Часть особого назначения
Мы вышли на немецкую батарею с тыла. Нас не ожидали, бой был короткий и жестокий. Разворачивали захваченные 75-миллиметровки и били по увязающим в грязи машинам, отступающим немцам.
Соловьев П. М.
Петр Матвеевич Соловьев прошел войну от Сталинграда до Дрездена. Получил подготовку как десантник, участвовал в штурмовых и разведывательных операциях. И жизненная, и военная судьба складывалась у него непросто. Рассказывая о себе, порой делает паузы: «Знаешь, а ведь многое забывается. Фамилии однополчан, даты… но война всегда в памяти остается. Слишком много всего пережил…»
Я родился 22 июля 1922 года в хуторе Ютаевка Иловлинского района Сталинградской области. Отец умер рано, когда мне было три года. Спустя какое-то время мама снова вышла замуж. Детей в семье было пятеро: трое сыновей и две дочери. Я — самый старший.
Земля у нас на Дону плодородная. Собирали хорошие урожаи и на полях, и на домашних огородах. Но в колхозах никого не баловали, получали на трудодни крохи. Зато на своем огороде выращивали картошку, капусту, помидоры, огурцы. Держали корову, пяток овец, а куры, штук 40, шатались где попало, но яйцами семью снабжали. Жили неплохо.
В тридцать седьмом году в наших краях случилась засуха, неделями дул суховей, урожай пропал. Конечно, это был не тридцать третий год, когда по селам люди умирали, но угроза голода заставила многих сельчан уехать в город.
Наша семья переехала в Красноармейский район Сталинграда. Понемногу устроились. Получили от предприятия, Угольного причала, где работал отчим, половинку небольшого дома. Я, закончив семь классов, тоже работал вначале на Угольном причале, а в 1939 году меня переманили матросом на баржу, которая носила диковинное название «Комсомольское молодежное судно».
Работа была интересной, ходили в Астрахань, на, Каспий, даже в Турцию. И зарплата неплохая, но удача длилась недолго. Со своего судна попал я прямиком в тюрьму. История получилась глупая.
В числе грузов мы перевозили в Турцию хлопок, который считался важным, а может, даже стратегическим сырьем. Один из тюков с хлопком во время погрузки развалился. Пока его снова упаковывали, я выпросил у старшего несколько килограммов хлопка, набить матрац. Матрацы у нас были жесткие, тощие. Захотел в комфорте поспать!
Дорого обошелся этот мягкий матрац, на котором я всего одну ночь успел поспать. На следующее утро меня вызвали к капитану, допросили, принесли как вещественное доказательство распоротый матрац с хлопком.
Старший категорически отрицал, что разрешил взять мне несколько пучков хлопка, а меня арестовали как расхитителя социалистической собственности.
Старший, конечно, подло поступил, но если бы признался, то сам бы загремел. Ни он, ни я не сообразили, что в экипажах, которые ходят за границу, обязательно есть стукачи. Вот кто-то из них свой хлеб отработал, может, должность повыше получил, а я загремел под суд. Мне тогда исполнилось восемнадцать лет, был малорослый, худой, совсем мальчишка.
Трое судей, которые рассматривали мое дело, хотели по ходатайству прокурора дать мне семь лет лагерей. В те годы социмущество крепко стерегли и просто так пальцем не грозили. У меня сердце екнуло — семь лет, это же целая вечность! Не увижу больше я своих родных.
Наверное, каялся, может, снисхождения просил. А скорее всего двое из судей, разобравшись во всем, поняли, что я по глупости этот хлопок взял, наживаться на нем не собирался, и хотели дело закрыть. Зато третий судья оказался настырным, и я получил три года колонии.
Вначале отбывал срок в Камышине, затем, через несколько месяцев, перевели в Светлый Яр, где мы зимой долбили ямы под нефтяные емкости. Работа была тяжелая, ветер, мороз. Помню, что многие заключенные простужались, но от работы мало кого освобождали.
Зазвенят в зимней темноте удары по рельсу — вскакивай с нар на работу, больной ты или здоровый. Жмемся в строю в наших куцых телогрейках с номерками на груди. Проведут поверку, и паши на объекте до темноты. Долбили мерзлую землю, таскали носилки, укладывали камни. Легкой работы не было, люди быстро доходили.
Про тюремные харчи и говорить нечего. Баланда из перловки, капусты или ячки и разваренные лохмотья рыбы. Одно время, в самые холода, закупили где-то свиные головы, делали щи, в которых плавали блестки жира. Продукты, конечно, воровали, но положенную пайку хлеба получали полностью. Калорий при такой работе и воровстве уголовников нам, конечно, не хвастало. Много людей умирали. И в санчасти, и прямо в бараках. Толкают человека утром: «Чего не встаешь?», а он закоченел. К концу зимы и я уже кое-как вставал. Ну, дадут день-два отлежаться, а я снова падаю. Плохо бы все кончилось, но кто-то из начальства надо мной сжалился, меня комиссовали.
Приехали мама с братом, погрузили в санки (кожа да кости остались) и повезли домой. Глотал я холодный воздух и не верил, что все позади осталось. Долго выхаживали, хотя с продуктами не густо было. Доставали, покупали для меня молоко, мед, варили куриный бульон. К лету понемногу оклемался. Уже где-то подрабатывать начал, а тут война…
Мы с приятелем Маловым Толей подали заявление в военкомат с просьбой зачислить в летное училище. На что уж я рассчитывал со своей судимостью и здоровьем, не пойму, но твердо решил стать летчиком.
В летчики нас не взяли, я работал на заводе, а в июне 1942 года, когда Сталинград уже бомбили, пошел в военкомат, записываться в добровольцы. Я был направлен в Московскую область в 3-й воздушно-десантный запасной полк. И снова на судимость внимания не обратили. Может, суд ее снял, не знаю.
С июня сорок второго года и до января сорок третьего проходил учебу. Нас готовили для проведения специальных операций в тылу врага, диверсий, разведки. Учили крепко. Например, три раза в неделю совершали марш-бросок с полным снаряжением на 24 километра. Поначалу некоторые не выдерживали, падали. Ничего, втягивались в службу.
