X. Убийца-извращенец
В его преступлениях были повинны мать, священник и нацистское ханжество.
Он убивал во имя добра. Верил, что служит Богу церкви.
Тысячи молитв вместе с эгоистичной матерью превратились в черный занавес, закрывающий свет.
Все, что говорил ему слабоумный богослов, врезалось в его сознание и омрачило рассудок.
Когда все вышло наружу, понять его не захотел никто.
Как и многие другие, он был убит безжалостными полицейскими, охотящимися ради азарта.
Малыш убивал. Легионер убивал. Все мы убивали. Однако делали это как законные убийцы Государства. Небольшая, но весьма существенная разница с моральной точки зрения — правда, не для тех, кто был убит.
«Я никого не убил, — сказал как-то один знаменитый человек, — но множество сообщений о смерти восхищало меня».
Обнаружил трусики Гейнц Бауэр.
Сперва мы рассмеялись и стали обмениваться грубыми шутками. Но потом Пауль Штайн сунул нам под нос газету. Мы читали с изумлением. Как и в случае с предыдущими жертвами, трусики убитой женщины забрал неизвестный зверский убийца.
— Черт возьми! — воскликнул Бауэр, недоуменно глядя на рюкзак, где обнаружил трусики. Мы лихорадочно сосчитали их. Шесть! Пересчитали снова. Точно, шесть!
Легионер протяжно свистнул.
— Saperlotte! Шесть трусиков. И шесть трупов! Все совпадает!
Малыш вытянул шею и с любопытством заглянул в стоявший у кровати большой серый рюкзак. Мы видели там две упаковки ржаных галет и лётные поддевки, аккуратно уложенные вверх орлом, как предписано уставом.
— Как ты их нашел? — спросил Малыш, ткнув ногой в рюкзак.
Гейнц Бауэр покачал головой.
— Какого черта я сунул нос в его рюкзак? Просто искал что-нибудь пишущее и неожиданно коснулся чего-то гладкого со знакомым запахом.
— Грязная свинья, — сказал Малыш, притворяясь раздраженным. — Нет, ты унюхал эти трусики. И потому полез в рюкзак Георга.
В палате нас было только пятеро. Все остальные были на хозяйственных работах или проходили медосмотр.
— Черт, что нам делать? — спросил Бауэр, озираясь в отчаянии.
— То бишь, что делать тебе, — ответил Штайн. — Ты нашел эти чехлы. Мы в чужие дела нос не суем.
— Ах, ты, смердящий труп! — гневно выкрикнул Бауэр. — Хочешь, чтобы я один отдувался за это, да? Конечно, ты никогда не совал нос в чужие капканы, так ведь, Иуда? Я не удивлюсь, если у тебя вырастут белые крылышки!
Он подался вперед и угрожающе посмотрел на Штайна. Тот отвел глаза и втянул голову в плечи, словно ожидая беды.
— Кто это не трогает чужих вещей, крыса? Может быть, не ты стащил шнапс у Малыша в тот раз, когда мы собирались к девкам? Что скажешь теперь, а, подлая тварь?
Малыш пришел в ярость. Подскочил и заревел:
— Пресвятые Моисей, Авраам и Иаков, я еще ни разу не бывал в таком гнусном обществе! — Схватил Штайна за грудки и заорал с пеной у рта: — Мерзкая вошь, ты посмел совершить святотатство против Малыша?
Полузадушенный Штайн издавал лишь неразборчивые звуки.
— Отрицаешь? — выкрикнул Малыш, ударив его наотмашь. — Хочешь вынудить меня применить силу? Меня, ненавидящего применение силы?
Штайн протестующе затряс головой.
Малыш плюнул на него и сказал мягко, но зловеще:
— Ты злоупотребил моим доверием. Жутко разочаровал меня. Глубоко ранил мои чувства.
Обмякший в руках Малыша, не касавшийся ногами пола Штайн выглядел совершенно раздавленным.
— Я не стану ничего говорить о сводниках и типах, убивающих шлюх, — негодующе заорал Малыш, — но быть в компании с тем, кто тибрит у товарищей… тьфу! — И так затряс Штайна, что голова у него стала мотаться взад-вперед. — В наказание тебе придется украсть для меня три бутылки шнапса — и побыстрей, побыстрей, искалеченный герой! Терпение у меня на исходе, и когда оно иссякнет, пусть над тобой смилуется Иисус Христос со всеми своими святыми, потому что от меня милости не жди!
