Глава 24
ДРУГОЙ РЕЙХСПРЕЗИДЕНТ

Лукас Клеман был хорошо известен в швейцарском медицинском сообществе. Во время войны он через швейцарский Красный крест действовал и на территории Рейха, и за его пределами. Клеман не был политиком. Ему было совершенно безразлично, нарушаются ли права узников нацистских концлагерей или права разоруженных солдат Вермахта, не получивших соответствующего статуса. Его авторитет позволял многое, в том числе и проводить инспекции тюрем, в которых содержались военные преступники, осужденные в Нюрнберге. О беспристрастности и принципиальности доктора были хорошо осведомлены союзники. Он отличался тяжелым характером, был въедлив и скандален. И, если ему не разнесли череп нацисты, то союзников, представлявшихся не иначе как высшая справедливость, он не боялся и подавно. По большому счету принципиальностью скандального доктора просто пользовались. Там, где нужно было все представить в шоколаде, посылали с инспекцией кого-то другого, но там, где нужен был скандал, например в советской зоне оккупации, швейцарец приходился как нельзя более ко двору.

Все-таки Клеман был официальным лицом, и, помимо собственного «Мерседеса», ему полагались еще 2 «Виллиса» охраны. Не все еще спокойно на земле немецкой. Новая жизнь еще ой как неохотно вступает в свои права. Нет-нет да раздастся прицельный выстрел с какой-нибудь колокольни. Особенно это касалось различных «официальных» господ. Вервольфу все равно, кого отстреливать.

До Берлина оставалось еще километров 40–50. На мосту через Хафель велись ремонтные работы — еще пара месяцев, и, пожалуй, можно будет открывать движение. Железнодорожная ветка уже работала. По ней в направлении на Восток шли поезда. Советы вывозили станки, заводскрое оборудование. Скоро этот металл снова вступит в бой и противник будет тот же, что и раньше. Но пока мрачный регулировщик в форме как будто с чужого плеча указывал на объезд для автомобилей — по берегу, на узкую грунтовку.

Доктор торопился. Он не любил опаздывать. Тем более сегодня. Он инспектировал Шпандау, где содержался, хотя и низложенный, но глава немецкого государства. Такое происходит все-таки не каждый день…

Ш-ш-ш-шух! По крыше «Мерседеса» как будто чирканула проволока. Откуда ей тут взяться? Показалось… Не тут-то было! Один из сопровождающих «Виллисов» подпрыгнул, сделал неловкий крюк и зарылся по капот в речку. Трое охранников корчились в придорожной пыли с однотипными повреждениями шеи. Следующего за ними капрала, инстинктивно привставшего с сиденья, выкинуло за борт. Еще не было сделано ни одного выстрела, а охрана доктора уже сократилась вдвое. Водитель надавил на газ, и «Мерседес» с доктором рванул по грунтовке, оставляя за собой облако желтой пыли. В этом пыльном облаке они неслись пару минут, пока перед машиной не вырос борт грузовика. Потрепанный «Опель», не иначе демобилизованный из армии по инвалидности, раскорячился посередине узкой дорожки. У переднего колеса колдовали двое. Один чуть повыше ростом, в кашемировом пальто. Клеману почему-то подумал, что так мог бы выглядеть владелец мясной лавки, в другом, видимо водителе, угадывались черты представителя расы средиземноморского типа, может быть, испанца…

— Ну чего смотришь? Помоги! — обратился он к водителю Клемана.

— Господа! На нас только что было совершено нападение! Скорее!..

— На нас только что — тоже, — ответил «мясник».

— Говорят тебе, помоги, — повторил «испанец».

Последнее, что помнил Клеман, это как его водитель вышел из машины, а «мясник» направился ему навстречу. Он сам не понял, что там произошло. Казалось, «испанец» лишь вскользь задел водителя, но тот упал как подкошенный. Не понятно было, и как «мясник» вдруг оказался рядом с ним на сиденье.

— Доктор! Если вы будете благоразумны, вам ничто не грозит. Если нет — извините, мне придется вас убить, хотя я, в отличие от фюрера, и ничего не имею против швейцарцев.

Гроссадмирал прекрасно знал, что победителей не судят. Он ничего не желал лично для себя, да ему ничего особо было и не нужно. На процессе он защищал не себя, а то, чему отдал всю свою жизнь, — военно-морской флот Германии. Он попадал в плен во второй раз — вторая ходка — и понимал, что рассчитывать на благородство и снисхождение тюремщиков не приходится. Это Шпеер как нашкодивший пацан, сразу бросился каяться — простите меня, люди! — а ему каяться не в чем. Он солдат, а солдат всегда готов к смерти. А это пока еще не смерть.

