Глава 9

Выйдя из столовой, Борис практически сразу заметил вдали знакомую высокую фигуру. В щеголеватой тропической камуфлированной форме, в высоких шнурованных ботинках, с толстой сигарой во рту Макс Хан выглядел настоящим колониальным офицером. Этому бодрому энергичному джентльмену ни за что нельзя было дать его годы. За Ханом бежал чернокожий бой с клюшками для гольфа в огромной наплечной сумке.

Упругой спортивной походкой немец направлялся в сторону Нефёдова. Но по дороге его остановили. Трое мужиков преградили путь Хану. И он пошёл с ними. Возле какого-то самолёта собралась большая группа лётчиков и техников. Анархист поспешил туда же.

Пока Борис шёл, Хан успел забраться в кабину большого прочного истребителя. Теперь он объяснял угрюмо молчащим наёмникам, что этот, только что поступивший на авиабазу F6F Hellcat лишь первая из десяти машин, закупленных во Франции.

— Хотя бы на этот раз нам могли пригнать что-нибудь поновее и более быстрое, — недовольно буркнул один из наёмников, выкатив на командира свои водянистые бесцветные глаза.

Это был невысокий плотный крепыш с красным массивным лицом. Казалось, его круглая голова посажена на очень широкие плечи без посредства шеи. И вообще он был весь какой-то квадратный, однако при этом двигался с удивительной подвижностью, присущей лишь круглым объектам.

— Разве я обещал тебе, что ты будешь летать здесь на реактивных «Фантомах», Тейлор? — удивлённо спросил его Хан.

Но «квадратный» только пожал широкими плечами. Запустив реакцию давно созревшего недовольства, он сразу отступил за чужие спины и мячом покатился меж людей, подначивая колеблющихся.

— К чему нам медицинские страховки, — сквозь зубы зло процедил один из лётчиков, — если всё равно приходится летать на таких гробах с пропеллерами?!

Его тут же поддержал сосед справа, который язвительно предложил:

— Может быть, вам, господин Азам, стоит посоветовать своему другу президенту потратить хотя бы сотую часть тех миллионов, что он выручает от контрабандной продажи алмазов и нефти на ремонт бетонной взлётно-посадочной полосы и закупку современной техники?! Мы не желаем глупо рисковать своими шкурами, летая на старых тихоходных этажерках!

Хан чуть замешкался с ответом. Вместо него заговорил худой мужчина средних лет с грубой морщинистой бронзовой кожей лица, глубоко посаженными голубыми глазами и короткой бородкой.

— В 1948-м я воевал в Индокитае, — неторопливый, хриплый голос бородача звучал тихо, но с той интонацией, когда ни у кого просто язык не повернётся перебить оратора. — Я тогда летал в составе штурмовой эскадрильи Французского иностранного легиона точно на таком же вот поршневом «Хеллкэте».

На правах знатока бородач пояснил, что данный самолёт идеален для штурмовок благодаря своей прочности, усиленным подкрыльевым крепёжным узлам для подвески бомб калибра до 454 кг или тяжёлых неуправляемых ракет калибром 127 мм или 300 мм.

Слово снова взял Хан, получивший возможность благодаря поддержке бородача оценить ситуацию и «перегруппироваться для контратаки»:

— Большинство из вас лучше меня знают, что для антиповстанческих рейдов против скрывающегося под покровом джунглей противника устаревшие самолёты даже предпочтительнее современных скоростных машин. — Светловолосый пятидесятилетний плейбой, безбровое лицо которого было усыпано крупными рыжими веснушками, колюче оглядел сгрудившихся вокруг вояк, которых сам же тщательно отобрал и привёл сюда: — А недовольство ваше вызвано совсем другим.

Хан стал говорить, что делает всё возможное, чтобы в самое ближайшее время лётному составу и наземному персоналу наконец выплатили задержанное жалованье. Но слова оратора почти тонули в недовольном гуле.

Между наёмниками вспыхнула ожесточённая словесная перепалка. Несколько человек, в том числе бородатый бывший легионер, пытались поддержать командира, но роялисты сразу оказались в явном меньшинстве. Зазвучали взаимные оскорбления. Кое-кто уже предусмотрительно расстегнул пистолетную кобуру, чья-то привычная не только к авиационному штурвалу мозолистая ладонь крепко обняла ухватистую рукоять длинного тесака в ножнах на широком брезентовом ремне. В воздухе запахло порохом и кровью.

Бывший командир фронтового штрафбата с профессиональным интересом наблюдал за Ханом, гадая, сумеет ли немец взять под контроль эту гремучую смесь разношёрстных головорезов со всего мира, привыкших во главу угла ставить лишь собственные интересы, или нет. В данный момент авторитет предводителя этой банды явно стремился к нулю.