Он поднял с пола трусики и понюхал снова.
— До сих пор пахнут свиньей!
— Заткнись, — велел ему Легионер и повернулся к Бауэру, понуро сидевшему на койке. — Что ты решил? Вызвать полицейских?
— Полицейских? — Бауэр подскочил. — Ты, наверно, спятил. За кого меня принимаешь? За подлого стукача?
Легионер кивнул.
— Я так и думал. Но что-то делать надо. Есть предложения?
Бауэр беспомощно покачал головой.
— В таком случае позволишь мне сказать, что? — спросил Легионер и, не дожидаясь ответа, вытащил из голенища длинный русский боевой нож и бросил Бауэру. — Действуй им правильно, чтобы покончить с этим делом как можно скорее.
Бауэр взял длинный, широкий нож и смотрел то на него, то на Легионера, который курил, сидя по-турецки на койке.
— Хочешь, чтобы я убил Георга? От меня такого не дождешься.
Легионер удивленно посмотрел на него.
— У тебя что, не все дома, mon camarade? Хочешь, чтобы это сделал я? Или Свен? Или Штайн? Или, может, Малыш? Чехлы обнаружил ты. Это твое дело. Но поскольку ты сказал об этом нам, оно отчасти и наше. Поэтому мы настаиваем, что нужно что-то сделать. Ты прав, обращаться в полицию нельзя. Не может быть и речи. Полицейские давно нарушили солидарность с нами. Поэтому придется действовать самим. Георга необходимо обезвредить. Он не должен свободно разгуливать. Но посадить его под замок мы не можем, мы не полиция. Он убил шестерых женщин. Ты можешь сослаться на то, что убивают многих. Оно так, но тут дело несколько иного рода, и мы знали эту маленькую медсестру. Она была нам своего рода товарищем. Убив ее, Георг совершил то, чего простить нельзя, поскольку она была товарищем и ему. Я уверен, ты понимаешь, что нам нужно что-то сделать.
Бауэр закрыл глаза. Смертельно побледнел.
— Я никак не могу убить Георга! В конце концов, мне он ничего не сделал. То, чего вы требуете от меня, — убийство. Меня могут за него казнить — отрубить голову!
Он содрогнулся при этой мысли.
Легионер встал, медленно подошел к койке Бауэра, взял из его руки нож и сунул обратно в голенище.
— Трусливый ублюдок! — прорычал он. — Прикончить бы тебя!
Бауэр закачался из стороны в сторону. Вид у него был жалкий. Он корчился от стыда, видя крайнее презрение Легионера.
Малыш великодушно вызвался перерезать глотку Георгу.
Легионер повернулся к нему и долгое время молча смотрел на него. Потом снова сел на койку и стал испытующе глядеть то на Бауэра, то на Малыша.
— Milles diables! Ты хочешь прирезать его лишь ради удовольствия, или почему-то еще?
Малыш только засмеялся.
— Этого гнусного убийцу шлюх необходимо прикончить. И думаю, я могу отправить его на тот свет точно так же, как любой другой. Какая разница, черт возьми?
— Не думаешь, что в его убийстве есть что-то дурное? — спросил Легионер, искоса глядя на Малыша. Малыш стоял посреди палаты и усердно старался балансировать стаканом с водой на лбу по примеру какого-то жонглера.
Он ответил, и стакан зловеще закачался:
— Нет, что может быть тут дурного? Георг — дерьмо. Ты сам сказал это, Гроза Пустыни.
Легионер затрясся от смеха.
— Ого! Клянусь Аллахом, ты молодчина. — Громко смеясь, он снова плюхнулся на койку. — Ты спокойно перережешь глотку Георгу, потому что он дерьмо. — Медленно приподнялся и, побагровев, взглянул на Малыша. — Ради будущего общества очень надеюсь, что ты погибнешь геройской смертью до конца войны.
Он достал из-под матраца бутылку дешевого шнапса и выпил почти половину. Глянул по сторонам, протянул ее мне, а я передал дальше. Легионер сказал, словно думая вслух:
— Bon, значит, тебе хочется убрать Георга?
— Я дважды дал тебе это понять, — угрюмо произнес Малыш, осушив свой стакан. Шнапс ему не понравился. Он угрожающе обратился к Штайну:
— Крыса, когда пойдешь за шнапсом для Малыша? — Пнул лежавшие на полу голубые трусики и напустился на Бауэра: — Долго еще эти чехлы для задницы будут валяться здесь, соблазняя людей на блуд?
