Глава 9
К полудню Корделия, наконец, заснула, а проснувшись, совсем потеряла ощущение времени. Она щурилась, глядя на дневной свет, льющийся из окна палаты. Серый дождь кончился. Она потрогала живот, горюя и одновременно обнадеживая себя, повернулась на бок и увидела, что рядом с ее кроватью сидит граф Петр.
Он был одет так, как ходил лишь за городом: старые мундирные брюки, простая рубашка и куртка, которую он надевал лишь в Форкосиган-Сюрло. Должно быть, он приехал в госпиталь прямо из поместья. На тонких губах графа играла встревоженная улыбка. Взгляд у него был усталый и обеспокоенный.
— Милая девочка, не надо ради меня просыпаться.
— Все нормально. — Корделия поморгала, прогоняя пелену перед глазами. Она ощущала себя более древней, чем этот старик. — Есть что-нибудь попить?
Он торопливо налил ей холодной воды из-под крана рядом с кроватью и смотрел, как она глотает. — Еще?
— Нет, спасибо. Вы уже видели Эйрела?
Они успокаивающе похлопал ее по руке. — Я с ним уже говорил. Сейчас он отдыхает. Мне так жаль, Корделия…
— Может, все не так плохо, как мы сначала боялись. Еще есть шанс. Надежда. Эйрел говорил вам про маточный репликатор?
— Что-то говорил. Но плод уже точно пострадал. И непоправимо.
— Пострадал, да. А насколько непоправимо, никто не знает. Даже капитан Вааген.
— Да, я уже видел этого Ваагена. — Петр нахмурился. — Пробивной малый. Из этих, Новых Людей.
— Барраяру такие нужны. Мужчины и женщины. И поколение, обученное технологиям.
— О, да. Мы сражались и отдавали все силы, чтобы такие, как он, появились на свет. Они нам очень нужны, И кое-кто из них это прекрасно понимает. — Осознанная ирония чуть смягчила жесткие линии его рта. — Так вот, про операцию, которую ты предлагаешь: этот перенос плаценты… звучит опасно.
— На Колонии Бета это стандартная процедура, — пожала плечами Корделия. «Конечно, мы не на Бете».
— Но, говоря откровенно, ты же понимаешь… Без операции вы можете сделать еще одну попытку зачать ребенка гораздо скорей. В конечном счете, так ты потеряешь меньше времени.
— Время… не его я боюсь потерять. — Бессмысленное понятие: терять время. Она и так теряла 27.6 часов каждые барраярские сутки. — И в любом случае, больше я не стану рисковать естественной репродукцией. Я хорошо учусь на ошибках.
На его лице промелькнула тревога. — Когда будешь чувствовать себя лучше, то передумаешь. А что важно прямо сейчас… я говорил с капитаном Ваагеном. Он не сомневается, насколько сильно пострадал эмбрион.
— Ну да. Непонятно только, насколько этот вред можно исправить.
— Милая моя. — В обеспокоенной улыбке прибавилось напряженности. — Понимаешь… Если бы ты носила дочь — или даже второго сына, — мы бы могли позволить себе потворствовать твоим понятным, похвальным даже, материнским чувствам. Но это создание, если выживет, в один прекрасный день должно будет стать графом Форкосиганом. Мы не можем позволить, чтобы граф Форкосиган был калекой. — Он удовлетворенно откинулся на спинку стула, точно привел неоспоримый довод.
Корделия наморщила лоб. — Мы — это кто?
— Дом Форкосиганов. Мы — один из старейших великих Домов Барраяра. Никогда, наверное, он не был самым богатым, лишь изредка — самым сильным, но чего нам недоставало в богатстве, мы восполняли честью. Девять поколений форов-воинов. Было бы ужасно, если девять поколений пришли бы к такому финалу, ты не находишь?
