ГЛАВА 10
Не прошло и часа, как Иллиан пришел за Ботари. А потом Корделия на целых двенадцать часов осталась в одиночестве. Она размышляла о том, надлежит ли ей во исполнение своего воинского долга сбежать из каюты и учинить небольшую диверсию. Но если Форкосиган действительно командует полным отступлением, то вмешательство может оказаться некстати. Она лежала на койке, предаваясь черной меланхолии. Он предал ее; он был ничем не лучше других. «Мой идеальный воин, мой дорогой лицемер…» Похоже, что Форратьер все-таки знал его гораздо лучше, чем она… Нет. Это несправедливо. Добывая эту информацию, он просто выполнял свой долг; и она сделала то же самое, скрывая эти сведения до последнего — так и следовало поступать офицерам двух враждующих сторон. Пусть даже один из этих офицеров — не совсем настоящий: всего каких-то пять часов действительной службы. И нельзя не согласиться с Иллианом — это действительно было проделано ловко. Она не ощущала никаких последствий от препарата, использованного для тайного вторжения в ее разум.
Что бы он там ни использовал… Стоп. А что, в самом деле, он мог использовать? Где и когда он раздобыл этот препарат? Иллиан его не приносил, это точно. Он был изумлен не меньше Корделии, когда Форкосиган обмолвился о плазменных зеркалах. Остается лишь предположить, что либо он заранее припрятал у себя в каюте «сыворотку правды», либо…
— Боже милостивый, — прошептала она: то была не божба — молитва. — На что же я здесь наткнулась?
Она принялась мерить шагами комнату; кусочки мозаики неудержимо становились на свои места. Никаких сомнений! Форкосиган никогда не допрашивал ее; он знал о плазменных зеркалах заранее.
Более того, похоже, что он был единственным человеком в барраярском командовании, кто знал об этом. Форхалас не знал. Принц определенно не знал. И Иллиан тоже.
— Сложить все тухлые яйца в одну корзину, — пробормотала она. — И… уронить корзину? О, это не мог быть его собственный план! Конечно же, нет…
Внезапно перед ее мысленным взором предстала полная картина во всей ее чудовищности: самое расточительное политическое убийство в барраярской истории, и вдобавок самое хитроумное — трупы спрятаны в горе других трупов, навеки перемешавшись.
Но получил же он откуда-то эту информацию. Видимо, в промежутке между ее бегством с «Генерала Форкрафта», когда у него было всего-то и проблем, что забитая мятежниками рулевая рубка, и теперешним моментом, когда он пытается спасти армаду своих обезоруженных кораблей от побоища, ими же самими и развязанного. В какой-то тихой, обитой зеленым шелком комнате, где великий хореограф поставил танец смерти, и где честь человека была перемолота в жерновах его долга.
Форратьер с его больным тщеславием вдруг усох, съежился до безобидной мышки, до ничтожной блохи, до булавочного укола в сравнении с этим чудовищным видением.
«Боже, а я-то все гадала, отчего Эйрел такой издерганный. Он ведь, наверное, чуть умом не тронулся. А как же император? Ведь принц — его сын! Разве такое возможно? Или я просто спятила, как Ботари?»
Она заставила себя сесть, потом легла, но заговоры и контрзаговоры продолжали крутиться в ее воспаленном мозгу; словно воочию она представила себе бесконечную вереницу предательств, внезапно сошедшихся в единой точке пространства и времени ради достижения своей ужасной цели. Кровь гулко колотилась в висках.
«Может, это все неправда, — наконец утешила она себя. — Я спрошу его, и он так мне и скажет. Он просто допросил меня во сне. Мы победили их, и я — героиня, спасшая Эскобар. А он просто солдат, выполнявший свою работу. — Она перевернулась на бок, и уставилась в темноту. — А у свинок есть крылья, и на одной из них я полечу домой».
Наконец Иллиан прервал ее тягостные раздумья, отведя ее на гауптвахту.
