Глава 12. Момент правды

Всю ночь мне снились кошмары. Сначала я бежал по лесу, продираясь сквозь густой кустарник, спотыкаясь и падая, а сзади на меня надвигалось что-то невыразимо страшное, отчего я пытался кричать, но никак не мог открыть рот… Я почувствовал, что задыхаюсь, и с ужасом понял: вокруг меня, насколько хватает глаз, чвакающая болотная жижа. Она неумолимо затягивала меня в свое мерзкое нутро, а я не мог пошевелить ни руками, ни ногами… Вдруг я увидел прямо перед собой неясную, словно расплывчатую фигуру в белых одеждах. Это был Монах — я узнал его! Тот самый Монах, который спас меня в октябре. Почему-то голосом старика Никитского он повторил несколько раз: «Россия превыше всего!..»

Потом я проснулся…

В каюте было темно, и я взглянул на наручные фосфоресцирующие часы: три ночи ровно. Лежать и анализировать свои ночные видения уже не было времени — да это было и не в моих правилах. Щелкнув выключателем в изголовье, я рывком сел на койке: надо было спешить — в половине четвертого в гараже меня будет ждать Дубовцев. Вспомнив этого человека, я непроизвольно поморщился словно от зубной боли. Красиво он меня вчера «сделал»!

Тогда, после разговора в сквере, я был вне себя от бешенства! Голыми руками растерзал бы этого «коммуняку»! Потом часа два, не меньше, я ходил по узким городским улицам, пытаясь успокоиться. В конце концов мне это удалось, и я начал рассуждать более взвешенно и здраво. Как разведчик с профессиональной точки зрения я по-своему даже восхищался достаточно смелым и рискованным шагом своего «коллеги». Как же! Пока я размышлял да прикидывал — что мне делать и как поступить с ним и его напарником-«чекистом», Иван первым сделал весьма сильный ход. «Он считает, что не оставил мне выбора, — анализировал я создавшуюся ситуацию. — Что ж, посмотрим…» Из своего богатого жизненного опыта я уже давно усвоил одну нехитрую истину: «Выбор есть практически всегда…»

Я оделся, побрился, после чего выдвинул из-под койки свой дорожный чемодан. Оттуда достал завернутый в чистую белую тряпицу небольшой пистолет. Несмотря на свои миниатюрные размеры, это было грозное оружие ближнего боя — изготовленный по спецзаказу автоматический «зауэр» калибра 6,35 мм. Аккуратно закатав до локтя белую форменную рубашку, я прикрепил пистолет чуть выше запястья на внутреннюю сторону правой руки на особую упругую резинку. Затем дополнительно зафиксировал тонким кожаным ремешком на застежке, которая легко расстегивалась от нажатия пальцем. Когда надел китель, а потом шинель, я внимательно посмотрел на себя в зеркало и остался вполне доволен — правая рука ничем не выделялась.

Ровно в половине четвертого я был около гаража, который находился недалеко от плавбазы. В темноте я не сразу увидел Дубовцева — он стоял чуть в стороне и курил сигарету. Как и я, он был в черной шинели и морской фуражке с эмблемой гитлеровских ВМС — орлом со свастикой в обрамлении позолоченных дубовых листьев. Поверх шинели на поясном ремне у каждого из нас висела кобура с пистолетом.

Из открытых ворот гаража выехал легковой «Опель». Одновременно от здания штаба флотилии подошел знакомый нам дежурный офицер — его сопровождал матрос с большим деревянным чемоданом, выкрашенным в серый цвет. Мы знали, что в нем находилась та самая аппаратура наведения. Офицер поздоровался, затем передал мне необходимые документы: спецпропуска для беспрепятственного выезда из города. Кстати, там было сказано, что досмотру наша автомашина не подлежит — это было связано с находившейся при нас секретной аппаратурой. Я поставил подпись в специальной расписке. Матрос положил чемодан в багажник «Опеля», после чего поспешил вслед за дежурным в штаб. На часах было ровно половина четвертого: все шло с чисто немецкой пунктуальностью.

Мы с Дубовцевым пока не перекинулись ни единым словом — лишь молча друг другу кивнули. Ничего удивительного: все необходимое для предстоящей акции было обговорено еще вчера, на скамейке в сквере. Впрочем, слово «акция» в данном случае звучало слишком громко. Надо было лишь вывезти за город его дружка, что, на мой взгляд, не представляло особой сложности (конечно, при имеющихся у нас документах).

Но события могли развернуться отнюдь не по сценарию Дубовцева — на сей счет у меня имелись свои соображения…

— Вы остаетесь! — приказал Иван водителю, который открыл капот и что-то проверял в двигателе.

