Das war die Operation „Zitadelle“

Это была операция «Цитадель». Не очень удачное название, если вы собираетесь идти в наступление. Впрочем, они не знали ни названия операции, ни ее замысла, ни целей, они могли лишь догадываться по виденному ими на марше о грандиозности будущего сражения. Они не знали названия места, где они находятся, не знали, сколько сил противника противостоит им, как укреплены его позиции и насколько далеко простираются. Они знали лишь то, что противник находится прямо перед ними и им надо идти вперед, и только вперед, насколько хватит сил и жизни. Весь театр военных действий сузился для них в узкую полосу наступления их батальона шириной в четыреста метров, они могли заполнить ее всю, стоя плотно плечом к плечу.

И еще они знали, что наступление начнется сегодня на рассвете. Для этого им не требовалось ни особых объявлений, ни приказа. Достаточно было того, что вместо команды «отбой» им выдали сухой паек, по полторы сотни патронов и по четыре гранаты на брата. А мимо них тенями проскользнули саперы и, перевалив через бруствер, растворились в темноте ночи.

Они набросились на еду, ведь они полдня тащились по ходам сообщения, волоча все снаряжение, ящики с патронами, пулеметными лентами, гранатами, фаустпатронами, сигнальными и осветительными ракетами и еще бог знает с чем. Теперь кто-то устроился на пустом ящике, выскребая ложкой мясные консервы из металлической банки, кто-то ел стоя, поставив кружку с горячим кофе на бруствер траншеи. Прошел дежурный ефрейтор с бидоном шнапса, отмерил каждому щедрую порцию. Было так тихо, что слышалось веселое журчание льющегося шнапса, следующее за этим бульканье жидкости в горле, удовлетворенное кряканье. Здесь вообще было необычайно тихо, несколько дней как тихо.

Быстро управившись с едой, Юрген залез на ящик, глянул поверх бруствера в сторону русских позиций. Ничего толком не разглядел. Угадывалась лишь линия горизонта, высокая и неровная, то ли холм, то ли лес. Там не светилось ни одного огонька. Чуть ближе к их позициям виднелись белые тонкие полосы, нитями тянущиеся вдаль, это саперы отмечали проходы в минных заграждениях.

— До позиций иванов два километра, — раздался спокойный голос майора Фрике, — атакуем через полтора часа.

Это все, что им следовало знать. Майор Фрике обходил позиции своего батальона, необычно маленькие и тесные, наблюдая хозяйским взглядом, все ли находится в нужной готовности, а более для того, чтобы заполнить томительную паузу перед решительным штурмом. И вдруг как будто что-то толкнуло его изнутри.

— Всем в блиндажи! Быстро! — закричал он.

Юрген подчинился приказу не раздумывая. Слетая с ящика, он успел лишь заметить, как весь горизонт осветился вдруг пламенем и этот огонь стремительно понесся в сторону их позиций. Он с разбегу нырнул в проем блиндажа, своим телом пробив пробку из скучившихся в дверях товарищей. Они не имели к нему претензий. Как и он к Красавчику, прошедшемуся тяжелым ботинком по его руке, когда он завалился в проходе, споткнувшись о ящик с патронами. Последним в блиндаж вошел майор Фрике. Ударная волна первого разрыва захлопнула за ним дверь.

Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, кто на лавках вдоль стен, кто на штабелях ящиков. Сидели молча, прислушиваясь к тому, как каждый разрыв отдается дрожью в животе. Дрожь была частой.

— Как будто специально нас ждали, — нарушил молчание Ули Шпигель.

— Нас и ждали, — ответил фон Клеффель, — иваны научились воевать по правилам. Упреждающий удар по скоплению сил противника перед штурмом — азы военного искусства. Тут главное — точно рассчитать время, чтобы не выпустить пар впустую.

— Они знали точное время, — протянул Вайнхольд.

— Конечно, — сказал фон Клеффель, — теперь в этом нет никакого сомнения.

Майор Фрике сидел молча. Он чувствовал себя неуютно. Не то чтобы он сторонился простых солдат, он даже приветствовал в душе все эти новые веяния: быть ближе к народу, не подчеркивать явно пропасть, отделяющую офицера от солдата, всячески следовать идее «народного сообщества». В сущности, это была близкая его духу патриархально-консервативная традиция: офицер — отец солдатам, кайзер или фюрер — отец всей нации. Но сейчас он не знал, что сказать солдатам. Сейчас он должен был находиться в своем штабном блиндаже, в сотый раз обдумывая детали предстоящей операции.