Она заметила, что атмосфера здесь как-то изменилась. Охранники смотрели на нее уже совсем иначе — вернее, они старались вообще на нее не смотреть. Обращение с пленными по-прежнему оставалось довольно суровым, но грубость исчезла. Она узнала одного из тех охранников, которые сопровождали ее в каюту Форратьера — того, который жалел ее; теперь он, похоже, был здесь главным — его воротник украсили поспешно и криво закрепленные красные лейтенантские нашивки. Покидая каюту, она снова облачилась в одежду Форратьера. На этот раз ей позволили переодеться в оранжевую пижаму без присмотра охранников. Затем ее отвели в камеру — постоянную камеру, не отсек предварительного заключения.
В камере уже был один обитатель — молодая эскобарская девушка необычайной красоты, лежавшая на своей койке, уставившись в стену. Она не обернулась при появлении Корделии и не ответила на ее приветствие. Через некоторое время прибыла барраярская медицинская бригада и увела девушку с собой. Вначале та безмолвно подчинилась, но в дверях начала сопротивляться. По знаку врача санитар усыпил ее при помощи уже знакомой Корделии капсулы, и через секунду ее вынесли в бессознательном состоянии.
Доктор, судя по возрасту и чину — главный хирург, ненадолго задержался, чтобы перебинтовать ей ребра. После этого она осталась одна, и течение времени отмечалось лишь регулярной доставкой пищи да изредка менявшимися шумами и вибрациями, по которым можно было догадываться происходящем снаружи.
Спустя восемь или девять пищевых пайков, когда она валялась на койке в приступе хандры, свет в камере внезапно померк. Немного погодя лампы зажглись, но почти тут же снова погасли.
— Черт, — пробурчала Корделия, когда желудок куда-то провалился и она начала всплывать вверх. Она судорожно ухватилась за свою кровать. Ее предусмотрительность была вознаграждена мгновение спустя, когда ускорение примерно в 3g вдавило ее в койку. Свет мигнул и снова погас, и опять пропала сила тяжести.
— Плазменная атака, — пробормотала она про себя. — Должно быть, силовые экраны перегружены.
Корабль сотряс мощнейший удар. Ее швырнуло с койки в полную темноту, тишину и невесомость. Прямое попадание! Корделия рикошетом отлетела от дальней стены, отчаянно пытаясь за что-нибудь ухватиться, больно ударилась локтем об… стену? пол? потолок? Вскрикнув от боли, она снова зависла в воздухе. «Дружественный обстрел, — подумала Корделия на грани истерики. — Меня убьют свои. Идеальный конец для моей военной карьеры…»
Она стиснула зубы и напряженно прислушалась.
Здесь слишком тихо. А если весь воздух вышел? Ей представилась ужасная картина: в живых осталась только она одна, запертая в этом черном ящике и обреченная плавать в нем, дожидаясь неминуемой гибели от холода или удушья. Эта камера станет ее саркофагом, который спустя много месяцев распечатает какая-нибудь уборочная команда.
И еще более ужасная мысль: была ли задета ходовая рубка? Нервный центр корабля, куда наверняка метили эскобарцы и где, без сомнения, находился Форкосиган… Может, он был раздавлен летящими обломками, заморожен в вакууме, сгорел в плазменном огне, раздавлен смятыми переборками?
Наконец ее пальцы нащупали какую-то поверхность, и она пошарила в поисках чего-нибудь, за что можно было бы уцепиться. Угол: хорошо. Она пристроилась там, свернувшись калачиком.
Неизвестно сколько времени пробыла она в этом стигийском мраке. Из пылающих легких вырывалось прерывистое дыхание, руки и ноги дрожали от непрерывных усилий, требовавшихся для того, чтобы удержаться за поверхность. Затем корабль вдруг застонал, и в камере вспыхнул свет.
«О, дьявольщина, это же потолок».
Вернувшаяся сила тяжести швырнула ее на пол. В левой руке вспыхнула резкая боль, затем пришло оцепенение. Корделия кое-как доползла до койки и притулилась там, мертвой хваткой вцепившись в прутья спинки правой рукой и еще на всякий случай зацепив их ногой.