— Но, господин унтер-офицер!.. — растерянно возразил пожилой матрос. — Мне приказано поступить в ваше распоряжение и доставить…

— Отставить разговоры! — перебил его Дубовцев. — Вам приказано поступить в наше распоряжение, а следовательно, — исполнять все команды! Как мои, так и, разумеется, господина лейтенанта.

При этом «напарник» выразительно на меня посмотрел. Я понял: как старшему по званию мне необходимо сказать свое «веское» слово.

— Да, рядовой, вы можете быть свободны, — подтвердил я. — Начальнику гаража передайте, что мы управимся сами: до маяка меньше часа езды по прекрасной дороге.

Водитель пожал плечами, но спорить с офицером не стал.

— Подождите! — окликнул его Дубовцев. — Принесите из гаража кусок брезента.

Через минуту, когда брезент был уложен в багажник, мы тронулись. За рулем Иван, я рядом — как и положено офицеру. Те двадцать минут, что добирались до места, я сидел с закрытыми глазами — делал вид, что задремал. На самом деле мучительно размышлял: «Итак, я помогаю Дубовцеву вывезти за пределы города его связного. Тут им без меня не обойтись: все спецпропуска и проездные документы выписаны на имя лейтенанта Хольта, то есть на «мое»… Идем дальше. Ясно, что только ради этой поездки Иван и раскрылся передо мной — иначе того, второго, ему не спасти. При этом «коммуняка» глубоко убежден, что схватил меня за горло мертвой хваткой!.. Так-то оно так… Да не совсем! Кое-какой выбор у меня все же есть… Допустим, я благополучно вывез обоих из Лиепаи (что вполне осуществимо) — а потом-то что?! Возможно, у советской разведки есть на меня в дальнейшем какие-то виды, и я им еще пригожусь… А если нет? Если за городом меня попросту ликвидируют?! Ведь я теперь опасный свидетель. Устроят автомобильную катастрофу. Иван вернется в Лиепаю на попутке, его связник исчезнет, а меня найдут в разбитом «Опеле» со свернутой шеей. И все довольны! (Кроме меня, разумеется.) Разведка вещь жестокая, и вариант с моей гибелью в автокатастрофе вполне реален. А что, если повернуть ситуацию с точностью до наоборот? Не они меня, а я их ликвидирую? И уже не меня, а Ивана найдут в перевернутом автомобиле; второго я попросту оттащу в сторону и закопаю в лесном сугробе. Для достоверности картины нанесу себе незначительные увечья: вот, господа-товарищи, к чему приводит превышение скорости в условиях плохой видимости и скользкой дороги!

При таком раскладе я убью сразу двух зайцев: те же «красные» вряд ли повесят на меня смерть своих людей, зато немцы пока ничего не узнают про убийство Круминьша. Конечно, потом могут появиться другие «Дубовцевы» — но это потом. А пока я выиграю время и, возможно, сумею спрятать и вывести из-под удара хотя бы сына. Как? Еще не знаю. Но что-нибудь обязательно придумаю… С мамой все сложнее — ее мне пока не «достать». Но и хуже ей не будет, случись та авария: я-то не отказывал в помощи советской разведке, даже наоборот! Несчастный случай помешал…»

Размышляя подобным образом, я почему-то никак не мог прийти к какому-то одному, вполне определенному решению. Злости не хватало, вернее — ненависти! Не было у меня ненависти к сидящему рядом со мной человеку, пусть трижды советскому и четырежды партийному, но тем не менее тоже русскому, бесстрашно сражающемуся за Россию. Вся беда была в том, что мы с ним по-разному понимали интересы и будущее нашей Родины. Я-то и сейчас был глубоко убежден: коммунизм погубит Россию, а Сталин выкопает ей могилу руками таких вот рядовых «солдат партии», как сидящий рядом Дубовцев, — пусть даже они вполне искренне верят в «светлое будущее всего человечества»…

— Через несколько минут будем на месте, — повернулся ко мне Иван.

— Послушай, Дубовцев, — спросил я его задумчиво. — У тебя мама есть?

— А как же! — не удивился он, казалось бы, неуместному вопросу. — Один я у нее. Мне обязательно вернуться надо — последний я остался в нашем роду…

Тут он вдруг осекся и замолчал — возможно, решил, что не стоит чересчур откровенничать с таким человеком, как я. Мне же вдруг пришла в голову достаточно горькая мысль: «Вот я, русский человек Яковлев, убью русского Дубовцева. И станет в России одним родом меньше. Целым родом, которому, может быть, уже тысяча лет! Тогда спрашивается: ради чего я начал свою борьбу, ради какой России?! Кто в ней останется?»

Моя мятущаяся душа никак не могла найти выход из того тупика, куда я сам себя загнал. Или меня загнали…

— Приехали! — прервал мои «философские» размышления Дубовцев.