— Мы атакуем в три тридцать, — сказал он наконец и посмотрел на часы, — через сорок пять минут.

Он сказал именно то, что было нужно. В его словах прозвучала спокойная уверенность в том, что массированный обстрел не причинит им никакого вреда и через сорок пять минут они выйдут из блиндажа, чтобы броситься в атаку. И еще он показал неотвратимость военного приказа: что бы ни случилось, операция начнется точно в назначенный срок. Юрген вдруг почувствовал, что его возбуждение, и так-то, к его удивлению, невеликое, окончательно сошло на нет. Осталась лишь холодная расчетливость и решимость выполнить поставленную задачу, бок о бок с товарищами.

— Строго придерживайтесь коридоров в минном заграждении, отмеченных белыми лентами, — добавил майор Фрике, — заграждения перед позициями противника будут перепаханы нашей штурмовой авиацией и артиллерией. Следуйте за огнем нашей артиллерии. Как только она перенесет огонь на вторую линию окопов, немедленно атакуйте противника, деморализованного и ослепленного. — Последние эпитеты майор Фрике извлек из устава, ему не было нужды ничего придумывать.

Грохот вражеской канонады постепенно стихал.

— Пора, — сказал майор Фрике, посмотрев на часы. Он поднялся и громко отдал приказ: — Солдаты! Внимание! Разобрать оружие и боеприпасы! Всем покинуть блиндаж!

Он покинул блиндаж первым, быстро огляделся и вскоре скрылся за поворотом траншеи.

Юрген подтянул ремешок каски, подвигал плечами, проверяя, ладно ли сидит на спине ранец и его безразмерный мешок, поправил висящий на груди автомат, одновременно поводя взглядом вокруг. Уже забрезжил рассвет, как будто нарочно для того, чтобы подсветить клубы дыма, пороховой гари, взметенные частички земли, проплывающие над окопами. Чтобы были лучше видны обрушенные стенки траншей, завалы земли, раскиданные ящики, торчащие вверх бревна наката соседнего блиндажа, разрушенного прямым попаданием тяжелого артиллерийского снаряда, рука с разведенными пальцами, высовывающаяся из земли, одинокая нога в начищенном офицерском сапоге, оторванная у самого паха и лежащая поверх бруствера.

Стенка траншеи перед Юргеном была не разрушена, он собрал несколько уцелевших ящиков и сложил из них подобие лесенки. Отодвинул в сторону оторванную ногу. Встав на ящики, осторожно посмотрел над бруствером. Вражеских позиций по-прежнему не было видно, все скрывал утренний туман, наплывающий из низин. Сверху, из-за спины, доносился нарастающий гул, это пикировали штурмовики. И почти сразу раздался мощный артиллерийский залп. Свист пролетающих над их головами снарядов слился с воем штурмовиков, чтобы потом разрядиться мощным аккордом разрывов. Началось!

Кто-то уперся Юргену в левое плечо. Он повернул голову — Красавчик, верный друг! Справа подпер кряжистый Брейтгаупт, ему тоже без приступки выбираться было несподручно. В десяти метрах взметнулся над бруствером обер-лейтенант Гиллебранд.

— Солдаты! Внимание! За Германию и фюрера! Вперед!

Они с молниеносной быстротой выскочили из траншеи. Ее не жалко было оставлять. Разбитая, порушенная, искореженная, она уже не представлялась верным убежищем. Даже окружающий их туман выглядел надежнее. Они нырнули в его спасительный морок.

Проволочные заграждения поникли и стелились по земле, было не разобрать, кто их разрезал — немецкие саперы или русские снаряды. Поэтому они промахнулись мимо намеченного саперами прохода в минном поле. Юрген с товарищами остановились у последней проволоки и принялись оглядываться в поисках белых лент. Но перед ними расстилалось только чистое поле, покрытое пожухлой травой.

— Солдаты! Внимание! Ко мне! — донесся из тумана голос Гиллебранда.

Они поспешили на зов и увидели, наконец, разметанные по земле ленты, которые тем не менее задавали направление. Метрах в десяти виднелся холмик. Вглядевшись, Юрген распознал мертвого солдата в форме сапера. Его ноги были раздроблены. Поблизости была воронка, то ли от взорвавшейся мины, то ли от снаряда.