Макс уже выбрался из кабины самолёта, но уйти ему не позволили. Похоже, в среде наёмников слишком много накопилось недовольства. Теперь командиру приходилось отдуваться за президента Арройю и местных чиновников. Его слова, словно капли полуденного тропического дождя — испаряющиеся, не достигнув, истосковавшейся по влаге листвы, — не производили обычного впечатления на подчинённых. Провокатор основательно настроил наёмников против командира.

В конце концов Хан вынужден был замолчать. Скрестив руки на груди, он просто наблюдал, как собственное воинство доходит до точки кипения. Только временами дымящаяся в его зубах сигара вспыхивала презрением. Трудно было понять, о чём он сейчас думал. Возможно, сожалел, что не смог достаточно завербовать бывших однополчан из Люфтваффе, ведь у любого немца уважение к командирам в крови.

Один из «солдат удачи» пошёл в своём недовольстве дальше всех. Внешним видом этот субъект напоминал японского мафиози — якудза: невысокий азиат, покрытый загадочными татуировками от пальцев рук до шеи, очень нервный, даже взрывной. Воспользовавшись ситуацией, азиатский наёмник стал выхватывать из своего рюкзака толстые пачки заклеенных скотчем коричневых банкнот очень ветхого вида и презрительно бросать на землю к ногам командира. Вскоре у ног Макса образовалась внушительных размеров горка из собранных в «кирпичи» крупных купюр, на которых был изображён чернокожий мужчина в шапочке «пирожком» из леопардовой шкуры, в карикатурного вида генеральской форме — фуражке с неестественно огромной тульей, золотых старомодных эполетах с пышной бахромой, весь увешенный орденами величиной с блюдце.

— Это моя зарплата за прошлый месяц, — объявил азиат и обвёл всех негодующим взглядом. — Здесь полтора «лимона» местных шиллингов. Я первый нищий миллионер в мире! Ведь это всего лишь 167 американских долларов вместо полутора тысяч в месяц, как прописано в моём контракте.

Слова азиата вызвали новый всплеск возмущения. Оказалось, остальные получили примерно столько же. Лётчики стали кричать, что их обманывают, как лохов, заставляют рисковать головой фактически бесплатно. Работодатель задерживает жалованье, а потом расплачивается полуметровыми ассигнациями со многими нулями, собственным портретом и факсимиле подписи. Чтобы что-то купить за местную валюту, требуется брать с собой на рынок не бумажник, а рюкзак, ибо месячное жалованье пилота весит более десяти килограммов.

Все были так взвинчены, что любые обещания со стороны командира только подливали масла в огонь. Понимая это, Хан снова попытался уйти. И тогда азиат довольно грубо схватил командира за рукав:

— Так когда мы получим наши деньги, господин Азам?

Сигара Хана удивлённо повернулась в его сторону, точно корабельное орудие. А мятежник, чувствуя поддержку большинства, уже настолько осмелел, что осмеливался разговаривать с «паханом» угрожающим тоном:

— Не вы ли обещали мне, что когда я вернусь к себе в Гонконг, то смогу на заработанные деньги основать собственную небольшую авиакомпанию? Только на эти нарисованные вашим приятелем-президентом фантики я не смогу даже снять дешёвую проститутку на час. — Возникла тяжёлая пауза. Сигара уже прицельно смотрела своим жерлом между глаз китайца. А тот зло поинтересовался: — Так, значит, плакали наши денежки, босс? Что скажете, господин Азам?

Сигара в углу рта Хана превратилась в огнедышащий вулкан.

— Скажу, что ты законченный кретин, Ли, раз затеял толковище у всех на глазах. Разве ты не знаешь, что у местной секретной службы везде есть глаза и уши. А ещё скажу, что зря я три года назад выкупил тебя у филиппинской полиции, когда тебя должны были вздёрнуть за участие в контрабанде. В следующий раз я и пальцем не пошевелю, когда тебя поволокут на виселицу. — Хан обвёл цепким взглядом своих людей. — Даю слово, что с вами расплатятся до семнадцати ноль-ноль завтрашнего дня. Он, — немец кивнул в сторону президентского дворца, — и суток не продержится у власти без поддержки с воздуха. Но загонять его в угол бессмысленно, да и опасно.