Эти американцы, конечно, очень смешные. Постоянные инспекции, проверки… Что вы проверяете? Насколько законно творится беззаконие? Вот и сегодня очередная комиссия Красного креста. Проверяют, нет ли у кого из заключенных жалоб на условия содержания… Лица некоторых мне кажутся знакомыми… Но где я мог видеть американцев? Но это вроде как швейцарцы. Да, конечно, лица европейские. У американцев нет таких лиц…. Так думал он, когда вечером после отбоя его вдруг попросили выйти для уяснения каких-то формальностей.

Человек в белом врачебном халате, стоявший спиной к нему в маленькой комнатушке, освещаемой тусклой лампочкой, казался гроссадмиралу более чем знакомым. Не столько лицо, сколько движения, повадки. Судя по изгибу спины, он что-то делал с воротом своего кителя, поверх которого был накинут врачебный халат. Услышав щелчок замка, он быстро выпрямился и повернулся к гроссадмиралу лицом. Рукой он молниеносным привычным движением поправил… рыцарский крест с мечами и бриллиантами.

— Господин Рейхспрезидент! Командир подводной лодки U-2413 Хельмут Ройтер выражает вам свое почтение! Позвольте передать вам этот пакет! — Ройтер выпрямился и как положено от головы вручил письмо начальника базы.

Дёниц отвел глаза и снисходительно усмехнулся.

— Боже мой, Ройтер! Ну кого еще я могу встретить здесь! Вы все еще воюете! Я потрясен… Швейцарский красный крест… Вы что, захватили тюрьму?

— Пока нет, господин Рейхспрезидент! Но это дело времени. Командование Базы 211 послало меня с пакетом к вам, насколько мне известно, в нем содержится предложение возглавить правительство Рейха в изгнании.

— Ну и ну Ройтер! — бывший командир обошел своего бывшего подчиненного, внимательно разглядывая. — Вы совершенно не изменились за эти годы! Это фантастика какая-то… Ко мне спустя почти 3 года приходит мой подчиненный с наградами… Сюда! Вы хоть понимаете, что вас даже не нужно арестовывать — просто закрыть замок…

— Мы будем защищаться…

Дёниц засмеялся. Спустя много месяцев за решеткой «вторжение» подводника было, конечно, приятным, как осколок яркого солнечного дня в глубокой темной штольне. Но этот осколок — ВСЕ, что осталось от некогда великой страны. А за решетчатым окном была уже совершенно другая жизнь…

Дёниц раскрыл пакет, последовательно сломав сургучные печати. Он долго читал бумагу, хотя она содержала всего несколько строк. Президент Рейха грустно взглянул на Ройтера.

— Нет, Ройтер, — тихо проговорил Дёниц, — я не могу принять ваше предложение.

— Как же так? Герр Президент!

— Я, наверное, плохой политик, — вздохнул Дёниц, — думаете, у меня не было времени за эти месяцы поразмыслить над всем. Было… Было, дорогой мой, и вот что я вам скажу. Я, наверное, действительно плохой политик. Я не сумел правильно расставить приоритеты. Когда мне достался после Гитлера тонущий корабль, я инстинктивно стал поступать, как капитан тонущего корабля. Я же моряк… И я действовал, как предписано морским законом. Я начал спасать людей. И я спас многих. Сейчас посчитали, говорят, более 2 миллионов я вывез из портов, занятых большевиками… Я уверен, что я сделал правильно. Молчите! — Ройтер было набрал воздуха в легкие, чтобы что-то возразить. — Я мог бы, конечно, вместо этого вывезти войска в Норвегию, на тех же судах, организовать оборону Гамбурга, биться до последнего солдата, применить атомную бомбу. Но я не сделал этого. Вы меня за это осуждаете? Я не знаю, что там имел в виду ваш этот, как его, Рёстлер, как он говорил — пусть останется 1 миллион немцев, но это будут лучшие…

— Рёстлер с нами. Он возглавляет отдел пропаганды в Новом Берлине.

— Да… Новый Берлин… Вот кто политик от бога… если только бог может терпеть политиков… так это Рёстлер. Что он там мутил в Бункере в последние числа апреля? А этого никто не знает. Все, кто мог знать, — погибли. Странно, правда? Фюрер мертв, Геббельс мёртв. Борман? — Борман пропал без вести… Они же вместе были… Рёстлер же в последние дни очень лихо ворочал делами.