— Дом Форкосиганов в этот момент состоит всего из двух человек: вас и Эйрела, — заметила Корделия, одновременно обеспокоенная и изумленная. — Ужасный конец вашу семью не удивит: это случалось на всем протяжении вашей истории. Форкосиганы гибли от взрывов, пуль, голода, болезней, сумасшествия; их топили, жгли живьем, рубили им головы. Только в своей постели не умирал никто. Я думала, ужасы — это ваш удел.
Граф вымученно улыбнулся. — Но мутантами мы не были никогда.
— Наверное, вам стоит поговорить с Ваагеном еще раз. Повреждение плода, которое он вам описал, — тератогенное, но не генетическое, если я его верно поняла.
— Но люди будут думать, что он — мутант.
— А вам не все равно, какого черта думают невежественные простолюдины?
— Другие форы, дорогая моя.
— Форы или простолюдины, но невежественны они одинаково, уверяю вас.
Руки у графа дернулись. Он открыл было рот, закрыл, нахмурился и уже резко произнес: — И все же никогда граф Форкосиган не был подопытным кроликом.
— Что ж. Значит, он послужит Барраяру еще до своего рождения. Неплохое начало благородной жизни. — Возможно, из этого ужаса родится что-то хорошее, какое-то благое знание; то, что поможет если не им самим, то другим несчастным родителям. Чем больше Корделия об этом думала, тем больше укреплялась в правильности своего решения, со всех сторон.
Петр отпрянул, дернув головой. — Все вы, бетанцы, кажетесь такими мягкими, но в вас есть ужасающее хладнокровие.
— Рационализм, сэр. В рационализме есть свои плюсы. Вам, барраярцам, стоит его как-нибудь попробовать. — Она прикусила язык. — Но… по-моему, мы забегаем вперед, сэр. Впереди еще много с… — «страхов» — … с-сложностей. Перенос плаценты на таком позднем сроке беременности даже на Бете — непростая вещь. Признаюсь, жаль, что нет времени привезти сюда с другой планеты более опытного хирурга. Но ничего не поделаешь.
— Да… да… может, оно еще умрет, ты права. Не нужно… но я опасаюсь и за тебя саму, девочка. Стоит Разве дело стоит того?
Что стоит? Чего? Откуда ей знать? Легкие у нее горели. Она слабо улыбнулась графу и покачала головой; голова болела, виски и шею точно стиснуло.
— Отец, — раздался от двери хриплый голос. Эйрел, все еще в своей зеленой пижаме, прислонился к косяку двери. К носу его шли трубки от портативного кислородного аппарата. Как давно он там стоит? — Думаю, Корделии нужен отдых.
Она встретилась с мужем глазами, через плечо графа. Благослови тебя Бог, милый мой…
— Да, конечно. — Граф Петр собрался с силами и встал, скрипя суставами. — Прости. Ты, конечно, прав. — Он еще раз крепко пожал руку Корделии своей сухой стариковской ладонью. — Поспи. Когда ты выспишься, то сможешь мыслить яснее.
— Отец!
— А ты почему не в постели? — забеспокоился Петр уже в дверях. — Пойдем, сынок, ляжешь… — Его голос стих дальше по коридору.
Когда граф Петр, наконец, ушел, Эйрел вернулся к ней.
— Отец тебя побеспокоил? — с мрачным видом поинтересовался он. Корделия протянула ему руку, и он присел рядом. Вместо подушки она положила теперь голову ему на колени, прижавшись щекой к твердым мускулам под тонкой тканью пижамы, а Эйрел гладил ее по волосам.
— Не больше обычного, — вздохнула она.
— Я боялся, что он тебя расстроит.
— Я и расстроилась. Просто так устала, что не в силах с воплями бегать взад-вперед по коридору.
— А. Так все-таки расстроил.
— Да. — Она помедлила. — В определенном смысле он сказал важную для меня вещь. Я так долго боялась, ждала несчастья — ниоткуда, откуда угодно. И вот — прошлая ночь, и худшее уже случилось… только ничего еще не кончено. Окажись удар окончательным, я могла бы сдаться. Остановиться. А так мы идем вперед. — Она потерлась щекой о ткань пижамы. — У Иллиана есть какие-нибудь новости? Мне казалось, я чуть раньше слышала его голос в коридоре.