Большая часть наёмников, кажется, наконец поверила своему командиру. Во всяком случае возмущённых голосов заметно поубавилось. Тем не менее осталась маленькая кучка непримиримых. Её представители стали требовать перевыборов командира и предъявления ультиматума работодателю в лице президента Моргана Арройе. Им удалось опять качнуть чашу весов в свою сторону. Десятка полтора лётчиков снова заколебались. Уставшие ждать заработанных денег, психологически выгоревшие из-за крайне опасной безостановочной работы, разочарованные оттого, что вместо обещанного Эльдорадо их заманили на жуткую бойню, где гораздо больше шансов подхватить жёлтую лихорадку или разбиться из-за отказа старой техники, чем вернуться домой богатым человеком, эти люди охотно были готовы винить во всём завербовавшего их немца.

Стало понятно: за тем, кому удастся в ближайшие минуты перетянуть на свою сторону это аморфное болото, и останется победа. Хан расстегнул карман рубашки, что-то достал из него.

Потом схватил руку стоящего рядом толстяка лет пятидесяти в промасленном синем комбинезоне. Макс высыпал на ладонь остолбеневшего от неожиданности авиамеханика несколько крупных необработанных алмазов, после чего обратился к самому горластому бунтовщику:

— Надеюсь, Ли, ты не станешь возражать, если вместо долларов с тобой расплатятся вот этим.

Глаза китайца алчно заблестели.

— Я всегда знал, господин полковник, что с вами можно иметь дело, — произнёс азиат любезным тоном.

Фактически теперь Хану противостоял только один человек. Он первым сегодня бросил командиру вызов и не собирался просто так уступать. Однако по тону «квадратного» чувствовалось: организатор бунта уже понял, что проиграл, и хотел продать свою лояльность подороже. По-прежнему пялясь на Хана своими выпуклыми водянистыми глазами, главный мятежник поставил условие, чтобы пилотам, уже налетавшим на этой войне по двести часов, выплатили жалованье в тройном размере в виде премиальных и дали возможность покинуть страну.

— Ты должен меня понять, Макс, — назидательно говорил он Хану, — ты всем нам много чего наобещал перед этой командировкой. И не наша вина, что ты не сумел сразу утрясти все проблемы с местными. Мы-то думали, что президент у тебя в руках.

На это Хан возразил:

— Ты же сам знаешь, Тейлор: наш бизнес непредсказуем. Это не первая наша с тобой работа. Согласись, что в возникших форс-мажорных обстоятельствах нет и моей вины. Я так же летаю на боевые задания, как и все. Рискую своей шкурой над джунглями, а потом один за все эскадрильи отдуваюсь перед президентом и его министрами за то, что нам не удалось разбомбить идущий к партизанам караван с оружием или спасти попавших в окружение коммандос. А ведь по местным законам незадачливым генералам принято для начала давать по сто палок.

— Понимаю тебя, — закивал Тейлор, — но и ты пойми меня: я влез в большие долги, чтобы выбраться сюда… Короче, ты должен заплатить мне неустойку. В конце концов, это твои проколы.

На это Хан напомнил компаньону по совместным делам, как после эвакуации с одной не слишком удачной для них войны, тот по забывчивости оставил победителям цинковый ящик из-под патронов, а в нём полный список их эскадрильи, платёжные ведомости — кому, сколько и за что. По этим ведомостям во Франции потом осудили и приговорили к различным срокам тюремного заключения пятерых «солдат удачи». Но Тейлора этот эпизод из их совместного прошлого только развеселил. Он вновь с жёсткой ухмылкой повторил своё требование, пригрозив в противном случае увести часть наёмников вместе с машинами на другую сторону линии фронта.

— И сколько же ты хочешь? — у Хана даже скулы побелели от негодования.

Тейлор, не моргнув глазом, назвал просто астрономическую цифру, добавив, что готов получить её алмазами или рудниковым золотом.

— Но я нанял тебя за сумму втрое меньшую.

— Цены изменились, — пожал плечами «квадратный» и с весёлой наглостью выкатил глаза на явно готового уступить ему босса. — Но это ещё не всё, Макс. Тебе также придётся компенсировать мне моральный ущерб…

Во время разговора Тейлор периодически оглядывался, словно проверяя, не пристроился ли ему «в хвост» враг. Нет, он не вертел нервно головой, а с отработанной до автоматизма профессиональной чёткостью контролировал обстановку вокруг себя. По этой особенности Борис понял, что «квадратный» тоже принадлежит к элитарному клану лётчиков-истребителей. Такая привычка вырабатывается не сразу, она со временем проникает в костный мозг, становится частью твоей натуры. Тейлор явно был очень опытным бойцом. Несмотря на внешнюю тяжеловесность, не приходилось сомневаться в том, что, случись поблизости какая-нибудь угроза, она не сможет застать его врасплох. Даже когда «квадратный» стоял на одном месте, его тело совершало небольшие колебательные движения: словно желая поразмяться, он переступал с ноги на ногу, его широкий корпус слегка покачивался, шевелились плечи и руки. Так хороший боксёр в любую секунду раунда совершает небольшие челночные прыжки — вперёд-назад, готовый мгновенно набрать скорость для атаки, или, напротив, разорвать дистанцию с противником, нырнуть под летящий в него кулак. Недаром опытные бойцы говорят, что тот, кто держит колени прямыми, быстро протянет ноги.

