На симферопольском железнодорожном вокзале приехавшего московским поездом Бориса встретил инструктор местного аэроклуба Степан Сергеевич Лапатуха. Внешне этот сорокадвухлетний мужчина совсем не походил на летчика.

Выйдя из вагона на перрон, Нефедов некоторое время пытался угадать в толпе встречающих того самого виртуоза высшего пилотажа, о котором ему столько рассказывал Латугин. Юноша представлял его высоким, спортивным красавцем с самоуверенным веселым взглядом. И совершенно растерялся, когда к нему вдруг подошел сутулый невзрачный мужичок с застенчивыми глазами и тихим, отнюдь не командным голосом. Впрочем, разочарование в наставнике сразу прошло, как только Борис увидел своего инструктора в его родной стихии.

Уже на следующий день после приезда Нефедова Лапатуха повел его в аэроклуб. Вначале Бориса удивило, что местные курсанты смотрят на его спутника, как на бога, жадно ловят каждое его слово и с энтузиазмом бросаются выполнять все распоряжения инструктора. Но затем начались полеты, и Лапатуха сразу преобразился. Скромный серый человек куда-то исчез, его место занял Мастер с властным, горячим нравом. Когда кто-то из вылетевших в самостоятельный полет курсантов неаккуратно сажал машину, Лапатуха начинал ругаться и даже в приступе гнева сломал сигнальный флажок. А когда девушка-учлет при посадке сделала «козла», обычно застенчивые серые глаза инструктора налились неуемной яростью.

Пока виновница находилась в самолете, Лапатуха начал высказывать все свои претензии рядом стоящему курсанту, обращаясь к нему на «вы» и по имени-отчеству, чего обычно никогда не делал.

В конце концов инструктор бросился к зарулившему на стоянку самолету. Ничего не сказав вылезшей из кабины с виноватым видом девушке, он снова запустил двигатель и пошел на взлет. Вначале инструктор несколько раз филигранно выполнил посадку, приземляясь на «три точки» точно возле посадочной разметки. Затем начал крутить сложнейшие фигуры высшего пилотажа всего в нескольких метрах от земли. Затаив дыхание, Борис с восторгом наблюдал, как самолет, едва не задевая крыльями траву, выполняет петли и перевороты. В качестве финального аккорда показательного урока Лапатуха выполнил свой коронный номер: на большой скорости прошел в перевернутом положении — вверх колесами всего в трех метрах над головами курсантов.

— Хотите летать также? — поинтересовался после приземления у окруживших его восхищенных ребят инструктор. Все дружно выразили такое желание. — Тогда учитесь строго выполнять азы летной программы. Потом, в бою, вам будет не до академической точности. Там некогда следить за приборами и заботиться о том, чтобы боевой разворот вышел точно, как прописано в учебнике. Чтобы уцелеть, необходимо постоянно следить за товарищами и противником, а пилотировать «на автомате». Но чтобы освободить голову для боя, у вас не должно быть проблем с управлением самолетом.

Борис был зачислен в группу первоначального летного обучения. Первые полтора месяца занятия проходили только в классах. Курсанты аэроклуба изучали материальную часть самолета У-1, аэродинамику, тактику воздушного боя, метеорологию.

Затем по программе надо было выполнить два прыжка с парашютом. Это было испытание для людей с крепкими нервами. Для прыжков использовался все тот же двухместный учебно-тренировочный У-1. Курсант с надетым парашютом садился в переднюю кабину, самолет набирал высоту. Надо было по команде инструктора вылезти на крыло и, сильно оттолкнувшись, прыгнуть. Причем автоматикой принудительного раскрытия парашюты оборудованы не были, так что курсант должен был сохранять достаточно самообладания, чтобы в нужный момент дернуть за вытяжное кольцо. Несколько ребят из их группы так и не сумели перебороть свой страх, и им пришлось распрощаться с мечтой о небе.

И вот начались полеты. Борис до мельчайших подробностей помнил тот день. Стояла прекрасная безоблачная и безветренная погода. Ярко светило солнце. Авиаторы в таких случаях говорят: «Погода миллион на миллион».

Курсанты выстроены в шеренгу. Инструктор обходит строй, выбирая кандидата на первый ознакомительный полет. Вот он останавливается напротив Бориса и командует:

— Во вторую кабину, марш!

