После подписания пакта с Германией о ненападении в отношениях между СССР и гитлеровским Третьим рейхом наступил короткий «бархатный» период. Недавние непримиримые противники теперь с натугой демонстрировали взаимную симпатию и дружелюбие. Весной 1941 года, то есть за считаные недели до того, как передовые части Вермахта начнут форсировать пограничные реки СССР, а бомбардировщики люфтваффе будут бомбить Минск, Киев, Севастополь, имперское министерство авиации пригласило русских инженеров и летчиков ознакомиться со своим авиационным производством.

Несмотря на далеко не безупречные анкетные данные, Нефедова тоже включили в состав делегации. На аэродроме исследовательского центра в Рехлине Борис получил возможность хорошо рассмотреть своего основного противника по испанским боям. Кабина «Мессершмитта-109» его неприятно поразила. Начать с того, что она была прекрасно защищена бронелистами. Самолет был полностью металлическим — из легкого дюралюминия. Тогда как новейший советский истребитель ЛАГГ-3, испытания которого Борис недавно закончил, был цельнодеревянным! Каркас и основные силовые элементы новенького «Лавочкина» делались из дельтодревесины.

Правда, кабина Bf-109 оказалась довольно тесной. К тому же тяжелый металлический переплет фонаря с бронезаголовком затрудняли летчику видимость, особенно в направлении задней полусферы. Зато здесь имелась приемно-передающая радиостанция, великолепный прицел, счетчик боеприпасов и много чего еще, весьма полезного в бою.

Борис также обратил внимание на то, что аккуратные немцы тщательно герметизируют резиной каждый лючок, каждый проем. Вначале это показалось ему бессмысленным, но Лавочкин пояснил Нефедову, что перетоки воздуха внутри самолета забирают мощность у двигателя, снижают скорость самолета. Из рассказа шефа Борис не понял только одного: почему на советских машинах ничего подобного не было сделано.

Во время демонстрационного полета Борис постарался выжать из «мессера» все, на что только он был способен. После этого полета немцы стали смотреть на Бориса, как на природный феномен. Из кабины Нефедов вылезал под дружные аплодисменты зрителей. Но на душе у него кошки скреблись. По сравнению с чертовым «мессером», скороподъемность и маневренность ЛАГГ-3 выглядели жалкими потугами старой колымаги, вознамерившейся состязаться с призовым рысаком. Правда, вооружение на новом «Лавочкине» было вполне на уровне: 20-мм пушка, два пулемета. Но ведь самолет — не танк, без скорости и маневренности на нем особо не навоюешь. Вот и получалось, что вместо грозного крылатого охотника в войска должен был поступить «лакированный авиационный гарантированный гроб — ЛАГГ».

И на экскурсии на авиазаводе и на приеме на вилле Геринга «Каринхалле» Борис ощущал себя подавленным. Как испытатель он знал, какая подковерная борьба, какие интриги сопровождают принятие каждого нового самолета на вооружение Красной армии. Конструкторы и лоббирующие их интересы генералы готовы идти на все, вплоть до обвинения конкурентов в саботаже и предательстве, лишь бы именно их машина получила одобрение кремлевского Хозяина. А в итоге в войска нередко поступали не лучшие образцы военной техники.

Впрочем, возможность видеть так близко и общаться с влиятельными персонажами мировой политики все-таки отвлекла Нефедова от пессимистических мыслей. Как ни странно, Геринг произвел на русского летчика довольно благоприятное впечатление. Борис увидел в нем не создателя гестапо и главаря штурмовиков, а прославившегося своим бесстрашием летчика-истребителя Первой мировой войны, командира знаменитой эскадрильи «Рихтгофен».