Эйрел продолжал так же размеренно гладить ее по волосам.
— Он закончил предварительный допрос Ивона Форхаласа с фаст-пентой. А сейчас занимается арсеналом со старым оружием, откуда Ивон украл солтоксин. Похоже, тот мог выбрать этот яд не совсем случайно, как он утверждает, но ему незаметно помогли. Майор-интендант, отвечавший за склад, исчез. Самовольно оставил пост. Иллиан не уверен, убрали ли того, чтобы расчистить Ивону дорогу, или он, напротив, помогал Ивону, а теперь в бегах.
— Он мог просто испугаться. Если виновен в халатности.
— Помоги ему бог, если не так. Потому что, если он сознательно содействовал… — Рука, гладившая ее по волосам, невольно сжалась. Сообразив это, Эйрел с приглушенным «Прости…» расслабил пальцы и продолжил ласку. Корделия, ощущавшая себя сейчас раненым зверьком, легла щекою повыше ему на бедро и обняла мужа за колено.
— А что касается отца… если он снова тебя побеспокоит, отсылай его ко мне. Не надо тебе с ним общаться. Я сказал ему, что решать будешь ты.
— Я? — Ее рука не шевельнулась. — Не мы вместе?
Он помолчал. — Что бы ты ни решила, я тебя поддержу.
— Но чего хочешь ты сам? Ты о чем-то умалчиваешь?
— Я не могу не понять его страхов. Но… есть вещи, которые я с ним не обсуждал и не собираюсь. Следующий ребенок у нас не получится так легко, как первый.
«Легко? Ты называешь это легким?»
Он продолжил: — Одним из малоизвестных побочных эффектов солтоксина является микрорубцевание яичек. При этом число сперматозоидов безвозвратно падает. Об этом меня предупредил терапевт, когда вел обследование.
— Чушь, — возразила Корделия. — Все, что нужно: две соматические клетки и репликатор. Твой мизинец и мой большой палец ноги, если их сумеют соскрести со стен после следующей бомбы, могут плодить маленьких Форкосиганчиков еще лет сто. И столько, сколько наши потомки захотят.
— Но не естественным образом. Значит, не на Барраяре.
— Или изменив Барраяр. Черт. — Рука Эйрела дрогнула, такая горечь прозвучала в голосе Корделии. — Если бы я только настояла на том, чтобы сразу воспользоваться репликатором, ребенку не грозила бы никакая опасность. Я же знала, что это безопаснее, что они здесь есть… — Ее голос пресекся.
— Ш-ш. Если бы я только… не соглашался на эту работу. Оставил бы тебя в Форкосиган-Сюрло. Простил бы этого идиота-убийцу Карла, ради бога. Если бы мы только спали в разных комнатах…
— Нет! — она крепко стиснула его колено. — Я отказываюсь ближайшие пятнадцать лет жить в бомбоубежище. Эйрел, эта планета должна измениться. Так — невыносимо.
«Если бы я только никогда не приезжала сюда…»
Если бы. Если. Если.
* * *
Операционная выглядела чистой и светлой, хотя по галактическим стандартам обставлена была бедновато. Корделия, лежащая на парящих носилках, повернула голову набок, чтобы видеть как можно больше. Лампы, мониторы, операционный стол, под ним — резервуар для стока. Техник проверяет что-то у емкости с булькающей светло-желтой жидкостью. Корделия твердо сказала себе: это не точка, откуда нет возврата. А лишь следующий логический шаг.
Капитан Вааген и доктор Генри в стерильном облачении ожидали возле стола. Рядом с ними стоял переносной маточный репликатор — полуметровой высоты емкость из металла и пластика, с панелями управления и лючками для доступа внутрь. Лампочки на ее боках сияли желтым и зеленым. Очищенный, простерилизованный, с заряженными заново питательными баками и кислородными баллонами… Корделия глядела на репликатор с огромным облегчением. Примитивное барраярское вынашивание в стиле «назад-к-обезъянам» было всего лишь ошибкой, торжеством эмоций над логикой. Ей так хотелось угодить этому месту, прижиться здесь, постараться стать барраяркой… «Теперь за это расплачивается мой ребенок. Нет. Больше никогда».
