Das war eine Hauptkampflinie
Это был передний край. Между ними и иванами была лишь полоса ничейной земли, которую иваны упорно продолжали считать своей. Об этом они намеревались в ближайшее время поспорить, по-мужски, всеми наличными огневыми средствами.
Они сидели на взгорке и обозревали окрестности. Отсюда, сверху, их собственные позиции были как на ладони. Они были даже по-своему красивы строгой расчерченностью линий, симметрией, выверенностью пропорций, равномерностью наполнения, живописностью маскировки. Две зигзагообразные линии траншей, ходы сообщения между ними и другие ходы, как протуберанцы устремляющиеся к выдвинутым далеко вперед гнездам наблюдателей и сторожевым пунктам. Полусферы пулеметных гнезд, кубики дотов, приземистые выступы мощных перекрытий блиндажей, утопленных на девяносто процентов в земле, как айсберги в океане. Неужели это они сделали все за какой-то месяц?
Справа от них, у южной подошвы холма, раскинулась их деревня, глаза легко находят их дом. Мимо деревни проходит дорога, как стрела пронзающая позиции иванов и их позиции и направленная острием то ли из Берлина в Москву, то ли наоборот, это скрыто за дымкой времени, этого они не знают, этого пока никто не знает.
На обратном склоне холма расположилась батарея гаубиц, но это уже не их территория. Их глубокий тыл — в пятистах метрах от позиций, в лощине у северного склона холма. В ней, под сенью деревьев, скрывается ум и брюхо их батальона, штаб и кухня. Там им тоже пришлось поработать. Построили на радость писарям штабной барак, склады для интендантов, вырыли землянки для всей этой тыловой братии, тем лишь бы поглубже в землю зарыться. А вот майор Фрике и многие другие офицеры предпочли до начала активных боевых действий жить в палатках, но на то они и звери. Перед палатками расчищена большая площадка, какой же немецкий лагерь без плаца? Есть где полюбоваться выправкой подчиненных, устроить всеобщую порку или призвать к мужеству. Раздача наград — это не про них.
Взгляды устремились вдаль, к позициям противника. Не так уж они далеки, метрах в четырехстах от их.
— Все роют и роют, как кроты, — сказал Курт Кнауф, — начинали вон от той высотки, а смотри, как приблизились. Эдак через пару недель в нас упрутся.
— Жалко, что они не от Москвы копать начали, — сказал Ули Шпигель, — мы бы тут все лето прозагорали, а осенью картошки бы гансовской накопали…
— Они как раз от Москвы и начали, — заметил Зальм.
— И урыли!
— Как бы всех нас не зарыли.
Так привязались к одному слову, что никак отвязать не могли. Рыли и так, и эдак.
— Мы, господа, должны неустанно благодарить господа и командование за то, что нам досталась эта деревня, — разорвал заколдованный круг фон Клеффель, — прожили месяц, как у Христа за пазухой. Тепло, сухо. А вот иванам не позавидуешь. Хоть и привычные они к морозам, и весна на дворе, а все же холодно. Носки мокрые, кальсоны мокрые, и не высушить. Кошмар! Наши победоносные войска при отступлении с истинно немецкой обстоятельностью сожгли все деревни, а стоять на пепелище — увольте! Лучше в чистом поле. Это я вам по собственному опыту говорю. Вот они и греются всеми доступными способами. Днем — роют, по ночам костры разводят. Сколько их горит! У иного слабонервного солдата от их вида душа в пятки уйти может, ведь все по нашу душу пришли. Но я, глядя на них, думаю о том, какие это прекрасные ориентиры для наших доблестных артиллеристов. И недоумеваю, почему они недостаточно используют их. Ведь стойбища иванов можно накрыть не только из пушек, но и из гаубиц. А если еще вызвать воздушного корректировщика… Не все же этим верхоглядам прохлаждаться на земле! Вот бы и летали над позициями иванов да направляли огонь, уж костры-то и вспышки разрывов они в темноте как-нибудь разглядят.
