Глава 11. Хроника одной ночи
2 января 1945 года, г. Лиепая
03 часа 30 минут
— Товарищ командир! Слышу слабые шумы винтов! Цель надводная, водоизмещение малое — скорее всего, тральщик сопровождения, — негромко доложил акустик, приподняв один из наушников.
— Отлично, Прохоров! — удовлетворенно кивнул Травин. — Теперь не пропусти подводную лодку!
— Не беспокойтесь, товарищ командир, мимо меня незаметно никому не пройти, — расплылся в улыбке молоденький старшина второй статьи с веснушчатым лицом.
Несмотря на свой юный возраст (ему только недавно исполнилось восемнадцать), Прохоров считался одним из лучших акустистов кронштадтской бригады подводных лодок. «Золотое ухо» — такое прозвище ему дали моряки травинской «щуки». Гидроакустический пост располагался в небольшом «закутке» в носовой части центрального поста. Сам «центральный» сейчас был ярко освещен: в нем находились, кроме командира и старпома, еще несколько подводников — все они заняли свои места по боевому расписанию.
Три часа назад, когда «Щ-147» всплывала, радист принял долгожданное и при этом весьма лаконичное сообщение из штаба: «Сегодня. Ноль-два, ноль-три…» Что означало: «второго января в три часа ночи ожидается выход в море немецкой подлодки». Расшифрованную радиограмму вручили командиру, после чего Травин приказал немедленно погружаться и занимать исходную позицию для торпедной атаки.
— Немецкий тральщик приближается, — снова тихо доложил акустик. — Через три-четыре минуты пройдет прямо над нами.
Все разговоры на лодке теперь велись приглушенно, почти полушепотом.
— Хорошо, Прохоров. Просто замечательно… — повеселевшим голосом констатировал Травин и подошел к штурманскому столику.
Около него склонился над картой старший помощник Бейшеналиев, что-то отмечая с помощью циркуля и линейки.
— Похоже, Григорий, мы с тобой не ошиблись, — обратился к нему командир. — Именно здесь у них фарватер!
— Летчикам спасибо — без авиаразведки нам бы его не определить, — отозвался старпом.
В помещение центрального поста вошел высокий худощавый офицер в темно-синей тужурке с капитан-лейтенантскими погонами. Приложив руку к черной морской пилотке, он приглушенным голосом доложил:
— Все четыре торпедных аппарата загружены, товарищ командир!
— Добро, — отозвался Травин.
Через десять минут акустик повернулся к командиру, который занял свое кресло в середине отсека, рядом с перископом, и возбужденно произнес:
— Есть контакт! Явственно прослушиваются шумы винтов подводной лодки!..
Прохоров сказал это совсем тихо, но его услышали все находящиеся в центральном посту.
— …Пеленг тридцать градусов, расстояние до цели десять кабельтовых, — доложил акустик и снова повернулся к своей аппаратуре.
Травин встал с кресла и расстегнул верхнюю пуговицу на кителе, затем решительно скомандовал:
— Подвсплыть на глубину двадцать метров! Старпому развернуть лодку для торпедной атаки «веером»! Передать в носовой отсек: «Торпедные аппараты приготовить к залпу!»
Команду торпедистам тихо передавали голосом, от моряка к моряку. Любой громкий звук мог услышать враг, у которого тоже имелись акустики…
— Товарищ командир, перископ поднимать будем? — спросил старпом.
— Нет смысла, — отозвался Травин. — Все равно в такой тьме ни черта не видно! Торпедную атаку проведем вслепую!
— Дистанция пять кабельтовых… — доложил Прохоров.
— Залп! — приказал Травин, выдержав небольшую паузу.
— Первая пошла… Вторая… Все четыре торпеды пошли в цель! — передали из носового отсека.
Бейшеналиев с секундомером в руке начал отсчет:
— Пять секунд… десять… двенадцать…
Напряжение в центральном посту достигло кульминации: все замерли в напряженных позах, непроизвольно подняв голову вверх — откуда должны были раздаться взрывы…
Сильный грохот в буквальном смысле потряс «щуку»: корпус лодки содрогнулся и начал раскачиваться. Командир и старший помощник, чтобы удержаться на ногах, ухватились за ручки перископа.
Следом раздался еще один взрыв, затем заключительный — третий. Из четырех торпед три попали в цель! Новейшие самонаводящиеся акустические торпеды (сокращенно «САТ» — за что во флоте их уже успели окрестить «сатана») оправдали свое грозное прозвище.