Много внимания уделялось подрывному делу, рукопашному бою, владению ножом. Из оружия изучали винтовки, пулеметы Дегтярева, наганы. Раза три в месяц проводились боевые стрельбы из самозарядной винтовки Токарева (СВТ), иногда из нагана. Конечно, 10–12 выстрелов в месяц — маловато, но, по сравнению с другими частями, стреляли мы много. К оружию привыкли и научились им владеть.
За время учебы я совершил шестнадцать прыжков с парашютом. Кроме того, нас обучали основам артиллерийского дела, как обращаться с легкими пушками, противотанковыми «сорокапятками», что впоследствии очень пригодилось.
Вся подготовка была направлена на создание крепких, боеспособных групп, способных выполнять особые задания. Мы гордились, что являемся десантниками, войсками специального назначения. Слово «спецназ» тогда не знали. Во взводах и отделениях командиры сумели сколотить дружные коллективы. Трусливых и не слишком надежных курсантов отсеивали быстро.
Однажды, в декабре, меня вызвал комбат и с ходу обозвал предателем. Я остолбенел, а комбат кричит:
— Мы из тебя десантника сделали, воевать научили, а ты, Соловьев, убегать собрался!
Оказалось, что на меня наконец пришел вызов в летное училище. Но я уже привык к своему коллективу, сказал, что заявление подавал больше года назад. Из полка уходить не хочу.
— Ну и правильно, — одобрил мое решение командир батальона. — У нас настоящим десантником станешь, с орденами домой вернешься. Все девки твои будут.
Насчет девок я разбирался слабо, опыта не имел. Но вопрос о летном училище был снят, я продолжал учиться на десантника.
На войне все меняется быстро. Еще вчера учебные казармы, а сегодня эшелон везет нас на юго-восток. Как водится, вначале никто ничего не знал. Хотя догадывались, что везут нас под Сталинград. Тогда это была главная тема сводок Информбюро, газетных старей. Под Сталинградом окружена 6-я армия Паулюса, идет мощное наступление. Перечислялись взятые города и поселки, уничтоженные немецкие части, разбивая техника.
Если судить по сообщениям, то наступление должно было закончиться чуть ли не полной нашей победой. Далеко не все верили в слишком бодрый тон газет, но люди устали от бесконечного отступления Красной Армии, хотели верить, что теперь обратного хода не будет.
И наш полк — тоже немалая сила. Две тысячи подготовленных десантников, артиллерия, пулеметы. Светилась в темноте вагона раскаленная теплушка, стучали на стыках колеса. Быстрее! Мы все рвались в бой, опасаясь, что нам войны не хватит.
Солдаты любого полка или бригады считали, что их прибытие непременно изменит обстановку на фронте. Фрицы и так бегут, а тут такое мощное пополнение. Настроены все были по-боевому, о смерти в девятнадцать лет не думаешь. Ох, как мало знали мы о войне! Фронтовиков среди нас было немного. Кто-то из них усмехался, слушая хвастливые разговоры. Другие, зная, что предстоит, молчали. Удастся ли на этот раз выйти живым?
Выгрузились ночью в степи и быстрым шагом (кое-где бегом) двигались к Сталинграду Двадцатого января две роты нашего полка заняли линию траншей недалеко от Мамаева кургана. С любопытством оглядывали окрестности. К тому времени я был сержантом, командиром отделения.
Сразу было ясно, что здесь прокатилось жестокое сражение. Виднелись руины зданий, из-под снега торчали остатки разбитой техники, сгоревшие танки, трупы наших и немецких солдат. Почему их не похоронили? Мы тогда еще не представляли масштабов Сталинградской битвы.
Участок обороны нам достался довольно большой. Траншеи были выкопаны давно, имелись землянки, блиндажи. На 300 человек мы имели несколько противотанковых ружей, четыре станковых и десяток ручных пулеметов. Патронами нас обеспечили, привезли ящики с гранатами: в основном «лимонки — Ф-1», а также РГД-33, менее мощные.
Задачу тоже поставили сразу — не допустить прорыва окруженных немцев из кольца. Реального положения дел в Сталинграде мы не знали. Судя по газетам, в городе пряталась в подвалах и развалинах недобитая 6-я армия Паулюса, которой запретили сдаваться, и они ждут своего конца. Невольно вспоминались фотографии обмороженных фрицев в женских платках, в уродливых соломенных калошах. Нажать посильнее, и они рассыпятся!
К сожалению, действительность оказалась более суровой. Каждое утро «немецкие недобитки» начинали с артиллерийского и минометного обстрела. Мы считали себя подготовленными десантниками, но войны большинство из нас не нюхали. Не знали десятки хитростей и мелочей, которые хорошо освоила пехота.
Конечно, мы знали, что сразу надо прятаться, когда начинается обстрел. Но и обстрел был разным. От прямых попаданий мин окопы и траншеи не спасали. В «лисьи норы», специально вырытые для защиты от мин, лезть вначале боялись.
Прямое попадание гаубичного снаряда вызвало шок. Двое-трое бойцов были убиты, исковерканы. Кто-то лежал без ноги. Ведь мы этого ни разу не видели. Контуженый боец сжимал ладонями уши, из которых утекла кровь.
— Убили… убили, — повторял он.
Командиры рот и взводные быстро брали обстановку в руки, давали команды нам, сержантам:
— Приготовиться к отражению атаки! Всем занять свои места.
Торопливо перевязывали раненых, уносили их в дальний блиндаж, приспособленный под медпункт. И действительно, вскоре началась первая атака. Немцы хорошо знали местность, выбрали участок с многочисленными воронками, остатками разбитых орудий, сгоревшими танками.
Под прикрытием пулеметов фигуры в грязно-серых маскхалатах перебежками и ползком быстро приближались к нам. Пока одна группа вела огонь, другая делала бросок от одного укрытия к другому. Скажу прямо, что такие умелые действия совсем не напоминали готовых сдаться окруженных «недобитков».
Наши бойцы стреляли часто, но беспорядочно. Достать пулей мелькавшие фигуры, плохо различимые на фоне закопченного снега, было трудно. Миша Астахов, молодой солдат из моего отделения, стоявший рядом, беспорядочно дергал затвор и стрелял не целясь.
— Миша, ты ведь хорошо стреляешь, — окликнул я его. — Целься лучше.