— Помню, как-то раз в Сомали, — начал свой рассказ Ули Шпигель, — подрядился я с товарищами помочь одному племени уладить спорный вопрос с соседями. Соплеменники взяли свои копья, мы — свои винчестеры и пошли. Улаживать. Сошлись вечером на большой, как Африка, поляне. А там ночь быстро наваливается. Только они появились, тут хлоп — и тьма. Заметили мы только, что много их было, много больше, чем нас. Так мы костры разожгли, много костров, очень много костров, а как утром проснулись, противников уже не было, испугались.
— Надеюсь, вы не собираетесь перебежать к противнику? — спросил фон Клеффель. — Своими познаниями и опытом вы можете сильно навредить нам.
— Как я успел заметить, — ответил Ули Шпигель, — варварские народы намного изощреннее в такого рода хитростях, чем мы. Так что мой опыт им не пригодится.
— Так, стоп, — воскликнул фон Клеффель, — а это что такое? Этой ночью установили? — он указал на непонятные объекты, похожие на щиты, стоящие перед передним краем вражеских окопов. — Эх, жаль, бинокля нет, отсюда не разглядеть. Но мы должны обязательно выяснить, что это такое. На войне мелочей не бывает. Кто со мной, товарищи?
Он поднялся, надел каску, подхватил автомат, у него единственного из них был «шмайссер», тоже, вероятно, дань «фону», и пошел вниз по склону, к траншеям. За ним увязались Ули Шпигель, Юрген, Красавчик, Курт Кнауф и Зальм, который так привык подтрунивать над Куртом, что уже не мог без него обходиться. Куда Курт, туда и Зальм, ниточка с иголочкой.
Вскоре они стояли в первой траншее и, осторожно приподнявшись над бруствером, всматривались в заинтересовавшие их объекты. Это были действительно щиты, сбитые из крепких ровных досок, размалеванные черной краской. В глаза в первую очередь бросались черный квадрат почти в центре и спадающий от верхнего края черный косой клин.
— Образцы подобной живописи я наблюдал на стенах пещеры в окрестностях озера Танганьика, — сказал Ули Шпигель.
— Не похож, — сказал Курт.
— Как живой, — одновременно с ним произнес Юрген.
— Старо, господа, — сказал фон Клеффель, — с этим трюком я сталкивался еще в прошлом году. Иваны выставили портреты нашего обожаемого фюрера в надежде, что мы не посмеем стрелять и не испортим им их первомайской обедни.
— Иудо-большевистского шабаша, — подхватил Курт. — Но вы, надеюсь, устроили им нашу добрую немецкую Вальпургиеву ночь?
— Мы кавалеристы, а не козлы, мы по ночам не скачем, — сказал фон Клеффель.
— Как живой, говорите? Не посмеем, говорят? Еще как посмею! Пусть не надеются! — воскликнул Зальм и стал удобнее устраивать винтовку в просвете бруствера.
— Потренируйтесь, Зальм, потренируйтесь, — одобрительно сказал фон Клеффель, — вы, как я успел заметить, во время атаки исключительно по воробьям стреляете, забывая о противнике.
— Двойное рвение нашего молодого друга Курта вполне компенсирует это, — ответил Зальм.
— Не спорю. Вы у нас не один такой, но и рядовой Кнауф, слава богу, не одинок. Так что огневая мощь нашего подразделения в атаке находится на приемлемом уровне. Да и то сказать, стрельба на бегу в атаке имеет больше психологическое значение, исход боя в любом случае решает рукопашная схватка. Поэтому куда вы стреляете, дорогой Зальм, не имеет ни малейшего значения, хотя бы и по воробьям, лишь бы стреляли, создавая необходимый шумовой эффект, тем самым вы вносите свой посильный вклад в нашу общую победу, хотите вы этого или не хотите.
— Что же они круги-то не нарисовали! — досадливо сказал Зальм, который все никак не мог приступить к стрельбе. — Я без мишени не умею. Я всегда под яблочко стрелял. А тут куда стрелять?
— Вы так и не переставили прицел с учебных стрельб в лагере, — понимающе протянул фон Клеффель. — Поразительно! Что ж, цельте в усы, попадете в лоб.
— Есть! — радостно завопил Зальм, когда его пуля выбила щепку на черном клине, и, войдя в раж, выпустил по щиту всю обойму.