Геринг был очень обходителен. Общаясь с ним, собеседники быстро забывали про его ожирение и мрачный ореол «наци номер 2». Он неплохо говорил по-английски. Борис тоже знал этот язык. Поэтому когда рейхсмаршал обратился к нему без переводчика, Нефедов смог поддержать неформальную беседу. Как ни странно, они быстро нашли общий язык. Геринг нахваливал Валерия Чкалова, уверял, что был восхищен его перелетом через Северный полюс и потом очень опечалился, узнав о гибели великого русского пилота. Борис, оглядев личный кабинет германского маршала и неторопливо рассмотрев висящие по стенам картины на морскую тематику, заметил: «Вам бы сюда нашего Айвазовского». Геринг, который был буквально одержим манией коллекционирования предметов искусства, радостно закивал головой: «О, да, да, я очень ценю этого мастера!»

Перед самым отъездом из Германии Нефедову представился удобный случай продемонстрировать хозяевам знаменитое русское удальство, чтобы, алчно поглядывая на Восток, они не слишком полагались на свою хваленую технику. На берлинском аэродроме «Темпельхоф» состоялись показательные выступления русских и немецких летчиков.

— Вон зрители из правительственной ложи подъехали, — сообщил Нефедову немецкий механик, указывая кивком головы на несущуюся по бетону летного поля вереницу черных «мерседесов». Небо над Берлином было ясное, так что погода максимально благоприятствовала «показухе». Направляясь к предоставленному ему на сегодняшний полет «мессершмитту», Борис бросил оценивающий взгляд на специально выстроенную для данного мероприятия правительственную трибуну. Нацистские бонзы уже поднялись на нее. Вокруг них тотчас сомкнулось кольцо из рослых эсэсовцев в черных мундирах. «Сейчас я покажу вам нашу славянскую кузькину мать! — в злорадном предвкушении мысленно пообещал важным зрителям воздушный хулиган. — За ребят, которые навечно остались в испанской земле».

Вначале Борис в своем фирменном стиле устроил запредельный пилотаж на разных высотах. Он так беспощадно крутил в воздухе «мессер», что у того не выдержал мотор. Пришлось срочно приземляться и пересаживаться на резервную машину.

Потом состоялся показательный воздушный бой. Против Нефедова выступал известный немецкий ас, кавалер рыцарского креста, герой триумфальных компаний немецкой армии в Польше, Франции, Норвегии. Немец оказался достойным противником и не уступал в мастерстве пилотажа русскому. Позднее Нефедов узнал, что его противником был чемпион Германии по высшему пилотажу Эрих Хохаген.

Борис взмок, пытаясь прижать противника к земле и уворачиваясь от его контратак. В классической воздушной карусели немца было не одолеть. Тогда Нефедов пошел ва-банк, начав лобовую атаку. Германский пилот принял вызов, не догадываясь, что «Иван» играет всерьез, как на войне. Машины понеслись навстречу друг другу. В последний момент перед столкновением немец отвернул — и Борис тут же «сел» ему на хвост, имитируя стрельбу.

В толпе наблюдающих за боем газетчиков послышались восторженные возгласы и аплодисменты. Исход воздушного соревнования арийца и славянина тут же стал почти такой же сенсацией, как победа негритянского спортсмена Джесси Оуэна над арийскими атлетами на Берлинской Олимпиаде 1936 года. Какой-то британский репортер грубо оттолкнул от входа в пресс-бюро шведского коллегу из «Дагенс нюхетер», пытающегося раньше него поспеть к телетайпу, чтобы передать новость о пропагандисткой победе красного летчика над «коричневым» асом. И только немецкие газетчики не тронулись с места. Штатный фотограф «Фелькишер беобахер» — самой многотиражной газеты нацистского режима пожаловался своему напарнику-корреспонденту: «Сегодня я остался без гонорара. Не стану же я снимать парня, который так обделался в воздухе, и это…». Фотограф имел в виду то, что творилось в данный момент на правительственной трибуне, а именно ошеломленного и совершенно расстроенного Гитлера, красного от злости «папашу Германа», личного пилота фюрера Баура, который растерянно крутил головой в поисках исчезнувшего русского.