Хирург, доктор Риттер, оказался высоким, темноволосым, смуглым мужчиной; кисти рук у него были длинные и сухощавые. Эти руки Корделии понравились с первой же секунды, как она их увидела. Уверенные такие. Риттер с медтехником переложили ее на операционный стол и убрали парящие носилки. Доктор Риттер успокаивающе улыбнулся: «Все хорошо».
«Еще бы не хорошо, мы же еще не начали!» раздраженно подумала Корделия. Доктор Риттер ощутимо нервничал, хотя это напряжение каким-то образом доходило лишь до локтей, не затрагивая кисти. Хирург был другом Ваагена, именно капитан втянул его в это дело — уже после того, как вместе с Корделией провел целый день над списком более опытных специалистов, которые один за другим отказывались даже браться за этот случай.
Вааген тогда объяснил Корделии: — Знаете, что такое четверо верзил с дубинками в темном переулке?
— Что?
— Форский вариант иска о профессиональной небрежности. — Вааген хихикнул. Он был склонен к совершенно черному и язвительному юмору. За это качество Корделия была готова его расцеловать. Он был единственным, кто позволял себе в последние три дня шутить в ее присутствии, и, возможно, самым рационально мыслящим и честным человеком из всех, кого она встречала после своего бегства с Беты. Корделия была рада, что сейчас он рядом.
Ее перекатили на бок, и кто-то коснулся ее позвоночника медпарализатором. Покалывание, и замерзшим ступням вдруг неожиданно стало тепло. А ноги вдруг стали тяжелыми и неподвижными, точно мешки с салом.
— Вы чувствуете? — спросил доктор Риттер.
— Чувствую что?
— Прекрасно. — Он кивнул технику, и вместе они положили ее на спину. Техник обнажил живот Корделии и включил стерилизующее поле. Хирург принялся ее пальпировать, сверяясь с головидео-мониторами на предмет точного положения младенца в чреве.
— Вы уверены, что не хотите спать во время операции? — в последний раз уточнил доктор Риттер.
— Нет, я хочу видеть. Это рождается мой первенец. — «А может, мой единственный ребенок».
Он едва улыбнулся. — Храбрая девочка.
«Какая, к черту, девочка — я старше тебя!» Доктор Риттер, как она догадывалась, предпочел бы проводить операцию без лишних глаз. Ну-ну.
Доктор Риттер сделал паузу, окидывая все взглядом в последний раз, словно мысленно проверял готовность людей и инструментов. Или собирался с духом, догадалась Корделия.
— Давай, Риттер, вперед, приятель, — окликнул его Вааген, нетерпеливо барабаня пальцами. В его голосе странным образом смешивались: на поверхности — саркастическое подначивание, в глубине — теплота искреннего ободрения. — Мои сканеры показывают, что кости уже начали отслаиваться. Если процесс зайдет слишком далеко, мне не на что будет их наращивать. Режь сейчас, а ногти грызть потом будешь…
— Сам грызи свои ногти, Вааген, — любезно отозвался хирург. — Только скажи мне под руку еще что-нибудь, и я попрошу медтеха тебе в глотку расширитель поставить.
Давние друзья, прикинула Корделия. Хирург поднял руки, глубоко вздохнул, взялся за виброскальпель и одним абсолютно рассчитанным, аккуратным разрезом вскрыл брюшную полость. Медтехник тут же плавно повторил его движение хирургическим тяговым лучом, пережимая сосуды; крови пролилось не больше, чем если бы кошка оцарапала. Корделия ощущала надавливание, но не боль. Следующие разрезы вскрыли стенку матки.
