Книга: Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа
Назад: ГЛАВА 9 Розыск «Седьмого»
Дальше: ГЛАВА 11 Новое назначение Скорцени

ГЛАВА 10
Резидент «Сова»

7–8 октября 1944 г., г. Смоленск.

 

Гнатюк Игнат Спиридонович, он же Спиридонов Михаил Петрович, он же резидент немецкой разведки по кличке Сова, был завербован гитлеровскими спецслужбами в сорок втором году в оккупированном немцами Пскове. Тогда, еще до слияния с абвером, 6-е управление РСХА уже играло важнейшую роль в секретных операциях на невидимом фронте борьбы с Советским Союзом: на его базе в феврале 1942 года был создан специальный орган «Цеппелин». В этот период стало очевидно, что «Барбаросса» — план молниеносной войны против СССР (так называемый «блицкриг») — с треском провалился и война приобретает затяжной характер. Для усиления и лучшей координации разведывательно-диверсионной деятельности против Советской России на оккупированной территории появились три отделения «Цеппелина»: «Русланд-норд» (Север), «Русланд-митте» (Центр) и «Русланд-зюйд» (Юг). Штаб-квартира отделения «Русланд-норд» располагалась в Пскове, а возглавлял ее штурмбаннфюрер СС Отто Краус — именно здесь в числе других курсантов прошел на спецкурсах разведывательно-диверсионную подготовку Игнат Гнатюк. Отец его до революции был владельцем крупной пароходной компании на Волге, имел в Нижнем Новгороде двухэтажный каменный дом и крупный счет в местном отделении «Российского императорского банка». Естественно, после семнадцатого года семья Гнатюков потеряла все: отец умер в двадцатом, в полной нищете, через пять лет ушла в мир иной и мать Игната Спиридоновича… Сам он вскоре уехал из Нижнего, постарался затеряться на российских просторах — так было безопаснее, ибо для новой рабоче-крестьянской власти он был «классовый враг». Сестра его со временем осела в Москве, а сам Гнатюк в начале тридцатых поселился в Пскове, где трудился скромным заведующим небольшой автобазы горплодовощеторга. Полноценную семью Игнат Спиридонович не завел: сожительствовал с тихой, скромной женщиной-бухгалтером с его автобазы, которая была на пять лет старше (он родился в 1896-м). Еще мальчишкой он сорвался и упал с дерева, сломав себе ногу в двух местах: переломы срослись неудачно, и Гнатюк на всю жизнь остался хромым — пусть не калекой-инвалидом, но для военной службы непригодным. Поэтому благополучно избежал мобилизации в армию как в Первую мировую, так и в сорок первом, на войну нынешнюю… Что не помешало ему в конце концов оказаться на службе у немцев.
Произошло это так: после оккупации немецкими войсками Пскова Игнат Спиридонович самолично явился в городское гестапо и передал списки всех известных ему в округе коммунистов, комсомольцев, просто советских активистов и даже евреев. На этот «подвиг» его подвигла лютая злоба и ненависть к Советской власти, большевикам и даже простым людям, лояльно относившимся к сталинскому режиму. Ведь именно Советская власть лишила его огромного состояния, которое он унаследовал бы от отца, родового дома-имения, благородного имени — отец был пожалован в дворянское звание, а также всего остального в жизни, что только может пожелать человек…
Следовательно, ему оставалось только одно — мстить и еще раз мстить! А время для этого пришло вместе с появлением немцев. Между прочим, евреев — всех этих Троцких-Бронштейнов, Лазарей Кагановичей и других — Гнатюк считал чуть ли не главными организаторами революции 17-го года, поэтому вписывал иноверцев в свои списки для гестапо твердой и недрогнувшей рукой — вот вам, получайте, жиды-комиссары! Гестапо на первый раз весьма скромно (по мнению Игната Спиридоновича) оценило в рейхсмарках его вклад в борьбу с большевизмом. Тем не менее он стал негласным осведомителем и гестаповским провокатором, исправно получая от немцев свои «тридцать сребреников». В Пскове, в отделе «Русланд-норд», часто бывал начальник