Немного подумав, Хан изобразил понимание. Улыбнувшись шантажисту, он примирительно похлопал Тейлора по плечу.

— Конечно. Я расплачусь с тобой. Ведь мы же друзья!

Хан вдруг принялся разыгрывать из себя простодушного весельчака: сыпал бесконечными шутками, пародировал каких-то общих знакомых, рассказывал разные нелепости о себе. Борис не помнил его таким. Конечно, потомок старинного аристократического рода никогда не выглядел напыщенным прусским бароном, но при этом всегда держал себя с достоинством. Теперь же он вёл себя как перепивший недалёкий деревенский бюргер. Стоящий перед ним мятежник торжествовал. На лице его играла злорадная ухмылочка. В его злых жёстких глазах плескалась наглая самоуверенность.

— Кстати, у меня тут с собой очень хороший французский коньяк, — заискивающе зачастил Хан. — Мы должны немедленно выпить за то, чтобы никакая чёрная кошка между нами больше не пробежала. И не беспокойся, я заплачу тебе сполна.

Наверное, только один Борис уловил нехорошую затаённость в облике старого знакомого. Словно пружина, испытывающая сильное давление, немец тайком собирался в комок мускулов и энергии. Вот только для чего?

Хан на полкорпуса отвернулся от собеседника, чтобы снять с ремня висящую у него на боку флягу.

Борис почувствовал: вот, сейчас произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Однако он никак не ожидал, что всё случится так обыденно. Тейлор с самодовольной ухмылкой принял из рук пошедшего на попятную командира флягу, поднёс её к губам и запрокинул голову. Хан только этого и ждал. Молниеносным движением он вложил в горло пьющего узкое лезвие незаметно вытащенного стального жала. Так вероломно обычно убивают в криминальном мире.

— Надеюсь, ты доволен оплатой? — поинтересовался Хан у хрипящего компаньона.

«Квадратный» смотрел на него страшно вытаращенными глазами. Его тело дёргалось в судорогах. Жутко было слышать, как в наступившей тишине отчётливо стучат по бетону каблуки. Эта «тряска Святого Витта» продолжалась, наверное, с полминуты. И всё это время немец держал руку с ножом таким образом, чтобы бьющий из распоротого горла мятежника фонтан крови вперемешку с коньяком не сильно его забрызгал. Затем, когда поверженный враг растянулся у его ног, Хан обстоятельно вытер нож о куртку умирающего и спрятал лезвие в потайной карманчик на своём ремне. Потом обратился к лётчикам, указывая на бьющееся в предсмертных конвульсиях тело у своих ног:

— Этот человек сказал, что я лжец. Многие из вас давно меня знают. Разве я бросил хоть кого-нибудь на произвол судьбы? Когда четырнадцать месяцев назад мы эвакуировались с тех проклятых островов, разве не я приказал, чтобы все места в последнем, уходящем на материк транспортном самолёте отдали раненым и гражданским? Да, потом мы десять дней пробивались с боями через гнилые топи и в итоге потеряли шестерых, но никто не может упрекнуть меня, что я оставил врагу хоть одного раненого.

А сколько раз работодатели пытались избавиться от нас после операции. Легче всего убрать наёмников как ненужных свидетелей и сэкономить деньги. Но у меня всегда имелись свои рычаги воздействия на заказчиков, которые я не выпускал из рук. Никто не скажет про меня, что я кому-то не заплатил за работу или по моей вине парней крупно кинули. Повторяю: завтра ваши карманы будут набиты «камешками».

Рухнувший было авторитет командира снова взлетел на прежнюю высоту…

Эта сцена напомнила Нефёдову, как они познакомились. Как перспективного лётчика, Бориса перед Испанской войной направили на Липецкие курсы командиров эскадрилий. На базе Липецкого учебного центра ВВС РККА действовала немецкая авиационная школа. Некоторых советских лётчиков-курсантов назначали в обучение к немецким инструкторам — как правило, опытным асам Первой мировой войны или пилотам гражданской авиации. В двадцатые годы СССР и Германия находились в дружеских отношениях.

