21 февраля 1942 года новым командующим бомбардировочной авиацией королевских ВВС Великобритании (RAF) стал маршал авиации сэр Артур Харрис. Закончился короткий период, когда английские самолеты наносили лишь «точечные» ночные удары по военным объектам в оккупированной Франции и в самом рейхе. Началась эпоха ковровых бомбардировок немецких городов. «Бомбардировщик-Харрис», как окрестили нового командующего газетчики, пообещал «вы-бомбить Германию из войны» или же «вернуть ее обратно в каменный век».

Уже через два месяца после своего назначения Харрис отправил в рейд на Германию тысячу бомбардировщиков. Только теперь многие немцы вспомнили забытую поговорку: «Посеявший ветер пожнет бурю». А ведь еще недавно, в 1940–1941 годах, немецкие самолеты безнаказанно бомбили Лондон, Ковентри и другие английские города, а островитянам нечем было ответить, ибо их немногочисленные «Ланкастеры», «галифаксы», «стирлинги», «бленхеймы», «веллингтоны», «хемпдены» и «уитли» перехватывались немецкими истребителями где-то над Францией. У немцев на устах тогда было хвастливое утверждение маршала авиации Геринга, заявившего в одном из своих выступлений: «Пусть меня назовут вралем, если хоть один вражеский самолет достигнет территории нашей страны».

В 1942 году в Англию из США начали пребывать соединения тяжелых бомбардировщиков «Боинг Б-17» — «Летающая крепость». Это были лучшие стратегические бомбардировщики в мире. Благодаря большой скорости и высоте полета, а особенно двенадцати оборонительным пулеметам «Браунинг», экипаж такой машины имел неплохие шансы отбиться от атак немецких перехватчиков. Мощный же заградительный огонь сразу сотен бомбардировщиков, летящих в сомкнутом строю, почти не оставлял шансов немецким пилотам-истребителям сделать результативный заход и уцелеть.

Теперь бомбардировщики союзников методично днем и ночью стирали с лица земли немецкие города. В мае-июле 1943 года «Бомбардировщик-Харрис» начал операцию под кодовым наименованием «Гоморра». Второй по величине город Германии — Гамбург был засыпан тысячами тонн зажигательных и фугасных бомб. Это вызвало пожар воистину библейского масштаба. Несколько дней в городе бушевал огненный шторм, столб дыма поднимался в стратосферу. Отвратительный запах гари и горящей плоти проникал даже в кабины бомбардировщиков, идущих на высоте свыше десяти километров. Тысячи мирных жителей сгорали заживо, обращаясь в пепел; задыхались от ядовитых газов в подвалах своих домов. Пламя выжигало кислород, и многие умирали от удушья. Когда огонь из горящих зданий прорвался сквозь крыши, — над городом поднялся столб раскаленного воздуха высотой около шести километров. Воздух так накалился, что все, что могло воспламениться, мгновенно сгорало. Кипел асфальт, в окнах плавились стекла…

Погибло 50 000 человек, 20 000 были ранены, десятки тысяч пропали без вести и сошли с ума. Большая часть населения лишилась крова.

Один свидетель так описывал начавшуюся после окончания бомбежки работу специальных санитарно-спасательных команд: «Люди в противогазах прокладывали себе путь огнеметами, так как несметное количество трупов было усеяно жирными, в два сантиметра длиной червями и огромными зелеными мухами невиданного доселе размера, не говоря уже о воистину гигантских крысах, покрывающих серым, копошащимся ковром углы разрушенных строений…»

Гамбург превратился в пустыню, состоящую из барханов битого кирпича. Затем настал черед Дрездена, где погибло уже 250 000 человек. Фотографии только одного из 80 разбомбленных англо-американскими пилотами германских городов-мишеней — Везеля, ничем не отличаются от снимков лунного ландшафта…

Германские силы противовоздушной обороны пытались активно противостоять рейдам союзников. Иногда им даже удавалось наносить противнику чувствительные удары. Так было 17 августа 1943 года, когда 363 тяжелых бомбардировщика попытались разрушить шарикоподшипниковые заводы в районе Швейнфурта. Перехватчикам совместно с зенитчиками удалось сбить 60 «крепостей», что заставило американское командование временно прекратить рейды на этот район. Но с появлением у англосаксов истребителей дальнего действия «тандерболт» и «мустанг», которые могли сопровождать «ли-берейторы» и «крепости» до Берлина и обратно, обстановка стала критической.