Наш «Опель» остановился на углу сельского вида улочки, застроенной одноэтажными частными домиками. Правда, дома были каменными — все-таки мы были в Прибалтике, а это «почти Европа».

— Идти с тобой или подождать в машине? — спросил я.

— Лучше со мной, — быстро отреагировал Дубовцев.

Я понял, что он не хочет оставлять меня в автомобиле. Боится, что уеду без них? Пожав плечами, я вышел следом. Мы направились вдоль темной безлюдной улицы и вскоре остановились перед открытой калиткой.

— Здесь? — спросил я тихо.

— Пятый дом от угла… — несколько растерянно произнес Иван. — Да, здесь. Но почему открыта калитка?

Калитка действительно выглядела подозрительно… Я внимательно осмотрелся: в глубине двора, за сараем, как будто мелькнула неясная тень. А может, показалось?.. Три года в разведке выработали звериное чутье на опасность и обостренную интуицию. Я нутром ощутил какую-то неясную угрозу, исходящую от этого невзрачного домика с деревянной пристройкой-верандой и темными окнами. Напарник Дубовцева, с его слов, должен был ожидать нас внутри…

— Надо идти в дом, — полушепотом сказал Иван. — Я иду первым, ты чуть позади.

Его командирский тон, да и вся ситуация мне все больше не нравились, что я и высказал в резких выражениях:

— Мы как договаривались?! Вывезу твоего дружка — и вы от меня отцепитесь! Остальные проблемы решай сам и в свои игры меня не втягивай! Тоже мне, командир выискался!..

С этими словами я направился было назад, к автомобилю. Но Дубовцев вдруг выхватил из кобуры пистолет и злобно зашипел:

— Стой, мать твою! Пойдешь со мной, или пристрелю.

По его решительному виду я понял, что он не шутит. «Ладно, черт с тобой! — подумал я, подавив вспышку гнева, и направился от калитки к дому. — Выберемся за город, устрою тебе «образцово-показательную» автокатастрофу! Сам напрашиваешься!.. Впрочем, посмотрим по ситуации. Если «коммуняка» и дальше будет размахивать пистолетом, могу отправить обоих к праотцам прямо здесь!..» Уже у самых дверей пристройки я незаметно нажал на застежку чуть выше запястья — теперь мой «зауэр» держался на одной лишь тонкой и упругой резинке.

Дорожка от калитки к дому еще с вечера была тщательно очищена от снега, подметена и густо посыпана золой. Таким же образом была прибрана и часть улицы перед калиткой — латыши народ аккуратный. Поскольку снег ночью не шел, то никаких следов на земле после такой уборки не просматривалось. Тем более луну закрыли густые облака, и стало совсем темно. В общем, ничего подозрительного я пока не заметил (кроме разве что открытой калитки), но что-то мне определенно не нравилось…

Дубовцев постучал, и через некоторое время за дверью послышались шаркающие шаги. Затем старческий голос что-то спросил на непонятном нам латышском.

— Морская контрразведка! — громко объявил Дубовцев по-немецки. — Немедленно откройте!

Послышался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась. На пороге со свечой в руках стоял невзрачный седой старикашка с испуганным лицом, на нем было старое пальто, наброшенное поверх нижнего белья. Увидев немецких офицеров, он попятился назад, услужливо кланяясь; при этом его рука со свечкой заметно дрожала, а физиономия приняла еще более испуганное выражение. Мы с Иваном миновали холодную прихожую и вслед за хозяином уверенно вошли в комнату.

Здесь нашему взору открылась весьма живописная — я бы сказал, впечатляющая — картина. При свете керосиновой лампы, стоящей на столе посередине довольно просторной комнаты, я насчитал шесть вооруженных автоматами и винтовками местных латвийских полицейских (это было видно по нашивкам на рукавах их серо-зеленых немецких шинелей). Среди них я увидел того самого смершевца — своего «старого знакомого» еще по соколовскому аэродрому! Он меня, конечно, тоже сразу узнал — не мог не узнать! Но вида не подал: ни один мускул не дрогнул на его лице…

— Какого дьявола здесь нужно латышской полиции?! — надменно заявил по-немецки Дубовцев, едва мы осмотрелись. — Кто приказал?! Кто старший?

— Капрал Томашаускас! — вышел вперед невысокий полицай лет двадцати пяти. — Полицейский участок Портового района! — отрапортовал он на вполне приличном немецком.

Лицо его было чересчур красным, а маленькие бегающие глазки подозрительно блестели. В комнате явственно ощущался запах дешевой свекольной самогонки: было видно, что находящиеся здесь «стражи порядка», мягко говоря, не совсем трезвы. Впрочем, это не делало их менее опасными — скорее наоборот.

— Мы из военно-морской контрразведки! — повысил голос Дубовцев. — Вы срываете нам важную секретную операцию! Попрошу предъявить документы, капрал!