Восточного отдела Главного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрер СС Генрих Грейфе, который курировал подразделения «Цеппелина» на оккупированной территории СССР. Он помогал шефу «Русланд-норд» Краусу в отборе особо перспективных кандидатов из военнопленных, а также местных жителей (в особенности из предателей и гитлеровских пособников) для дальнейшего обучения на специальных курсах — с целью их засылки в советский тыл в качестве агентов-разведчиков. Именно Грейфе, просматривая списки негласных осведомителей гестапо, обратил внимание на скромную персону Гнатюка, с которым вскоре встретился и подробно побеседовал. Итогом этой беседы стало зачисление Игната Спиридоновича на специальные курсы «Цеппелин», где он прошел полугодовую подготовку по разведывательно-диверсионному делу. Конечно, сам Гнатюк, человек сугубо гражданский и достаточно трусоватый, никоим образом не стремился стать агентом-разведчиком и тем более попасть на советскую территорию. Наоборот, он попытался, притворившись полным недоумком, любыми способами и под любыми предлогами отказаться от всех «лестных» для него предложений оберштурмбаннфюрера Грейфе. Но не тут-то было! Немец прекрасно видел, с кем имеет дело, и Гнатюку дали понять, что выбора у него нет: он всего лишь маленький винтик, солдат на службе Великой Германии, и обязан служить на том участке фронта, где он нужнее Третьему рейху! Гнатюк прекрасно понимал, что повязан по рукам и ногам своим кровавым сотрудничеством с гестапо и прощения от Советской власти ему уже не будет: увяз коготок — пропала вся птичка! Понимали это и немцы, поэтому такие люди, как Игнат Спиридонович, были идеальными кандидатами для работы в советском тылу: они не предадут, не побегут с повинной в НКВД или «Смерш».
Незадолго до отступления немцев из Смоленска, в августе сорок третьего, сюда был внедрен Гнатюк — уже под именем и с документами Спиридонова Михаила Петровича, — в помощь ему был придан второй агент, радист с рацией. Именно к этому человеку, неприметному и скромному «дяде Мише» с улицы Деповской, как раз и направлялся Яковлев, он же агент Крот…

 

…Яковлев, в теперешнем обличье старший лейтенант Красной Армии Лемешев, проснулся, когда за окном маленькой комнатки-спальни уже стемнело. Он встал с кровати, босиком и в трусах подошел к окну, опустил плотную светомаскировочную штору. На ощупь нашел спички: Нина положила их на табуретку около кровати, рядом с огрызком свечи. Он зажег свечку и прошел в соседнюю комнату, где они утром пили чай, а потом позволили себе по три рюмочки разбавленного спирта. Там, также опустив светомаскировку на окне, зажег керосиновую лампу на столе — электричества в этом районе не было. Рядом лежала записка, Крот взял ее в руки, прочел:
Ушла на работу, буду утром. Если уйдешь — закрой наружную дверь и оставь ключ на пороге под ковриком. Целую.
Нина
Ключ от входной двери лежал тут же, на столе. Яковлев посмотрел на свои наручные часы: двадцать два тридцать, значит, пора нанести визит в соседний дом — «дяде Мише». «Наверняка он уже пришел, к тому же стемнело, время для подобных посещений самое подходящее — на глаза соседей мне попадаться не резон», — размышлял Яковлев, пока надевал гимнастерку, брюки и сапоги. Невольно его мысли возвращались к Нине Блиновой: их дневная застольная беседа, начатая очень невинно, с чашки чая, закончилась в хозяйкиной постели. Впрочем, рассуждая здраво, ничего неожиданного тут не было — молодая женщина-вдова истосковалась по мужским ласкам, которых ее лишила война. Да и Яковлев, в силу специфики своей теперешней профессии немецкого шпиона и диверсанта, не часто имел возможности для таких любовных утех. «Можно сказать, воспользовался ситуацией, — подумал он, бреясь у рукомойника на кухне и не переставая думать о Нине, — хотя, с точки зрения моего теперешнего положения, такая интимная связь вполне оправданна».