Истребители сопровождения начинали атаковать «фокке-вульфы» и «мессершмитты» еще до того, как они оказывались в зоне сплошного огня бортовых пулеметов бомбардировщиков. Потери среди летчиков обороны рейха стали просто ужасающими. Всего за четыре месяца погибло более тысячи германских летчиков-истребителей. Конечно, подавляющее большинство из них были неопытными юнцами, но гибли и эксперты. В такой ситуации командованию люфтваффе ничего не оставалось, как пополнять обескровленные эскадры на Западе первоклассными пилотами с Восточного фронта. Не миновала эта участь и Макса фон Хана…

Уже в первых боях он понял, что попал в ад. Хотя Франция вновь встретила его подзабытым комфортом. После простого деревенского дома, в котором Макс жил в России, он занял шикарные апартаменты в уютной гостинице. Благодаря толстому кошельку и прежним французским приятелям господин полковник снова мог иметь самые изысканные вина, женщин, которые были готовы исполнить любое его желание. И все было бы прекрасно, если бы не приходилось регулярно менять кожаное сиденье американского автомобиля на кабину истребителя.

Теперь отношение к экспертам со стороны командования стало совершенно иным, чем в 1940 году. Начальство не собиралось сквозь пальцы смотреть на вольные импровизации избалованных героев. Получая приказ атаковать бомбардировщики, Хан обязан был это сделать. Для него было слабым утешением узнать, что для получения более высокой степени рыцарского креста ему достаточно сбить «всего» 10 четырехмоторных бомбардировщиков и что каждое попадание в мотор «Крепости» засчитывается в качестве победы. Глупо думать о наградных крестах, когда грозит надгробный…

Никогда еще боевые полеты не были столь опасными. Когда Хан впервые увидел идущие от горизонта до горизонта сотни «летающих крепостей», они поразили его своими гигантскими размерами. Длина крыла у этих чудовищ составляла почти 40 метров! Небо вокруг неприятельской эскадры кипело от ураганного огня тысяч крупнокалиберных пулеметов «Браунинг»…

Вслед за товарищами по группе Хан атакует летающие «амбары». Они растут так быстро, что начинаешь паниковать, что сейчас влетишь в «ворота сарая». Перед глазами вмиг проносятся яркой вспышкой все твои последние грехи.

Не дожидаясь, пока его самолет врежется в бомбардировщик, Макс нажимает кнопку стрельбы и почти сразу уходит глубоким скольжением вниз. На него сразу наскакивает не менее дюжины «Тандерболтов Р47». Словно голодные собаки они, мешая друг другу, спешат оторвать «шмоток мяса» от совершенно потерявшего ориентировку, ошеломленного врага. Кошмар какой-то! Как же это не похоже на «свободную охоту», которой Хан привык промышлять до сих пор.

Первоклассные американские истребители заставляют немца удирать от них на пределе возможностей своего «фокке-вульфа». У самого аэродрома они все-таки догоняют беглеца. До своей базы с зенитными орудиями рукой подать. Но с него довольно! Макс аварийно сбрасывает фонарь кабины, переворачивает истребитель «на спину» и вываливается из совершенно исправного самолета. Вскоре над головой громким хлопком распускается спасительный купол парашюта…

Итогом первого месяца пребывания Хана во Франции стали два поврежденных вражеских бомбардировщика, один сбитый «тандерболт» и тик правого глаза, который он заработал на нервной почве. Всеми правдами и неправдами, задействуя свои связи в министерстве авиации и среди партийной верхушки, Макс пытался перевестись обратно в Россию. Там теперь тоже стало очень опасно. У русских в большом количестве появились закаленные в боях асы, много хороших самолетов. Но там хотя бы многое зависело от твоего летного мастерства. Воздушные поединки с вражескими истребителями Макс всегда считал захватывающим, хотя и очень опасным спортом. Здесь же у него почти не было возможности проявить свое летное мастерство. Они словно пехотинцы — в полный рост шли на вражеские доты под кинжальным огнем.