Взволнованный юноша бросается к самолету, чувствуя спиной завистливые взгляды остающихся на земле ребят. Забравшись в кабину, начинает торопливо пристегивать ремни, искать глазами, куда присоединить шланг переговорного аппарата. Но замки почему-то отказываются срабатывать, а хорошо освоенная в учебном классе кабина кажется незнакомой. Спина становится мокрой от пота. «Только спокойно! Главное не спешить, чтобы ничего не напутать», — заклинает себя Борис, боясь, что за какую-нибудь оплошность суровый Лапатуха передумает брать его с собой.

Легко вскочив на крыло, инструктор бросает оценивающий взгляд в курсантскую кабину:

— Готов?

Борис утвердительно кивает головой, стараясь ничем не выдать охватившего его волнения. Хотя в голове теснятся тревожные мысли: как встретит его небо? Не поймет ли он, что совершенно не способен к полетам.

Когда-то отец рассказывал Борису, что высший пилотаж только с земли выглядит красиво, на самом же деле человеческое тело не приспособлено природой к кувырканию между небом и землей. И только очень немногим представителям Homo sapiens дана способность адаптироваться к летным перегрузкам…

Прогрев мотор, Лапатуха показывает рукой механику, чтобы тот убрал из-под колес тормозные колодки. Покачиваясь на бегу, машина катится к стартовым флажкам. Борис видит столпившихся на краю взлетно-посадочной полосы ребят. Многие ободряюще машут ему. Но Нефедов так напряжен и сконцентрирован на предстоящем самом важном в своей жизни испытании, что с трудом изображает на лице некое подобие улыбки и отвечает на пожелание удачи коротким нервным жестом.

Следует стремительный разбег — и вот оно, незнакомое чувство полета. Трава взлетной полосы, белые постройки аэроклуба проваливаются под крыло. Самолет набирает высоту 300 метров, забирается на 1000. Стрелка высотомера продолжает ползти по циферблату, пока не останавливается возле отметки 2000. Здесь однообразный гул мотора воспринимается иначе, словно он звучит посреди торжественного пустынного безмолвия. В переговорном устройстве раздается голос инструктора:

— Держись за ручку управления и смотри, как я буду пилотировать.

Вспотевшими от напряжения ладонями Борис берет штурвал. Словно пробуя курсанта на прочность, инструктор делает энергичный крен. Нефедов чувствует, как кровь из ног устремляется в голову. Возникает незнакомое — не слишком приятное, хотя, впрочем, вполне терпимое чувство дискомфорта. Машина начинает заваливаться на крыло, готовясь перевернуться. Лапатуха обрушивает самолет в стремительное пике. И тут же начинается каскад фигур высшего пилотажа: боевые развороты, виражи, горки. Временами у Нефедова темнеет в глазах от перегрузок, и, тем не менее, его охватывает восторг. Сразу проходят напряжение и страх. После петли Нестерова Борис даже начинает петь. Летчик одобрительно смотрит на него в зеркальце заднего вида…

Вечером по дороге домой Лапатуха признался Борису, что специально, в виде исключения, устроил ему в первом же вывозном вылете жесткий экзамен с воздушной акробатикой, так как до сегодняшнего дня сомневался, выйдет ли из «московского мальчика» толк:

— Ты уж извини меня за прямоту, но не очень-то я верю в наследственность в нашем ремесле. Но ты, парень, ничего — не без способностей.

С этого дня инструктор стал всерьез заниматься с Борисом. Каждый день начинался в половине пятого утра. Быстро одевшись, они выходили во двор маленького аккуратного домика, делали гимнастику. Разогретые и окончательно проснувшиеся бежали к морю: полчаса плавали. После физподготовки начиналось самое главное — наземная отработка техники пилотирования самолета. Со стороны такие уроки могли показаться странным колдовским танцем: взрослый мужчина и юноша гуськом перемещались друг за другом по песчаному пляжу, причем молодой «танцор» тщательно повторял за старшим «шаманом» все его замысловатые па.