Крот вспомнил одного из инструкторов-преподавателей Борисовской разведшколы абвера — обер-лейтенанта Берга, подтянутого и всегда тщательно выбритого, с безукоризненным пробором на голове тридцатипятилетнего щеголя (курсанты школы прозвали его «герр Одеколон» — за привычку щедро пользоваться всякого рода лосьонами, духами и одеколонами). Так вот, этот Берг придавал в своих лекциях большое значение использованию агентами женщин для выполнения различных заданий немецкой разведки. Он говорил: «Женщины-телефонистки, женщины-секретарши у высоких чинов, буфетчицы и официантки, медработницы и так далее — вот вам источник самой разной, часто сверхсекретной информации. Важно правильно войти с ними в контакт, уметь подчинить и использовать слабый пол в своих интересах». При этом, по словам Берга, интимные отношения очень даже помогали для достижения таких целей: в этой связи будущие агенты узнали много полезного из области сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. Яковлев слышал, что в ряде случаев агентов, забрасываемых в советский тыл, даже снабжали специальными фармакологическими препаратами в виде порошков или жидкостей, не имеющих вкуса и запаха. Если такой препарат незаметно добавить, например, в бокал вина, то это вызывало у женщины, выпившей его, сильное половое влечение…
У Яковлева с Ниной все получилось, можно сказать, естественным путем — природа взяла свое! Задание у Крота было чисто диверсионное, и ни в какие контакты с женским полом он вступать не собирался, однако бес попутал, как говорят в подобных случаях. Конечно, монахом Яковлев не был и, как человек молодой, не чурался прекрасной половины человечества. В последние полгода, когда он служил в Варшавской разведшколе, у него даже наметился серьезный роман (так он считал, по крайней мере) с немкой по имени Магда — двадцатилетней хорошенькой медсестрой из военного госпиталя. А еще была Ева… С ней Яковлев не виделся больше года — со своей отпускной поездки в Кенигсберг летом сорок третьего. Он уже и забывать начал об этой немецкой девушке с библейским именем — но буквально две недели назад получил от нее письмо, которое его просто ошеломило…
«Стоп, — подумал Крот, натягивая шинель, — сейчас я должен выбросить из головы всю эту романтическую любовную чепуху и подготовиться к предстоящей встрече на явочной квартире. Тем более неизвестно, что меня там ждет». Он вынул пистолет «ТТ» из кобуры и переложил в карман шинели, сняв с предохранителя: в минуты опасности он метко стрелял прямо сквозь шинель, не доставая оружия. Нож-финку достал из вещмешка и засунул в сапог, за голенище. Еще он всегда имел наготове, за пазухой, мешочек-кисет со смесью истертого в порошок перца с табаком: щепоть такой смеси, брошенной в глаза, на время совершенно ослепляла противника и к тому же сбивала со следа собак — если ею присыпать пути отхода. Конечно, при наличии смершевской засады все это вряд ли поможет, но без боя он сдаваться не намерен! На крайний случай в левый карман шинели Крот положил гранату — «лимонку» Ф-1. Закинув через плечо свой армейский вещмешок с нехитрыми пожитками и припасами, Яковлев вышел на крыльцо, закрыл на замок входную дверь и положил ключ под коврик — как велела Нина. Никаких прощальных записок он не оставлял и назад возвращаться уже не собирался: в его положении не до сантиментов. Однако человек предполагает, а господь бог располагает…
Вернуться ему все-таки пришлось, и при обстоятельствах весьма драматических: жизнь порой закручивает такие сюжеты — ни один писатель-романист с самой богатой фантазией не придумает! Но это произойдет еще очень и очень не скоро — сейчас, разумеется, Яковлев не мог этого знать: человеку не дано знать свое будущее, скрытое за семью печатями среди страниц таинственной и загадочной книги судеб…
Калитка нужного Кроту небольшого деревянного дома была не заперта, он вошел во двор и постучал во входную дверь: видимо, та была заперта изнутри, на засов. Снаружи висячего замка уже не было — значит, хозяин точно был дома. Вскоре в сенях послышался какой-то шум, потом шаги человека, и наконец хриплый настороженный голос негромко спросил:
— Кого там принесло?
Яковлев ответил начальной фразой данного ему пароля:
— Михаилу Петровичу привет от дяди Гены, с Севера!