— Но… Рёстлер честный партиец… Сам фюрер передал ему свой партийный значок… — воодушевленно начал Ройтер, но выражение лица гроссадмирала заставило его сбавить обороты. — Так он рассказывает… (добавил Ройтер по инерции).

— Этот Рёстлер ваш — отъявленный поддонок. Даже странно, что вы его защищаете. Он еще в 41-м махал у меня перед носом какими-то фотографиями с очередной вашей оргии. Я его тогда послал. Вы, наверное, заметили, что я весьма снисходительно относился к подобным прегрешениям подчиненных. Потому что я знаю. Я там был. — Дёниц махнул рукой неопределенно в сторону на Норт. — Он там не был. Он не смотрел в глаза смерти. Вы смотрели. — Гроссадмирал перевел дыхание. — Рёстлер постоянно чего-то ловчит, изворачивается. Шелленберг по сравнению с ним — щенок просто, мальчишка. Я не знаю, что было в бункере. Но он был там. До самых последних минут. И что? Фюрер застрелился, Геринг и Гиммлер отстранены, Геббельс — канцлер. Это, я замечу, Рёстлер — человек Геббельса. Потом вдруг Геббельс застрелился. Назначают меня. Для меня это было абсолютно неожиданно. А тот рассчитал, что я, как служака, не стану задавать вопросов, а буду выполнять его политические указания. Вот видите, есть некая вещь в себе, ну, например, бункер фюрера, — на входе то, что я назвал, и Рёстлер — на выходе куча трупов и полный бардак. А кто там кому передал значок — откуда мы знаем. Все умерли — он жив.

— Геббельс вроде пытался вести переговоры с русскими. Они сорвались — он застрелился… Пока переговоры не провалились, был шанс…

— Но он не был использован. Получается, Рёстлер выходит на первый план, прикрываясь мной. Он думал, я буду делать то, что делает политик… Отрекусь от национал-социализма, сделаю какие-то радикальные антигитлеровские заявления… А я-то стал поступать, как моряк… Я стал спасать людей с тонущего корабля. И если мне бы пришлось пройти это еще раз, я поступил бы точно так же. Так что не стоит меня соблазнять властью. Я знаю о ней не понаслышке. Предложите мне сейчас стать президентом всего мира — откажусь. Я спас от большевиков без малого 2 миллиона душ. И это, уверяю вас, стоило того, чтобы оказаться здесь. Но и это еще не все! Я вам более того скажу — сейчас мне пишут различные офицеры, и союзники в том числе. И вы знаете, многие из них высказывают поддержку мне. Вы не поверите… Те, кого мы громили 6 лет, пишут, что с возмущением наблюдали за тем, как против меня выдвигают обвинения. А что это значит? Это значит, что мы действовали по чести. Но более того, я вам скажу, один английский офицер сообщил мне, что в нашей 1-й флотилии, оказывается, был «крот». С его подачи тогда «„томми“» устроили бойню нашим подлодкам, когда Прин погиб, когда Кречмер в плен попал… До 42 года он давал сведения по подводному флоту, а в 42 году его информация резко приняла иной характер. Время полностью совпадает с тем, когда я выгнал Рёстлера из флотилии.

Я думал — я ему карьеру порушил, а он ушел в РСХА — вроде как на повышение. Но и там он тоже сложа руки не сидел. Где теперь золото партии? Может, вы и ваша супруга знаете лучше?

— Супруга? — удивился Ройтер.

— Ну, семья Демански, насколько я представляю, вам не совсем чужие…

— Вы о них что-то знаете???!!!

— Ну а вы разве не соединились с ними в своем Новом Берлине?

— Я потерял их в 45-м.

— И с тех пор не видели? Рёстлер же организовывал выезд вашей семьи в Швейцарию.

— ЧТО???

— Вот как! Вы и этого не знаете? Вы видели кого-нибудь из Демански после войны?

— Нет…

— Ну тогда могу вам сказать, что и тут вас Рёстлер обошел. Я могу судить только по документам, когда в мае запрашивал о тех или иных ресурсах. Кстати, там перевели весьма серьезные суммы денег на счета в Испании и Аргентине. Я знаю о 30 миллионах марок. Это в золотом эквиваленте. Уверен, что я знаю не все. Может быть и больше, так что вы, батенька, теперь богач…