Максу было плевать, что о нем думают сослуживцы, среди которых даже ходил такой анекдот: «Кого можно считать трусом? Ответ: летчика Западного фронта, который перевелся на Восточный фронт». «В душе каждый из них мечтает о таком переводе», — презрительно думал барон.

Друзья в Берлине обнадеживали: вопрос вот-вот будет решен. Хану почти выхлопотали место командира группы одной из прославленных эскадр, ведущих бои под Курском. Но каким-то непостижимым образом рапорт известного эксперта попался на глаза самому рейхсмаршалу. Геринг тут же позвонил командующему 3-м воздушным флотом Хуго Шперле:

— Я не потерплю трусов в моих люфтваффе… Я искореню их! Научите этого трусливого аристократишку воевать, или отдайте его под суд…

К счастью, фельдмаршал, как и обещал, не забыл офицера, который когда-то произвел на него благоприятное впечатление своей откровенной принципиальной оценкой, данной противнику. Пока Шперле разговаривал с Ханом, его будто вытесанное привыкшим к грубой работе каменотесом из большого куска камня лицо выражало свирепость и презрение:

— Помня о нашем знакомстве, я даю вам один шанс из двух — на выбор: вы можете выйти отсюда и застрелиться. Но это не слишком почетная смерть для офицера…

Хан выбрал службу в особом подразделении смертников, укомплектованном только добровольцами. Особая штурмовая группа должна была использовать тактику «чистильщиков окопов» времен Первой мировой — специально подготовленных, хорошо вооруженных солдат. Небольшие горстки этих отчаянных храбрецов скрытно подбирались в 1916-м к французским окопам и закидывали сидящих в них «лягушатников» ручными гранатами с ускоренными взрывателями. Первым в окоп запрыгивал фельдфебель со щитом, сделанным из пулеметного шита. Остро отточенной саперной лопаткой он начинал крушить черепа и резать глотки застигнутым врасплох вражеским солдатам. За ним по пятам следовал второй штурмовик с сумками, полными гранат. Замыкал группу боец со штык-ножом и скорострельным пистолет-пулеметом Бермана — идеальным оружием ближнего боя. Нередко нескольким штурмовым группам удавалось «вычистить» траншеи первой линии вражеской обороны от целой роты французов или англичан…

Точно так же Хану и его товарищам по небольшой штурмовой авиагруппе предстояло действовать против армады американских бомбардировщиков. Стрелять разрешалось с предельно короткой дистанции «пистолетного выстрела». Если залп из целой батареи мощных пушек не уничтожал «крепость», приказ требовал таранить вражеский самолет. Все равно после выхода из атаки у воздушных «штурмовиков» почти не было шанса уйти от истребителей. Дело в том, что для защиты от заградительного огня бортовых стрелков «крепостей» — на «Фокке-Вульфы-190» особой «штурмовой» модификации устанавливалась дополнительная броня, которая делала их тяжелыми и неповоротливыми. Для истребителей же противника они, даже несмотря на дополнительную бронезащиту, становились легкой добычей.

Перед первым вылетом личный состав штурмовой группы выстроился перед похожими на танки «фокке-вульфами». В бой летчиков-добровольцев должен был вести гауптман Вальтер Моритц. После короткого инструктажа летчики особой группы все хором повторили за своим командиром слова присяги:

— Мы клянемся защищать небо рейха в соответствии с принципами штурмгруппы. Мы знаем, что, будучи летчиками штурмгруппы, должны особым образом оборонять от врага народ фатерлянда. Мы осознаем, что в каждом вылете будем контактировать с четырехмоторными бомбардировщиками. Мы будем атаковать их с кратчайших дистанций, а в случае неудачной атаки — таранить врага…

Как только вдали в прозрачной синеве заблестела россыпь серебристых капель, «Мессершмитты-109» сопровождения ушли вперед. Группа расчистки обязана была завязать бой с прикрывающими бомбардировщики «Тандерболтами» или «Мустангами».