Момент для Крота был весьма напряженный: правая рука его сжимала пистолет в кармане, и он готов был применить его в любую секунду.
— Как он там, по-прежнему страдает ревматизмом? — ответили из-за дверей, и у Яковлева отлегло от сердца — отзыв был правильным. Но расслабляться пока было рано: если смершевцы «взяли» хозяина явки, они без труда могли выведать отзыв. Однако теперь Кроту ничего не оставалось, как закончить пароль второй условной фразой:
— Теперь пошел на поправку, вашими молитвами!
Послышался звук отодвигаемого массивного засова, потом дверь отворилась: на пороге скорее угадывалась в полной темноте фигура человека, который хрипло произнес:
— Заходи!
Яковлев шагнул за порог, дверь закрылась, и на мгновение он оказался в кромешной темноте. Потом чиркнула зажигалка, и слабый огонек ее осветил небольшие сени, потом хозяин открыл вторую дверь, и они зашли в небольшую комнатку, слабо освещенную горевшей керосиновой лампой. Окна были закрыты светомаскировочными шторами, поэтому с улицы свет не был виден и дом казался нежилым. Впрочем, из-за режима светомаскировки так выглядели все дома Смоленска в ночное время. При свете «керосинки» Яковлев смог разглядеть хозяина: коренастого мужчину с редкими волосами, на вид лет пятидесяти, с маленькими, близко посаженными и бегающими глазками. Одет он был в солдатские брюки-галифе, армейскую телогрейку и обрезанные, укороченные валенки — в доме было холодно. Правую руку, как и вошедший гость, хозяин держал в кармане брюк. «Держу пари, — усмехнулся про себя Крот, — у него там пистолет». Между тем хозяин напряженно рассматривал вошедшего, и Яковлев решил несколько разрядить обстановку: достал правую руку из кармана и протянул хозяину:
— Николай Николаевич!
Они обменялись рукопожатием.
— Спиридонов Михаил Петрович! — представился хозяин.
Конечно, оба назвались фиктивными именами, в соответствии со своими «легендами». Агент не должен обладать «лишней» информацией, поэтому Яковлев практически ничего не знал о человеке, к которому пришел: штурмбаннфюрер дал ему лишь адрес и пароль этой явки — для восстановления связи с разведцентром в критической ситуации. В подобном положении был и «дядя Миша»: согласно полученным от немцев инструкциям, ему вменялось в обязанность оказать помощь (в том числе предоставить рацию для связи) человеку, который явится с этим паролем, — вот и все! После рукопожатия напряженность несколько спала: если Яковлев боялся попасть здесь в засаду «Смерша», то хозяин опасался «подставы» — вместо настоящего агента на явку мог заявиться советский офицер-контрразведчик. Конечно, в их положении по определению подвоха и предательства можно ожидать в любой момент — тем не менее оба несколько успокоились и расслабились.
— Присаживайся, — хозяин указал гостю на один из двух стульев, стоящих около небольшого квадратного стола в углу комнаты, — можешь не снимать шинель, у меня прохладно: печь не топлена.
Яковлев сбросил вещмешок, повесив его на спинку стула, потом снял пояс с портупеей и кобурой и расстегнул шинель — тут же, на край стола, положил фуражку. Когда сел, огляделся вокруг: комната была небольшая, с минимальным количеством мебели — стол с двумя стульями, в другом углу неприбранная кровать и еще ободранный бельевой шкаф. Все было грязным и неопрятным: давно не мытый пол с валявшимися в углу окурками папирос и пустыми бутылками из-под водки, грязные стены с паутиной по углам, и даже воздух в комнате был пропитан запахами водочного перегара, табачного дыма, чеснока и давно не стиранного белья. Хозяин подсел к столу прямо напротив Крота. Вид «дяди Миши» (так называла его Нина Блинова, и так же, про себя, непроизвольно окрестил его Яковлев) вполне соответствовал окружающей обстановке: неопрятный и запущенный. Из-под расстегнутой у ворота телогрейки выглядывала грязная рубашка в клетку, лицо заросло щетиной, под глазами мешки. На столе, среди грязной посуды, рядом с керосиновой лампой стояла наполовину початая бутылка водки, какая-то закуска: куски черного хлеба, открытая банка рыбных консервов, кусок копченой колбасы. Похоже, приход Яковлева совпал с поздним ужином, и хозяин, выдвинув ящик стола, достал и поставил перед гостем второй стакан: налил себе и Яковлеву по сто грамм и, подняв свою порцию, произнес:
— За встречу! — после чего тут же выпил, затем подцепил вилкой консервированную сардинку и закусил, исподлобья глянув на Крота. — А ты чего, особого приглашения ждешь?