— Выполняя переворот, энергичней работай педалями и ручкой. — С помощью воображаемых органов управления самолетом Лапатуха показывал, как именно необходимо выполнять такой маневр. Борис старательно копировал действия наставника, добиваясь нужной координации и четкости движений…

Иногда такие «авиационные» уроки заменялись боксерскими спаррингами. Инструктор оказался отличным боксером. Легко передвигаясь на мягких ногах, он наносил Борису болезненные серии ударов. Когда молодой человек кривился от боли или пытался переждать, пока восстановится дыхание после пропущенного в солнечное сплетение сильного оперкота, инструктор продолжал колотить его тяжелыми дробными ударными очередями, приговаривая:

— Вот тебе наука! Учись терпеть, салага. Двигайся через не могу… Это всего лишь кожаные перчатки, а в бою за ошибку в маневрировании получишь свинцовым горохом и стальными осколками. Запомни: это раненый пехотинец может вжаться в траву, заползти в какую-нибудь воронку и там дожидаться медсестру. А летчик, пуская кровавые пузыри и запихивая кишки обратно в разорванное брюхо, должен еще успеть выбраться из кувыркающегося горящего самолета, и не потерять сознание, пока не раскроется парашют…

Еще умом не понимая своей избранности, Борис инстинктивно почувствовал в новом опекуне Мастера, каждое слово и жест которого необходимо впитывать жадной губкой. Даже сидя за столом после окончания очередного утреннего урока, Борис внимательно следил за тем, как хозяин дома ласково и даже как будто боязливо разговаривает со своей властной супругой, принимая у нее стакан молока и тарелку с супом, как неторопливо и обстоятельно ест.

Постепенно Нефедов начал понимать, что внешняя мягкость и застенчивость учителя каким-то образом взаимосвязаны и дополняют его взрывной темперамент. Словно мотор истребителя, который большую часть полета работает в штатном режиме и только в бою используется на максимальных оборотах форсажа, этот спокойный в быту человек тоже умел в нужный момент выплеснуть накопленный энергетический потенциал.

Пройдет совсем немного времени, и Борис осознает, как фантастически ему повезло с первым учителем. Бывший шеф-пилот крупного авиационного завода, ушедший с испытательной работы из-за ссоры с начальством, Степан Лапатуха обладал феноменальным летным талантом. Несмотря на свою сутулость, какую-то внешнюю нескладность, а может быть именно благодаря ей, он физически был «сконструирован» природой таким образом, что, оказавшись в кабине самолета, фактически становился естественным продолжением его механизмов.

По договоренности с начальником аэроклуба Лапатуха дополнительно занимался с Борисом по индивидуальной программе. Летали они очень много. Уже через полтора месяца такого интенсивного тренинга Степан Сергеевич добился, чтобы Нефедову разрешили первый самостоятельный полет. На инструкторское место посадили «Иван Иваныча» — мешок с песком — для правильной центровки самолета. Лапатуха дал последние наставления Борису. Перед тем как спрыгнуть с крыла на землю, наставник неожиданно предупредил сидящего в кабине Нефедова, чтобы тот был максимально внимателен и не торопился, ибо за его полетом будут наблюдать начальник аэроклуба и специально приглашенный Лапатухой представитель приемной комиссии летного училища.

В отличие от своего первого полета на этот раз Борис почти не волновался. Во время совместных с Лапатухой тренировок на У-1 ему неоднократно приходилось по команде инструктора брать управление машиной на себя. Необходимо было просто забыть, что в передней кабине вместо опытного летчика сидит «Иван Иваныч», и полностью сосредоточиться на приборной доске и системе управления самолетом. Борис четко произвел взлет, набрал высоту и выполнил первый разворот. С самого начала возникла убежденность в том, что машина у него в руках идет устойчиво, хорошо слушается рулей. Почувствовав, что у него все получается, дальше Борис уже действовал совершенно спокойно, как учил его Мастер…

И вот все элементы учебного задания выполнены, и самолет начинает снижаться. Борис уменьшил скорость и прицелился к выложенным на земле в виде буквы «Т» посадочным знакам. «Кукурузник» коснулся земли сразу тремя колесами.

На пробеге из кабины Борис видел, как знакомая девушка из его учебной группы с улыбкой показывает ему большой палец, — мол, молодец, полет выполнил хорошо.

Когда самолет зарулил на стоянку, на крыло поднялся довольный Лапатуха. Не сдерживая эмоций, он обнял Бориса:

— Молодчина! Чисто слетал, не подвел учителя. Ни одной помарки в задании. Поздравляю!