Обстановка тревожного ожидания мгновенно разрядилась: подводники радостно поздравляли друг друга с успешной торпедной атакой.
— Вот теперь можно и взглянуть! — воскликнул Травин с улыбкой.
Он приказал поднять перископ и нетерпеливо прильнул к окуляру. Потом уступил место старпому: тот увидел на расстоянии примерно в полкилометра языки пламени от горящего топлива, разлитого по поверхности воды из цистерн взорванной лодки. Ее самой уже не было видно — субмарина почти сразу ушла на дно.
— Радисту поднять на поверхность антенну, передать условный код «две семерки!» — приказал командир. — Затем уходим в подводном положении! Курс норд-вест, полным ходом!
Через несколько минут на «Щ-147» снова царила строгая деловая обстановка: ликовать по поводу только что одержанной победы было некогда. Немцы, опомнившись, наверняка организуют их преследование и бомбардировку глубинными бомбами. Впрочем, только что переданный сигнал означал не только успешную атаку на немецкую подлодку, по нему с авиабазы под Ригой должны были взлететь советские штурмовики — поддержать с воздуха отход травинской «щуки».
— Отойдем подальше от берега и ляжем на грунт в этом квадрате, — отметил по карте командир. — Следующей ночью надо быть в районе Старой крепости — забрать нашего «пассажира».
— Все хотел тебя спросить: почему для его возвращения выбрали именно район крепости? — спросил Бейшеналиев.
Они склонились над штурманским столиком, обсуждая дальнейшие действия.
— Наши разведчики посоветовали, — ответил Травин. — Оттуда подступы к городу надежно защищены еще царскими фортами. Поэтому немцы не ожидают морского десанта со стороны Старой крепости; побережье там охраняется не так сильно. Кроме того, есть где укрыться среди развалин — там сложная система старых подземных ходов, чуть ли не одесские катакомбы…
03 часа 50 минут
…Франц Винер из последних сил в очередной раз вынырнул на поверхность, судорожно вдохнув порцию холодного зимнего воздуха. Вода была ледяной, и он почувствовал, как мышцы начинает сводить неумолимая судорога.
Во время взрыва командир находился на ходовом мостике, и его словно щепку подбросила в воздух упругая и горячая взрывная волна. Следующие два взрыва словно слились в один: Винер был оглушен и на несколько секунд потерял сознание. Ледяная морская вода вернула его к реальности, и, чтобы не утонуть, он сбросил вмиг отяжелевшую меховую куртку и ставшие свинцовыми зимние ботинки. Сверху сыпались какие-то горящие обломки, полыхали островки разлитого дизельного топлива, и Винер инстинктивно начал грести в сторону от этого адского места. Когда выплыл за пределы огненного круга, оглянулся: его лодки нигде не было видно — «U-941S» почти мгновенно пошла ко дну.
Винер до последнего боролся за жизнь, но одеревеневшие мышцы уже не слушались: холод делал свое дело. Силы окончательно покинули подводника, и, несмотря на отчаянные попытки, снова вынырнуть на поверхность он уже не смог. Вместо живительного воздуха в легкие хлынула обжигающая ледяная вода, и, теряя сознание, он вдруг подумал о Марте. Это была его последняя мысль, затем все погрузилось во мрак…
Винер уже не чувствовал, как его ухватили за ворот кителя чьи-то сильные руки — это, обвязавшись страховочным концом, бросился в воду моряк с подошедшего тральщика…
03 часа 55 минут
В ту самую минуту, когда безжизненное тело командира «U-941S» вытащили на палубу тральщика, в окно дома старика Берзиньша тихонько постучали. Сам хозяин в это время спал и поначалу ничего не услышал, однако стук повторился — теперь стучали значительно громче. Кряхтя и негромко ругаясь по-латышски, старик слез с кровати, надел тапочки и в исподнем прошаркал на кухню. Отодвинув занавеску, он увидел в тусклом лунном свете стоящую под окном женщину в черном шерстяном платке и ватнике, в которой без труда узнал соседку Мирдзу. Она показывала знаками «Открой!», и Берзиньш махнул ей рукой, чтобы подходила к дверям. «Какого черта ее принесло среди ночи?» — удивленно думал старик, набрасывая старенькое пальто. В холодные сени вместе с ним бесшумно выскользнул и Горячев: приложив палец к губам, он расположился в простенке справа от двери. Правая рука капитана была в кармане пиджака, где у него наверняка имелось оружие. Хозяин с горящей свечой в руках, стоя у закрытой двери, негромко спросил:
— Мирдза, это ты?