Второй вечер подряд пить водку у Яковлева не было ни малейшего желания, но в данной ситуации пить придется — он это отчетливо понял по выжидательному выражению лица хозяина.
— За встречу и за знакомство, — поддержал тост Крот, после чего добавил: — Можешь звать меня Николай.
— А это уже второй тост! — «дядя Миша» тут же разлил по стаканам остатки водки. — Ты, значит, Николай, а я, стало быть, Михаил — вот за это и выпьем!
Они выпили по второй, потом Спиридонов закурил папироску и предложил Яковлеву — тот отказался.
— Да ты ешь: с дороги небось голоден, — «дядя Миша» подвинул гостю консервы, хлеб, колбасу, достал вторую вилку, — ешь, на меня не смотри — я едок еще тот!
— Что так, нет аппетита?
— Какой тут, к черту, аппетит! — Спиридонов со злостью швырнул окурок в угол. — Ты давно с «той стороны»?
— Не должен тебе этого говорить, но скажу: выброшен на парашюте два дня назад.
— Два дня назад! — «дядя Миша» как-то неестественно рассмеялся, и стало видно, что он уже сильно пьян.
Поднявшись со стула, он подошел вплотную к Яковлеву и, дыша ему в лицо водочным перегаром, заговорил каким-то истерическим полушепотом:
— Я тебе тоже ничего не должен говорить, но скажу — и пошли они все куда подальше! — При этих словах Спиридонов, покачнувшись, погрозил кулаком куда-то в пространство. — Я здесь уже год и два месяца, представляешь?! Четырнадцать месяцев на волоске от смерти: каждую минуту прислушиваюсь, особенно по ночам, к любому звуку, стуку, шороху — вдруг за мной! Вот ты постучал в дверь, а у меня сердце в пятки — все, конец, смершевцы-чекисты пожаловали! Можешь ты такое понять и представить?!
Яковлев, слушая Спиридонова, прекрасно представлял его положение: сам по нескольку месяцев находился на задании в советском тылу. Конечно, для этого надо было иметь железную выдержку и хладнокровие — «дядя Миша», похоже, этими качествами в достаточной мере не обладал. А вернее всего, просто-напросто стали сдавать нервы: более года в советском тылу — срок огромный. Рассуждая здраво, этого Михаила давно надо было отзывать на отдых — так бы немцы и поступили в «хорошие времена». Но где они, те времена? Фронт трещал по швам и уже докатился до границ Германии, Третий рейх агонизировал, и только слепой не видел, что война немцами безнадежно проиграна. Будут ли сейчас в Берлине, в 6-м управлении, проявлять заботу о нервном состоянии таких вот русских агентов, в свое время тысячами засланных в советский тыл? Все, на что они могут рассчитывать, — это ободряющие радиограммы из разведцентра о скором переломе в войне и неизбежной победе Германии да еще на редкие «посылки», выброшенные с самолетов или доставленные курьерами, — с деньгами и питанием для рации, взрывчаткой и оружием. При этом немецкие хозяева требовали: резко усилить диверсионную работу в советском тылу, обеспечить разведданными по широкому спектру. Спиридонов, как позже узнал Крот, занимался сбором и передачей информации по воинским перевозкам на железной дороге через станцию Смоленск. Кроме напарника-радиста, в группу входил завербованный ими железнодорожник — составитель поездов, — от него и шла в основном нужная разведывательная информация — ее периодически передавали по рации за линию фронта. Немного поостыв, Спиридонов задал вопрос, который с самого начала (Яковлев это чувствовал) так и вертелся у него на языке:
— Что-то ты не больно разговорчив, все я болтаю — теперь твоя очередь, рассказывай, зачем пожаловал?
