и «Хорек». Те, кто участвовал в атаке, наверняка отметили про себя сходство. Достаточно лишь представить себе, что вдруг куда-то исчезли деревья, а вместо зеленой травы — изуродованные тела погибших, куски покореженного металла, обрывки колючей проволоки и прочий мусор, какой обычно бывает в таких случаях и который уже не поддается опознанию, — дымящиеся груды непонятно чего, источающие неприятный запах.
И все-таки этот холм был типичной частью пейзажа на протяжении многих километров вокруг и вряд ли наводил на мысли о каком-то конкретном месте. Было тихо, и высоко в небе плыли куда-то облака, а между ними ползли широкие колонны солнечных лучей — по полям, лесам, лугам.
Фрайтаг наблюдал за Фредом Кленнером, причем не без интереса. До сих пор ему так и не выпало случая поговорить с ним. Впрочем, какая разница, решил в конце концов Фрайтаг. Утром он уже успел побывать на огородах и в ответ на свои слова дождался от Кленнера разве что нескольких обрывочных коротких фраз, которые, по идее, должны были означать радушие, хотя сам огородник до сих пор посматривал на него косо. Фрайтаг отказывался взять в толк, почему Кленнер так не любит, когда кто-то говорит, — нет, даже не столько, что и он, а почти столько же. Странно, с чего бы это?
Кленнер стоял на коленях ближе всего к капеллану, чуть поодаль от небольшого полукруга солдат, что, как и он, на коленях расположились рядом с кафедрой. Фрайтаг видел, что губы его шевелятся, а иногда он даже проговаривал слова молитвы довольно громко, и тогда их могли услышать даже те бойцы, что сидели в нижней части холма. Некоторые, услышав голос Кленнера, оборачивались, но лишь на мгновение, большинство же были погружены в собственные мысли и рассеянно смотрели в направлении, перпендикулярном тому, куда было обращено лицо капеллана.
Кленнер в буквальном смысле внимал каждому слову капеллана, хотя вместе с тем и пристально наблюдал за ним. Это была довольно странная картина — тот, кто привык копаться в земле, не спускал глаз с того, кто говорил о небе. Казалось, сам Кленнер парит над травой, хотя на самом деле лишь оставался коленопреклоненным.
Фрайтаг бросил взгляд вверх по пологому склону — поверх плеч и опущенных голов тех, кто сидел впереди него, однако потом вновь погрузился в собственные мысли, ощущая на себе тепло скудного северного солнца. Он посмотрел на густые колючие заросли, такие зеленые, высотой примерно в два человеческих роста, что сбегали вниз с одной стороны холма. Солдаты расположились примерно в трех метрах от них, где уже не так досаждала мошкара. Яркое солнце прогнало комаров в тень ветвей и листьев. Помимо других деревьев росли здесь и несколько белоствольных берез; их листья дрожали на ветерке, как будто из этого шелеста должно было появиться на свет какое-то существо.
Вот так сидеть и наблюдать за шелестом листвы стало для Фрайтага — впрочем, не только для него — частью ритуала; впрочем, в этом не было ничего удивительного. Он вспомнил, как когда-то давно, еще ребенком, точно так же рассматривал каменные колонны и фризы в соборе во время воскресной службы. Да нет, даже не ребенком, а всего пару лет назад. Облака проплывали над головой каждые две-три минуты, и на это время все вокруг погружалось в тень, которая перемещалась вместе с облаками, но только по земле. Мать Фрайтага была женщина религиозная или, по крайней мере, считала себя таковой. В церковь она ходила нерегулярно, под настроение, а иногда, также под настроение, пускалась в долгие рассуждения на религиозные темы. Возможно, собутыльники матери даже не догадывались об этой стороне ее натуры, если только кто-то из этих мужчин не жил с ней достаточно долго, чтобы лучше узнать ее привычки.
Фрайтаг с радостью отметил для себя, что Кордтс также пришел на службу. Неожиданно он вырос рядом с ним и носком ботинка слегка подтолкнул в бок.
Фрайтаг расплылся в улыбке и что-то сказал. Кордтс стоял руки в боки, оглядываясь по сторонам, словно неожиданно для себя попал на деревенский праздник Вид у него был какой-то умиротворенный, и Фрайтаг поймал себя на том, что в душе завидует ему, хотя, сказать по правде, последние дни он и сам ощущал нечто похожее. Кордтс, как за ним водилось, обвел всех ленивым взглядом. Лицо его было загорелым, — нет, до Кленнера ему было далеко, но щеки его покрывал легкий румянец, который наверняка сойдет после очередной ночи в окопах.
Кордтс слегка подтолкнул Фрайтага в плечо — мол, подвинься — и, опустившись на корточки рядом, шепнул ему на ухо, что только что видел, как по случаю службы сюда везли пиво — несколько бочек.
— Ого! — негромко воскликнул Фрайтаг. Это была приятная новость. В предвкушении у него даже загорелись глаза. Те, кто сидел рядом, изумленно выгнули брови и, расплывшись в улыбках, довольно закивали, то ли Кордтсу, то ли своим мыслям. Некоторые пристально посмотрели на них двоих — Кордтса и Фрайтага или же просто заметили бронзовые щитки на рукавах того и другого, темные бронзовые щитки, что поблескивали в солнечных лучах. Кордтс растянулся во весь рост на траве. Впрочем, он был не один такой, были и другие солдаты, что лежали на спине, согнув в коленях ноги и глядя в бездонное небо над головой. Некоторые положили головы на колени товарищам. Судя по всему, Кордтс пребывал в прекрасном расположении духа, что бы ни было тому причиной, пиво или что-то еще. Он взял в рот травинку, затем вынул, почесал ею себе лицо, провел вдоль шрама, словно очерчивая его контуры. Из-за облака высоко над его головой выглянуло солнце, и он зажмурился.