— Открой! Беда у меня!
— Случилось что?
— Внучку ко мне привезли с хутора — на новогодние праздники. Животом девка сильно мается: думаю, отравилась чем. Помоги, Ивар, травкой своей! Той смесью на коре дуба, которой ты меня недавно на ноги поставил!
— Погоди, сейчас оденусь.
Берзиньш вернулся в комнату вместе с Горячевым. Разговор с Мирдзой он вел на латышском, поэтому сейчас старик шепотом объяснил капитану суть дела. В заключение добавил:
— В травах я понимаю — это правда. И соседку, было дело, лечил — тут она не врет!
Невысокий щуплый шестидесятипятилетний старик с седыми всклокоченными волосами и жиденькой бородкой удивительно чисто говорил на русском. Горячев укрылся в его доме скрепя сердце — очень не хотелось подставлять Берзиньша под удар — но, похоже, в создавшейся ситуации другого выхода не было. Когда капитан передал ему привет из Москвы, от сына, старик был вне себя от счастья: он принял Горячева как родного, не задавая лишних вопросов. Хотя наверняка догадывался, что за гость поселился в его доме…
— Сейчас открою! — вернулся к двери хозяин. — Насилу нашел эту дубовую кору!
После короткого совещания с Горячевым было решено: соседке надо открыть — иначе это будет выглядеть совсем уж подозрительно. Капитан при этом остался в комнате, чтобы женщина не могла его увидеть. Он не случайно, заслышав стук в окно, оказался в «полной боевой готовности» — бодрствующим и одетым. Сегодня ночью Горячев не ложился: проведя радиосеанс с Центром и спрятав рацию, он так и просидел всю ночь в своей комнатушке на стуле. Скоро за ним должен приехать Валет…
Внезапно в сенях послышалась какая-то возня, сильно хлопнула наружная дверь, а затем по половицам протопали чьи-то тяжелые шаги! Горячев отпрянул за каменную печь и выхватил из кармана пистолет, приготовившись стрелять в первого, кто войдет в комнату. Но первым в дверном проеме показался хозяин — к его виску был приставлен «наган», который держал прятавшийся за спиной старика человек. Позади угадывались другие фигуры в серо-зеленых шинелях, и Горячев понял: если начнет стрелять — обязательно попадет в старика Берзиньша. Капитан медленно опустил оружие: стрелять по отцу своего сослуживца он не мог…
03 часа 55 минут
В далеком южногерманском городке Аугсбург в детском приюте № 14 громко заплакал младенец. Молоденькая сиделка, почти девочка, вздохнула и встала с кушетки. Одернув платье, она сунула ноги в старенькие сандалии без ремешков и на ощупь нашла спички на тумбочке рядом. Скупой свет от керосиновой лампы озарил просторную палату, в которой в два ряда стояли маленькие кроватки. Подойдя к одной из них, она взяла на руки плачущего ребенка и стала его укачивать, тихо напевая детскую песенку про веселую молочницу Гретхен. Вскоре младенец успокоился, и сиделка снова уложила его в кроватку. Девушка дежурила в этой палате только первую ночь, поэтому взглянула на маленькую пластмассовую бирку, надежно закрепленную на ручке малыша: «Мальчик…» Чуть ниже специального номера было написано: «Александр Яковлефф-Клост. Родился 12 мая 1944 года».
…А за тысячи километров от немецкого городка в забытом богом степном райцентре на севере Казахстана беспокойно ворочалась на жесткой больничной койке Анна Тимофеевна Яковлева. Сюда, в поселковую больницу ее перевели всего неделю назад — хотя болела она уже не меньше полумесяца (обострилась застарелая пневмония). Пожилая женщина, уже находясь в больнице, явственно почувствовала, что отношение к ней значительно улучшилось: стали посытнее кормить, наконец-то начали лечить. Конечно, она не могла знать и даже не догадывалась — с чем связаны подобные послабления строгого спецпоселенческого режима. «Видно, зачем-то я еще понадобилась этой власти…» — рассудила умудренная житейским опытом Анна Тимофеевна. Она чувствовала своим материнским сердцем — это как-то связано с сыном. Из приговора, который ей зачитали в московской тюрьме перед отправкой на спецпоселение, она поняла самое главное: ее сын жив! Да, он совершил что-то страшное, о чем ей даже не хотелось думать, но он жив! Лежа на спине и сложив ладони перед собой (нашейный крестик сорвали еще в тюрьме), мать беззвучно зашептала горячую и страстную молитву.