Так Борис познакомился с Ханом. Высокий, атлетично сложенный, одет в добротный спортивный пиджак, бриджи для верховой езды и крепкие ботинки с высокой шнуровкой, рыжее лицо с правильными чертами аристократа — таким барон тогда предстал перед молодым советским военлётом. Даже свою широкую спортивную кепку Макс носил на русский манер — чуть набок. За восемь лет регулярных полётов из Берлина в Москву в качестве пилота пассажирского «Юнкерса-13» немец отлично выучил русский язык.

При разыгрывании учебных боёв коварному тевтону нравилось изобретать разные хитроумные ловушки. Учитель исповедовал тактику внезапных нападений из засады и мгновенного бегства с поля боя. Все атаки пилота, который ещё совсем недавно водил пассажирский самолёт, строились по схожему принципу: подкараулить жертву, внезапно атаковать зазевавшегося врага и, отстрелявшись, немедленно уйти в сторону солнца. Попал или не попал — не важно. Думай только о том, как скорее унести ноги.

Борис вспомнил, как однажды инструктор шутливо признался способному ученику после одной такой совместной «охоты»:

— Мне иногда бывает жаль, что вы служите в иностранной армии: из нас двоих получилась бы отличная пара бандитов-головорезов!

Эти воспоминания стремительно пронеслись в голове Бориса. Между тем все присутствовавшие при убийстве достали пистолеты. Каждый по очереди делал несколько выстрелов в лежащее на земле тело и таким образом как бы становился соучастником преступления. Теперь можно было не опасаться, что после возвращения в Европу кто-то решит выдать полиции истинного убийцу Тейлора. Когда очередь дошла до Нефёдова, какой-то бритый детина протянул ему пистолет.

— Я не стану стрелять! — отрезал Борис.

Естественно, этим заявлением Нефёдов поставил себя в крайне опасное положение. Незнакомца тут же взяли в кольцо. Никто не знал, кто он такой. Несговорчивый, упрямый. Подозрительный тип!

— Если не сделаете, что вам сказано, отправитесь вслед за ним, — пригрозил один из наёмников, ткнув ботинком труп.

Хан растолкал обступивших Бориса людей и бросился к нему с радостным криком:

— Дружище, Йозеф!

Далее была разыграна великолепная по актёрскому исполнению театральная сценка. Светясь от радости, Макс тряс Бориса в объятиях, рассказывал для публики, как он рад встретить своего старого фронтового товарища ещё по легиону «Кондор». По-свойски тыча Нефёдову пальцем в грудь, немец пояснял, оглядываясь на своих парней:

— Вы даже представить себе не можете, какой это славный вояка, а товарищ какой!

Хан немедленно поручился за Бориса. Этого было достаточно. Все стали расходиться. Возле самолёта остались лишь двое мужчин. И хотя один из них на целую голову возвышался над собеседником, это был разговор равных.

— Ну, здравствуй, Борис, — Хан «сменил пластинку»: теперь, когда не требовалось разыгрывать комедию, притворяясь старым другом, он выглядел скорее неприятно удивлённым, чем обрадованным свиданием со своим бывшим курсантом. Похоже, ему было неприятно, что старый приятель стал свидетелем внутренней кровавой разборки. — Как тебя занесло в это проклятое место? — поинтересовался командир наёмников. — Чтобы приехать сюда по доброй воле, нужен действительно серьёзный мотив.

Борис едва заметно ухмыльнулся и пояснил, что устал жить на скромную пенсию и потому решил тряхнуть стариной. Хан понимающе кивнул, подтвердив, что ему нужны хорошие лётчики, вот только работу он может предложить с определённой спецификой:

— Придётся лить напалм и химические реагенты на мирные деревни, расстреливать с бреющего полёта женщин, детей, стариков. Надеюсь, тебя это не смущает?

У Нефёдова желваки заходили на угловатых скулах. Ироничное настроение с него как ветром сдуло. Борис ответил очень серьёзно:

— Я постараюсь делать своё дело чистыми руками. А насчёт остального… Я солдат. Но всегда воевал за идею. Настало время попробовать заработать своим ремеслом, чтобы было с чем встретить старость. Надеюсь, у вас хотя бы хорошо платят?

Хан, прищурившись, разглядывал человека, которого всегда уважал за данный Богом талант лётчика и настоящий мужской характер.

— Как говорят у вас в России, «может, хватит Ваньку валять». Хоть мы и не виделись много лет, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты здесь из-за денег.

«А вот я тебя не узнаю! — захотелось в этот момент откровенно признаться Борису. — Офицер, к какой бы армии он ни принадлежал, никогда не должен унижаться до собственноручной бесчестной расправы над подчинённым».