— Можно не смотреть, — сказал фон Клеффель, отворачиваясь, — все уйдут в молоко. Везет только новичкам и дуракам.
Фон Клеффель угадал. Зальм и вправду исчерпал свою долю везения первым выстрелом. Единственное, чего он добился, так это ответного огня русских.
— Не буди лихо, пока спит тихо, — заметил Ули Шпигель, опускаясь вместе со всеми на дно траншеи.
— В этой глупой затее иванов, господа, скрыт глубокий подтекст, — сказал фон Клеффель, — они как бы говорят нам: у нас строительных материалов выше крыши, девать некуда, мы такие редуты возвели, что вам их ни за что не взять. Тем самым они хотят подорвать наш боевой дух.
— Не на тех напали! — закричал Курт Кнауф.
— Никто не подорвет наш дух! — присоединился к нему Красавчик, но тут же отыграл назад: — Кроме нас самих!
— Нельзя уничтожить то, что не существует, — тихо сказал Зальм.
— Это цитата? — тут же уточнил фон Клеффель.
— Нет, это оригинальная, долго вынашиваемая мысль, — ответил Зальм.
— Два года!
— Всего?! — с обидой в голосе сказал Зальм.
— Вам не угодишь!
Вдруг на фоне ружейного и пулеметного треска прозвучал какой-то необычно глухой артиллерийский выстрел.
— Никак листомет, — сказал Ули Шпигель.
— Точно, — сказал фон Клеффель, — а вот и он! — Он протянул руку, поймал планировавший листок бумаги, протянул Зальму. — Ознакомьтесь, доложите!
— Есть! — Зальм взял листовку, кинул на нее быстрый взгляд. — Загадка, товарищи: слово английское, форма немецкая, сделано русскими. Тому, кто отгадает, — моя вечерняя порция шнапса. Все задумались.
— Автомобиль, — сказал фон Клеффель, — я как-то видел трофейную русскую машину, вылитый «Мерседес-Бенц».
— Какой же это «Мерседес-Бенц», подполковник?! Где ваш острый взгляд?! — немедленно вскинулся Красавчик. — Видел я эту машину, у русских она идет под названием «эмка». Вылитый «Форд», модель Б, вот только передние крылья чуть другие. А двигатель на нем — шестицилиндровый, Додж Д5, семьдесят шесть лошадей, три с половиной литра. Жрет только много — четырнадцать с половиной литров. Выжимает за сотню. Не «Альфа-Ромео», конечно. Вот «Альфа-Ромео» 8С2900 — это, я вам скажу, машина! Помню…
— Ответ неверный, — закричал Зальм и одновременно зажал Красавчику рот, иначе его, оседлавшего любимую тему, было не остановить.
— Ну, тогда не знаю, — развел руки фон Клеффель.
Остальные тоже пасанули. Довольный Зальм показал им листовку, на которой был нарисован кроссворд в форме свастики.
— Das ist ein Kreuzworträtsel! — возмущенно закричал фон Клеффель.
— Кто бы спорил, — ответил Зальм. — Но придумали англичане или американцы, так что слово — английское.
— Какое же оно английское?! — продолжал возмущаться фон Клеффель. — Разве же англичане могут такое слово выдумать? Да они его даже произнести правильно не смогут!
— Разгадывать будем? — просто спросил Зальм. Все дружно согласились.
— Летающая свинья, — зачитал Зальм.
— Это элементарно, — пренебрежительно отмахнулся фон Клеффель, — вот только почему летающая? Рейхсмаршал так растолстел в последнее время, что ни в какой самолет не влезет.
— Умный солдат.
— Сколько букв?
— Восемь.
— Тогда — дезертир, — сказал Ули Шпигель.
— Проверим! И развеселит, и приголубит, и погубит. Шесть букв. Если дезертир, то третья — т.
Юрген рассказывал Красавчику с Куртом, как именно иваны называют свои ужасные реактивные минометы, поэтому они не затруднились с ответом, завопили дружно:
— Катьюша!
На это Ули Шпигель укоризненно покачал головой и негромко повторил:
— Не буди лихо, пока спит тихо. Разбудили. Или само проснулось.