— Сюда! — махнул рукой Гиллебранд. Брейтгаупт первым ступил на тропу и двинулся вперед своей развалистой крестьянской походкой, так он, наверно, ходил по своему полю в родной деревне. Они невольно притормозили, провожая его взглядами. Саперы, конечно, бравые парни, но… Взгляд перемещался к холмику в десяти метрах и опять возвращался к Брейтгаупту. А он все шел и шел, и они потянулись за ним плотной цепочкой, стараясь ступать след в след. Откуда-то сбоку донесся звук взрыва, крики боли. «Вероятно, кто-то не расслышал приказа командира, — подумал Юрген, — или решил, что сам знает, как лучше. Умник!» Сзади донеслись крики:

— Раз-два, взяли!

Это артиллеристы вытаскивали штурмовые орудия и катили их вслед за пехотой.

Юрген оглянулся. Туман немного рассеялся, в нем проступали очертания оставленных ими позиций, до них было метров пятьсот. Вот сколько они уже прошли! Юрген посмотрел вперед. Там по-прежнему маячила только широкая спина Брейтгаупта, больше не было ничего. Юрген принялся считать шаги, внимательно смотря под ноги. Досчитал до четырехсот пятидесяти, когда раздалась команда Гиллебранда:

— Рассредоточиться! Ложись!

Постепенно место их грядущего боя проступало из тумана. Это был покатый холм, на склоне которого тянулись две линии траншей. Его венчал бетонный дот, перед траншеями, как боровички из травы, торчали круглые шапки пулеметных гнезд. Он был в принципе неотличим от той высоты, что они штурмовали ранней весной, разве что рядом виднелся точно такой же холм, а дальше еще один — и так насколько хватало взгляда, и траншеи не опоясывали их, а тянулись нескончаемой лентой. Но какое им дело до других холмов? Вот он — их холм, один-единственный. Другого им не дано. И не надо.

Поле перед позициями было перепахано немецкими штурмовиками и артиллерией куда более тщательно, чем незадолго до этого поле перед их позициями. Но артиллерия продолжала гвоздить по полю, сметая проволочные и минные заграждения. Гиллебранд, лежавший на земле неподалеку от Юргена, нервно посматривал на часы. Вот он вскочил.

— Солдаты! Вперед!

Как по волшебству, следы артиллерийских разрывов стали удаляться от них, все более концентрируясь на линии траншей. Они вскочили и бросились вперед под прикрытием артиллерии. Они пробежали почти половину расстояния, когда навстречу им застрочил пулемет иванов. Застрочил и сразу смолк, лишь взлетели вверх каменные куски перекрытия пулеметной точки.

— Молодцы, артиллеристы! — крикнул Юрген. Он несся вперед огромными прыжками, слегка пригнувшись. Пригнувшись лишь затем, чтобы бежать еще быстрее, чтобы не отстать от задней стенки вала артиллерийских разрывов, чтобы успеть ворваться во вражескую траншею до того, как противник успеет очухаться от двухчасовой интенсивной бомбежки. И точно так же бежали рядом его товарищи. Ох, не пропали втуне тренировки майора Фрике!

Даже Вайнхольд, уж на что рохля и дохляк, хотя в целом, конечно, отличный мужик, пусть и с женской половинкой от рождения, и тот бежал рядом, разевая рот в крике. Так бежал, что даже вырвался вперед. Ну, это он зря, так можно все силы в беге выплеснуть, не останется на рукопашный бой.

Юрген вдруг упал, проскользив по инерции несколько метров по земле. Запоздало сообразил, что не споткнулся, а упал нарочно, уловив чуть отличный звук падающего снаряда. Это был недолет. Или наводчик не передвинул прицел в соответствии с временным графиком. Кто теперь разберет? Да и какая, в сущности, разница? Осколки просвистели над головой. Вот только Вайнхольд… Он был ближе всех к месту взрыва, он слишком вырвался вперед и не распознал звук снаряда. Осколками ему разворотило живот, окровавленные кишки вывалились, перемешавшись с обрывками ткани.

Вайнхольд лежал на боку и последними движениями все старался подтянуть ноги к животу, чтобы скрыть от всех эту ужасную картину. Он давно смирился с мыслью, что ему суждено погибнуть на той войне. И он нисколько не скорбел в этот момент, что его смерть вышла такой бессмысленной, от своего же снаряда. Не мечтал он и о красивой смерти, потому что достаточно насмотрелся на смерть на войне, чтобы понять, что она не бывает красивой. Его угнетало лишь то, что она вышла настолько некрасивой. Вид собственных окровавленных внутренностей оскорблял его эстетическое чувство. Он поспешил покинуть этот жестокий мир. Но его глаза продолжали смотреть на него. В них было отвращение. Юрген подполз к Вайнхольду и закрыл ему глаза. Это все, что он мог для него сделать. Он поднялся и побежал вперед.