— Командир, — пробормотал Ройтер, — я не могу поверить…

— Сейчас союзники перетрясают многие архивы. Попробуйте забраться туда. Если уж вы оказались здесь — то проникнуть в архив для вас пара пустяков! А что до государственной политики, то это дело моей совести. Я не хочу пачкаться о таких персонажей, как Рёстлер. Он все прекрасно говорит, но когда дело доходит до дела. Все становится с ног на голову. Он великий мастер таких перевертышей. Может, оно в политике так и надо, но я слишком хорошо знаю, что такое честь, чтобы вот так разменивать ее, какими бы великими идеями это не маскировалось…

— Но, может, все-таки мы с вами…

— Ройтер! Ну, посмотрите вокруг! Я преклоняюсь перед вашей воинской доблестью, перед способностью выживать в любой ситуации, при этом не теряя чести. Я в последнее время много думал. Знаете, в свое время я запретил Клаусу переводиться к вам на лодку. Он рвался, я запретил. Не скрою, я не поддерживал большинство ваших инициатив, считая их чрезмерно рискованными. А сейчас думаю, может, и зря я тогда критиковал вас. Вот вы живы, по крайней мере, а Клаус и Петер погибли. Петер, так совсем по-глупому… Может, определил бы я его к вам на лодку, он был бы сейчас жив. Может, рядом с вами они бы спаслись? Глядя на вас, я сам начинаю верить в морского черта… Но неужели вы думаете сразиться в одиночку со всеми союзными армиями и флотом? Даже если вы переправите сюда «Бисмарка»… Что вы намерены делать?

— Высадить десант в Гамбурге, по радио обратиться к рабочим. Мы вооружим народ…

— Атаковать Гамбург? Какой идиотизм!

— Поднимутся миллионы…

— Увы, Ройтер, не поднимутся. Ну пригоните вы сюда «Бисмарка», ну включите эту свою «бегущую волну», даже, может быть, захватите Гамбург. Вернее, то, что от него осталось. Американцы тут же по Гамбургу применят атомную бомбу. Это же ядерная война в Европе! Русские не останутся в стороне, французы, англичане, неужели вам мало одного апокалипсиса? И учтите, весь этот кошмар будет происходить над головами несчастных женщин и детей, которые и так настрадались за войну дальше некуда. Они проклянут вас и ваши идеи!

— Это будет последний решительный бросок…

— Оставьте, вы сами в это не верите… Мы народ такой — мы конформисты. Вы человек потрясающей воли, но я вам то же самое скажу: не обольщайтесь, вы — тоже плохой политик. Может быть, еще хуже, чем я. Вас нельзя делать ни канцлером, ни президентом — вас можно назначить только комендантом обреченного гарнизона. Я не сомневаюсь, что, если бы вас тогда в Пилау назначили командующим — русские бы его штурмовали до сих пор. Но вот хорошо, представьте себе, вы уничтожили последнего русского и вылезаете на поверхность — вокруг пустыня, покрытая битым кирпичом и трупами ваших товарищей. Вам нужна такая победа? Это, возможно, еще худшее поражение под видом победы. Троянский конь. Пиррова победа.

— Господин президент! Мы не побеждены еще. Видите, мы перед вами, мы способны сражаться и наносить урон противнику. Мы сохранили флаг и честь Кригсмарине. Не оставляйте нас. Вы — наша надежда.

— Я стар. Я свое отвоевал. Я даже не благословляю вас на этот бред. Знайте, если с «Бисмарка» будет выпущен хотя бы один снаряд — тот, кто это сделает, получит мое проклятье. Тот, кто развяжет новую войну в Европе, да низринется в ад! Я не хочу в этом участвовать. Простите меня, господа, что не оправдал ваших надежд. У меня теперь другие дела. Я выращиваю помидоры.

— Помидоры? — тупо переспросил Ройтер.

— Именно. А теперь оставьте меня. Я вернусь в камеру. Мне еще мемуары нужно писать, причем постараться написать такие, где о вас не будет ни слова…

Ройтер слушал его и недоумевал. Папа не мог сломаться. Слишком сильна была его воля, его дух. Да просто не существовало в мире такой силы, которая бы заставила Папу капитулировать. Нет, это было совсем другое. За прошедшие 3 года он стал другим. Не слабее, не хуже, не лучше. Это был все тот же Дёниц, но другой.

Энтузиазм ребят, подбежавших к нему после аудиенции — «ну что?» «ну как?» — пришлось охладить.

— Похоже, — усмехнулся Ройтер, — наше предложение Папу не заинтересовало. Ему уже мало поста рейхспрезидента. Он теперь претендует на пост Иисуса Христа. Что ж, возможно, это не самый худший вариант… для паствы. Во всяком случае как пастырь подводников Дёниц был не плох… А кто был лучше?