Яковлев понимал, что Михаил больше всего на свете хотел услышать только одно: приказ о возвращении из советского тыла. Но, к сожалению, пришлось его разочаровать:
— Мне нужна связь с разведцентром абвера!
— А я не подчиняюсь никакому абверу, — буркнул Спиридонов, — у меня свои начальники!
— У нас теперь один хозяин: Главное управление имперской безопасности — там теперь абвер и все остальное… Тебя разве не информировали?
— Информировали, пропади все пропадом! Только мне что в лоб, что по лбу — один конец: поставят чекисты к стенке, как пить дать поставят!
Спиридонов произнес последнюю фразу каким-то обреченным голосом и тут же полез под кровать: оттуда он выбрался с полной бутылкой водки в руке.
— Может, хватит на сегодня? — попытался урезонить его Яковлев.
Куда там! Спиридонов налил себе полстакана и тут же опрокинул в рот, не закусывая. Он снова закурил, молча подымил с полминуты, потом главный вопрос:
— Ты как думаешь: немцы проиграют войну?
— Не знаю, теперь уже не знаю…
— Вот и я не знаю!
Они замолчали, каждый задумался о своем. Яковлева не удивляло, что, несмотря на приличную разницу в возрасте, они уже были на «ты» и общались почти по-свойски — как давние приятели. И дело было вовсе не в выпитой водке: опасность! Именно опасность — вот что моментально сближает людей: что на фронте, что здесь — в их положении, которое было еще хуже фронтового. В принципе Крот очень хорошо понимал душевное состояние Спиридонова: водка была тем последним «лекарством», которым, хотя бы на время, он заглушал свой страх. «А мое положение чем лучше? — думал Яковлев. — Войну немцы проиграли — это только вопрос времени. А что ждет нас, перебежчиков, впереди? И есть ли вообще у нас будущее?.. Ладно, хватит расслабляться! Сейчас моя задача: получить радиосвязь». Спиридонов, словно читая мысли Крота, докурил папиросу и неожиданно отрезвевшим голосом произнес:
— Будет тебе связь! Так ты что, только за этим и пришел?
— Да. Если уж совсем откровенно: наша группа при выброске попала в засаду — похоже, ушел я один. Радист с рацией остался там и, скорее всего, погиб!
— Дела… Значит, наверняка тебя сейчас ищут — это как дважды два! «Смерш» вовсю свирепствует: за год, как немцы ушли, город капитально «почистили» — сплошь аресты да облавы! Кроме военной контрразведки — всякие там НКВД-НКГБ, жуть берет! Ты вот, наверное, смотришь на меня и презираешь: мол, сломался, спился и все такое…
— Бывал я в твоей шкуре — так что за фраера меня не держи: заброска эта не первая, и повидал я всякого, хотя опять говорю лишнее.
— Да брось ты! — Спиридонов даже кулаком по столу пристукнул. — Что нам с тобой во всякие шпионские игры теперь играть, конспирации разводить! Ты русский, я тоже, и все для нас яснее ясного: поверили в немецкую силу, положились на ихний «тысячелетний» рейх — а теперь что?! Большевики-то, похоже, посильнее оказались, да только нам как быть?!
— Идти до конца! Идти до конца по избранному пути — другого выхода у нас все равно уже нет и быть не может! — твердо сказал Яковлев, глядя Михаилу в глаза.