Десять «фокке-вульфов» штурмовой группы выстроились плотным клином и пошли вперед, словно закованные в латы конные рыцари Средневековья. Вскоре небо вокруг засветилось от бесчисленных разрывов и пулеметных трасс. Град осколков и пули постоянно стучали по обшивке самолета. Но Хан упорно держался в строю. Весь мир для него сузился до изображенного на борту одного из «Боингов» черного круга с вписанной в него белой звездой — эмблемы ВВС США…

Время спрессовывается до предела. Боковым зрением, периферией сознания Макс отметил, что два соседних крылатых «тарана» уже провалились вниз, пораженные заградительным огнем. Хан, стиснув зубы, продолжал идти вперед. Он ждал приказа ведущего открыть огонь.

Неожиданно что-то сильно ударило в борт самолета. Словно гигантская рука смахнула его с курса. Мгновенно пришло понимание, что получившая серьезные повреждения машина обречена. В таких случаях Хан всегда спешил воспользоваться парашютом, но на этот раз как штрафнику он ему не полагался…

Впереди поле. Для аварийной посадки вроде вполне подходит. Макс направляет машину туда, но вовремя замечает, что оно изрыто оврагами или воронками. Надо срочно искать запасной вариант. А запаса высоты уже не осталось. Внезапно заглох мотор. Тяжелый бронированный «воздушный танк» стремительно понесло прямо на ямы. Справа совсем рядом какая-то деревушка с довольно широкой центральной улицей. Макс бросил машину в правый вираж. Самолет низко прошел над живой изгородью из высокого кустарника бокажа, отделяющей поля от деревенской околицы. Перепрыгнул через черепичные крыши крайних деревенских домов. Оставалось немного довернуть самолет. Но привыкший к чуткой реакции на свои действия со стороны обычного истребителя, Хан недостаточно энергично выполнил новый крен. Тяжелая машина слишком медленно начала переваливаться в нужную сторону и, зацепив крылом телеграфный столб, рухнула вниз с высоты десяти метров.

Пилоту повезло, что он успел выключить двигатель. Благодаря этому, пока он без сознания лежал в кабине упавшего истребителя, тог не загорелся. А то, что секунду назад стало причиной аварии, возможно, спасло ему жизнь: хорошо бронированный, массивный и крепкий, как танк, «Fw-190» выдержал столкновение с землей и не развалился на части, став спасительной капсулой для своего пилота.

На центральной улице небольшой французской деревни лежал разбитый самолет с человеком внутри, и никто из местных жителей не решался или не хотел подойти к нему, чтобы посмотреть: жив ли его летчик и не нуждается ли он в помощи. За несколько лет насаждения победителями «нового порядка» французы научились пассивному сопротивлению оккупантам.

В больницу Макса доставили только через одиннадцать часов после аварии. Как потом сказал оперировавший его врач: «Вас как будто пропустили через костоломную машину. И будь вы не так надежно скроены, я смог бы на два часа раньше уйти с работы домой».

После госпиталя Макс наконец получил направление в свою родную часть, воюющую в России. Перед отъездом на фронт ему был предоставлен двухнедельный отпуск.

Алиса тоже сумела отпроситься на неделю из берлинского госпиталя, в котором теперь работала, и они вдвоем исчезли из страшного мира с его голодом, вечным животным страхом смерти, несправедливостью. Перед отъездом влюбленные обвенчались. Так что это было фактически свадебное путешествие.

Поезд прибыл на маленькую железнодорожную станцию в австрийских Альпах. На площади перед вокзалом влюбленные обнаружили кафе с прекрасным видом на заснеженные горные вершины. Они постоянно твердили друг другу, как хорошо, что они здесь, и как прекрасно они проведут эти дни, словно повторяя магические мантры, отгоняющие несчастья. Но все вокруг выглядело таким удивительно спокойным и уютным, что вскоре, действительно, на душе у Макса и его спутницы воцарилось радостное умиротворение.