Ничего не происходило. Она ждала. Ее оранжевая рубашка отчего-то стала мокрой. Поглядев на свою левую руку, она увидела осколок розовато-желтой кости, выглядывающий из открытого перелома, и сочившуюся из раны кровь. Корделия неловко стянула с себя рубашку и обмотала ею руку, чтобы остановить кровотечение. Давление пробудило боль. Она попыталась позвать на помощь — чисто ради эксперимента. Камера наверняка должна быть под наблюдением.
Никто не пришел. Следующие несколько часов разнообразила свой эксперимент, пробуя то кричать, то убеждать, то колотить в дверь и стены здоровой рукой, а то просто сидела на койке, плача от боли. Сила тяжести и свет выключались еще несколько раз. Наконец она испытала знакомое ощущение, словно бы ее внутренности макнули в банку с клеем — признак перехода через пространственно-временной туннель; после этого никакой болтанки больше не наблюдалось.
Дверь камеры распахнулась настолько неожиданно, что потрясенная Корделия отпрянула, стукнувшись об стену головой. Но это оказался лейтенант, возглавлявший охрану гауптвахты, с одним из медиков. У лейтенанта на лбу багровела шишка размером с куриное яйцо; медик выглядел вконец измученным.
— Второй по тяжести случай, — сказал лейтенант фельдшеру. — После этого можете просто обойти все камеры по порядку.
Бледная и слишком усталая, чтобы разговаривать, Корделия молча развернула руку для осмотра и перевязки. Медику, при всем его профессионализме, недоставало деликатности главного хирурга. Она едва не потеряла сознание, прежде чем ей наложили пластик.
Новых признаков атаки не было. Через отверстие в стене ей была доставлена свежая тюремная пижама. Спустя два пайка Корделия ощутила очередной нуль-переход. Мысли ее непрерывно крутились в колесе страхов; засыпая, она видела сны, и все они были кошмарами.
Наконец объявился лейтенант Иллиан, которому вместе с одним из охранников выпало сопровождать ее. Обрадовавшись при виде знакомого лица, она едва не расцеловала его. Вместо этого она застенчиво откашлялась и спросила (как она надеялась, достаточно небрежным тоном):
— Коммодор Форкосиган не пострадал во время атаки?
Его брови поехали вверх, и он бросил на нее любопытно-озадаченный взгляд.
— Нет, конечно.
Конечно. Конечно. Это «конечно» подразумевало, что он не получил ни царапины. На глаза навернулись слезы облегчения, которые она попыталась скрыть под маской холодного профессионального интереса.
— Куда вы меня забираете? — полюбопытствовала она, когда они вышли с гауптвахты и зашагали по коридору.
— На катер. Вас переправляют в лагерь для военнопленных на планете — поживете там, пока будут идти переговоры об обмене пленными. А потом вас отправят домой.
— Домой! А как же война?
— Закончилась.
— Закончилась! — Она попыталась освоиться с этой мыслью. — Закончилась. Вот это скорость. Почему же эскобарцы не развивают свой успех?
— Не могут. Мы запечатали нуль-переход.
— Запечатали? Не блокировали?
Он кивнул.
— Как, черт побери, можно запечатать туннель?
— В некотором смысле это очень старая идея. Брандеры.
— Как это?
— Посылаете корабль в туннель и аннигилируете его в средней точке между выходами. Возникает резонанс, и в течение нескольких недель просочиться через туннель будет невозможно. До тех пор, пока колебания не утихнут.
Корделия присвистнула. — Ловко… и почему мы до этого не додумались? А как вы спасаете пилота?
— Может, поэтому и не додумались. Мы его не спасаем.
— Боже… ну и смерть. — В ее воображении мгновенно возникла яркая и отчетливая картина.
— Они были добровольцами.
Корделия ошеломленно покачала головой:
— Только барраярцы… — Она решила подыскать менее пугающую тему для разговора. — А много у вас военнопленных?