Неожиданно он почувствовал на плече чью-то руку и поднял глаза.
— Смотри, Шрадер! — прошептал Фрайтаг и указал рукой. Кордтс присел. Шрадер и Крабель стояли на лугу метрах в тридцати от холма. Кордтс окинул их быстрым взглядом, затем посмотрел на траву у своих ног, а потом снова закрыл глаза.
Фрайтаг уже давно выискивал их глазами, отметив про себя их отсутствие. И хотя на службу собралось приличное число людей, он наверняка бы их заметил, будь они тоже здесь. Крабель сначала присел на корточки, словно думая, что ему делать дальше, а потом сел, скрестив ноги. Шрадер остался стоять, и Фрайтаг вновь погрузился в собственные мысли, рассеянно глядя по сторонам — то на Кленнера, то на капеллана, то на заросли кустов, то просто в пространство. Когда же его взгляд в очередной раз упал на то место, где стоял Шрадер, того уже там не было.
Хазенклевер и Гофф, заведующий полевой кухней, установили пивную бочку чуть поодаль холма и открыли кран, чтобы проверить, как тот работает, а заодно первыми отведать пенный напиток. День выдался на редкость прекрасный, и вкус пива лишь подтвердил это предположение. Острова облаков на фоне небесной голубизны, вереницей плывущие куда-то вдаль, бодрили, наполняли хорошим настроением.
Они тоже удивились, увидев здесь Шрадера с Крабелем. Хазенклевер даже подумал, что служба уже закончилась. «Они там еще не были», — ответил Крабель. Шрадер промолчал.
Раздачу пива предполагалось начать после того, как капеллан закончит проповедь, однако Хазенклевер предложил им отведать пива, не дожидаясь окончания службы. Шрадер почему-то оставался угрюм, и ему хотелось хотя бы немного его взбодрить. Впрочем, сегодня Шрадера не сравнить с тем, каким он был несколько дней назад, когда смерил его ледяным взглядом. Хазенклевер подумал, что тогда он просто неправильно выбрал слова, но, с другой стороны, он это не нарочно и Шрадер должен это понимать. Впрочем, похоже, что понял, хотя оставался немногословен и сделал лишь несколько едва слышных замечаний, выпил свое пиво и устремил взгляд куда-то в пространство.
— Немного крепости для укрепления духа не помешает, — прокомментировал Крабель.
Шрадер кивнул.
Их обоих, но в особенности его, какой-то необъяснимой силой так и тянуло к холму, и они оба ей сопротивлялись. Впрочем, не слишком упорно. Сначала сделали вид, что им туда не нужно, но потом все-таки поддались искушению и вот теперь пили пиво, чувствуя, что еще через пару минут они поддадутся ему снова.
Шрадер посмотрел на пену, которая украшала длинные, драгунские усы Крабеля, и ему почему-то вспомнился Велиж. Там, несмотря на трехнедельное сопротивление русских, они достигли куда больших успехов, нежели в недавней боевой операции, длившейся всего пять минут. Прямо думать об этом он не мог или же просто не хотелось. В любом случае Велиж он тоже вспоминал с содроганием. Тогда они только-только пришли в Россию и потому еще не успели привыкнуть к здешней суровой зиме. Нет, это даже не зима, для этого времени должно существовать какое-то другое слово. С другой стороны, размышлять на эту тему тоже не хотелось. Он разглядывал пивную пену на усах Крабеля и вспомнил, как точно так же разглядывал на его усах молоко. В занесенном снегом сарае они нашли корову. Животное было на последнем издыхании от голода и страха и отказывалось давать молоко. Однако они не стали резать корову на мясо, наоборот, несколько недель выхаживали и кормили ее, и, когда Велиж после трех недель осады наконец был взят, она все же дала им молока. Немного, совсем чуть-чуть молока от коровы во время суройой зимы, как только осада кончилась. Они по-своему даже прониклись симпатией к этой корове, хотя она и была скупа на молоко. Но с их стороны это был щедрый жест.
Крабель, бывало, вытирал с усов молоко, и все равно на морозе белыми бусинками застывали несколько капель.
Эти мысли вихрем пронеслись в голове Шрадера. Рассказывай он все это кому-то вслух, рассказ бы занял гораздо больше времени. А потом они унеслись куда-то еще, а их место в его голове заняли новые.
Они опустошили кружки, и теперь те висели у них на пальце. Сами же они решили подойти ближе к холму. Пока они шагали туда, казалось, ноги оказывают сопротивление некоему невидимому притяжению, исходившему от этого места. Они остановились снова, примерно в тридцати метрах от того места, где собрались солдаты, рядом с которым начиналась красивая зеленая чаща. И вот теперь, когда они пришли сюда, ощущение притяжения исчезло, и теперь остаться или уйти целиком и полностью зависело от их воли. Крабель предпочел остаться и теперь сидел на траве, скрестив ноги. Он вынул из кармана трубку, однако раскуривать не стал, а просто держал в обеих руках. Шрадер постоял рядом с ним какое-то время, после чего ушел.