Перенос плаценты был гораздо более сложной процедурой, чем простое кесарево сечение. Нежную плаценту химической и гормональной стимуляцией побуждают отсоединиться от богатой кровеносными сосудами матки, не повредив слишком много крошечных ресничек, а затем, отделенную от стенки матки, заливают проточным, обогащенным кислородом питательным раствором. Между плацентой и стенкой помещают губчатую прокладку репликатора, и реснички плаценты частично внедряются в эту новую основу, и лишь затем вся эта конструкция извлекается из живого материнского тела и помещается в репликатор. И чем больше срок беременности, тем сложнее перенос.
Тяж пуповины между плацентой и младенцем во время операции находится под контролем, и туда при необходимости делаются инъекции кислорода. На Колонии Бета за это отвечал бы хитрый приборчик, здесь же рядом с операционным столом маячил техник с пневмошприцем.
Медтехник начал заливать в матку прозрачный ярко-желтый раствор. Жидкость переполняла матку и, чуть окрашенная розовым, сбегала по бокам Корделии в сток под столом. Хирург работал фактически под водой. Да уж, перенос плаценты — отнюдь не чистая операция.
— Прокладку, — потребовал хирург негромко, и Вааген с Генри, подкатив маточный репликатор к Корделии, извлекли из него губчатую основу с питательными тяжами. Хирург немедля подхватил ее микротяговым лучом и начал прилаживать. Рук его Корделия не видела, как ни скашивала глаза через свой округлившийся — ах, как мало округлившийся! — живот. Она задрожала. Лоб Риттера покрылся потом.
— Доктор…! — техник показал что-то на мониторе.
Риттер поднял глаза, отозвался неопределенным хмыканьем и продолжал свою тонкую работу. Что-то говорил техник, о чем-то тихо переговаривались Вааген, Генри, профессионально, обнадеживающе… холодно-то как…
Поток, стекающий по белой коже, вдруг превратился из розоватого в ярко-алый, брызжущий, хлещущий быстрей, чем поступала в матку питательная жидкость.
— Зажать! — прошипел хирург.
Корделия успела бросить только взгляд на крошечные ручки, ножки, влажную темноволосую головку под пленкой; ребенок, размером не больше выловленного из ведра котенка, выгибался в затянутых в перчатки руках хирурга. — Вааген! Если не передумал, так бери его сейчас! — рявкнул Риттер. Руки Ваагена в перчатках погрузились в ее живот, и темные вихри закружили Корделию, голову охватила боль, взорвавшись искрами перед глазами. Темнота наплывала. Последним, что она услышала, было отчаянно шипящее ругательство хирурга: «О ч-черт…»
* * *
В ее снах туманом клубилась боль. Но хуже всего было удушье. Она задыхалась и плакала от недостатка воздуха. Горло ее было чем-то забито, и она царапала его ногтями, пока ей не связали руки. В бреду ей виделись форатьеровские пытки, умноженные в диких подробностях и растянутые по времени — они длились часами. Обезумевший Ботари вдавливал ей в грудь колено, так что дышать вообще было нечем.
Когда она наконец очнулась в ясном сознании, то словно вырвалась из ада подземной темницы на свет божий. Облегчение оказалось так глубоко, что она снова заплакала, заскулила вслух, роняя слезы. Она могла дышать, хоть это было и мучительно; все тело было словно избито и болело, шевельнуться было невозможно. Но дышать она могла. Это главное.
— Ш-ш! — Широкий теплый палец коснулся ее век, стирая влагу. — Все хорошо.
— Д-да? — Она моргнула и сощурилась. Стояла ночь. Вокруг ламп колебались теплые пятна света. Над нею склонился Эйрел. — Щасс ночь? Чт' случилсь?
— Т-с. Ты была очень, очень больна. Сильнейшая кровопотеря во время переноса плаценты. У тебя сердце дважды останавливалось. — Он облизнул пересохшие губы и продолжил. — Травма, плюс к отравлению, привела ко вспышке солтоксиновой пневмонии. Вчера тебе было очень плохо, но худшее уже позади, и аппарат искусственного дыхания больше не нужен.