Бауэр принялся собирать белье и укладывать в рюкзак Георга. Потом старательно зашнуровал его и запихнул под койку.
Он взглянул на Легионера, тот сидел на койке, забавляясь тремя игральными костями. Подбрасывал их и ловил — то на ладонь, то на ее тыльную сторону.
— Ради Бога, — хрипло зашептал Бауэр, протянув руку, — дай мне этот нож, я так изрежу Георга, что его родная мать не узнает!
Легионер поднял взгляд. На его узких, жестких губах заиграла легкая улыбка. Не сказав ни слова, вынул из сапога обоюдоострый сибирский нож и протянул Бауэру. Смертельно бледный Бауэр взял его и положил под подушку.
Громко смеясь, в палату вошли Георг и остальные. В руке у Георга был большой торт. Его дала ему одна из медсестер. Все медсестры любили этого двадцатиоднолетнего рядового-зенитчика, выглядевшего всего на шестнадцать.
— Дайте кто-нибудь нож разрезать торт, — попросил он.
Бауэр с неприятной улыбкой достал из-под подушки сибирский нож и протянул ему.
— Держи, приятель. Им можно резать и торт, и шлюх.
Георг оцепенел на долю секунды. Потом засмеялся по-мальчишечьи, взял нож и стал разрезать торт.
— Кто-нибудь пойдет со мной к девкам? — громко спросил Эрих, рослый сапер.
Он взял протянутый кусочек торта. Запихнул в рот целиком. Потом стал боксировать с тенью, сокрушая грозного противника.
Малыш немного постоял, глядя на него. Легионер чуть заметно кивнул Малышу, и тот, когда Эрих приблизился, нанес ему сильнейший удар и громогласно скомандовал:
— Не трать зря силы, липовый герой! Собери свою мелочь и купи Малышу пива, а то я устрою тебе такой бой с тенью!
Эрих с воплем упал на койку Томаса Йенсена из Северного Шлезвига. Томас встал и перешел на другую. Он никогда ни во что не ввязывался. Говорили, что он пошел в армию добровольцем еще в тридцать девятом году. Томас не подтверждал и не отрицал этого. Если его спрашивали, он отвечал только: «А что?» Но каждый видел, что он тоскует по дому. Был он добровольцем или нет, но война ему осточертела. Говорили даже, что он сам прострелил себе руку и едва избежал трибунала. Когда его начинали расспрашивать об этом, он замыкался.
Легионер приказал Малышу расспросить Линкор, наверняка знавшую все о Томасе. Но Малыш ухитрился все испортить за двадцать секунд, спокойно сказав: «Эмма, Гроза Пустыни велел мне расспросить тебя о Томасе Йенсене, этом осле из Северного Шлезвига. Если он доброволец, его ждет трепка, но если он совершил самострел, то вполне заслуживает бутылки коньяка. Гроза Пустыни сказал, сделать это нужно тихо, чтобы никто не догадывался, что у нас на уме».
Главная медсестра смотрела на Малыша долго, задумчиво. Потом ободряюще кивнула. Малыш получил свою бутылку коньяка, и они отправились в постель.
Потом они вместе вошли в палату. Линкор подошла к спокойно спавшему Легионеру. Схватила его за грудки, подняла с койки и с силой бросила на пол.
— Марокканская змея! Хочешь сделать Малыша шпиком! Скотина! — И в ярости пнула его. Потом повернулась и вышла, но перед этим потрепала Малыша по щеке. — Положись на меня, дорогой крошка. Мамочка о тебе позаботится!
Малыш был просто вне себя от удовольствия и посылал ей вслед воздушные поцелуи. Когда Линкор закрыла за собой дверь, он проревел на всю палату:
— Пресвятой Моисей, великий Боже, до чего Малыш могуч в постели!
Легионер поднялся и стал перед Малышом, тот преданно взглянул на него на свой хвастливый и глупый манер.
— Ты самый большой осел на свете. Что ты ей сказал, черт возьми?
Малыш ударил ногой по койке и радостно улыбнулся Легионеру.
— Признаю, Гроза Пустыни, я все испортил. Сам понимаю. Не то ей сказал. Я все делаю не так, когда мне невтерпеж.
Легионер сдался. Покачивая головой, сказал:
— Истинная правда, клянусь Аллахом!