Остался в стороне выдвинутый далеко вперед окоп русских наблюдателей с их истерзанными телами, разбитое пулеметное гнездо. Где-то уже раздавались автоматные очереди, стрекочущие немецкие и грохочущие русские. До траншеи оставалось метров десять, когда Юрген заметил поднявшийся над бруствером короткий ствол, который начал медленно опускаться, вытягивая вверх прикрепленный к нему странный круглый диск размером с чайное блюдце. Вслед за этим над бруствером появилась и стала подниматься круглая зеленая чашка, под которой вдруг открылась тонкая светлая полоса с двумя темными точками. Это были глаза. Один из них смотрел точно на него сквозь мушку прицела.

Юрген первым заметил противника, он же первым нажал на спусковой крючок. Первые пули попали в круглый диск, как в яблочко мишени, откинули русский автомат в сторону, освобождая путь для следующих пуль, которые пробили дыру между бусинками зрачков. Ивана отбросило назад, и он скрылся из глаз. Лишь его рука с автоматом взлетела высоко над бруствером, палец конвульсивно жал на курок, автомат дергался, выплевывая пули, расстреливая небеса.

А Юрген уже вкатывался в траншею по пологому спуску, образовавшемуся при разрыве снаряда. Он был первым, поэтому не глядя послал очередь вдоль траншеи. Там копошились какие-то тени. После его очереди они попадали на дно траншеи. Юрген тоже распластался на дне, помянув недобрым словом ранец и мешок, которые не позволили ему плотно вжаться в земляной пол. Он быстро сменил опустевший магазин своего автомата и, не поднимаясь, пустил длинную очередь, теперь в другую сторону. Он даже не успел разглядеть результатов своей стрельбы, потому что буквально сразу же сверху в траншею один за другим посыпались его товарищи.

Юрген вскочил на ноги, быстро огляделся, засек провал хода сообщения, ведущего во вторую траншею, рванул к нему. Вдруг прямо перед ним откуда-то из-под земли появилась огромная фигура с русским автоматом в руках. Грудь ивана находилась как раз на уровне его живота, Юргену не пришлось даже поднимать автомат. Иван несколько раз передернул плечами туда-сюда в такт попадавшим в него пулям и скатился вниз. Это был вход в блиндаж. Оттуда носились крики иванов, сбитых с ног упавшим телом. Юрген сорвал с пояса гранату, выдернул чеку, бросил гранату в разверзнутый зев входа, резко отшатнулся в сторону, прижавшись спиной к стенке траншеи. Раздался глухой взрыв, мимо просвистело несколько осколков, полетели какие-то ошметки, прилипавшие к деревянной стенке, вырвалось небольшое темное облачко, как последний выдох погибших. И еще крики раненых и, возможно, живых и невредимых. Юрген бросил внутрь еще одну гранату. Все повторилось, только крики сменились затихающими стонами.

Он захлопнул дверь блиндажа и побежал, куда намечал с самого начала, — к ходу сообщения. Он высунулся лишь на мгновение и тут же отпрянул назад, ничего не успев толком разглядеть. Впрочем, дружные автоматные очереди, ударившие из хода сообщения, достаточно прояснили картину. Там были иваны. И их было несколько, возможно, много. Юрген сорвал очередную гранату и плавным движением зашвырнул ее в проем. И тут же, перехватив автомат, выставил его на вытянутых руках в ход сообщения, нажал левой рукой на спусковой крючок. Но вместо ожидаемой очереди раздался лишь сухой щелчок.

— Вот черт, — раздался за спиной голос Красавчика, — у меня та же история.

— Хорошая вещь — автомат, — сказал Юрген, — вот только патроны быстро кончаются.

Он быстро заменил магазин.

— Так у тебя еще один остался! — радостно воскликнул Красавчик.

— Ненадолго! Давай быстро заполняй свои, потом сменишь меня.

Он услышал, как Красавчик зашуршал ранцем по стенке траншеи, опускаясь на пол, зазвенел патронами в сумке. Юрген бросил в проем свою последнюю гранату, спросил, не оборачиваясь, у Красавчика:

— У тебя гранаты остались? — Все!

— Отлично!