«Держит себя грамотно, не растерялся, — одобрил я поведение Ивана. — Но ситуация более чем опасная и непредсказуемая. Эти бравые ребята явно нас опередили — пришли-то они наверняка за напарником Дубовцева! Вон как его с боков обступили, и автоматы под ребра уперли!..»

Томашаускас протянул Дубовцеву свое удостоверение, при этом недовольно заметил:

— У нас тоже важная операция, господин офицер! Задержан особо опасный преступник, за которого обещано крупное вознаграждение!

— Отставить, капрал! Этот человек останется с нами! — осадил полицейского Иван. — Забирайте своих подчиненных, и чтоб духу вашего здесь не было!

Среди полицаев пронесся ропот недовольства. «Похоже, добром нам не разойтись, — кольнуло неприятное предчувствие. — Втравил меня «коммуняка» в историю…» Я вдруг отчетливо понял, что оказался в очень непростой ситуации. С одной стороны — Дубовцев и его напарник-связной; с другой — шестеро полицаев. А мне-то как быть?!.. Воспользоваться ситуацией и принять сторону полицейских? Или же поддержать этих двоих?..

В этот момент хлопнула наружная дверь, и в прихожей раздались чьи-то торопливые шаги, потом открылась дверь в комнату, и на пороге появился невзрачный парень в коротком черном пальтишке и без шапки. В правой руке он держал внушительных размеров зеленоватого цвета вещмешок.

Увидев немецких офицеров, он растерянно остановился, потом повернулся к капралу и, заметно заикаясь, начал что-то говорить по-латышски.

— В чем дело? — вмешался я (не мог же я все время молча наблюдать за происходящим — это было бы противоестественно). — Пусть говорит по-немецки!

— Я лучше переведу, господин лейтенант, — повернулся ко мне капрал. — Мой брат говорит, что нашел это на участке Берзиньша — в старой баньке за огородом.

Он взял из рук парня мешок, поставил на пол и, ослабив тесьму, заглянул внутрь.

— Рация! — воскликнул возбужденно. — Мы поймали русского шпиона!

Капрал сказал это по-немецки, но его сослуживцы все прекрасно поняли и громко загалдели. Один из полицаев с силой ткнул задержанного дулом автомата в бок, и тот болезненно сморщился.

— Мы сами разберемся, капрал, и с рацией, и с задержанным! — еще пытался спасти положение Дубовцев. — Вы слышали приказ?! Все свободны!

«Нет, — соображал я лихорадочно, — никуда они не уйдут. Добром уже не разойтись! Но мне-то как быть? Помочь полицаям?.. Для них я немецкий офицер, мои команды выполнят. Вот прикажу захватить Дубовцева и вместе с «дружком» отвести в гестапо! Как такой вариантик, товарищи коммунисты?! Глядишь, мне за вас и Круминьша спишут — в конце концов, скажу, что подрался с ним из-за бабы!..»

Между тем ситуация явно накалялась. Полупьяные полицаи бросали в нашу сторону недобрые взгляды, и один из них — тот, что повыше и поздоровее других, — что-то быстро заговорил, обращаясь к своему старшему.

— Чем они недовольны, капрал? — спросил я.

— Сомневаются, — ответил он с кривой ухмылкой. — А может, вы никакие не немецкие офицеры, а сообщники этого шпиона?

Ситуация явно выходила из-под контроля, и я должен был срочно принять какое-то решение, но почему-то продолжал колебаться. В такой обстановке это самое страшное: или туда, или сюда — иначе все, верная гибель! На войне не выжить между двух огней — или туда, или сюда!..

— Вы с ума сошли, капрал! — закричал Дубовцев. — Смотрите, вот мое удостоверение!

— В таком разе все вместе в гестапо и пойдем! Мы не согласны терять свое законное вознаграждение, этот русский «наш» — мы…

Капрал еще что-то говорил, но я слушал его вполуха. «Или туда, или сюда… Туда-сюда… — метались в голове лихорадочные мысли. — Стоп! Я ведь уже принял решение — тогда, в сорок втором, — когда перешел к немцам! Откуда теперь эти постоянные сомнения, колебания, душевные метания?! Так и с ума недолго сойти!»

— Послушай, Томашаускас, — чуть покачнувшись, вышел из-за печки ближе к свету один из полицаев. — А давай этого русака шлепнем! Тогда и спорить будет не о чем!

Он сказал эту фразу с небольшим акцентом по-русски — наверняка, чтобы понял схваченный «шпион». Недобро усмехнувшись, с ненавистью добавил:

— Мало мы этих «иванов» целыми деревнями вместе с их бабами и ублюдками в расход пускали! Мало!.. Дали бы мне волю…

Дальше я почти не воспринимал его злобный бред — целый шквал мыслей вихрем пронесся в сознании — стоило мне при свете керосинки получше разглядеть лицо этого латыша. Я узнал его! Словно наяву перед глазами возникла картина годичной давности: заснеженное поле около сожженной русской деревушки под Новгородом, лежащие вповалку трупы женщин, стариков, детей… Отъезжающие на грузовике каратели из латвийских СС, и среди них этот — с веснушчатым лицом и ярко-рыжими волосами.