Справа длинными очередями опустошал диск «Дегтярева» другой боец. Увлекшись, он высунулся по грудь. Пулеметная очередь хлестнула по брустверу, парень сполз по стенке траншеи. Заменил его вторым номером, объяснил, как эффективнее вести огонь. Помочь пулеметчику мы ничем не могли, его прошили через грудь три-четыре пули, и он умирал.
Я обежал свое отделение, понимая, что нужно встряхнуть ребят — ведь это наш первый бой. Когда вернулся, увидел, что пулеметчик уже мертв. Натекла целая лужа крови, которая быстро замерзала и прилипала к валенкам. Окликнул второго номера:
— Диски не кончились?
— Есть запас. Передышка будет — заряжу отстрелянные.
Второй номер действовал неплохо, за пулемет я был спокоен. У меня был автомат ППШ. Показывая пример, бил очередями по 5–7 патронов. Попадал или нет, не знаю, до немцев было далековато. Но рота уже пришла в себя и вела плотный огонь. Метров за двести перед траншеями немцы залегли.
Высовывать головы многие не рисковали, стреляли наугад, как мы в начале боя. Теперь обстановка изменилась. Потери заставляли немцев прятаться, некоторые отползали назад. Потом по команде офицера отступила вся рота, где перебежками, где ползком. Мы провожали их стрельбой, благо патронов хватало.
Позже я понял, это было что-то вроде пробной атаки. Как говорится, нас проверяли на «вшивость». Кого-то мы сумели достать своими пулями, но немцы, не желая нести дальнейшие потери, отошли. Убедились, что легко нас не выбить.
В роте погибло 3–4 бойца и командир одного из взводов. Раненых перевязали и отправили в тыл. Погибших отнесли в дальний конец траншеи и решили похоронить ночью. Фамилия нашего командира взвода была Кияшко, он пришел к нам из училища. Молодой парень, лет восемнадцати, добросовестный, к подчиненным относился хорошо. С ним всегда можно было посоветоваться.
Лейтенант собрал командиров отделений, указал на ошибки, было приказано вести постоянное наблюдение, по очереди почистить оружие, набить патронами ленты и диски.
— А в общем, нормально воевали, — подвел итог взводный. — Не рискнули фрицы близко подобраться.
Я был постарше лейтенанта, и жизнь меня покидала достаточно. Ситуацию я понимал. Немцы могли продолжить атаку, но прекратили ее по каким-то своим соображениям. А лейтенант хвалил нас, чтобы подбодрить.
С ребятами из отделения я поговорил более жестко. Напомнил, чему нас учили. Если будем палить куда попало, немцы нам сядут на шею. Подберутся поближе и закидают гранатами. Приказал срочно приводить в порядок оружие. Постреляли мы крепко, я сам выпустил два с лишним диска. Отделение, пыхтя, заводило тугие пружины ППШ и набивало их патронами.
Принесли в термосах завтрак. Кашу, американскую тушенку, сухари. Налили по сто граммов водки. Я сам тогда не пил, отдал свою порцию кому-то из сержантов.
Немцы иногда бросали пару-тройку мин, давали несколько пулеметных очередей. Вроде ерунда, но держали нас в напряжении. Еще кого-то убили и ранили. Так прошел первый день на сталинградской земле.
Мы держали оборону до 2 февраля. Дни, как по распорядку, начинались с артиллерийского и минометного обстрела. Затем следовала атака. Иногда больше похожая на имитацию, но зачастую упорная, с целью выбить нас из траншей.
Скажу так, в день я расстреливал две-три сотни патронов. Когда пустели диски, брал винтовку одного из убитых и стрелял одиночными. Ближе чем метров на сто мы немцев не подпускали. Бойцы приобрели опыт, вели огонь без суеты, но ведь это не полигон! В нас тоже и мины, и пули летели.
Мишу Астахова ударило вскользь по каске. Он ее снял — рваная пробоина, а из шапки клочья ваты торчат. Думаю, его крепко контузило. Заторможенно он себя вел, непокрытая голова торчала над бруствером, а сам он тянулся ко мне, показать пробитую каску.
— Мишка, ложись! — только и успел крикнуть я.
Поздно. Из виска у него брызнуло. Астахов стоял ко мне вполоборота, и я отчетливо это видел. Пуля пробила оба виска. Скорее всего, стрелял снайпер. Первый раз задел, а со второго раза — наповал.
Подошел командир роты и взводный Кияшко. Сняли шапки. На следующий день убили еще одного бойца, а второму прострелили шею. Его унесли в санбат, и путь санитаров был отмечен красными каплями крови на утоптанном снегу.
У нас снайперских винтовок не было. Ротный решил бороться со снайперами по-своему. Выделил из каждого взвода по несколько бойцов посмышленее и приказал наблюдать за вспышками. Определить, снайперы это были или просто заскучавшие от тоски фрицы. Удалось засечь 5–6 мест, откуда чаще всего стреляли.
Взяли эти места на заметку. В «охоте» приняли участие лучшие стрелки роты и пулеметчики. Кроме того, старшина раскопал в снегу миномет с поврежденной опорной двуногой, отремонтировал ее. Сходил к соседям, в минометную роту и выпросил три десятка мин.
Теперь мы с азартом открывали огонь по вспышкам из всех стволов, в том числе из миномета. Патронов, в отличие от окруженных немцев, у нас хватало. Уничтожили мы настоящего снайпера или нет — неизвестно. Но огонь велся такой ожесточенный, что фрицы наверняка несли потери. Стрельба с их стороны пошла на убыль. Но это не значит, что они сидели, ожидая своего конца. У немцев действовала своя пропаганда. Видимо, им внушали, что вот-вот подойдет помощь. Продолжались и обстрелы, и атаки, как мне кажется, бессмысленные. На что они рассчитывали? Я думаю, равной целью было поднять боевой дух окруженных, Доказать, что они не просто вымерзают, а ведут активные действия. Однажды немцы предприняли особенно сильную атаку.
День был морозный, градусов под тридцать. Завязанные шапки покрылись слоем инея, из глаз текли от ветра слезы и сразу замерзали. Ведь мы находились на возвышенности, продуваемой со всех сторон зимним степным ветром.