Оказалось, что приглашенный понаблюдать за полетом перспективного аэроклубовца представитель из Качи согласился в виде исключения допустить Нефедова посреди учебного года до отборочной медкомиссии.

Борис не ожидал, что ему так легко удастся попасть в число курсантов самого привилегированного военного училища страны. Ведь в Каче учились даже дети кремлевских вождей. Борис легко прошел врачебное сито. А тест, который ему устроил невропатолог, даже показался забавным приключением. Пока врач разговаривал с Борисом, к Нефедову со спины неслышно подкрался его ассистент и оглушительно выстрелил над головой юноши из огромного циркового револьвера холостым патроном. Из такого оружия принято пугать вышедших из-под контроля дрессировщика тигров и львов.

Но Борис даже не вздрогнул, только удивленно обернулся на стрелка.

— Наш человек! — удовлетворенно прокомментировал сидящий напротив Нефедова врач. Он многозначительно переглянулся со своим помощником, затем что-то быстро записал в медицинской карточке кандидата. Когда молодой человек вышел из кабинета, оба медика посмотрели ему вслед и один уважительно сказал другому:

— С такими отменными рефлексами и стальными струнами вместо нервов парень пришел точно по адресу.

— Что тут скажешь — летчик об бога! — развел руками врач.

Как только Борис приступил к учебным полетам, всем сразу стало ясно, что в училище появился курсант с феноменальными данными. Начальник училища комбриг Иванов, будучи сам в недавнем прошлом неплохим летчиком, делал все, чтобы никто из его подчиненных не загубил талант самородка требованиями летать строго по программе.

После нескольких полетов с инструктором Нефедова стали одного выпускать в зону. Освоение сложнейших фигур высшего пилотажа давалось Борису с удивительной легкостью. Чтобы сохранять ощущение новизны, приходилось постоянно усложнять уже изученные фигуры, далеко выходя за рамки школьной программы. В конце концов в один прекрасный день мальчишка неожиданно для всех сумел по всем статьям переиграть в учебном бою сорокалетнего инструктора с многолетним стажем летной работы. В завершение учебного поединка Нефедов прижал инструкторский истребитель к земле и заставил его совершить посадку.

У выбравшегося из самолета усатого летчика было красное потрясенное лицо. Взрослый мужчина едва сдерживал слезы и крыл матом молокососа, затеявшего с ним на глазах у всего аэродрома издевательскую игру. Когда об этом рассказали Нефедову, он только пожал плечами:

— Я готов пропускать старших в столовку и отдавать им честь при встрече, но в бою никаких скидок на возраст быть не может…

Когда курсанты выпускного курса начали тренировки по воздушной стрельбе, Нефедова тоже допустили до этих занятий. И первокурсник вновь поразил всех, на этот раз снайперскими задатками. Конус-мишень для стрельбы тащил за собой на длинном тросе инструкторский самолет. Звено из трех учебных истребителей, пилотируемых курсантами, заняло позицию для атаки позади и выше буксировщика. Чуть в стороне находился инспекторский Р-5 с начальником училища и его заместителем по летной подготовке.

На учебную цель курсанты заходили поочередно, стреляя из пулеметов ПВ-1 пулями разного цвета. После того как отстрелялись его товарищи по группе, Борис неожиданно для всех вдруг выкинул очередной номер. Он перевернул свой самолет кверху колесами и в таком положении зашел на цель. Борис стрелял, как опытный охотник — навскидку, — целясь и нажимая на гашетку одновременно, и без малейшего напряжения — играючи. Научить такому способу стрельбы практически невозможно, для этого надо родиться истребителем…

Когда потом, на земле, стали считать попадания, выяснилось, что больше всего дырок в конусе наделал курсант, которого товарищи за своенравный характер прозвали Анархистом.

После каждого такого подвига Нефедов на несколько дней попадал на гауптвахту или назначался дежурным по кухне. Другой бы командир давно уж выгнал хулигана, но комбриг берег перспективного парня, впрочем, отлично понимая, как нелегко ему придется с таким характером после выпуска из училища в обычной строевой части.