А действительно, куда подевался русский? Теперь все присутствующие на аэродроме люди озадаченно глядели в небо, пытаясь понять, куда исчез победитель воздушной дуэли. Не решил же он в самом деле угнать временно предоставленный ему истребитель в Советский Союз.

Вновь на «сцене» Нефедов появился внезапно. Он выскочил из-за крыши огромного ангара, в котором стоял личный пассажирский «Юнкерс» Гитлера, и прошел над головами вождей Третьего рейха так низко, что воздушным потоком от винта «мессершмитта» сорвало генеральские фуражки, а кое-кто даже присел от страха. Уже на следующий день в английских и американских газетах появятся фотографии испуганно приседающего Рибентропа с соответствующими кричащими заголовками.

За такую выходку Нефедова вызвали в советское посольство, где большой чиновник пообещал хулигану большие неприятности после возвращения в СССР. Но Борису отчего-то показалось, что распекающий его дипломат, так же как и он сам, в душе очень доволен, что новые хозяева Европы получили от простого советского парня болезненный щелчок по носу.

После полученного разноса Борис отправился в рейхсканцелярию. Гитлер давал прощальный обед для советской делегации.

Борис примерно такой себе и представлял резиденцию современного тирана: огромные залы, облицованные красным мрамором, бронзовые двери, высокие готические окна, толстые ковры под ногами. На каждом шагу скульптуры идеальных арийцев и их живые, но словно окаменевшие образцы — эсэсовские гвардейцы в черной с серебром униформе. Всех их словно одна мама родила — рослых, широкоплечих, голубоглазых, со светлыми волнистыми волосами.

Вначале Гитлер показался Борису вульгарным карликом. Нелепой казалась склоненная набок голова, плохо причесанные волосы, челкой спадающие на лоб.

Нацистский вождь, видимо, запомнил летчика, отвесившего смачную оплеуху его люфтваффе, и захотел получше рассмотреть одного из тех, с кем его пилотам предстояло столкнуться через считаные недели.

Как и Геринг, хозяин новой Германии умел нравиться, когда хотел. Рукопожатие у него оказалось энергичным, а голос сладким. У него обнаружилось чувство юмора, впрочем, весьма специфическое. Гитлер рассказал Нефедову, как во время Первой мировой войны завидовали пилотам из-за того, что те имели возможность ходить в нормальные сортиры, тогда как пехотинцы могли справить нужду, лишь постоянно рискуя быть подстреленным в интересной позиции вражеским снайпером.

В заключение прощального банкета Гитлер наградил Нефедова высшей наградой рейха — рыцарским крестом. К ордену прилагалась денежная премия в виде пяти золотых монет достоинством 10 000 рейхсмарок каждая. Это было целое состояние, на которое можно было купить несколько «Мерседесов» и шикарный особняк в пригороде Берлина. Впрочем, монеты у Нефедова отобрали свои же начальники сразу, как только он вернулся в гостиницу, взяв с него заявление о добровольной сдаче полученных ценностей в Госбанк СССР.

Вечером в номер к Нефедову зашел руководитель делегации:

— Борис, надо дать интервью корреспонденту местной газеты. Интервью уже согласовано с посольством. Так что собирайся, за тобой уже пришла машина.

Для интервью журналистка из «Дойче альгемайне цайтунг» привезла мгновенно ставшего сегодня знаменитым на весь мир русского пилота не в репортерскую «нору» — кафе «Рейман», где собиралось множество осведомителей гестапо и журналистов-эсэсовцев, а в обычную пивную, каких сотни по всему городу. За полчаса задав Нефедову интересующие ее вопросы, журналистка отправилась в редакцию. На прощание она загадочно предупредила Бориса:

— А вы, пожалуйста, не уходите. Вас очень хотел видеть один ваш старый знакомый. Он сейчас подойдет.

Новость заинтриговала Бориса. Какой у него может быть знакомый в Берлине?

С самодовольным видом Хан сел за столик напротив своего бывшего курсанта. Его эффектное появление вполне удалось.