Немцы, под прикрытием пулеметов, передвигались перебежками и ползком несколькими взводами. Патронов не жалели, скорострельные МГ-42 не давали нам поднять головы. Конечно, мы стреляли, но немцы сумели пробиться на расстояние метров пятидесяти от траншеи.
Выручили гранаты Ф-1, «лимонки». Разброс осколков у них большой, и запас у каждого бойца имелся, еще скажу спасибо нашим инструкторам. Гранатами неплохо владели. Когда раздалась команда: «Гранатами, огонь!», гранаты полетели, как мячики. От взрывов стоял сплошной треск.
«Лимонка» весит шестьсот граммов, далеко ее не забросишь. Зато время горения запала около четырех секунд. Некоторые опытные бойцы придерживали на секунду гранату с горящим запалом и затем бросали. «Лимонки» взрывались в воздухе, усеивая, как шрапнелью, все вокруг чугунными осколками и просто крошевом. Эффективная штука для обороны. Перед нашей ротой после той атаки остались лежать убитыми десятка полтора фрицев.
В этом бою на одном из участков человек пять немцев прорвались вплотную. Я услышал, Кияшко позвал меня и еще двоих бойцов.
— Скорее сюда!
Бегу по траншее. В одном месте целый котлован от бомбы. Мы его обычно стороной обходили. А сейчас времени не оставалось. Пробегали по открытому месту. Я перед собой глядел, чтобы о смерзшуюся глыбу не споткнуться. Лейтенант — чуть впереди.
Вдруг словно в бок меня кто-то толкнул. Поднял голову, а немец в светлой куртке, с винтовкой, уже в пяти шагах. За ним еще одна каска маячит. Хочу вскинуть автомат, а сам глаз от винтовочного ствола оторвать не могу. С пяти шагов из винтовки не промахнешься. Немец тоже растерялся. Пока вскидывал винтовку, я дал с пояса длинную очередь.
Кияшко обернулся, а с края котлована медленно валится немец. Сначала винтовка упала, а потом шлепнулся и сам фриц. Лейтенант тоже открыл огонь, отогнал, заставил залечь двоих или троих немцев, бежавших следом. Мы стали бросать гранаты, торопясь опередить залегших фрицев. Попали или нет, не знаю, но больше там никто не появлялся.
Бой едва не дошел до рукопашной, но, понеся потери, немцы стали отступать. Они в панику редко кидались, хорошо были обучены, но в этот раз побежали. Мы им в спины ударили, еще сколько-то фрицев на снег полегли. Кто уцелел, прятались, где могли. Но их доставали из противотанковых ружей и «максимов», пусть воронка метра полтора глубиной, но когда огонь плотный, то разбивает землю, рикошет идет. Спастись трудно, да и расстояние было небольшое, метров 100–200.
Нам ответили, как обычно, из минометов и пушек. Будь у них снарядов побольше, всех бы нас со злости перебили. Но ведь окружение! Какой бы запас ни имелся, а надолго не хватит. А мы отсиживались в блиндажах, «лисьих норах» и тоже несли потери.
Немецкая авиация уже давно притухла, а наша действовала на направлениях главного удара, на внешнем кольце окружения. Но пару раз штурмовики Ил-2 хорошо пропахали артиллерийские позиции ракетами и бомбами. Затем из пушек и пулеметов все прострочили. Что-то горело, взрывалось, дым висел полдня.
И все же наши силы таяли. Принесут термоса с едой, сухари, водку — ешь, пей, не хочу! Погибшим товарищам ничего не надо. Раненых каждый день уносили. Смотришь на погибших, и еда в рот не лезет. Прямо скажу, не ожидал я таких потерь. К концу января нас мало осталось, а участок обороны большой.
Хотя фрицы не любители по ночам воевать, но от такого упорства чего угодно можно ждать. Бойцы к концу дня с ног валились. Взводный Кияшко и сержанты ходят по траншее, то из одного пулемета очередь дадут, то с другого.
Почему немцы не сдавались? Ведь ясно, что обречены. Кроме жесткой дисциплины и пропаганды (русские всех пленных убивают!), Паулюс своей армией держал южный фланг советско-германского фронта, отвлекал на себя большое количество наших войск. Давал возможность отступить другим частям. Как бы то ни было, а рядовым немцам, промерзшим насквозь и доходящим от дистрофии, до черта все надоело. И когда получили приказ о капитуляции, полезли из всех щелей сдаваться. Второго февраля такая тишина стояла!
А нас из 300 человек через две неполных недели осталось в живых 60–70 бойцов и командиров. Взводный мой, Кияшко, тоже уцелел. Не верили, что пережили эти бои. Нас на десантников учили, а мы оборону намертво держали. Долг свой выполнили, хотя две трети людей убитыми и ранеными потеряли.
О капитуляции немцев объявил комиссар, который произнес перед строем небольшую речь. Поблагодарил всех, пообещал представить к наградам. Помню такие слова:
— Враг капитулировал и отступает. Наше дело — его догонять.
Прокричали мы, как положено, «ура». Все в копоти стояли, многие контуженые, раненые, уставшие. Нас хоть самих догоняй! Комиссар это понял, и мы получили несколько дней отдыха. В честь победы написали на многих представления к наградам. Спустя какое-то время человек пять медали получили, а остальные представления куда-то задевались.
Все по порядку я тебе рассказать не могу. Одни эпизоды врезались в память, другие прошли незаметно. Наш полк ввели в состав 40-й гвардейской дивизии. Вели наступление.
Одну из станций в Ростовской области брали два раза. Первый раз наш штурмовой батальон взял ее с ходу, прямо среди дня. Немцы боялись окружения и станцию отдали сравнительно легко. Можно сказать, повезло. После этого нас перебросили на соседний танкоопасный участок, а станцию держал полк, сформированный в основном из представителей Средней Азии.
Я их не хочу обижать, но вояки из них слабые. Немцы опомнились и быстро вышибли этот полк. Начальство шум поднимать не стало (интернационализм, братская республика и т. д.), а нам дали задание снова брать станцию. Только днем уже не сунешься. Нас ждали, подтянули артиллерию и бронепоезд. Оставалось только ночью наступать. Подбодрили:
— Вы же особая часть. Вас специально для подобных операций готовили.
— Готовили, — мрачно отозвался кто-то из сержантов. — Мы свое дело сделали, а теперь чужое говно убирать.
