Костя Рублев вернулся с задания чрезвычайно довольный, возбужденный и сразу к командиру:

— Кажется, я нашел их логово!

С момента гибели Лямина нефедовцы безрезультатно пытались выследить, откуда взлетают реактивные «мессеры». За это время летчики авиагруппы еще несколько раз встречались в небе с одиночными «Ме-262». Но немецкие самолеты всегда отрывались от преследователей.

К концу войны на вооружении ВВС Красной армии поступили первоклассные истребители «Ла-7», «Як-9». Но и немецкая авиапромышленность смогла под занавес совершить технологический рывок: небо рейха обороняли в том числе и реактивные машины. Правда, в люфтваффе оставалось все меньше хороших летчиков. В конце 1944 года впервые в истории германских военно-воздушных сил были отмечены массовые случаи отказа деморализованных огромными потерями молодых летчиков идти в бой. И все же уцелевшие эксперты еще представляли серьезную опасность. Собранные в элитные части реактивной авиации типа «Команды Новотны» они продолжали держать в небе фронт. Атаки всего двух десятков реактивных «Ме-262» на строй из тысячи «Летающих крепостей» давали такие же результаты, как если бы американские бомбардировщики штурмовали несколько сотен поршневых «Мессершмиттов-109» и «Фокке-Вульфов-190».

Первый визит в окрестности обнаруженного Рублевым гнезда фашистских реактивных охотников ничего не дал: сорок минут Нефедов с ведомым крутились вблизи базы, но так никого и не встретили. Приближаться же вплотную к аэродрому было нельзя, чтобы раньше времени не обнаружить себя. Борис даже не стал атаковать подвернувшийся им связной «Шторьх», хотя сбить эту «стрекозу» им было проще простого. Но на немецком самолетике наверняка имелась радиостанция, и о появлении вблизи секретной авиабазы русских истребителей сразу бы стало известно немецкому командованию. Нет, необходимо было сохранять инкогнито.

Наконец в третьем вылете, уже при возвращении к линии фронта, советским охотникам встретился реактивный «Мессершмитт-262». Борис увидел его за несколько километров. Встречный самолет приближался неестественно быстро. Немецкий пилот также заметил советский истребитель и приготовился к атаке. Встреча произошла на пересекающихся курсах. Борис пытался поймать в прицел удлиненный, похожий на щуку благодаря пятнистой окраске верхней части фюзеляжа и светлому брюху силуэт. Но хорошо прицелиться так и не удалось. Противник быстро проскочил мимо Нефедова и скрылся из вида. Рублев доложил командиру, что немецкий пилот пустил по нему ракету, но промахнулся. Хотя Борис ничего такого не заметил.

Советские охотники бросились в погоню. Зная, куда держит курс реактивный «мессер», они имели серьезное преимущество над врагом.

Недалеко от немецкого аэродрома русские «Яки» нагнали «Ме-262». Но его летчик и на этот раз вовремя заметил угрозу и легко оторвался от преследования. Дальнейшие его поиски ни к чему не привели…

Шли ожесточенные бои за Варшаву. В то утро у Бориса не было никаких особенных предчувствий, хотя начинающийся день был не совсем обычный — пятница тринадцатое число. Намечался обычный вылет на сопровождение бомбардировщиков. Но потом задание неожиданно отменили. Чтобы не тратить время впустую, Нефедов оставил вместо себя заместителя, а сам решил на пару с Рублевым «прогуляться» «на охоту».

Так как маршрут взлета и посадки реактивных «мессершмиттов» был примерно понятен, «Яки», используя солнце и облака, заняли позицию в «засаде», в надежде врасплох застигнуть пилота скоростного истребителя, в момент, пока он еще не успел набрать максимальную скорость или, наоборот, сбрасывает ее.

Советским летчикам уже было известно самое слабое место «чуда немецкой техники»: при посадке реактивный самолет становился очень уязвимым, так как его пилоту приходилось долго вести машину по прямой, постепенно снижая высоту и скорость. При этом скорость полета замедлялась не только обычным сбрасыванием газа, но и путем задирания вверх носовой части самолета. А главное: летчику просто было некогда следить за воздушной обстановкой, ибо ему приходилось выполнять множество сложных манипуляций и постоянно бороться со своей машиной, которая на малых скоростях норовила опрокинуться на крыло.

Именно в такой момент советские «охотники» и застали пилота реактивного «черного рыцаря». Немецкий летчик был так поглощен управлением, что даже не смотрел назад. Подвешенные под крыльями его «Ме-262» реактивные двигатели оставляли за собой черные дымные следы, словно они горели. Но это было не так.

Борис дал мотору полный газ и ринулся на врага. Мысленно он видел сидящего в кабине реактивного истребителя Хана и разговаривал с ним: «Ну вот и встретились, товарищ инструктор! К сожалению, даже в безграничном небе нам с тобой стало тесно. Слишком много зла ты натворил…»

Хоть немец и тормозил, скорость его самолета все еше оставалась достаточно высокой. Нефедову пришлось «выжимать» из машины максимум, чтобы на форсаже сократить дистанцию для выстрела. Лучше всего подобраться к мишени снизу, используя то обстоятельство, что из кабины «Ме-262» было плохо видно то, что происходит сзади внизу — под массивными реактивными двигателями…

Но что такое?! Рядом с правым крылом «мессершмитта» появились трассы снарядов. Все ясно: Рублев не совладал с собственным азартом и раньше времени нажал на гашетку. Борис начал ругать ведомого, но оказалось зря.