Юрген вывернул автомат в ход сообщения, пустил короткую очередь, тут же высунулся на мгновение за угол, оценил обстановку. Две его гранаты образовали в ходе завал из тел и земли, из обрушившихся стен траншеи. И хорошо, и плохо, это с какой стороны посмотреть. Как бы то ни было, завал давал какое-то время на передышку. Тут и товарищи подтянулись, Диц с Кнауфом, Брейтгаупт, Ули Шпигель, фон Клеффель. Все живы и невредимы. Вот только у фон Клеффеля расплывающееся кровавое пятно на левом рукаве.

— Царапина, — пренебрежительно сказал он, перехватив взгляд Юргена.

— Давайте перевяжу.

— Спасибо за заботу, мой юный друг. Но, полагаю, у старого бродяги Ули это получится лучше. Вы мне окажете эту маленькую услугу, герр Шпигель? — фон Клеффель повернулся к Шпигелю.

— Благодарю за доверие, герр подполковник! — Ули Шпигель дурашливо вытянулся по стойке «смирно».

Подбежал разгоряченный Гиллебранд.

— Почему стоим?! — крикнул он и, чуть погодя, много мягче: — Как дела?

— Патроны, гранаты, — коротко ответил за всех Юрген.

— Уже подтаскивают, — ответил Гиллебранд и продолжил, уже совсем спокойно: — Первая траншея вся у нас. Через час продолжаем штурм.

Вторую траншею они взяли ближе к вечеру. Из десяти часов почти непрерывного боя в памяти у Юргена не осталось ничего, кроме двух мимолетных моментов.

Первый, как уверяли впоследствии товарищи, был героический и мог стоить ему жизни. Впрочем, любой момент того дня мог стоить ему жизни. Поэтому в своем поступке он не находил ничего героического. Дело было простое. Они скопились у очередного завала. Вдруг из-за него вылетела граната и упала среди них, прямо у ног Юргена. Кто-то бросился за угол траншеи, кто-то упал на землю, кто-то в ужасе прижался к стене. А он всего лишь наклонился, взял гранату в руку и перебросил ее обратно за завал, где она немедленно взорвалась. После этого Красавчик первым перелетел через завал. Если кто и был в тот момент героем, так это Красавчик.

Второй момент был скорее курьезный. Юрген привычным уже движением бросил гранату в распахнутую дверь блиндажа. Граната ударилась обо что-то и покатилась по полу, все тише, тише и тише. Больше из блиндажа не доносилось ни звука. Юрген выждал десять секунд, двадцать, тридцать и, наконец, заглянул в блиндаж. Граната мирно лежала на полу. Блиндаж был пуст.

В следующий раз он оказался возле этого блиндажа поздним вечером.

Они собрались все вместе, за исключением фон Клеффеля, который куда-то запропастился, но точно был жив, Юрген сам видел издалека его поблескивающий монокль, сквозь который бывший подполковник обозревал захваченные позиции. И вот они сидели все вместе, счастливые от того, что все живы и целы, обменивались шутками, помянули Вайнхольда, тут-то и вспомнили, что помянуть нечем, да и животы присохли к позвоночнику, в них с прошлой ночи ничего не попадало. Выкинули на пальцах, кому идти к начальству выяснять насчет ужина или хотя бы горячего кофе. Выпало идти Юргену.

Майор Фрике, обер-лейтенант Гиллебранд, фон Клеффель, командир первой роты лейтенант Россель и еще несколько офицеров стояли возле «его» блиндажа.

— Как удалось захватить целый блиндаж? — спросил майор Фрике.

— Отличился рядовой моей роты Вольф, — ответил Гиллебранд и показал на подходившего Юргена. Он был такой, лейтенант Гиллебранд, все знал и все замечал.

— Как удалось захватить целый блиндаж? — повторил свой вопрос Фрике, адресуя его уже Юргену.

Юрген рассказал, как было дело.

— Повезло, — сказал майор Фрике кислым голосом.

Казалось, что он с удовольствием влепил бы сейчас этому рядовому Вольфу два наряда вне очереди за то, что тот в нарушение устава не бросил в блиндаж еще одну гранату. Влепил бы, да чрезвычайные обстоятельства не располагают к этой исключительной воспитательной мере. А возможно, сыграло роль то, что блиндаж был уж больно хорош, воистину командирский блиндаж, в нем майор Фрике намеревался разместиться сам со своим штабом. Именно об этом несколько позже говорил майор Фрике фон Клеффелю, который был хоть и бывшим, но все же подполковником и опытным воякой.

— Вы обратили внимание, фон Клеффель, насколько хорошо оборудованы эти позиции. Я словно перенесся на двадцать пять лет назад, на Западный фронт, под Верден.