Его раздражение легко можно было понять. Днем мы на внезапности и слаженности сыграли. Рывком немцев выбили, но без потерь не обошлось: и убитые и раненые имелись. А ночной бой непредсказуем. И на минное поле можно наскочить, и на пулеметный огонь в упор. Только спорить бесполезно. Начальство уже доложило наверх о взятой станции. А о том, что ее фрицы снова отбили, сообщать не решалось.
У меня вообще настроение паршивое. Я днем в составе минометного расчета наступал. Тащил на плечах опорную плиту. Громоздкая, неудобная штука, но спасла меня. Пуля от металла отрикошетила, задела вскользь шею и зацепила левую руку пониже локтя. Раны вроде нетяжелые, но болят. По-хорошему, отлежаться бы надо или пойти в медсанбат. А людей во взводе всего ничего осталось. Лейтенант Кияшко спросил:
— Петро, ты как? Сможешь воевать?
Что ему ответить? И бойцы из отделения на меня смотрят, ждут, что скажу.
— Остаюсь…
— Вот, хорошо. За мной представление на медаль.
Медаль так медаль! Мне их не одну обещали. Только весной сорок третьего года редко кого награждали. Штабных прилипал да больших начальников. Ну, не в этом дело.
Пока готовились, попали под бомбежку. Страшно, конечно, было, когда бомбы вокруг рвались, однако настоящий страх я испытал, когда услышал, как с неба летят с диким воем и свистом какие-то особые бомбы.
От этого воя хотелось в землю закопаться. Потом раздались глухие удары, рвануло несколько раз. Но там, где вой раздавался, ничего особенного не произошло. Мы из любопытства сходили глянуть. Увидели сплющенные от ударов, сплошь продырявленные бочки и скрученные узлом рельсы. Не знаю, как уж фрицы так сумели рельсы скрутить, но вместе с бочками крепко нам по нервам ударили.
Второй раз наступать днем мы не рискнули. Местность ровная, за нами наблюдают, и немецкий бронепоезд стоит наготове. Взяли станцию ночью. Немцы ночью воевать не любили, но это не значит, что не умели. Догадывались, что ударим именно ночью. Отряд разделили на несколько групп. Станцию мы уже хорошо знали. Главное, надо было уничтожить опорные пункты, доты, пулеметные гнезда, просто засады. И здесь уже как повезет.
Одна из групп передвигалась по ночной улице. Осторожно, цепочкой, не бряцая оружием. И вдруг яркий свет нескольких прожекторов, и пулеметный огонь в упор. Человек шесть были убиты, изрешечены пулями, остальные успели нырнуть в темноту.
Немцы перегородили улицу бронетранспортером, мотоциклом и отбили нападение. Среди сумевших уйти из-под пулеметного огня были раненые. Действовать следовало быстро, даже раны перевязывали на бегу. К такому варианту, несмотря на потери, десантники были готовы.
Обходя дома, через заборы и переулки ударили с тыла. Немцы слышали наступающих и успели развернуть пулеметы. Снова встретили огнем. Лейтенант, командир взвода, выделил несколько гранатометчиков, полетели гранаты. А далеко ее бросишь? Ну, тридцать-сорок метров. Не давали немцы на такое расстояние сблизиться.
Неизвестно, чем бы кончилось, но двое ребят из-за обломков ограды сумели поджечь бутылкой с горючей смесью бронетранспортер и кинуть несколько «лимонок». Остатки взвода бросились в рукопашную, почти все там остались. Но главное — уничтожили заслон, позже пехотная рота подоспела. Нашему взводу (или группе — называй, как хочешь, его 15–17 человек) повезло больше. Немцы, занимавшие каменное здание станции, обнаружили себя, когда услышали шум боя. Открыли огонь. Мы сумели, прячась за перроном, приблизиться вплотную и ударили с близкого расстояния. Били по вспышкам. Запомнился массивный пулеметный ствол и лица в касках. Вверх ракеты без конца взлетали, стало светло, но немцы опоздали. Мы здание со всех сторон обжили. У меня было штук шесть гранат, я их все в окна бросил. Парень рядом со мной замахнулся гранатой, но пуля попала ему в лицо.
Как много случайности на войне значат! При свете ракет увидел я, как катится по перрону рубчатая РГД-33. Я спрыгнул с перрона за секунду перед взрывом. Если бы граната скатилась вслед за мной, рванула бы рядом, то никаких шансов спастись не осталось. Но граната взорвалась на краю, добив раненого парня, а осколки пронеслись в метре у меня над головой. В том бою еще раз угодил в переплет. На платформах стояли два орудия. Взводный приказал мне и одному из десантников:
— Ребята, взорвите их к чертовой матери. Вдруг станцию не удержим.
А чем взрывать? Гранат не осталось, все израсходовали. На путях немецкие трупы лежали. Решили гранатами у них разжиться. Собрали штук пять «колотушек» с длинными деревянными рукоятками. Теперь на платформы надо лезть и в стволы гранаты бросать.
Переглянулись. Стрельба вовсю идет, ракеты взлетают. Полезем вверх — точно прикончат. Не фрицы, так свои. Ночью бой суматошный, а мы в стороне от взвода эти пушки пытались взорвать. Товарищ говорит:
— Чего обоим рисковать? Давай жребий бросим. Один полезет и взорвет.
Жребий — простой, кому спичка короче достанется, тот и взрывать будет. Короткая спичка досталась мне. Сунул я гранаты за пояс и в сапоги. Полез вверх. И вдруг увидел бегущих из темноты немцев. Я угадал их по примкнутым ножевым штыкам, хотя в тот период в штыковые атаки редко ходили.
Отпустил поручни и мешком свалился на своего напарника. Как мы сумели расцепить запутавшиеся в ремнях автоматы, не пойму. Ударили длинными очередями. Диски за считаные секунды опустели. Кто-то кричал, хлопали выстрелы.
Пока напарник автомат перезаряжал, я гранаты бросал. Там надо алюминиевый колпачок на рукоятке открутить, дернуть шнурок и затем бросать. В спешке два колпачка крутнул слишком сильно, заело резьбу Швырнул гранаты, как камни, некогда возиться было. А пара-тройка «колотушек» рванули между рельсами. Немцы исчезли. Один остался. Тяжело раненный, в длинной шинели и каске непривычной формы, как у пожарников. Наши подбежали на шум. Один, постарше, пнул на фрица и сказал:
— Железнодорожная охрана. Да он, кажись, не немец. Чех или венгр.