Словно яркая вспышка озарила мое воспаленное сознание! Казалось, время повернуло вспять, и перед моим внутренним взором замелькали картинки из прошлого: лица родных, близких, просто знакомых — мамы, погибшей жены, Монаха, Никитского… Я вдруг отчетливо услышал идущую будто из глубин подсознания короткую, но такую емкую фразу: «Россия превыше всего!»

Вот главное!! Меняются режимы, приходят и уходят цари, «партейные» вожди… Кто там на очереди — маршалы, генералиссимусы, президенты?! А Родина остается. Она одна, и другой у нас нет!

А если так, то что же, черт меня побери, будет во благо будущей свободной России, о которой я якобы так горячо радею?! Что будет во благо русского народа?! Не «вообще», не в «глобальных измерениях» — а именно в этой конкретной ситуации?!

Смерть последнего мужика из старинного рода Дубовцевых?!. А вместе с ним — бесстрашного русского воина, пусть мы и бились с ним на ножах на том аэродроме?! Чтобы рыжий латыш-полицай потом смеялся, стоя над их трупами, — как в той сгоревшей новгородской деревеньке?..

А ведь прав старик Никитский, тысячу раз прав! Если думать о Родине, а не о политических, шкурных или иных интересах, то ответы на, казалось бы, сложные вопросы становятся очевидными. Как сейчас для меня! Это был момент правды, высшей истины, озарения или прозрения — можно назвать как угодно то, что я сейчас испытывал. И я вдруг успокоился и снова обрел уверенность, потому как отчетливо осознал, на чьей стороне должен сейчас быть…

Полицейские явно не собирались выпускать из рук свою «законную добычу». Дубовцев схватился было за пистолет, но это только подлило масла в огонь — защелкали затворы «шмайссеров». И тут неожиданно для всех заговорил сам «шпион» — обращаясь к капралу, он спокойно произнес:

— Прежде чем идти в гестапо, я бы посоветовал прочитать одну секретную справку — она находится при мне и подписана как раз начальником городского гестапо!

— Что за справка? — насторожился Томашаускас. — Показывай!

Как и рыжий полицай, капрал довольно неплохо владел русским языком.

— Она при мне, в потайном кармане брюк, — заметил пленник. — Надо расстегнуть ремень.

— Ну так расстегивай — не мне же это делать!

— Что он хочет? — спросил я по-немецки капрала (надо было до конца играть роль не понимающих по-русски немецких офицеров).

— Показать какую-то бумагу.

— Это может быть очень важный документ! — заметил Дубовцев, обращаясь ко мне. — Очень важный. Попрошу господина лейтенанта быть предельно внимательным.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я все понял. Как-никак обучались во Фридентале у одних инструкторов! На сленге немецких разведчиков-диверсантов «быть предельно внимательным» означало «приготовиться к огневому контакту». «Но почему, черт побери, «коммуняка» так уверен, что я поддержу именно его?!» — подумалось вскользь. На более глубокие размышления уже не было времени: я понимал, что теперь счет пошел на секунды. Тактику действий в подобных ситуациях мы досконально прорабатывали на спецзанятиях по огневой подготовке, поэтому я моментально просчитал как свои дальнейшие действия, так и вероятное поведение Ивана («Учителя-то одни!»). Замыслы его напарника мне были пока не совсем ясны, но в том, что он начнет первым, я не сомневался. Все эти разговоры по поводу какой-то справки он затеял явно неспроста. В одном я был убежден: в меня смершевец не выстрелит, хотя мы с ним и находились по разные стороны баррикад. Без меня за пределы города им не выехать…

В этот момент почти слитно прозвучали два выстрела. Даже я, человек опытный, в первые мгновения ничего не понял, хотя и был готов к любому развитию событий. Стоящий перед «русским шпионом» капрал вдруг начал опрокидываться на спину, словно какая-то неведомая сила резко толкнула его в грудь. Одновременно стоящий слева от меня Иван мгновенно выхватил из кармана шинели пистолет. Стрелять мы с ним начали одновременно. Резко выбросив вперед и чуть в сторону правую руку, я почувствовал в ней приятную тяжесть «зауэра» — в тот же миг три раза нажал на спусковой крючок. Все получилось так, как «учили»: Дубовцев уложил в своем «секторе» двух полицаев, я же взял на себя трех — тех, что стояли справа. Первые два выстрела, а мгновением позже еще пять прозвучали за полторы-две секунды, не больше. «Бедные латыши» даже толком понять ничего не успели. Последним я уложил седьмого из их компании — того самого парня, что принес в дом вещмешок с рацией. Когда началась стрельба, он так и застыл посередине комнаты, приоткрыв рот то ли от изумления, то ли от испуга. Пуля вошла ему точно в лоб — это был мой четвертый выстрел.