— Ск… сколько?
— Три дня.
— А-а. Малыш, Эйрел. Получилось? П-подробно.
— Все прошло хорошо. Вааген доложил, что перенос был успешным. Они потеряли примерно тридцать процентов живой плаценты, но Генри скомпенсировал это обогащенным потоком кислорода. Так что, похоже, все хорошо — в пределах ожидаемого. Короче — ребенок жив. Вааген начал свои эксперименты по кальциевой терапии и обещает нам вскоре доложить о начальном состоянии. — Эйрел погладил ее по лбу. — Вааген получил карт-бланш на любое оборудование, материалы и специалистов, которых он запросит, включая консультантов со стороны. Ему, помимо Генри, придан опытный штатский педиатр. А про наши боевые отравляющие вещества Вааген знает больше всех в мире, на Барраяре или вне его. Больше мы ничего не можем сейчас сделать. Так что отдыхай, милая моя.
— Ребенок… где?
— Если захочешь, то сможешь увидеть прямо отсюда. — Он помог ей приподнять ей голову и показал за окно. — Видишь вот то следующее здание, с красными огнями на крыше? Это исследовательский комплекс биохимиков. Лаборатория Ваагена и Генри там, на третьем этаже.
— А, знаю. Мы оттуда забирали Елену.
— Верно. — Его лицо смягчилось. — Как хорошо, что ты снова со мной, милый капитан. Когда я смотрел на тебя, такую больную… я не чувствовал себя настолько беспомощным и ненужным с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать.
В тот год, когда отряд убийц Юрия Безумного уничтожил его мать и брата. — Ш-ш, — успокоила на этот раз она его. — Нет-нет… теперь все хорошо.
* * *
Трубки, подведенные к ее телу, убрали на следующее утро, оставили только кислородную. Потекли дни тихой обыденности. Корделии лежать и выздоравливать никто не мешал, не то что Эйрелу. К нему приходили толпы, начиная с министра Форталы, в любое время дня и ночи. Форкосиган приказал поставить в своей палате комм-пульт с защищенной линией связи, как ни возражали медики. В этом импровизированном кабинете Куделка просиживал вместе с ним по восемь часов в день.
Ку выглядел притихшим, подавленным происшедшим несчастьем, как и все вокруг. Хотя он был не столь мрачен, как те, кто имел отношение к оплошавшей в ту ночь Безопасности. Даже Иллиан тушевался при виде Корделии.
Пару раз в день Эйрел осторожно водил ее прогуляться по коридору. Виброскальпель рассек живот чище, чем мог бы сделать, скажем, обычный сабельный удар, но не менее глубоко. Заживающий шрам болел, но меньше, чем легкие. Или душа. Живот сейчас был не столько плоским, сколько дряблым, но определенно пустым. Она была одинока, в ней больше никого не было, она снова осталась сама по себе после пяти месяцев странного двойного существования.
В один из дней пришел доктор Генри с парящим креслом и повез Корделию на короткую экскурсию в лабораторию, взглянуть на стоящий в безопасности репликатор. Она поглядела на экранах сканера, как шевелится ее дитя, изучила сделанные группой заключения и технические показания. Результаты обследования нервной системы, состояния кожи и зрения их маленького пациента были обнадеживающими, хотя насчет слуха, из-за крошечных косточек внутреннего уха, Генри сомневался. Генри с Ваагеном были опытными и знающими учеными, почти бетанцами по своему профессиональному кругозору, и Корделия, благословив их мысленно и поблагодарив вслух, вернулась к себе. Она почувствовала себя несравненно лучше.
Но когда на следующий день в ее палату ворвался капитан Вааген, сердце Корделии упало. Лицо капитана было мрачным, как грозовая туча, губы сурово и плотно сжаты.
— Что-то не так, капитан? — торопливо спросила Корделия. — Вторая кальциевая серия — неужели не получилось?