— Да, тогда умели строить, — подтвердил фон Клеффель.

— А этот блиндаж обустроен почти с немецкой тщательностью и удобством. Но что меня поразило больше всего? Вот, извольте посмотреть.

— Что это такое?

— Подробнейшая карта нашего района обороны! Признаюсь, я вижу ее впервые. Мне из соображений секретности выдали лишь лист, относящийся непосредственно к месту размещения нашего батальона.

— Да, впечатляет, — сказал фон Клеффель. — Может быть, здесь где-нибудь хранится и полная карта большевистского укрепрайона?

— Сомневаюсь. Уверен, что Верховное командование Красной армии точно так же помешано на секретности, как и наше.

— Да, все большие генералы похожи друг на друга. И когда мы с вами, дорогой майор, даст бог, станем генералами, мы тоже будем помешаны на секретности.

Тут Юрген впервые услышал добродушный смех майора Фрике.

— За это надо выпить, дорогой фон Клеффель! В моей фляжке осталось немного французского коньяка.

— С удовольствием! Но прежде я должен позаботиться о моих товарищах. Они проявили сегодня чудеса героизма и нуждаются в укреплении сил.

— Я уже отдал все необходимые распоряжения. Ваше здоровье, господин будущий генерал!

«Эка ловко завернул», — усмехнулся Юрген и пошел назад к своим товарищам.

Той ночью им так и не удалось поспать. Они решили, что должны достойно похоронить Вайнхольда. Собственно, весь батальон, за исключением наблюдателей и боевого охранения, выполнял функции похоронной команды. Стояла страшная жара, и за несколько часов, прошедших после окончания боя, трупы начали разлагаться. Они наполняли и без того душный воздух приторными тошнотворными выделениями, которые к тому же не поднимались вверх, а стекали вниз, в траншеи. Работа предстояла двойная, ведь необходимо было захоронить и трупы убитых иванов, сжечь их, как обычно, не представлялось возможным, для этого не было ни бензина, ни места. Так что одни рыли две гигантские братские могилы, а другие сносили к ним тела убитых солдат, немцев — налево, иванов — направо. Третьи помогали эвакуировать в тыл тяжелораненых. Легкораненые брели сами.

Они уговорили Гиллебранда освободить их от всех этих работ, объяснив причину. Он с неожиданной легкостью согласился. Это было единственное поощрение, которое он мог вынести им за сегодняшний бой. Они его так и поняли. И, поблагодарив, отправились в путь. Найти тело Вайнхольда в темноте оказалось непросто. И еще оказалось, что он был далеко не единственным, погибшим при подходе к позициям иванов. Просто они в своем порыве вперед этого не заметили.

Наконец нашли. Брейтгаупт споро выкопал могилу, как окоп полного профиля, он был у них рекордсменом по этой части. Они сняли с тела Вайнхольда бляху с номером и фляжку, завернули его в плащ-палатку, опустили в могилу, бросили по горсти земли, затем в три лопатки быстро засыпали ее землей. Брейтгаупт заботливо выровнял могильный холмик, Юрген воткнул в него белую маргаритку, которая невесть каким образом сохранилась на этом перепаханном снарядами и солдатскими ботинками поле. Они сделали по глотку из фляжки Вайнхольда, он был запасливым парнем, Клаус-Мария Вайнхольд, и любил хорошую выпивку, помолчали минуту и побрели назад на позиции.

— Вот что значат выучка и опыт, — разглагольствовал по дороге фон Клеффель, — потери в нашей группе на глаз втрое меньше средних потерь по батальону. Я удовлетворен. Надеюсь, что такая пропорция сохранится и впредь.

— Как вы можете так говорить, Вильгельм, — укорил его Ули Шпигель, — мы только что похоронили нашего товарища.

— Это война, мой друг, — ответил фон Клеффель, — на ней не до сантиментов. Скорбеть о погибших товарищах мы будем после войны, если, конечно, доживем до ее окончания. А на войне надо думать о живых.

Фон Клеффель ошибся. Ошибся в оценке потерь. Как сообщил им Гиллебранд, было собрано восемьдесят два тела убитых (восемьдесят три, уточнил Юрген), сто десять раненых были отправлены в тыл, не считая легкораненых, кто остался в строю. Гиллебранд, конечно, напирал на то, что потери противника составили четыреста пятьдесят человек убитыми, но что им было до потерь противника, если за один день они потеряли четверть батальона.