Какая нам разница? Бежали с примкнутыми штыками. Если бы отпор не дали, то насадили бы нас на свои штык-ножи. Кто-то уже карманы у раненого выворачивал, а взводный, вскочив на платформу, оглядел орудия.
— Правильно сделали, что не взорвали. Пушки мощные, 105-миллиметровые, нам пригодятся. Пехота уже вовсю воюет. Станция — наша!
Неизвестно в тот момент еще было, чья станция. Но, судя по крикам «ура» и знакомой трескотне «максимов», пехота активно наступала. Оставили пушки как трофей. Кто-то из ребят отомкнул штык, снял с пояса раненого чехол, а когда уходили, хлопнул выстрел. Добили солдата железнодорожной охраны.
Утром хоронили ребят из нашего десантного отряда. В скверике, перед зданием станции. Хоть бой считался удачным, но десяток тел мы в братскую могилу спустили. Плюс еще раненые.
Вспоминали «интернациональный» среднеазиатский полк. Из-за их трусости новые потери понесли. Да что там говорить! Если на войне кто-то убегает, спасая свои шкуры, другие по их вине гибнут. Крепко разозлись мы на тот струсивший полк. Встретили, не обошлось бы без мордобоя.
Ожесточенные бои шли в августе-сентябре сорок третьего года в Донбассе. Отступая из этого промышленного района, немцы взрывали и сжигали все, что могли, затапливали водой шахты. В городе Енакиево (километрах в сорока от Донецка) был расположен металлургический завод. Все понимали, чем быстрее освободим город, тем больше спасем людей и сохраним ценного для оборонной промышленности оборудования.
Немцы сопротивлялись упорно, наши части несли большие потери. Решили провести специальную операцию с участием десантников. Построили роту, 75 человек, и объявили, что требуются добровольцы для выполнения особого задания. Спрашивали (или командовали) обычно так:
— Добровольцы, шаг вперед!
Кто же на месте останется? Нас для таких операций специально готовили. Откажешься — значит, трус. Некоторые по году и два воевали. Хоть и побывали не раз под смертью, однако настроены были патриотично. Многие родных и близких потеряли, мстили за них Словом, весь строй сделал шаг вперед. И смелые, и робкие. Таков был неписаный закон.
Конечно, одной неполной ротой город и станцию не возьмешь, но первый удар предстояло нанести с целью посеять панику, а там пойдут в наступление остальные части.
Вооружены мы были в основном автоматами, ножами, многие имели пистолеты, ну и, конечно, гранаты. Как раз то, что нужно для штурма и ближнего боя. Но в бой нас вводить не торопились. Мне дали проводника и отправили к партизанам, которые ждали в условленном месте.
Впервые я видел партизан. В куртках, телогрейках, трофейных немецких френчах, но все со звездочками или красными повязками на шапках. Обрадовались мне, словно я целый полк за собой привел. Обнимали, угощали куревом, расспрашивали, перебивая друг друга. Потом командир отвел меня с проводником в сторону, рассказал обстановку, объяснил, как удобнее наступать. Несколько раз повторил:
— Идите ночью через поле. В лес не суйтесь, там у немцев танки.
Я вернулся к своим, нас посадили на три автомашины ЗИС-5, и мы двинулись вперед. Заехали в кукурузное поле и здесь наткнулись на немцев. На крыше одной из машин стоял станковый пулемет. Лейтенант, командир взвода, открыл из него огонь, но в ответ понеслись трассирующие пули, взводный погиб. Мы соскочили с машин, бросились вперед. Завязался бой, стреляли в немцев почти в упор, забрасывали гранатами. Гибли и наши ребята, но фрицы, не ожидавшие внезапного удара, отступили. Мы зашли с тыла и здесь наткнулись на артиллерийскую батарею. Снова внезапным огнем отогнали немцев, захватили две 75-миллиметровые пушки и открыли из них огонь.
С фланга двигалась колонна автомашин. Мы вели по ним беглый огонь, благо снарядов хватало. Машины загорались одна за другой. Но и мы несли потери от пулеметных очередей. У соседнего орудия лежали двое убитых бойцов, третий был тяжело ранен. Сменили расчет, поставили новых ребят.
Пламя от горящих грузовиков освещало отступавших фрицев. Мы посылали в них снаряд за снарядом. Все подряд: осколочные, фугасные, бронебойные.
Внезапность и решительность — большая сила. Немцы редко поддавались панике и бой принимали, даже когда нас вдвое-втрое больше было. Но здесь получилось все неожиданно. Офицеры и унтеры, пытавшиеся организовать оборону, были убиты первыми. Остальные бежали, и взрывы раскидывали «завоевателей», кто-то полз без ноги или скорчился, разорванный осколками.
А тут еще грузовики горят, растекаются лужи пылающего бензина. Крики раненых и сгорающих в огне фрицев. Спросишь, жалко их было?
Да мы слово «жалость» забыли, когда насмотрелись, что немцы творили. Трупы женщин, детей на обочинах. За что их убивали? Подростки, пятнадцать-шестнадцать лет, в затылок застреленные. А бесконечные наши братские могилы, в которых мы своих друзей хоронить не успевали.
Не было им пощады в том бою (и в других тоже). Знали, зачем пришли, вот и получайте. Много их осталось лежать среди воронок, срезанных осколками, пулеметными и автоматными очередями. На рассвете увидели, что все поле серыми буграми усеяно. Только каски отблескивали. Фрицы каски всегда носили. Так в них и полегли.
Вскоре к нам присоединились пехотные части, и мы, не снижая темпа, двинулись на Енакиево. Рассчитывали с ходу ворваться в город. Только немцы воевать умели. Мы неожиданно наткнулись на глубокий противотанковый ров. Сооружен он был таким образом словно нас с тыла ждали.
И сразу же посыпались снаряды и мины. Взрывы накрыли атакующих. Падали убитые и тяжело раненные. У меня на глазах отбросило на несколько метров бойца из пехотного взвода. Собрав силы, он полз, волоча перебитые ноги.