Сам-то он не был в этом уверен и отнюдь не собирался следовать в пропасть вместе с немцами, если они там окажутся. Но сейчас надо было как-то приструнить Спиридонова, развеять его панические настроения. Яковлев знал: начиная с сорок третьего года немцы применяли тактику массовых забросок своей агентуры в советский тыл. Иными словами, пытались решать вопросы разведывательно-диверсионной работы за счет увеличения количества завербованных. При этом отобранные, но обученные в недостаточной мере агенты часто проигрывали в качестве — в разведшколы попадали даже бывшие уголовники-рецидивисты. Вот и этот Спиридонов, по мнению Крота, был явно «жидковат» и трусоват для агента-разведчика, на длительный срок заброшенного в тыл врага, — но, как говорится, имеем то, что имеем! Яковлев понял, что с «дядей Мишей» надо вести себя достаточно твердо, даже повелительно, чтобы тот без лишних и пустых разговоров обеспечил ему связь. «Впрочем, — мелькнула мысль, оказавшаяся впоследствии очень даже верной, — если этот Спиридонов продержался здесь больше года, значит, не такой уж он никчемный человечек — первое впечатление бывает обманчивым!» В свою очередь, Спиридонов, почувствовав в пришедшем волевые качества и твердость, уже не пытался чересчур выказывать свой норов: «Кто знает, может, этот Николай у немцев в большом авторитете!» Михаил даже увидел для себя маленький лучик надежды, что и высказал вслух:
— Ты, ежели все утрясется и вернешься назад, замолви там за меня словечко. Скажи немцам: так и так, долг перед Германией выполняет честно, но нуждается в замене и отдыхе!
— В этом не сомневайся! А сейчас не пора ли нам отдохнуть? Если мои часы не врут — уже два ночи. Кстати, по связи и дальнейшим действиям — какие соображения?
— Соображения мои простые: до утра перекантуешься у меня — сейчас комендантский час и на улицу лучше не соваться! Утром отведу тебя к верному человеку, моему радисту: он тебе и связь обеспечит, и жилье временное, если понадобится, подыщет. Деньги у тебя есть?
— Имеются!
— Вот и ладненько. Деньги, они и при большевиках деньги, без них никуда! Текст радиограммы отдашь радисту — он и зашифрует.
— Этого не требуется: зашифрую сам, пусть только передаст и примет ответ. Послушай, Михаил, а ты не опасаешься сводить меня со своим радистом — вдруг я из «Смерша»?!
— Если ты смершевец, то вам ничего не стоит «повязать» меня прямо сейчас, а уж тогда «вытрясти» все, что вам надо: начиная от имени прабабушки и кончая радистом и всем остальным…
— Тоже верно. Давай отдыхай, а я немного поработаю с шифром.
Спиридонов глянул на початую бутылку водки и решительно убрал со стола, закрыв предварительно пробкой. Потом, даже не раздеваясь — только скинув валенки, лег на кровать на спину, закинул руки за голову и молча уставился в потолок. Яковлев достал из вещмешка толстый потрепанный томик повестей и рассказов Чехова, ловким движением ножа-финки надрезал сбоку толстую титульную обложку и извлек из надреза тонкий, узкий лист бумаги — шифровальную таблицу. Открыв томик на нужной странице, он с помощью чеховского текста и таблицы составил на небольшом клочке бумаги пять колонок пятизначных цифр, радиограмму в разведцентр — в ней было следующее:
Попали в засаду при выброске. Уцелел я один. Нахожусь в Смоленске у «родни». Жду дальнейших указаний.
Крот
«Дядя Миша» не спал и, лежа на спине, изредка поглядывал на Яковлева. Тот аккуратно сложил листок с текстом шифровки и протянул Спиридонову, который привстал и дотянулся до висевшей на гвозде, вбитом в стену, видавшей виды кепки. Листок он засунул под ее подкладку, повесил кепку обратно на гвоздь и снова прилег, обращаясь к Кроту:
— В сенях на стене висит раскладушка — тащи ее сюда и располагайся на ночлег! Только извиняй, чистых и белоснежных, крахмальных простыней не держим!
На последней фразе Спиридонов даже хохотнул — вроде как пошутил.
— Ничего, мы люди скромные, большевистской властью не избалованные — как говорится, простые советские труженики, — поддержал шутливый тон хозяина Крот.
— Это уж точно, — отозвался Михаил, которому явно не спалось, — всех нас коммунисты подровняли и уравняли, загнали в общий колхоз, будь они прокляты!