Так случилось, что во всех войнах, в которых им пришлось участвовать, они были врагами. Тем не менее для Бориса Хан всегда оставался одним из учителей, сформировавших его как личность. Поэтому Нефёдову было крайне неприятно пережить очередное разочарование в нём. Хотя он и понимал, что многолетняя служба гитлеровскому режиму не могла не оставить в характере старого германского лётчика свой тёмный след. Да и психология наёмника кардинально отличается от менталитета армейского офицера. Военный вождь полукриминального войска обязан обладать качествами жестокого и, если нужно, бесчестного к своим врагам пиратского капитана, иначе ему не удержать своих «джентльменов удачи» в повиновении.

В любом случае оставалось принимать этого человека таким, какой он есть. Без помощи Хана Нефёдов не мог обойтись в поисках сына. А для того, чтобы объяснить ему истинную причину приезда и сделать своим союзником, Борис сперва напомнил немцу об одной прошлой истории:

— Когда-то я помог твоей невесте вытащить тебя из места похуже, чем этот «курорт». И твоя девушка готова была ради тебя даже ехать в Сибирь, которую вы, немцы, считаете адом.

Хан понимающе покачал головой.

— Тогда это действительно серьёзный повод, чтобы оказаться здесь.

Бориса обнадёжило и обрадовало, что имеющий в этих краях сильный вес наёмник не ищет причин, чтобы отказать ему в помощи. Повеселев, Нефёдов даже позволил себе отпустить совсем не дипломатичную шутку в адрес представителя некогда могущественных ВВС поверженного Третьего рейха:

— Нет, Макс, что бы ты ни говорил, но Африка — не самое худшее место, где нам с тобою приходилось бывать: против лихорадки существуют прививки, а к климату я уже почти привык. По-моему, зимой 1943 года под Сталинградом было пострашней, а? Впрочем, вам, истребителям, тогда не так сильно досталось от нас, как пилотам транспортных «Юнкерсов», которые пытались по приказу Геринга организовать воздушный мост между окружённой армией фельдмаршала Паульса и Большой землёй.

Хан натянуто краешками губ улыбнулся бывшему противнику по Восточному фронту, но мысли его сейчас были совсем о другом. Нефёдов всколыхнул в его памяти болезненные воспоминания.

В самом конце войны в Корее завербовавшегося в американские ВВС бывшего полковника Люфтваффе сбили. Раненный, он попал в плен — вначале к северокорейцам, а те после нескольких допросов передали лётчика русским.

Всего через 98 дней после того, как истребитель Хана срезала пушечная очередь МиГ-15, состоялось подписание мирного договора, и вскоре начался обмен военнопленными. Но бывший гитлеровский ас, поступивший на службу к американским агрессорам, не мог рассчитывать, что с ним поступят как с обычным военнопленным. Все документальные доказательства того, что он не погиб при крушении своего «Сейбра», а успел катапультироваться и был живым захвачен солдатами противника, были надёжно похоронены в секретных архивах.

Пленника немного подлечили и вывезли в СССР. Около года его продержали на Лубянке. Всё это время лётчика таскали на допросы, которые могли продолжаться целую ночь. В камере-одиночке Макс быстро почувствовал себя «железной маской». Он содержался в особой тюрьме МГБ под русской фамилией Бочкарёв. Ему не полагались свидания и передачи. Он был лишён возможности подать о себе весточку родным, чтобы хотя бы сообщить им, что жив.

Когда из пленника выжали все необходимые сведения, его осудили на четверть века каторжных работ и отправили в ГУЛАГ. Причём суд проходил без участия адвоката, прямо на территории тюрьмы. Хана завели в небольшую комнату и поставили перед покрытым кумачом столом, за которым под огромным портретом Сталина восседали трое офицеров госбезопасности. Тот, что сидел в центре, сразу зачитал «гражданину Бочкарёву» приговор. Узник готовился к тому, что его обвинят в военных преступлениях, в контрреволюции, в чём угодно, но никак не в порче социалистического имущества! Его, потомственного аристократа, полковника ВВС, имеющего на счету полтораста сбитых русских самолётов, осудили по той же статье, что и какого-нибудь русского забулдыгу-колхозника, утопившего по пьяной лавочке свой трактор в окрестном пруду!

Тогда он ещё был другим человеком и потому страшно оскорбился. Чувствуя себя униженным, бесправный зэк даже подал апелляцию в высшую инстанцию с требованием расстрелять себя!