— Не очень. Может, сотня наберется. А на Эскобаре осталось одиннадцать тысяч наших десантников. Мы попытаемся обменять вас в соотношении больше, чем десять к одному, так что вы представляете для нас немалую ценность.
Иллюминаторов в катере для пленных не было. Вместе с Корделией летели еще двое — помощник инженера с ее корабля и та темноволосая эскобарская девушка, что была в ее камере. Техник жаждал обменяться впечатлениями, хотя у него самого было их не так уж много — все это время он проторчал в камере вместе с тремя остальными членами их экипажа, которых уже переправили на планету днем ранее.
Эскобарианке — красивой молоденькой девушке в звании мичмана, попавшей в плен два месяца назад, когда ее корабль вышел из строя во время боя за нуль-переход к Колонии Бета, — вообще было почти не о чем рассказывать.
— Должно быть, я потеряла счет времени, — тревожно поделилась она. — Это не трудно, когда много дней сидишь в одиночной камере и никого не видишь. Хотя вчера я проснулась в их лазарете и не смогла вспомнить, как я там оказалась.
«А если этот хирург действительно так хорош, как кажется, то никогда и не вспомнишь», — подумала Корделия, а вслух спросила:
— Вы помните адмирала Форратьера?
— Кого?
— Да так, не берите в голову.
Наконец катер приземлился. Люк распахнулся, и в проем хлынул сноп солнечного света. Вместе с ним в отсек ворвался свежий воздух, напоенный сладостным ароматом зелени и лета — только сейчас они осознали, какой затхлой вонью им приходилось дышать все эти дни.
— Ух ты, где это мы? — воскликнул изумленный техник, подгоняемый охранниками к трапу. — Красота-то какая!
Корделия, шедшая следом за ним, невесело рассмеялась, сразу же узнав это место.
Под нежно-бирюзовыми небесами расстилалась обширная впадина, на дне которой расположился лагерь военнопленных: три ряда барраярских палаток — уродливых серых полуцилиндров, — окруженных силовым экраном. Стоял жаркий, тихий полдень, заставивший Корделию почувствовать себя так, словно она никогда отсюда и не улетала.
Да, а вон там виден вход в подземный склад, теперь уже не замаскированный и даже расширенный. Перед ним устроена обширная посадочная площадка — вокруг стоящих там катеров кипит бурная деятельность. Водопад и озеро под ним исчезли. Корделия обернулась на ходу, окидывая взором свою планету. Что ж, они неизбежно должны были оказаться здесь — если вдуматься, это вполне закономерно. Она беспомощно покачала головой.
Корделия и ее юную спутница были встречены подтянутым и сдержанным охранником, который направил их в палатку посередине ряда. В помещении, рассчитанном на пятьдесят человек, оказалось всего одиннадцать женщин, так что оставался большой выбор спальных мест. На новоприбывших набросились старожилы лагеря, жаждущие новостей. Полная женщина лет сорока призвала всех к спокойствию и представилась:
— Лейтенант Марша Альфреди. Я старший офицер в этой палатке. Слежу за порядком — насколько вообще можно навести порядок в этой выгребной яме.
— Я капитан Корделия Нейсмит. Бетанский Экспедиционный корпус.
— Слава Богу. Теперь я могу скинуть все на вас. Вы знаете, что за чертовщина здесь происходит?
— О, Господи. — Корделия попыталась взять себя в руки. — Введите меня в курс дела.
— Здесь был сущий ад. Охранники — просто свиньи. А потом вчера вдруг заявилась компания высших барраярских чинов. Мы сперва подумали, что они ищут, кого бы изнасиловать, как остальная банда. Но сегодня утром исчезла примерно половина охранников — самые отпетые. И их заменила команда, которая держится, как на параде. А коменданта лагеря… я просто сперва не могла поверить в это. Они вывели его на взлетную площадку и расстреляли! У всех на глазах!
— Понятно, — бесцветно проговорила Корделия. Она прочистила горло:
— Хм… вы уже слышали? Барраярцы полностью изгнаны из эскобарского пространства. Наверное, они уже отправили своих представителей обходным путем для переговоров о заключении мира.