— Георг, пойдешь со мной в бордель выбрать девочку? — Бауэр повернулся к нему, пристально глядя на маленького зенитчика. — Тебе в самый раз подойдет крепкая двадцатилетняя штучка.
Георг засмеялся.
— Нет, это не для меня. Я следую призыву доктора Геббельса к солдатам воздерживаться от алкоголя, табака и женщин.
Бауэр поковырял в зубах сибирским ножом, который Георг вернул ему.
— Да, этот призыв верный. От женщин одни неприятности. Сифилис и все такое прочее. Лучше уничтожить их всех, правда? — Он громко захохотал и красноречиво взмахнул ножом. — Искромсать их вот так?
И захохотал снова.
Георг перестал есть торт. И сидел с открытым ртом, глядя на гогочущего Бауэра, который размахивал над головой ножом Легионера.
— Почему ты все это говоришь? — спокойно спросил он.
— Я просто думаю, что все бабы шваль. Согласен со мной?
— Совершенно не понимаю тебя, — ответил Георг. — Ты никогда не вел себя так раньше.
Он положил недоеденный торт на стол и беспокойно заходил по палате. Остановился перед сидевшим за столом Бауэром.
— Я ничего не имею против женщин. Все те, кого я знаю, добры ко мне. Мать тоже была добра. Помню, в детстве, когда я ложился спать, она всегда приходила пожелать мне спокойной ночи — как это было замечательно! Она уже умерла. Ее сожгли. Всю усыпали фосфором, но теперь она в раю.
— Один только Бог знает, где она, — грубо сказал переставший усмехаться Бауэр. Украдкой взглянул на Легионера; тот сидел на койке, забавляясь тремя зелеными игральными костями, словно не замечал всего этого, — Никогда не бывал в публичном доме, не развлекался с девками? — спросил он с лукавым видом, чуть подавшись вперед.
Штайн начал насвистывать. Он нервничал. Понимал, как и мы, что Бауэр заходит слишком далеко.
— Нет! — выкрикнул Георг. — Я это ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Вы животные, отвратительные животные, когда думаете о женщинах; а когда женщины хотят того же, что и вы, они — дьявольская западня!
Бауэр отшатнулся в ужасе, увидев, как дико глядят на него глаза Георга. В них был безумный блеск.
Георг ухватил себя за волосы и потянул их так, будто хотел вырвать с корнями. Потом шлепнулся на койку и уткнулся лицом в ладони. Все его щуплое тело содрогалось от неистовых всхлипываний.
В палате наступила тишина. Все удивленно смотрели на маленького солдата. Только мы пятеро знали, в чем тут дело.
Малыш встал, поддернул брюки и вразвалку пошел к Георгу.
Легионер подскочил, как пантера, схватил Малыша за плечо и строго сказал:
— Пошли, Малыш, выпьем пива.
Малыш весело улыбнулся и удивленно спросил:
— Пива, за твой счет?
Легионер кивнул и потащил Малыша из палаты.
— Разве не стоит мне прикончить его? — наивно спросил Малыш. Указал через плечо на плачущего Георга, который, к счастью, ничего не понял.
Штайн и я пошли с ними.
Когда мы вернулись через несколько часов, волнение в палате утихло. Георг сидел с медсестрами, помогая студентке раскручивать бинты. Им было весело, их смех был слышен издали.
Бауэр лежал на койке, бессмысленно глядя в потолок. Поглядел на нас искоса и негромко сказал:
— Я сделаю это ночью. Это необходимо.
Легионер кивнул.
— Чем раньше, тем лучше.
Мы сели и стали пить. У всех на виду, не смущаясь тем, что это запрещено. Малыш отправился к Линкору.
Было уже очень поздно, и мы были совершенно пьяны, когда неожиданно вошла Линкор. Без униформы медсестры, в ярко-зеленом халате. Раньше она никогда не появлялась в таком виде.
Ступая бесшумно, как кошка, она подошла к Бауэру, протянула руку и хрипло прошептала:
— Дай его сюда!
Бауэр испуганно посмотрел на нее.
— Ты о чем?
Она наклонилась к нему поближе и прошептала, чтобы не будить тех, кто спал:
— Прекрасно знаешь! Дай сюда!
Бауэр встал и тупо уставился на Линкора.
— Клянусь, я не знаю, о чем ты!
— Не знаешь? Радуйся, что пришла я, а не охотники за головами.
Она сунула руку под подушку, достала боевой нож и спрятала под халат. Потом тихо вышла из палаты, не глядя ни на кого.