— Это вам не с бабами и ребятишками воевать, — пробормотал я, оборвав ненужную теперь резинку и пряча пистолет в карман.

— О чем ты? — рассеянно спросил Дубовцев и с облегчением выдохнул. — Думал, все. Конец нам…

— Так, мысли вслух… — ответил я и снял фуражку: от нервного напряжения лоб мой покрылся потом.

То, что здесь произошло, можно было охарактеризовать как полнейший бред: агент абвера действовал заодно с советским разведчиком и его связным! Нарочно не придумаешь!..

Несмотря на весь драматизм ситуации, комплексовать по поводу произошедшего было некогда; сейчас требовалось одно — немедленно покинуть это опасное место. Я уже понял: «команда» у нас подобралась боевая — за исключением старика, все были бывалыми солдатами с крепкими нервами.

— Немедленно уходим! — едва переведя дух, скомандовал Дубовцев. — Берем с собой рацию и оружие. Одевайтесь теплее. Федор, помоги старику!

«Связного зовут Федор, — отметил я машинально. — Наверняка псевдоним».

— Где ты спрятал оружие, из которого уложил капрала? — спросил я его. — Тебя что, не обыскивали?

Он внимательно на меня посмотрел и как бы нехотя негромко ответил:

— Обыскивали. Стреляющая пряжка…

— Слышал о такой, но в действии увидел впервые. Отстрелялся на «отлично».

— Это ты у нас отличился, — заметил Дубовцев. — Кем бы ты ни был — благодарим!

— И на этом спасибо, — усмехнулся я.

Пока мы обменивались ничего не значащими фразами, Федор увел старика в соседнюю комнату. Во время нашего диалога с полицаями с последующей перестрелкой тот испуганно стоял, прижавшись к стенке, недалеко от входных дверей, при этом неслышно шевелил губами и крестился. По-моему, он был в шоке.

Дубовцев проверил лежащие на полу тела — все были мертвы. Вскоре в комнату вернулись его напарник и старик — оба одетые по-зимнему.

— Куда мы идем? — наконец открыл рот хозяин, опасливо поглядывая на мертвые тела.

На нем был старый овчинный полушубок, валенки, зимняя заячья шапка. Федор был одет в черное пальто и темную кепку. В руке он держал потертый кожаный саквояж.

— Действительно, куда? — спросил, в свою очередь, и я. — Мы как договаривались? Помогу вывезти твоего дружка — о втором человеке не было и речи!

— Это «наш» старик, бросать его здесь нельзя — тем более он нас с тобой видел! — решительным тоном заявил Дубовцев. — Все! Дискутировать нет времени. Уходим!

Он подхватил вещмешок с рацией и прикрутил фитилек керосиновой лампы — дом погрузился во тьму. На ощупь миновали холодную прихожую и вышли на улицу — впереди Федор поддерживал под руку хозяина, за ними я и наконец Дубовцев. Я слышал, как смершевец что-то негромко объясняет старику — тот все порывался вернуться за какими-то вещами, но в конце концов смирился и покорно направился к калитке. Замок на дверь вешать не стали. Выйдя на улицу, я взглянул на часы: начало пятого — в доме мы с Иваном пробыли семь-восемь минут, не больше. Теперь надо было как можно быстрее уходить — выстрелы (пусть и не очень громкие пистолетные хлопки) наверняка слышали соседи.

На темной улице по-прежнему не было ни души; пошел легкий снежок, и кругом стояла какая-то необычная тишина — казалось, было слышно, как на землю опускаются снежинки. Лишь где-то в отдалении раздавался лай собак да еще доносились редкие гудки парохода — до порта отсюда было рукой подать.

В «Опеле» наши «пассажиры» разместились на полу у заднего сиденья; когда они сели, Дубовцев накрыл их сверху большим куском брезента, предусмотрительно захваченным из гаража. Шторки на задних окнах в салоне Иван тщательно задернул. Потом он сел за руль, я — рядом; на большой скорости автомобиль помчался по еще спящим городским улицам. Впереди был еще один опасный момент — пост фельдполиции на выезде из Лиепаи. Впрочем, у нас были все шансы беспрепятственно его проехать, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного. А так — пожалуйста: вот документы, а вот под брезентом не подлежащий досмотру груз — сверхсекретная военно-морская аппаратура…

В принципе, все так и получилось: внимательно прочитав наш спецпропуск и проверив удостоверения личности, обер-лейтенант полевой жандармерии не задавал лишних вопросов. Когда миновали шлагбаум, спустя десять минут въехали в сосновый лес и остановились. Других автомобилей в этот ранний час на шоссе не было, и смершевец со стариком, откинув брезент, пересели с пола на заднее сиденье. Потом мы ехали еще около получаса; за это время нам навстречу попались только два грузовых и один легковой автомобиль.