На мгновение повисла ошеломленная тишина, сменившаяся взрывом ликования. Одни смеялись, другие плакали; многие принялись обниматься, но некоторые предпочли остаться в стороне. Еще несколько человек помчались к соседним палаткам, чтобы поделиться радостными новостями. Корделию осаждали просьбами сообщить подробности. Она коротко пересказала ход сражения, не упоминая о своих собственных похождениях и об источнике, откуда черпала информацию. Их радость заставила ее почувствовать себя чуточку счастливее — впервые за много дней.
— Ну, теперь понятно, почему барраярцы вдруг стали такими паиньками, — сказала Альфреди. — Наверное, раньше они и не предполагали, что им придется отвечать за свои бесчинства.
— У них новый командующий, — объяснила Корделия. — У него пунктик насчет пленных. Победа или поражение, но под его началом в любом случае наступили бы перемены.
— Неужели? Ну и кто же он? — недоверчиво осведомилась Альфреди.
— Коммодор Форкосиган, — бесстрастно ответила Корделия.
— Форкосиган, Мясник Комарра? Боже, мы пропали.
Она выглядела не на шутку испуганной.
— А мне показалось, что сегодня утром вы получили довольно убедительное свидетельство его добрых намерений.
— А по-моему, это лишь доказывает, что он форменный псих, — отрезала Альфреди. — Комендант даже не принимал участия в этих безобразиях. Он был далеко не худшим из барраярцев.
— Но он был в ответе за действия подчиненных. Если он знал о них, он обязан был их прекратить. Если не знал — значит, был некомпетентен. В любом случае, ответственность лежит на нем. — Тут Корделия осеклась, внезапно осознав, что защищает барраярские методы. — Ну, не знаю. — Она покачала головой. — В конце концов, я Форкосигана защищать не нанималась.
Снаружи донесся многоголосый шум, и в палатку ввалилась депутация пленных, которым хотелось получить подтверждение слухам об окончании войны. Охранники отошли к периметру лагеря, терпеливо дожидаясь, пока оживление утихнет само собой. Корделии пришлось еще дважды вкратце рассказать о последних событиях. Со стороны мужских палаток заявились члены ее экипажа во главе с Парнеллом.
Парнелл вскочил на койку и обратился к толпе в оранжевом, перекрикивая радостный гомон:
— Эта леди о многом умалчивает. Один барраярский охранник рассказал мне, как все было на самом деле. Когда нас захватили и доставили на флагман, она бежала и собственноручно прикончила барраярского командующего, адмирала Форратьера. Вот почему их наступление захлебнулось. Да здравствует капитан Нейсмит!
— Это неправда, все было не так, — возражала Корделия, но ее заглушили восторженные крики. — Я не убивала Форратьера. Эй! Поставьте меня на землю! — Члены ее экипажа, подначиваемые Парнеллом, подняли ее на плечи и понесли по всему лагерю, устроив нечто вроде импровизированного парада. — Это неправда! Прекратите это! Уф!
С таким же успехом можно было пытаться вычерпать океан чайной чашкой. Уж больно хороша была эта героическая сказка, слишком уж точно отвечала она их жажде праведного возмездия. Она пролилась на души измученных пленных целительным бальзамом, и стала их собственной — хоть и совершенной чужими руками — местью врагу. История разошлась по всему лагерю, видоизменяясь, приукрашаясь и обрастая все новыми подробностями. Не прошло и суток, как она уже превратилась во что-то вроде священного эпоса. Спустя несколько дней Корделия сдалась.
Истина была чересчур сложна и двусмысленна, чтобы быть принятой ими. Да и сама Корделия, хранившая в тайне все, что было связано с Форкосиганом, вряд ли смогла бы рассказать о происшедшем с достаточной убедительностью. Ее офицерская служба казалась теперь пустой и бесцветной, лишенной всякого смысла. Корделия тосковала по дому, по своей здравомыслящей матери и брату, по тишине и душевному покою, когда мысли могут безмятежно течь одна за другой, не смыкаясь в цепь тайного кошмара.