Во время полетов курсанты жили в палатках в 18 километрах от Качи на берегу моря. Борис вполне был бы удовлетворен и счастлив своей жизнью, если бы не странное сладкое томление в груди при виде местных девушек в легких светлых платьях. Казалось, любовные флюиды были разлиты в самом южном воздухе. Вечерами в палатке он долго не мог заснуть, вспоминая игривые взгляды, которые бросали на возвращающихся с аэродрома курсантов смуглые нимфы. И конечно, в такие минуты Борис вспоминал оставшуюся в Москве Ольгу…

Тэсс как будто чувствовала эти его мысли. Она уговорила мать провести две курортные недели в маленьком городке под Бахчисараем. Борис узнал, что его разыскивает старая знакомая из Москвы от Лапатухи, который однажды заехал его навестить.

Этим же вечером после отбоя Нефедов самовольно сбежал в город. До Качи он добрался на попутной колхозной полуторке. Быстро отыскал дом, в котором сняли комнату приезжие москвички. Увидев его, Ольга сразу бросилась Нефедову на шею. Они так соскучились друг по другу, что, не сговариваясь, одновременно и совсем естественно преодолели ту психологическую дистанцию, которая еще существовала между ними до отъезда Нефедова из Москвы.

Влюбленные гуляли по вечерним аллеям городского Парка культуры. Тэсс страшно забавляло, когда им приходилось прятаться за деревьями от проходящих мимо военных патрулей. Потом они долго любовались на опускающийся в море большой красный диск солнца.

Здесь, на берегу моря, Борис впервые поцеловал Ольгу. Ее губы оказались теплыми и податливыми. В ответ на его объятия девушка доверчиво положила руки ему на плечи. Они долго стояли обнявшись, волны пробоя ласкали их голые ноги. Вдруг Нефедов схватил Тэсс за руку и решительно потянул за собой.

— Пойдем! Быстрее!!!

— Куда ты меня тащишь? — со смехом спросила она. — Знаю я тебя: наверное, пришла в голову очередная сумасбродная идея.

— Не задавай лишних вопросов. Учти, будешь упираться, — украду! — шутливо предупредил юноша.

Разбитый телегами проселок тянулся вдоль виноградников и фруктовых садов и уходил к далеким лесистым холмам. Борис чувствовал себя пьяным от счастья: он держал в своей руке нежную ладонь возлюбленной, молол ей всякий вздор, получая за это в качестве щедрой награды звонкий чистый смех самого прекрасного в мире создания.

Старая армянская церковь на краю леса показалась в свете луны молодым людям средневековым крепостным фортом. Стены здания были сложены из грубого белого камня, узкие маленькие окошки больше напоминали бойницы. Это был один из немногих действующих храмов, который местные борцы с религией еще не успели превратить в склад или свинарник.

Нефедову пришлось не менее получаса барабанить кулаком по железной кованой двери, прежде чем им открыли. Длиннобородый старик оглядел недовольным видом ночных визитеров и грозно осведомился, что им угодно.

— Мы желаем обручиться, святой отец, — выпалил Борис и, взглянув на свою изумленную спутницу, вытащил из кармана и протянул священнику два кольца, заранее сплетенные им из проволоки.

— Извините, но других у нас нет.

Старик покачал головой, вздохнул, но посторонился, пропуская пару внутрь. Он сразу понял, почему эти двое молодых людей явно комсомольского возраста пришли к нему тайно под покровом ночи. И потому больше не задавал не относящихся к делу вопросов…

Проводив Ольгу домой, Борис поспешил к шоссе, ведущему из города, чтобы вновь попытаться поймать попутку. До подъема в тренировочном лагере оставалось чуть более двух часов. Надо было постараться успеть занять свое место в палатке до того, как запоет труба горниста. Но, как назло, первая же остановившаяся возле Нефедова машина оказалась военной. Вышедший из ее кабины строгий командир потребовал у курсанта увольнительное предписание. Так самоволка закончилась гарнизонной гауптвахтой…

— Что же мне с тобой делать, гений? — напрямик поинтересовался у Бориса комбриг.

Разговор происходил в кабинете начальника училища.

— Выгнать тебя нельзя: для армии ты человек полезный, — вслух размышлял начальник. — Но и оставлять тебя далее в училище я не могу. Летаешь ты уже лучше многих моих инструкторов, а своими регулярными «залетами» всю дисциплинку мне вот-вот развалишь. Еще чего доброго остальные курсанты с тебя начнут пример брать! Не-ет! Пускай тебя в войсках воспитывают, там порядки пожестче, чем у нас. Быстро твой гусарский норов обломают, Анархист!