Вместе с санинструктором мы подхватили его за руки и оттащили в сторону. Перевязали, наложили шины. А там еще раненых несут. Санинструктор, молодец, быстро перевязки делала. Сразу же отправляли в санбат. Хотя некоторые не жильцы были. Раны от снарядов и мин обычно тяжелые бывают.
Роты залегли. Многие бойцы прыгали в ров. Но мины и шрапнель доставали людей и на дне рва. Одни метались в поисках укрытия, другие стреляли неизвестно куда. Наконец командиры навели порядок, люди выкопали норы, небольшие окопы. Но о наступлении речи не шло. Кругом лежали тела убитых, уносили раненых, а артиллерийский огонь продолжался. Меня вызвал командир роты:
— Соловьев, ты уже в разведку ходил, места знаешь. Возьми помощника и пройди вперед вдоль промоины, выясни, откуда ведется обстрел.
В этих местах я как раз и не бывал, но не станешь же спорить! Ответил «есть», и вместе с пареньком-помощником пошли по неглубокой промоине. Вскоре увидели впереди траншеи. Есть ли там немцы — неизвестно. Подпустят поближе и срежут из пулемета. Осторожно, вдоль склона, приблизились к траншее. Немцы отсюда отошли, а мы ведь каждую секунду ожидали выстрела или очереди. Вздохнули с облегчением, сели передохнуть в траншее. И здесь, по собственной глупости, я чуть не угробил себя и напарника. Увидел на бруствере курительную трубку. Сделана она была мастерски: вырезанный из дерева человеческий череп, украшенный орнаментом чубук. На черта бы она сдалась, эта трубка! Но я, как ребенок за игрушкой, полез за ней.
Немцы меня тоже увидели, и сразу же рядом рванул один, другой снаряд. Меня отбросило взрывной волной, и хотя в голове все плыло от удара, трубку из рук не выпустил. Отдышавшись, поднялся и стал осматриваться.
На опушке леса стоял небольшой поселок, откуда в сторону противотанкового рва, где скопились наступающие части, вели огонь несколько артиллерийских и минометных батарей, танки. Осторожно, чтобы снова не попасть фрицам на глаза, стали отходить — задание мы свое выполнили.
Я рассказал об увиденном командиру роты, он сообщил комбату, и меня срочно вызвали к командиру дивизии. Мы с напарником обнаружили главный узел немецкой обороны, и комдив хотел лично услышать результаты разведки. В блиндаже полковника, командира дивизии, я показал на карте поселок, расположение артиллерийских батарей и танков. Злосчастную трубку продолжал машинально сжимать в руке.
— А это что у тебя такое? — спросил полковник.
Я простодушно рассказал, как полез за трофеем, как открыли огонь немецкие орудия, и мы с напарником едва уцелели. Зато обнаружили замаскированную артиллерию. Полковник оглядел меня. Я был весь извалян в грязи, мокрый, из ноги текла кровь, пуля пробила мякоть.
— Морду бы тебе, Соловьев, набить, чтобы не лез за трофеями, — сказал командир дивизии. — Но спасибо за выполненное задание.
Снял с себя орден Отечественной войны второй степени и лично прикрутил на мою гимнастерку. Редко такое на войне бывало! Ну, выполнил задание, спасибо, и шагай к себе! Но комдив у нас душевный был. К солдатам по-людски относился, я таких больше не встречал.
И почему хорошие люди долго не живут! Погиб вскоре командир нашей дивизии. Ехали на джипе вместе с начальником артиллерии и нарвались на противотанковую мину. Комдив сразу погиб, начальник артиллерии умер, когда в санбат везли. А водителю повезло. Его взрывом выбросило, и летел он, не выпуская рулевую баранку, метров пятнадцать. Отделался контузией и ушибами.
А у меня этот орден как память о хорошем человеке сохранился. В 1985 году получил, как все фронтовики, положенный орден Отечественной войны, новенький, блестящий. Но мне дороже та потускневшая от времени награда, полученная из рук боевого комдива.
Запомнился ожесточенный бой за крупный железнодорожный узел Апостолово, в шестидесяти километрах юго-западнее города Кривой Рог. Войска 3-го Украинского фронта начали наступление 10 января 1944 года. Продвигались тяжело, сказывался некомплект личного состава (следствие дурных лобовых атак!), ограниченное количество боеприпасов.
Наши части несли большие потери. Пришлось встать в оборону и возобновить наступление лишь 30 января. Снова начались бои, а тут еще ранняя весна, распутица. Решили привлечь для удара по Апостолово десантников. Хотя с парашютом прыгали редко, но особые задания выполняли. Порядок знакомый. Нужны добровольцы. Роту пополнили, в строю стояли 120 бойцов и сержантов. Костяк из опытных десантников, умеющих «работать» ночью, в тылу. Ну и молодежь подтягивается, быстро учится.
— Добровольцы, шаг вперед!
Все сто двадцать человек шагнули вперед. Иначе и быть не может. Начнешь мяться, предлоги искать, чтобы отказаться — все, ты уже не десантник. На кой черт такие люди для выполнения спецзаданий нужны! Хотя в душе у каждого свое. Бой предстоит серьезный, много ли нас уцелеет?
Патроны и гранаты брали кто сколько мог унести и на рассвете двинулись в прорыв. Нам удалось без лишнего шума войти на станцию с фланга. Здесь нас не ждали. Мы с ходу выбили передовой заслон. В окопе стоял крупнокалиберный пулемет, он успел дать несколько очередей.
Тяжелые пули убили и ранили троих наших десантников. В окоп полетели гранаты. Из расчета уцелел лишь один немец, который сумел убежать. Фрицы пытались обороняться, но рота наступала с такой яростью, что большинство обороняющихся остались лежать возле траншеи и домов, а остальные убегали прочь.
В прорыв вошли пехотные части. Бой продолжался весь день. На окраине города мы настигли отходящие группы немцев. Наш взвод стремился перерезать дорогу. Была распутица, здесь застряли грузовики. Немцы пытались их вытолкнуть. По полю отходили, увязая в грязи, группы отступающих. Этим было наплевать на грузовики.