Только однажды Алиса вновь завела разговор о своих берлинских соседях — семье евреев. По ее словам, в 41-м за этой уважаемой среди знакомых берлинцев пожилой четой пришли грубые мужланы из гестапо. Несчастных стариков отвезли в берлинский еврейский госпиталь, служивший сборным пунктом для отправки евреев в лагеря смерти. С тех пор Алиса ничего не знала о судьбе доктора, лечившего ее еще ребенком, и его всегда ласковой и гостеприимной жене. Хотя девушка была ни в чем не виновата, ее мучили угрызения совести от мысли, что возможно она могла чем-то помочь старикам, но не сделала этого.

— Я знаю, что ты истинная лютеранка, — нежно обнял девушку мужчина, — но давай договоримся: пока мы здесь — о политике ни слова. Позволь разгребать авгиевы конюшни тем, кто остался копошиться в том мире. А в этот войдем, стряхнув грязь с ботинок…

В отеле предупредительный администратор проводил молодоженов в двухместный уютный номер с великолепным видом на горы и пообещал послать служащего забрать их багаж из вокзальной камеры хранения.

— Оказывается, еще есть места, где война совсем не чувствуется, — удивленно сказала Максу Алиса вечером в ресторане после дня, проведенного на горнолыжном склоне, заполненном сотнями хорошо одетых и беспечных отдыхающих. Макс тоже невольно задавался вопросом: почему эти молодые и здоровые на вид мужчины не в армии, а здесь? Впрочем, какое ему до кого-то дело…

Все следующее утро Макс и Алиса провели в постели, занимаясь любовью. Уже было решено, в какой именно ресторан они отправятся на обед. Затем девушка начала вслух смаковать, как после обеда они возьмут в аренду лыжи, и подъемник канатной дороги понесет их над самыми верхушками заснеженных елей к залитой солнцем вершине.

Вдруг позвонил портье и сообщил, что у него есть для Алисы какое-то письмо. Девушка быстро оделась и отправилась за ним. На прощание она немного виновато улыбнулась Максу и пообещала, что через три минуты вернется. Но Алиса не вернулась — ни через обещанные три минуты, ни через полчаса, ни через час.

Чем-то расстроенный портье сообщил господину офицеру, что его девушку попросили вызвать двое недавно приехавших мужчин. Визитеры объяснили гостиничному служащему, что они берлинские друзья остановившейся в отеле фройляйн и хотят сделать ей сюрприз своим внезапным появлением. Переговорив с мужчинами, невеста господина офицера вышла с ними на улицу, там их ждала машина, на ней они все и уехали.

Остаток отпуска Хан провел в попытках выяснить судьбу своей невесты. Только за два дня до отъезда на фронт Макса пригласил к себе высокий чин из гестапо. Он долго задавал летчику вопросы о том, кого из знакомых своей невесты он знает, слышал ли господин полковник от нее какие-то имена и адреса.

Этот маленький человек с тонкими губами и цепким, почти немигающим взглядом светлых невыразительных глаз напоминал Хану липкого паука, расставляющего вокруг него свои сети. Макс уже понимал, что его любимая оказалась в руках гестапо. Теперь он был уверен в том, что это месть за тот инцидент с французским замком, который он по глупости вытащил изо рта у секретной полиции в сороковом. «Они не забывают обид и умеют ждать», — удивленно подумал Макс и почувствовал, как по спине пробежали мурашки, как это бывало не раз в предчувствии опасности.

Но вместе с тем он был уверен, что сумеет вырвать дорогого ему человека из объятий этой страшной организации. Ведь Алису наверняка арестовали по какому-нибудь надуманному обвинению.

Но под конец разговора гестаповец наконец раскрыл карты, и Хан ужаснулся. Его подруга обвинялась в том, что она принимала активное участие в деятельности тайной организации, создавшей по всему рейху сеть тайных убежищ для евреев и помогающей им через цепочку секретных станций покидать Германию и пробираться в нейтральные страны. По словам гестаповца, за такое преступление полагается смертная казнь.

— Скорее всего, вам придется искать другую невесту, — посоветовал на прощание гестаповец и перевел взгляд на свою машинистку, платиновую блондинку. — Преданные режиму люди должны тщательно выбирать себе жен.