Тут Спиридонова словно «прорвало»: путано и бессвязно, перепрыгивая с одного на другое, он начал рассказывать про семью, отца, вспоминать свою юность и заодно проклинать большевиков. Яковлев понимал: его собеседнику необходимо перед кем-то выговориться, излить душу — ведь даже этого он не мог себе позволить среди враждебного окружения. Крот оказался для Михаила вроде «родственной души»: лежа на раскладушке в полной темноте — «керосинку» потушили, — Яковлев молча слушал и размышлял: «Этот Спиридонов живет прошлыми обидами и сводит старые счеты с Советской властью. Только таких, как он или я, — все-таки ничтожное меньшинство. А большинство на фронте, бьют и гонят немцев на Запад: это при том, что у многих тоже свои счеты с большевиками. Так что же — все забыли и простили?! „Родина-мать зовет“? Нет уж, товарищи дорогие, к черту всю эту слюнявую некрасовщину с белыми березками и „милейшими“ мужичками: я по натуре максималист — все или ничего! Или свободная Россия с гордым, достойным народом, или провались все в преисподнюю! Страна, где народ низведен до уровня колхозных рабов, не имеет права на существование — только так! Недаром коммунистический божок Ульянов-Ленин еще в Первую мировую войну выдвинул свой знаменитый лозунг: „Чем хуже, тем лучше!“ И вместе со своими соратниками фактически встал на сторону немцев — те недаром щедро финансировали большевиков, а потом „забросили“ (только не на парашютах, а в „опломбированном“ вагоне) на территорию России целую группу „товарищей“ во главе с „вождем мирового пролетариата“. Дядюшка мой служил при Керенском в специальном бюро Генштаба Русской армии и знал об этих фактах достоверно! Кстати, большевики-ленинцы блестяще выполнили возложенную на них миссию: развалили армию и вывели Россию из войны против Германии. Так что теперь я могу считать себя достойным продолжателем дела Ленина: „Чем хуже, тем лучше!“ Пусть даже немцы наверняка проиграют войну — это их война! Я свою войну против коммунистов проигрывать не собираюсь: все еще впереди, господа большевики!»
В конце концов Спиридонов замолчал. Заснул, а лучше сказать, забылся в тревожной полудреме и Яковлев…
Спали они не больше двух часов: в пять первым проснулся хозяин. Несмотря на свое недавнее опьянение, Михаил сразу встал, надел все те же валенки и пошел в сени — там находился туалет без удобств и висел рукомойник — водопровод пока наладили только в центре города. Яковлев, услышав передвижения хозяина, тут же открыл глаза и посмотрел на слабо светившиеся в темноте фосфоресцирующие стрелки своих наручных часов: начало шестого. Он встал с раскладушки, зажег керосиновую лампу, потом намотал портянки и обул сапоги: спал он не раздеваясь, только укрылся собственной шинелью. Поздоровался со Спиридоновым, который вернулся из прихожей и что-то пробурчал в ответ, — теперь его утренний маршрут повторил Крот, посетив туалет и задержавшись у рукомойника. Когда «дядя Миша» изливал ему душу перед сном, то немного порассказывал и о своем теперешнем житье-бытье: он работал заведующим складом ОРСа железной дороги. Они даже не стали завтракать — Спиридонов торопился на работу.
— Пока темно, надо идти — будет лучше, если тебя никто из соседей не увидит, — заметил он.
— Вот что, Михаил. Я тут вчера справлялся о тебе у одной женщины, соседки твоей — Ниной зовут. Сказал, что привет какой-то должен передать — так, ерунду наболтал. Если она обо мне спросит, скажи: ошибся старлей, не на ту улицу забрел…
— Понял. А Нинку эту я знаю, ничего, аппетитная бабенка — я один раз, было дело, хотел к ней подкатиться!
— Ты? К ней?! — удивленно вырвалось у Крота. — Не шутишь?!
— А что, — даже обиделся Спиридонов, — я пока не старик. Бабы меня еще любят! Но врать не буду, Нинка отшила — ну и черт с ней!
Они оделись и вышли на крыльцо; было еще темно. «Дядя Миша» навесил на дверь замок, и они двинулись вдоль по улице. Проходя мимо дома Нины Блиновой, Крот непроизвольно глянул в его сторону: дом стоял темный, и скорее всего хозяйка еще не пришла…
Назад: ГЛАВА 9 Розыск «Седьмого»
Дальше: ГЛАВА 11 Новое назначение Скорцени