Офицерская кожа начала слезать с него на пятидесятиградусном морозе под оскорбления охранников и блатных. Советский концлагерь, куда он попал, находился за Полярным кругом. Условия существования заключённых были просто ужасающими. После войны пресса открыла немцам глаза на то, что творилось в тылу, пока они воевали. Так что Хан в какой-то мере мог сравнивать гитлеровский концлагерь с русским. Они стоили друг друга! Обе системы были рассчитаны на то, чтобы прежде вытравить из заключённого душу, ещё некоторое время позволив его биологической оболочке посуществовать и поработать — в одном случае на Великую Германию, в другом во имя торжества социализма.

Впрочем, Максу ещё повезло, что он попал в лагерь, в котором отбывало срок много «фашистов» — бывших власовцев, полицаев, эсэсовцев-прибалтов — всех тех, кто в годы оккупации так или иначе сотрудничал с новыми властями. На их фоне бывший фашистский лётчик, умеющий бегло разговаривать по-русски, не сильно выделялся. Ему даже удалось со временем стать бригадиром. Вот тогда-то характер недавнего офицера и чистоплюя-аристократа начал эволюционировать в нечто более приспособленное к суровым условиям мира, где всем заправляют жестокие биологические законы естественного отбора.

Чтобы выжить самому и обеспечить пайкой лучших работников своей артели, приходилось на ходу учиться звериной жестокости. Вместо пижонского офицерского стека Макс стал носить стальной прут в руке — на местном лагерном жаргоне «планомер». Им он безжалостно крушил рёбра и пробивал черепа тех, кто не хотел или не мог выполнить дневную норму.

На должности надсмотрщика над рабами немец быстро понял: невозможно заставить смертельно уставших голодных людей на пределе сил работать на сорокаградусном морозе в пургу, если говорить с ними интеллигентно. И Макс быстро научился виртуозно материться по-русски. Требовалось топтать слабых, чтобы выжили сильные — самый работоспособный костяк бригады. Обладатели крепких мускулов должны были получать достаточно хлеба, тогда был в порядке их бригадир.

Первое время Макса ещё терзали угрызения совести. Он даже добился от начальства, чтобы погибших по его вине зэков не выбрасывали за лагерную проходную на растерзание лесному зверю, а по-людски хоронили в гробах. Но на выдалбливание в вечной мерзлоте могил члены бригады тратили бесценные калории, которых могло элементарно не хватить в ожесточённой борьбе за дополнительный премиальный паёк с другими бригадами. Поэтому вскоре Хан перестал обращать внимание на голос совести.

Но зато со временем, когда удалось очистить команду от «человеческого балласта», в бригаде Макса уже была самая низкая смертность и лучшие пайки. Так как они регулярно побеждали в социалистическом соревновании, Макса и его людей регулярно поощряли разными льготами.

Удерживаясь у власти, Макс сохранял надежду на возвращение в мир свободных людей. Сам о том не подозревая, он готовил себя к новой жизни профессионального наёмника, способного без колебаний ткнуть в бок ножом конкурента, вытереть о его одежду испачканное в крови лезвие и спокойно нарезать колбасу и хлеб.

Позднее, возглавляя наёмнические команды, он уже не будет терзаться муками совести. Всякие переживания по поводу убийства человека, морализации типа — могу или нет, никогда более не станут его беспокоить. Вопрос сводился к профессионализму и выживанию. Одно время Хан служил у полевого командира чёрных националистов в Родезии и воевал против белых колонистов. И это нисколько не мешало ему убивать людей своей расы. Потом, когда контракт с работодателем кончился, его уже наняло правительство белого меньшинства, и лётчик стал бомбить бывших чёрных друзей. И ему не в чем было себя упрекнуть! Ведь перекупают же профессиональных футболистов конкурирующие команды.

Единственный раз Хан испытал неприятное чувство, когда недавно возле казарм на него набросился какой-то партизан с длинным ножом. Хан инстинктивно выстрелил ему в голову. Это было рефлекторное действие профессионального солдата. Мозги брызнули на него. И хотя Макс тут же принял душ, всё равно потом весь день чувствовал отвратительный запах. Однако этот случай не заставил его круто изменить своё мировоззрение и, например, стать священником.

Подумать только, а ведь в начале карьеры военного лётчика некоторые упрекали Макса в недостаточной жестокости к врагу. Конечно же потомок древнего военного рода никогда не был похож на одного из пионеров авиации — француза Габриэля Вуазена, который был настолько потрясён, узнав, что на самолёте его постройки Viosin-III была одержана первая в истории человечества победа в воздушном бою, что впал в глубокую депрессию и навсегда ушёл из авиации. Но Хану потребовалось время на то, чтобы сформироваться как хладнокровному крылатому убийце, не ведающему пощады. Он быстро овладел в учебных боях необходимой техникой пилотажа и стрельбы по мишеням, но в реальных смертоносных схватках первое время не проявлял должной настойчивости в добивании противника. Знавшие его тогда люди говорили, что никогда бы не подумали, что такой добродушный человек сумеет преодолеть моральный барьер перед нерыцарским расстрелом раненого врага. Интересно, что бы они сказали о нём теперь?