— Очень рад тебя видеть, брат, — совсем по-родственному поприветствовал он Бориса, кивнув на лежащий на столе портсигар Нефедова с черным рыцарем на крышке. — Случайно узнал, что ты в Берлине, вот решил повидаться. Не хотел, чтобы из-за меня у тебя возникли проблемы с твоими начальниками, поэтому уговорил знакомую журналистку притащить тебя сюда. Надеюсь, ты не в обиде на меня за такую импровизацию?

— А на что мне обижаться, — пожал плечами Борис, — ведь мы с вами — немцами теперь вроде как дружим.

Хан выглядел как денди в своем безупречном костюме. От него пахло роскошной жизнью. Видимо, барон принадлежал к той породе людей, которые обречены процветать всегда и везде. Когда-то в советской России он, как богатый иностранец, мог получить все что угодно по первому своему желанию. Но и в Германии летчики и моряки, вернувшиеся из Франции, были для простых берлинцев настоящими набобами, ведь они имели возможность привезти все, чего не хватало на родине.

— А я тебе говорил, — торжествующе напомнил ученику инструктор, — что когда-нибудь наши страны объединятся. Правда, французов мы разбили без вас.

Барон улыбнулся пришедшей ему в голову забавной мысли и поделился ею с Борисом:

— Разве могли мы в 33-м представить, что грозная Франция с ее самой мощной в Европе армией станет колонией Германии и будет поставлять в рейх вино и проституток. Мы оккупировали Париж, а сотни французских кокоток— наш Александерплац. Меня такой расклад вполне устраивает.

Макс стал рассуждать о том, когда, по его мнению, первые русские эскадрильи должны появиться на побережье Ла-Манша, чтобы помочь люфтваффе поскорее разгромить англичан. Борис прервал его вопросом, который постоянно крутился у него в голове с той минуты, как он только увидел Хана:

— Ты был в Испании?

Голубые глаза немца сразу стали ледяными. Казалось, он взглянул на Нефедова через прицел своего «Мессершмитта».

Но уже в следующую секунду немец вновь надел маску приветливого благодушия. В ответ на заданный Нефедовым вопрос он отшутился, что в католическую Испанию его не пустили, так как он протестант. Разговор продолжался, но оба его участника чувствовали холодок взаимного отчуждения. Хан вдруг осознал, что все его разговоры о военном сотрудничестве русских и немцев — полный бред. От одного своего друга, проработавшего много лет врачом в Африке, он слышал, что, если живущий под одной крышей с охотником прирученный им лев хотя бы раз случайно отведает человеческую кровь, домашний любимец и полноправный член семьи немедленно должен быть убит… Как они могут дружить и воевать вместе, если совсем недавно увлеченно гонялись друг за другом, желая убить?! Не-ет, они уже отведали кровь друг друга…

Весной 1941 года НКВД начало раскрутку «авиационного дела». Борис слышал, что на одном из заседаний в Кремле заместитель наркома обороны по авиации Павел Рычагов в ответ на вопрос Хозяина: чем вызвана высокая аварийность в ВВС, выпалил: «Вы заставляете нас летать на гробах, потому и высокая аварийность!» Такой ответ чрезвычайно задел вождя. Возможно, после этого Сталин занялся своим любимым делом — поиском виноватых.

Но каковы бы ни были причины разгрома командования советской авиации, итог его оказался катастрофическим для обороноспособности страны. Всего за несколько месяцев до начала войны с Германией были репрессированы уже упомянутый Рычагов, командующий ВВС РККА Смушкевич, начальник штаба ВВС РККА и его заместитель Володин и Юсупов, начальник Научно-испытательного полигона авиационного вооружения ВВС Красной армии полковник Шевченко, начальник НИИ ВВС генерал-майор Филин, помощник главкома ВВС по авиации дальнего действия Проскуров и еще несколько десятков высших офицеров. Командующий ВВС Западного фронта генерал-майор Колец застрелился в своем служебном кабинете 22 июня 1941 года, когда его пришли арестовывать агенты НКВД…