— Уверенно ведешь, — заметил я. — Будто уже бывал в этих краях.

— Вчера подробно побеседовал с одним водителем и изучил дорожную карту, — откликнулся Дубовцев. — К тому же здесь грех заблудиться. В сторону «нашего» маяка всего одно шоссе, притом везде дорожные указатели!

Действительно, с чисто немецкой педантичностью вдоль дороги стояли столбики-указатели с названиями населенных пунктов, которые мы проезжали на большой скорости. Прочитав информацию на одной из табличек, Иван свернул налево, и мы еще некоторое время двигались по узкой проселочной дороге, которая вывела нас из леса на заснеженную холмистую пустошь. Я ощущал присутствие за спиной молчаливого смершевца, и мне было явно не по себе. Всю дорогу мои новые «друзья-чекисты» молчали. «Конечно, — горько подумал я, — для вас я фашистский агент, и при мне лучше не говорить ничего лишнего…» Снова в голову полезли неприятные мысли: «Теперь, когда я выполнил свою миссию, не захотят ли они от меня избавиться?» Но что-то мне подсказывало: этого не будет.

Наконец автомобиль остановился. Дубовцев на меня покосился, потом попросил, как он выразился, «подышать» свежим воздухом. Мне опять не понравился его тон. «Останемся один на один, надо будет с ним поговорить о наших дальнейших взаимоотношениях. Чтобы не считал меня своим «внештатным сотрудником» — а то уже распоряжаться начал, командир хренов!» После всего пережитого, когда возбуждение от схватки с полицией немного улеглось, я вдруг почувствовал сильную злость — в первую очередь на самого себя: «Дал себя втравить черт знает во что! Еще неизвестно, каким боком это мне вылезет! Чересчур сентиментальным стал: «Россия превыше всего… Род Дубовцевых…» Тьфу! Расчувствовался словно юная гимназистка!»

Вслед за мной через пару минут из «Опеля» вышел и старик; он явно ощущал себя не в «своей тарелке» — возбужденно ходил около машины, с каким-то недоумением озираясь по сторонам. Еще через пять минут показались Иван с напарником. Пожав друг другу руки, они перекинулись на прощание несколькими «дежурными» фразами — до меня донеслось только «Ни пуха, ни пера!». Мой «крестник» посмотрел в мою сторону: во взгляде Федора я уловил вместе с недобрым прищуром некий невысказанный вопрос — словно он хотел меня о чем-то спросить, но никак не решался. Потом Дубовцев пожал руку старику; тот явно волновался, а Иван негромко ему что-то объяснял, показывая в сторону моря. О том, что совсем недалеко за холмами-дюнами находится морское побережье, можно было легко догадаться по доносившемуся оттуда приглушенному шуму прибоя. Понял я и другое: скорее всего, следующей ночью старика со смершевцем заберет советская подводная лодка…

Вскоре их фигуры скрылись во тьме. Старик семенил налегке, связной нес на плече вещмешок с рацией, в руке — небольшой саквояж.

Я достал из кармана свой «зауэр» и, размахнувшись, с силой зашвырнул пистолет далеко в густые заросли засохшей желтой травы, выбивающейся из-под неглубокого здесь снега.

— Я свой тоже выбросил, — заметил Иван. — Береженого бог бережет!

— Ты же коммунист! — усмехнулся я.

— Ну и что? — непонимающе посмотрел на меня Дубовцев. — К чему ты?..

— К тому, что бога вспомнил… Вы же все атеисты.

— Вот ты о чем… Диспут на религиозную тему проведем как-нибудь в другой раз. А пока надо ехать!

…До маяка Сигулда-2 доехали минут за сорок. Там нас ждали: едва наш «Опель» подъехал к ограждению из колючей проволоки, за которым метрах в пятидесяти высилась внушительных размеров каменная башня с пяти-шестиэтажный дом, как к нам из караульной будки подбежал упитанный фельдфебель.

— Лейтенант Хольт, унтер-офицер Граве! — произнес он торопливо, едва заглянув в наши документы. — Вам приказано срочно возвращаться в город — в штаб 166-й абверкоманды!

— Что случилось? — спросил я. — Вы ничего не перепутали, фельдфебель? Мы прибыли сюда для специальных испытаний новой аппаратуры!

— Испытаний не будет, господин лейтенант! — ответил он. — Не могу знать, в чем причина, но вам приказано возвращаться!