— Пока рано говорить. Нет, младенец без изменений. Проблемы в вашей родне.
— Прошу прощения?
— Сегодня утром нас навестил генерал граф Форкосиган.
— О! Пришел посмотреть на малыша? Отлично. Эта новая технология жизнеобеспечения была ему не по сердцу. Может, он, наконец, пробился через свои эмоциональные блоки? Технологические новинки для убийства он принимает довольно охотно, как фор и солдат…
— Будь я на вашем месте, я бы не относился к его намерениям с таким оптимизмом, миледи. — Он глубоко вдохнул и принялся излагать сухим, формальным языком. На этот раз это уже был не черный юмор, а черные вести. — Доктор Генри решил то же, что и вы сейчас. Мы провели генерала по всей лаборатории, показали ему оборудование, объяснили принципы лечения. Мы говорили абсолютно откровенно, как с вами, миледи. Возможно, даже чересчур откровенно. Он захотел узнать, каких результатов мы уже добились. Черт, да мы пока сами не знаем. Так мы ему и сказали. Вначале он ходил вокруг да около, намекал… короче, генерал сперва попросил, потом приказал, потом попытался дать доктору Генри взятку, чтобы тот открыл защелку и уничтожил плод. Мутанта, он так назвал. Мы выставили его вон к чертовой матери. Он пригрозил, что вернется.
Корделии удалось сохранить спокойное лицо, но в животе у нее что-то затряслось. — Понимаю.
— Я хочу, чтобы старик держался от моей лаборатории подальше, миледи. Все равно, как вы этого добьетесь. Мне не нужно, чтобы на меня вываливали это дерьмо. Тем более с такой высоты.
— Я сейчас посмотрю… ждите здесь.
Корделия плотнее запахнулась в халат поверх зеленой пижамы, поправила кислородную трубку и осторожно двинулась по коридору. Эйрел, полуофициально одетый в военные брюки и рубашку, сидел в своей палате за столиком у окна. Единственным признаком того, что он еще на излечении от затяжной солтоксиновой пневмонии, была идущая к носу кислородная трубка. Он разговаривал с каким-то человеком; Куделка вел запись. Слава богу, собеседником Эйрела оказался не граф Петр, а всего лишь секретарь министра Форталы.
— Эйрел, ты мне нужен.
— Это не подождет?
— Нет.
Он поднялся со стула с коротким, — Извините, джентльмены, я ненадолго, — и прошел через холл вслед за Корделией. Пропустив его в палату, Корделия плотно закрыла за ними дверь.
— Капитан Вааген, пожалуйста, расскажите Эйрелу то, что только что рассказали мне.
Вааген, с видом чуть более нервозным, повторил свой рассказ. К его чести, ни одной подробности он не смягчил. По мере того, как Эйрел выслушивал, на его плечи точно ложился незримый груз, так они горбились и напрягались.
— Благодарю, капитан. Вы правильно сделали, что доложили. Я позабочусь об этом вопросе немедленно.
— Это все? — Вааген с сомнением покосился на Корделию
Она ответила жестом открытой ладонью. — Вы же слышали, что он сказал.
Вааген пожал плечами, откозырял и удалился.
— Ты не сомневаешься в том, что он рассказал правду? — спросила Корделия.
— Дорогая, мысли моего-отца-графа по этому предмету я выслушиваю вот уже неделю.
— Вы спорили?
— Спорил он. Я просто слушал.
Эйрел вернулся в свою палату и попросил Куделку и секретаря подождать в коридоре. Корделия, присев на кровать, наблюдала, как он отстукивает номер на коммпульте.
— Говорит лорд Форкосиган. Мне нужен разговор одновременно с начальником охраны Имперского военного госпиталя и коммандером Саймоном Иллианом. Соедините меня с ними, пожалуйста.
Потребовалось немного времени, чтобы разыскать обоих. Начальник охраны, судя по смазанному фону изображения, был сейчас в своем кабинете где-то в госпитальном комплексе. Иллиана нашли в лаборатории судмедэкспертизы в штаб-квартире СБ.