Да, теперь Хан даже был благодарен судьбе, забросившей его в советский концлагерь. Не будь в его жизни такого уникального опыта, он наверняка сейчас скучно доживал бы свои дни в Германии. Правда, он вполне мог вообще не выбраться из полярного ада.

После смерти Сталина с приходом к власти Хрущёва многих стали выпускать из заключения, но Хана продолжали держать за колючей проволокой. Его только перебрасывали из лагеря в лагерь, словно перепрятывая от тех, кто, возможно, его уже разыскивал.

Об остальном Максу впоследствии поведала его невеста. От жениха она знала, кто такой Нефёдов, и сумела найти его. Для этого девушка специально приехала в Москву с какой-то официальной делегацией. К этому времени родственники Хана уж почти отчаялись добиться от советских властей каких-то сведений о нём. Они начали самостоятельные активные поиски после того, как один из вернувшихся из советского плена американских лётчиков в газетном интервью обмолвился, что якобы видел Хана в магаданской пересылочной тюрьме. Немецкая родня Макса тут же через Министерство иностранных дел сделала несколько запросов в КГБ, но им ответили, что такого пленного в советских тюрьмах и лагерях нет.

К тому времени, когда невеста пропавшего лётчика нашла Нефёдова, Борис уже лишился покровительства Василия Сталина и был уволен со службы. Поэтому помочь ей мог только советом. Он не стал злорадствовать, узнав, что бывший враг пропал без вести и, по некоторым сведениям, гниёт заживо в колымских лагерях. У лётчиков своя этика, которая запрещает расстреливать в воздухе спасшегося на парашюте противника и мстить пленным. В конце концов, беда может случиться с каждым. Поэтому Борис посоветовал невесте Хана зайти с другой стороны:

— Попробуйте сделать новый запрос, но не в КГБ. Лучше действовать через Министерство обороны. Запросите справку из Ленинградского военно-медицинского архива, там хранятся документы на всех, кто проходил через советские военно-лечебные учреждения, от передовых перевязочных пунктов до эвакогоспиталей. Если ваш жених попал в плен раненым, там обязательно должна быть на него справка. Возможно, вам и не ответят. Но зато чекисты наверняка ослабят бульдожью хватку, когда поймут, что вы не отступитесь от своего жениха. Сейчас в «органах» в связи со сменой курса большая чехарда и поэтому их можно продавить. Хорошо бы также привлечь к поискам кого-нибудь из высокопоставленных лиц.

У невесты Хана оказался настойчивый характер. Когда-то во время войны Макс не отказался от неё, когда власти обвинили девушку в серьёзном политическом преступлении. Он даже посылал ей в концлагерь передачи и продолжал хлопотать о смягчении приговора. За это его самого могли отправить в гестапо. И лишь агония Третьего рейха позволила лётчику избежать ареста и, возможно, казни. Части, в которых служил ас, в последние месяцы войны постоянно перебрасывались с одного участка разваливающегося фронта на другой. И он подозревал, что идущие по следу гестаповцы его просто в какой-то момент потеряли.

Алиса выжила во многом благодаря тому, что жених не отказался от неё, и отплатила ему таким же добром. Она предприняла поистине титанические усилия для того, чтобы восстановить обстоятельства исчезновения своего близкого человека, и если он до сих пор жив, вызволить его из плена. На каком-то этапе к делу подключился высший политический истеблишмент Федеративной Республики Германии. Во время визита Хрущёва в США о пропавшем лётчике хлопотал сам Госсекретарь Белого дома Джон Даллес. Это помогло. Через шесть лет плена Хана наконец отпустили. В 1959 году он вернулся домой. Через год прошёл в США курс обучения на новом реактивном истребителе, несколько лет служил в JG-71 «Рихтхофен» — лучшей истребительной эскадре Бундеслюфтваффе, потом вышел в отставку и занялся бизнесом.

— Кстати, моя невеста хотела послать вам приглашение на нашу свадьбу, — вдруг потеплевшим голосом сообщил Борису Хан. — Но я ей сказал: не порть этому русскому карьеру, он может стать генералом. А если ты полезешь со своими «спасибо», то власти его страны не простят ему того, что он для нас сделал. Однако, судя по тому, что ты здесь, мои прогнозы, видимо, не оправдались.