Пока сюда ехали, практически всю дорогу молчали: под впечатлением недавних бурных событий каждый думал о своем. Зато во время обратной дороги в город между мной и Дубовцевым состоялся весьма примечательный диалог.

— Интересно, почему отменили испытания? — спросил я его. — Что-нибудь случилось с лодкой? Не ты ли со своим напарником руку приложил?

— Насчет лодки не знаю. Ты вот помянул напарника… Все хотел тебя спросить: узнал его?

— Узнал…

— Поразил ты его сегодня — лихо «отработал» с этими полицейскими!

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

— О чем «об этом»? — оторвал взгляд от дороги и удивленно посмотрел на меня Иван.

— Как раз на тему нашей совместной «работы» — чтобы у тебя не было никаких иллюзий по поводу наших дальнейших взаимоотношений. Честно признаюсь: ты меня крепко подцепил на крючок — матерью, сыном, доказательствами по убийству Круминьша…

— Кстати, ты так и не сказал, за что его убил.

— Неважно! — отрезал я. — Важно другое: твои условия я выполнил, дружка твоего из города вывез — можно сказать, обоих вас спас! Теперь мы квиты! А дальше — как в песне: «…И разошлись они, как в море корабли!» Это про нас с тобой. Больше ко мне не цепляйся, не то можешь и обжечься!

— Странно… Мне показалось…

— Что показалось?! Что под влиянием побед Красной Армии, которые, конечно же, стали возможны только благодаря мудрому руководству Коммунистической партии и лично товарища Сталина, я начал перекрашиваться в ваш красный цвет?!

— Ты товарища Сталина не трогай, партию тоже! — с неожиданной злостью оборвал меня Дубовцев. — Да ты понимаешь…

— Это ты ни черта не понимаешь! — перебил я его, повысив голос. — Поэтому слушай внимательно: я как был, так и останусь идейным противником вашего «коммунистического колхозного рая»! Перекрашиваться не собираюсь!

Последнюю фразу я почти прокричал в приступе вдруг охватившего меня крайнего раздражения. А может, просто устал и сдали нервы?

Дубовцев почувствовал мое взвинченное состояние и дипломатично промолчал. Минут десять мы ехали, не произнося ни слова. А потом он негромко спросил:

— Почему же ты нам помог? Мог ведь спокойно застрелить не тех полицаев, а меня с напарником. И наши бы ничего не узнали — списали бы все на перестрелку с полицией — ты вроде как ни при чем!

Я промолчал, а Иван все никак не мог успокоиться:

— Нет, ты все же объясни! Момент для тебя был удобный — лучше не придумаешь. Сам сказал: остаюсь идейным врагом. Ничего не понимаю!

— Я тоже до последнего времени не понимал…

— Чего не понимал?

— Вот ты заявил: не трогай Сталина, партию… А скажи, Иван, как на исповеди — ты что, в самом деле веришь, что ваша партия, коммунизм, Ленин — Сталин — все это свято и на веки вечные неотделимо от России?

— Конечно! А как же иначе?!

— И я так думал: поставил знак равенства между страной и большевиками — объявил войну сталинской России! Три года крови, грязи, душевных мук — все это я должен был пройти, чтобы понять одну простую истину: Родина, Россия — она должна быть для нас выше всяких там царей, вождей, режимов и партий — выше вашего пресловутого коммунистического будущего!

Я видел: Дубовцев хотел мне возразить, но в конце концов лишь махнул рукой.

— Странный ты тип, Яковлев. Вроде неглупый мужик, а не понимаешь очевидных вещей — ход истории не остановить. А коммунизм, между прочим, — это будущее не только России, но и всего человечества! Наукой доказано!

— Плевал я, Иван, на вашу марксистскую науку! Скажу тебе так: мне очень хочется, чтобы твои дети — а может, это будут уже внуки — жили в другой, свободной России! И внуки напарника твоего! Вот потому-то и помог я вам. Чтобы продолжался род Дубовцевых!

Иван как-то странно на меня посмотрел, а потом вдруг резко остановил автомобиль и, глядя мне прямо в глаза, гневно проговорил:

— Смотрите, какое благородство! Он мой род спасал! А ты, часом, не забыл, что до этого три года воевал на стороне врага, содействуя уничтожению тысяч и тысяч русских людей? Разве не так, герр Яковлев?! И нечего тут политику приплетать — партию с коммунизмом!.. Предательству Родины нет оправдания — плохая она для тебя или хорошая. Она твоя Мать! Это святое. И не за «коммунистическое будущее», как ты изволил выразиться, умирают миллионы наших солдат. За Россию! Чтобы это понять, им не нужно было становиться предателями — как тебе! Они всегда это знали!

Оставшийся до города отрезок пути мы ехали молча. Возразить Ивану мне было нечего: к несчастью, он был прав…