— Этот тупой осел проболтался! — вспыхнул Легионер.
— Черт возьми, что же делать? — спросил, безумно озираясь, Бауэр.
— Что случилось? — спросил кто-то из темноты.
— Тебе-то что? — раздраженно ответил Легионер.
Малыш вернулся поздно утром. Был в приподнятом настроении и создавал много шума.
Они пошептались с Легионером. Потом вышли в туалет и продолжили разговор там. А когда вернулись, Малыш был почти трезвым. Молчаливым и слегка обеспокоенным
Легионер плюхнулся на койку и закурил. Ничего не сказал и сделал вид, что не слышит наших вопрошающих шепотков. Мы прямо-таки чувствовали, как работает его мозг.
Осмотр во главе с доктором Малером прошел, как обычно. Линкор выглядела официально строгой, ни единым взглядом не выдавая того, что произошло ночью в палате.
Новый пациент, артиллерист с ампутированной рукой, дурашливо усмехнулся, когда Малер спросил, как он себя чувствует.
— Превосходно, герр фельд-мясник, просто замечательно! Побывал в борделе, выпил коньяка. Докладываю, что чувствую себя превосходно! Можешь идти, фельд-мясник!
Мы все оживились, ожидая взрыва. Но доктор Малер лишь поглядел на артиллериста и потрепал его по плечу.
— Рад, Фишер, что у тебя все замечательно. Всем бы нам так.
Легионер посмотрел на меня и указал пальцем на лоб.
Выходившая последней Линкор в дверях повернулась и посмотрела на Легионера. Они пристально глядели друг другу в глаза. Эти двое понимали друг друга. Закаленный солдат и столь же закаленная армейская медсестра. Один невысокий, жилистый, другая рослая и полная.
Георг стал рыться в рюкзаке. Подняв взгляд, он пытливо осмотрел палату. Снова заглянул в рюкзак. Потом, казалось, принял решение. Быстро завязал его и затолкнул глубоко под койку. Сделал несколько быстрых поворотов между окном и дверью. Внезапно остановился, издал громкий крик и, спотыкаясь, выбежал из палаты.
— Что это с ним? — спросил Легионер Бауэра, который ел соленый огурец, лежа на койке.
— Понятия не имею. Спятил, видимо.
— Они повернут и раздавят вас, — прокричал Лео Фишер, артиллерист. Безумно расхохотался и продолжал кричать: — Они будут давить вас медленно. Раздробят вам кости. Ура, товарищи, вперед! В бою мы не одиноки! Мы истребители танков, самые тупые на свете скоты!
И снова безумный смех.
— Заткнись! — зарычал кенигсбержец, живот которому изрешетила очередь из русского автомата.
Артиллерист лукаво посмотрел на него, стукнул пятками и заскулил дискантом:
— Слушаюсь, герр генерал, мы заткнемся! Я верю в Святую Троицу и в победу! Во имя Адольфа, аминь!
Кенигсбержец приподнялся на локте и удивленно уставился на Лео, который теперь начал хныкать.
— Должно быть, совсем помешался.
Легионер встал и кивнул Малышу, тот последовал за ним, как тень, на всякий случай. Они остановились перед Лео, плачущим, стоя по стойке «смирно».
— Вольно, артиллерист, — скомандовал Легионер. Лео, словно на плацу, выдвинул ногу вперед и расслабился. Он таращился на Легионера, но, казалось, ничего не видел.
— Ложись спать, — приказал Легионер, и Лео запрыгал в своей койке, как ворона, вытянулся перед ней и выкрикнул:
— Батарея, огонь! Запасные расчеты, в укрытие!
И громадным прыжком бросился на койку. Перевернулся на спину и замер, глядя в потолок.
— Ну и ну! — воскликнул кенигсбержец. — Господи, он сумасшедший!
Вскоре после того, как принесли обед, дверь открылась. Вошел рослый рыжеволосый человек с тирольской шляпой на затылке, за ним смуглый здоровяк в грязной фетровой шляпе, закрывающей лоб, словно она была велика ему.
— Хайль! — выкрикнул приветствие рыжий.
Пятнадцать человек с любопытством подняли лица от тарелок с крапивным супом. Кенигсбержец сдержанно ответил:
— Заткни его себе в задницу.
Рыжий усмехнулся.
— Загляни ко мне как-нибудь, будущий герой, я насую их тебе под мошонку столько, что можно будет варить яйца!