Уклоняясь от летящих в него снарядов, Хан начал круто разворачиваться в сторону Нефедова. Борис нажал кнопку стрельбы, но пушки «Яка» молчали. Летчик быстро перезарядил оружие — бесполезно! «Перегорел предохранитель электрического спуска», — догадался Борис. Старая добрая механика его бы не подвела. А теперь из-за какой-то крохотной проволочки приходится расплачиваться жизнью! Борис вдруг услышал в наушниках шлемофона насмешливый голос Хана: «Не ругайся на парня, братец! Я ему просто не по зубам. Ты тоже свой шанс не использовал… Извини, камараден…»

На удлиненном носу «мессера» замигали огоньки скорострельных пушек. Однако самолет Хана слишком плохо подходил для воздушной карусели и при выполнении крутого виража начал опрокидываться. Хану пришлось стрелять и одновременно спасать машину, готовую свалиться в штопор. Из-за этого его снаряды прошли мимо цели, но не все…

Раздался взрыв, и Борис захлебнулся от окатившей его пороховой гари и ледяной упругой волны. Что-то больно ударило прямо в сердце. «Разрыв снаряда в кабине… Я убит…» — отметил Борис. Но, несмотря на сильную боль в груди, он по-прежнему мог действовать! Оказалось, что взрывом сорвало фонарь кабины.

Немецкий самолет был уже совсем рядом. Стоит им разойтись, реактивный истребитель быстро наберет скорость и его уже не догнать. «Нельзя его отпускать! — пульсировало в голове Нефедова. — Матерый гад, да на такой резвой лошадке еще немало наших жизней заберет!» Решение пришло мгновенным импульсом. Борис со всей накопленной на инструктора ненавистью бросил свой истребитель на него. Перед глазами Нефедова мелькнул девиз «Vae victis». Раздался оглушительный треск. Крылья самолетов сцепились, как два рыцарских меча. Тонкое крыло «Яка» вонзилось в фюзеляж «мессершмитта». Так они и понеслись к земле, будто сцепившиеся в рукопашной бойцы.

Борис видел, как Хан безрезультатно пытается выбить стеклянный колпак кабины. Похоже, при ударе заело автоматику его аварийного сброса. Радиостанция немца по-прежнему была настроена на волну советских истребителей, и Нефедов слышал изрыгаемые гибнущим летчиком проклятия.

— Прощай, камараден! — крикнул ему Борис и вывалился из кабины…

Опускаясь на парашюте, капитан вдруг увидел, как почти у самой земли из кабины падающего «мессершмитта» что-то выстрелило. Черная точка разделилась надвое: над одной ее половинкой тут же раскрылся белый бутон парашюта.

В конце войны помимо суперсовременных инфракрасных ночных прицелов на новейших немецких самолетах стали устанавливаться катапультные кресла. В последний момент Хану удалось сбросить колпак кабины и воспользоваться новейшим средством «последнего шанса». Вскоре он вслед за упавшими самолетами навсегда скрылся в варшавской гари…

Уже на земле, освободившись от лямок парашюта, Нефедов достал из-под гимнастерки разбитый медальон. Угодивший в него осколок выбил портрет матери Ольги, изменил направление и унесся прочь. Если бы не этот кусочек серебра с портретом внутри, то осколок нанес бы Борису смертельное ранение в сердце. И все-таки Нефедов возвращался в часть в расстроенных чувствах. Ведь у него не осталось ни одной фотографии любимой.

Когда «Виллис» остановился у шлагбаума КПП, навстречу сидящему в нем Борису выскочил обрадованный дежурный:

— А мы уже перестали ждать! Рубль один вернулся. Говорит: «Своими глазами видел, как Батя вместе с “мессером” падал…»

— Рано мне на вечный покой, Федяев, — Нефедов строго глянул на расплывшегося в улыбке ефрейтора, — войну сперва надо кончить.

— А вас тут какая-то женщина дожидается, — игривым тоном отрапортовал дежурный. — Мы ей говорим, что командира, похоже, того… Ну, в общем… Сегодня уже не будет. А она нас такими словами припечатала, что, извините, стесняюсь повторить.

— Что за дамочка?

В этот момент из землянки показалась смущенная и радостная Ольга.

— Наконец-то ты рядом, — улыбнулась она Борису, как когда-то давно на московском вокзале. — Я знала, что ты обязательно вернешься. Я ведь обещала позаботиться, чтобы у тебя за спиной всегда порхали ангелы-хранители.

Борис залез в карман и достал то, что осталось от медальона.

— Что это? — удивленно спросила Ольга, беря в руки кусочек расплющенного металла.

— Говорят, пуля в одно место дважды не попадает, — но для ангелов ведь нет ничего невозможного, верно?