— Джентльмены. — Лицо Эйрела не выражало ничего. — Я хочу аннулировать допуск Безопасности. — Оба офицера приготовились делать записи на своих комм-пультах. — Генералу графу Петру Форкосигану запрещается доступ в Корпус Шесть биохимических лабораторий Имперского военного Госпиталя, впредь и до дальнейших распоряжений. Моих личных распоряжений.
Иллиан замялся. — Сэр… Генерал Форкосиган императорским приказом имеет полный допуск. Уже много лет. Чтобы его отменить, мне тоже нужен приказ императора.
— Именно его вы и слышите, Иллиан. — В голосе Форкосигана скрежетнуло нетерпение. — Так приказываю я, Эйрел Форкосиган, Регент Его Императорского Величества Грегора Форбарры. Достаточно официально?
Иллиан тихо присвистнул, но, едва Форкосиган нахмурился, придал своему лицу полнейшую бесстрастность — Так точно, сэр. Принято к исполнению. Что-нибудь еще?
— Это все. И только в одно это здание.
— Сэр, — заговорил начальник охраны госпиталя, — но что если генерал Форкосиган откажется остановиться по нашему приказу?
Корделия живо вообразила себе картину, как какой-нибудь юный охранник будет повержен наземь этой живой легендой…
— Если вашу охрану настолько обескуражит один-единственный старик, они вправе применять силу вплоть до парализаторов, — ответил Эйрел устало. — Благодарю. Можете быть свободны.
Начальник охраны опасливо кивнул и разорвал связь.
Иллиан еще какую-то минуту маячил на экране, явно испытывая сомнения. — Разумная ли это мысль, в его возрасте? Парализатор может плохо сказаться на сердце. И графу точно не понравится, когда ему сообщат, что он куда-либо не вправе пройти. Кстати, почему…? — Эйрел просто смерил его долгим холодным взглядом. Наконец, Иллиан выпалил: «Есть, сэр!», откозырял и закончил разговор.
Эйрел откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя на пустое место над видеопластиной, где только что светились изображения. Потом поднял взгляд на Корделию, и губы его дрогнули в усмешке, выражавшей одновременно иронию и боль. — Он старик, — сказал Форкосиган наконец.
— Этот старик только что пытался убить твоего сына. То, что осталось от твоего сына.
— Я понимаю его взгляды. И его страхи.
— А мои?
— И твои тоже. Вас обоих.
— Когда он будет давить сильней… если попробует сюда вернуться…
— Он — мое прошлое. — Эйрел встретился с ней взглядом. — А ты — будущее. Остаток моей жизни принадлежит будущему. Клянусь в этом своим словом Форкосигана.
Корделия вздохнула и потерла ноющую шею и болящие глаза.
В дверь постучал, а затем тихонько засунул голову Куделка. — Сэр? Секретарь министра спрашивает…
— Минутку, лейтенант, — отмахнулся Форкосиган, жестом выставляя того за дверь.
— Давай-ка сбежим отсюда, — внезапно попросила Корделия.
— Миледи? — озадаченно переспросил Форкосиган.
— Имперский госпиталь, Имперская СБ, и вообще все имперское вызывают у меня тяжелейший случай импероклаустрофобии. Давай уедем на пару дней в Форкосиган-Сюрло. Ты там быстрее поправишься, а твоей преданной свите, — она мотнула головой в сторону коридора, — будет труднее до тебя добраться. Только я и ты, а, парень?
Сработает ли это? Не вернутся ли они к месту своего летнего счастья лишь затем, чтобы обнаружить, что не осталось ничего — все смыли осенние дожди? Она ощущала в душе отчаяние. Ей так хотелось хотела найти их утраченное равновесие, прочную сердцевину, на которую можно опереться.
Эйрел одобрительно приподнял бровь. — Отличная идея, милый капитан. И отца возьмем с собой.
— А надо ли на… ох, да. Понимаю. Конечно.