Но дорогу фрицы держали под обстрелом. Упал один, другой боец, остальные залегли прямо в грязь. Второе отделение тоже попало под огонь. Вдвоем с крепким рослым солдатом мы подползли ближе и бросили несколько «лимонок». Под прикрытием пулеметного огня взвод перерезал дорогу. Вместе с пехотной ротой подтащили станковые пулеметы и открыли огонь по грузовикам и убегающим немцам.
В этом же бою подожгли танк Т-3. Он вел огонь из орудия и одновременно пытался выбраться из глубокой канавы, заполненной жидкой грязью. У нас имелись два противотанковых ружья. Расчеты, прячась за развалинами, подобрались поближе, перебили гусеницу, а затем зажгли мотор.
Правда, обошлось это дорого. Снаряд прямым попаданием накрыл одно из противотанковых ружей, погибли оба бойца из расчета. Еще один десантник пытался бросить бутылку с горючей смесью. Попал под пулеметную очередь, а бутылка, ударившись о камень, загорелась, не долетев до танка.
Но, так или иначе, Т-3 был обречен. Горящая жидкость растеклась рядом с ним, дым мешал экипажу целиться. Его добили бронебойщики другого расчета. Экипаж (пять человек) выпрыгивал из люков, но убежать по грязи было трудно. Трое остались лежать рядом с танком, двое сумели ускользнуть. В тот день, 5 февраля 1944 года, станция и город Апостолово нашими войсками были взяты.
Можно сказать, мне везло. За год на передовой был дважды легко ранен, хотя побывал в таких переделках, что половина личного состава (а то и меньше) живыми из боя выходили.
В марте 1944 года при переправе через Буг я был ранен в голову. Получилось как. Вначале мы перехватили немецкую разведку. Они переправлялись ночью на больших резиновых лодках (человек по пять в каждой). Часть лодок потопили огнем из автоматов, пару штук захватили как трофеи.
Нам дали задание переправиться на другой берег и провести разведку. Подклеили мы лодки, наметили маршрут, и когда спускались к воде, попали под минометный огонь. Меня по голове так ударило, что я сразу потерял сознание.
Сначала попал в санбат, потом как тяжело раненного отправили в госпиталь в город Сталино (ныне Донецк). Крепко меня осколками посекло, кожа вместе с мясом лохмотьями торчала, повредило черепную кость. Хирурги сделали операцию, наложили двенадцать металлических скобок. Отвезли после операции в палату, где мне как минимум недели две лежать предстояло. Но я — молодой, очухался быстро. И через четыре дня сбежал к себе в батальон.
Только не от большого героизма. Причина была другая. В госпитале кормили плохо: жидкий суп из перловки или пшенки, ну еще хлеб. Прикинул, что на таких харчах долго буду в себя приходить. Соседи меня отговаривали:
— Не дури. Если попал в госпиталь, и кантуйся здесь. Тебя, с твоей продырявленной головой, месяц продержат, не меньше. Пусть кормежка плохая, зато не под пулями. Куда ты опять на передовую прешься?
Я их понимал. Большинство моих соседей по огромной больничной палате были мальчишки и парни, не провоевавшие и полгода. Да и полгода в пехоте считалось сроком большим, почти нереальным. Одна-две атаки — и прямая дорога либо на тот свет, либо на лечение. В санбате долго не держали, а уж если попал в госпиталь, считай, выдернул козырную карту. Здесь и месяц, и три лечились, особенно кто на раны сильно жаловался. Госпиталь для многих был местом спасения. Торопиться опять в окопы, по общему мнению, было просто глупо.
Но я все равно сбежал и долечивался в санчасти своего полка. Командиры, увидев меня, не удивились, приняли хорошо:
— Что-то ты рановато из госпиталя выписался. Домой, что ли, потянуло?
— Так точно, домой. Вдруг полк куда перебросят. Не хочу от своих отстать.
Полежал в санчасти, отоспался. А затем меня на два месяца назначили помощником к поварам, чтобы окреп. Там, на хороших харчах да еще среди своих ребят быстро поправлялся. Хотя голова временами сильно болела, да и до сих пор дает о себе знать.
Возле Дрездена встретились с американцами. Не знаю, как уж в исторических документах все описывается, но случилась с ними небольшая стычка. Они наверстывали упущенное и торопились продвинуться как можно глубже в Германию. Ну и полезли на территорию, которую мы в бою отбили.
Переправлялись, размахивая флагами, через Эльбу на понтонах и катерах. Техники у них хватало, да и самоуверенности тоже. Допустить их высадку мы не имели права, но и стрелять по союзникам тоже не решались. Будут жертвы, начнется международный скандал.
Нашли выход. По приказу командования подъехали несколько «катюш» и дали залп поверх голов. «Катюши» эффектно бьют, такой вой и свист стоит, не говоря уже о грохоте десятков взрывов одновременно. И хотя ракеты взрывались на пустыре, но предупреждение оказалось понятным. Американцы повернули назад, на этом инцидент был исчерпан.
Отпраздновали, как полагается, День Победы. Сколько-то времени стояли в Германии, потом нас перебросили в Польшу, затем в Западную Украину. Не скажу, что встречали нас с радостью. И в Польше, и на Украине действовали отряды националистов.
Передвигались мы так. Наша часть на марше находится, а вперед направляется усиленная разведка. Колодцы, из которых будем брать воду, проверялись врачом, и возле них выставлялась охрана.
Во Львове парад происходил. Польскому полковнику бросили на трибуну большой букет цветов, там граната. Случайно не взорвалась. И в селах обстановка была напряженная.
По одному или даже вдвоем далеко от части уходить запрещалось. Бывало, косит пшеницу обычный парень. Проходит мимо наш солдат. Тот поздоровается, раскланяется, а потом автомат из-под одежды достает, и очередь в спину. Нередко такое случалось.
Заканчивал я срочную службу в городе Бердичев. Демобилизовался в 1947 году. Вернулся в Сталинград, где и живу до сих пор. Женился, имею сына и дочь, внуков.
Награды? Кроме того ордена Отечественной войны, полученного из рук командира дивизии, и второго ордена, который вручили в 1985 году, награжден двумя медалями «За отвагу», имею еще несколько других медалей. Ну, это не так важно.
Главное, отстояли мы страну, отстояли Сталинград. Это — самая важная награда.