— Вы из организации «Зимняя помощь»? — спросил Малыш, с любопытством глядя на двух штатских.
Рыжий громко захохотал.
— «Зимняя помощь»? Недурно. Нет, приятель, мы, конечно, из организации, только другой.
Согнувшись от смеха, он хлопнул по плечу своего смуглого приятеля, сохранявшего какую-то жуткую серьезность.
Легионер пристально посмотрел на них. Прищурясь, спросил:
— Полицейские?
Рыжий кивнул.
— Попал в точку. Сыщики из крипо. Не видел таких раньше, а? Кто из вас, усталых героев, Георг Фрайтаг? Артиллерист Георг Фрайтаг из Семьдесят шестого зенитного?
Мы уставились на сидевшего за столом Георга. Он побледнел, как простыня.
Рыжий полицейский подошел и встал напротив него.
— Ну, мой ангел, ты зенитчик Георг Фрайтаг?
Георг открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.
Рыжий с улыбкой подался вперед.
— Голос пропал, зайчишка? От страха перед гостями из крипо? Может, мы пришли с приятным известием о большом наследстве от только что умершей дамы. Если совесть чиста, гостей из крипо бояться не нужно.
Дрожавший словно в конвульсии Георг продолжал молчать.
В палате воцарилась зловещая тишина. Потом бас полицейского зазвучал снова:
— Отказываешься, значит, говорить с гостями? Очень жаль. Не возражаешь, если мы взглянем на твой багаж, проверим, тот ли ты наследник, которого ищут?
Не дожидаясь ответа, полицейский наклонился и вытащил из-под койки рюкзак Георга.
— Нет! — завопил Георг. — Не имеете права! Он мой!
Рыжий засмеялся, словно не слышал протестующего вопля.
Смуглый полицейский стоял позади Георга словно скала, пристально глядя на него.
Рыжий начал рыться в рюкзаке. Его кожаное пальто распахнулось, открыв светло-коричневый ремень, на котором держалась подмышечная кобура. Было понятно, что в ней тяжелый пистолет.
Георг смотрел, будто зачарованный, как Рыжий вытащил из рюкзака аккуратно сложенное армейское белье. По полу покатилась баночка мармелада, за ней полетела, трепеща, фотография седой женщины.
— Мама! — безумно завопил Георг, провожая фотографию взглядом.
На пол упало несколько школьных учебников. За ними последовала Библия. Появился нож в ножнах. Такие постоянно носили на ремне финские солдаты.
Рыжий медленно вытащил его из ножен, сшитых из оленьей шкуры, бросил взгляд на блестящее лезвие с глубокой долой.
— Твой, не так ли, приятель?
И сунул нож в карман своего черного кожаного пальто.
Затем сыщик крипо поднял двумя пальцами для осмотра белые трусики. За ними последовали голубые. Снова белые. В общей сложности их оказалось шестеро.
Он встал и кивнул Георгу. Все его дружелюбие как рукой сняло. Теперь он пролаял, словно ищейка:
— Комедия окончена! Этих женщин убил ты! Отрицание только навредит тебе. Пошли!
Он указал подбородком за дверь. Потом оба полицейских взяли Георга за руки.
— Оставьте меня! Я больной. У меня жар! — отчаянно завопил Георг. И попытался отбиваться ногами от двух крепких мужчин.
— Уймись, — сказал смуглый. То были первые слова, какие он произнес.
От подножья лестницы донесся крик Георга:
— Оставьте меня, оставьте! У меня жар!
Когда в скором времени машина остановилась на Реепербане, Георгу удалось вырваться. Он побежал по шоссе Гласис и перепрыгнул через забор на спортивную площадку.
Оба полицейских преследовали его по пятам.
— Стой! — закричали они. Они выкрикнули это три раза, как того требовали правила. Потом за спиной Георга затрещали автоматные очереди. Пули из двух автоматов подбросили его, заставили секунду парить, словно на воздушной подушке, а потом снова грубо бросили вниз.
Он заскреб черную землю скрюченными пальцами и что-то невнятно пробормотал.
Рыжий перевернул его на спину носком ботинка.
— Наше дело сделано, — лаконично произнес он. — Откинул копыта. Везем тело к Красавчику Паулю.
Смуглый полицейский сел за руль, и они поехали на Карл-Мук-платц.
— Повезло же нам! — усмехнулся Рыжий. — Спаслись от фронта!
