Глава 16
— 56-й! Смотри! Справа на два часа — звено «Сейбров»! Крути за мной влево-вверх! Молодца! Боевым разворотом на противника. Атакую, прикрой! Выходим из атаки вправо! Вправо! Не проседай!!! Подбери ручку на себя. На себя, тебе говорят! Не болтайся, как дерьмо в проруби! Чётче действуй рулями! Та-ак, уже лучше. Теперь давай в набор высоты. Слеза снова «Сейбры»! Не отставай, попадёшь под удар — костей не соберёшь! Внимание, бармалей у тебя на хвосте! Уходи от него змейкой, чтобы видеть противника, старайся поймать момент, когда можно «вдруг» выпустить тормозные закрылки-щетки. Провалишь атакующего, чтобы он промахнулся мимо тебя и выскочил вперёд, — считай, заново родился!
Новые вводные следовали одна за другой. Мнимые «Сейбры» появлялись по прихоти командира то с одной стороны, то с другой. От наваливающихся на него перегрузок Алексей стал красный как рак. Перед его глазами плыл алый тумак. Но парень изо всех сил старался удержаться за ведущим. А тот только расходился, гоняя Сироткина от нуля до пяти тысяч. Они взмывали вверх, пикировали, «гудели» на виражах. При этом Борис требовал, чтобы Сироткин успевал крутить головой на 360 градусов, ибо как бы тяжело ни приходилось в бою, надо каждое мгновение знать, что делается вокруг тебя.
— Учись видеть сразу всё — меня, приборы, землю, противника! Распределяй внимание! Тогда ты король!
Обзор из кабины «МиГ-15» был чрезвычайно ограниченным. Поэтому особое значение приобретало умение вовремя повернуть голову в нужную сторону, а когда-то и домыслить себе недостающую «картинку». Борис старался научить начинающего профессионала умению представить обстановку боя, исходя из того, что тебе видно, сложить всю мозаику, даже не имея в своём распоряжении каких-то кусочков информации, чтобы просчитать свои и чужие ходы. Такому не могли научить ни в одной академии мира, ибо настоящие секреты ремесла во все времена передавались лишь непосредственно от мастера ученику — из рук в руки. Но наука эта требовала чудовищного напряжения и концентрации сил.
— Веселее работай, непринужденней! И-импро-ови-изируй! — словно издеваясь над измотанным напарником, призывал Нефёдов. — Где же твой кураж, ис-тре-би-и-тель!
Вскоре Алексей окончательно вымотался и почти не соображал, что делает. А годящийся ему в отцы Нефёдов не только выдерживал такую адскую карусель, но ещё недовольно покрикивал на молодого человека:
— Да подтянись же ты! Ну что ты там тянешься, словно старая кляча?! Контролируй самолёт, не виляй!
Наконец командир смилостивился:
— Ладно, нормально поработали, сейчас быстро сбегаем на полигон и домой.
Алексей облегчённо перевёл дух. Предстоял относительно спокойный полёт до сопки, которую лётчики особой авиагруппы использовали в качестве мишени для учебных стрельб.
На обратном пути им попалось удивительной красоты облако. Оно было необычного жёлтого цвета, от чего казалось подсвеченным изнутри. Алексею вспомнился вечер накануне его отъезда. Перед командировкой Нефёдов дал Сироткину недельный отпуск. В последний день Алексей договорился встретиться с товарищем по ремесленному училищу, Но тот пришёл на свидание со своей сестрой Женей. Они ждали Алексея на лодочной станции в городском парке культуры. Стоило Сироткину ещё издали увидеть Женю, как он сразу почувствовал непонятное волнение. Что-то спокойное и очень родное чувствовалось в её маленькой фигуре. Говорят, что у каждого человека на земле есть своя пара. Правда, найти её редко кому везёт. Теперь-то он был уверен, что лучше Жени ему уже не встретить девушки. Но в первые минуты Алексей страшно смутился. Он чувствовал приятное томление в груди и одновременно не знал, как ему вести себя с ней. А она насмешливо смотрела на заробевшего юного лейтенанта и говорила с ним будто с младшим братом, хотя они были ровесниками:
— А я думала, что лётчики все высокие великаны с гордыми лицами, как у бронзовой статуи в метро. Неужели ты действительно летал на настоящем военном самолёте?
Алексей нисколько не обиделся на такой вопрос. Он готов был простить понравившейся девушке всё за то, что она пришла сюда и говорит с ним. Сироткин застенчиво и обрадовано стал отвечать на Женины вопросы о своей службе. Потом они катались на разных аттракционах. В конце концов Алексей и Женя вдвоём оказались в одной лодке — в крылатых качелях, сделанных в форме кораблика. Раскачаться на них можно было очень высоко. Лодка то взмывала вверх к огромному золотому облаку, почти точно такому же, как то, которое истребитель Сироткина только что задел крылом, то стремительно летела вниз. Было тихо и безветренно. Поток встречного воздуха слегка раздувал юбку звонко смеющейся Жени, обнажая её смуглые колени. У Алексея дух захватывало от такого зрелища. Их лица оказались так близко, что он чувствовал дыхание самого прекрасного существа на свете, любовался её нежной улыбкой, со стыдливым вожделением отмечал, что у неё красивые длинные ноги, высокая грудь. Голова шла кругом! Сама природа замерла, боясь помешать их неизбежному объяснению.
— Завтра я уезжаю, — вдруг вырвалось у него. — А можно я напишу вам?
Она, казалось, совсем не удивилась, только мягко улыбнулась и кивнула в ответ, вглядываясь в его лицо. В её лучистых серо-голубых глазах теперь не было насмешки или обычного женского кокетства.
Как же ему повезло встретить такую прекрасную девушку! Стоило Алексею вспомнить ее лицо, нежную улыбку, как ему начинало хотеться обнять весь мир, кричать самые ласковые слова окружающим людям, небу, солнцу — всему белому свету.
Алексея так и подмывало признаться Жене, что он отправляется на очень опасное и чрезвычайно ответственное задание. Если бы он не дал подписку о сохранении секретности, то точно бы сказал Жене, куда едет. В своей жизни ей, конечно, ещё не приходилось провожать мужчину на войну, и она обязательно по-особому отнесётся к этим последним часам перед разлукой. А потом Женя будет с надеждой и тревогой ждать его возвращения и страшно обрадуется, увидев его невредимым и, возможно, даже с орденом на груди.
Алексей представил, как долго они будут говорить о будущем и целоваться с Женей, когда он вернётся в родной город. Удивительный оптимизм! Этот юноша, ещё не имевшей подруги, почему-то нисколько не сомневался, что всё именно так и будет. На войне мужчины быстро взрослеют. Поэтому в следующий раз он не станет по-детски смущаться и робеть, а сразу напрямик скажет Жене о своём чувстве и предложит ей пожениться…
Замечтавшись, Сироткин на некоторое время забыл, где он находится.
— 56-й! Доброе утро! — раздался в наушниках ироничный голос командира. — Как спалось?
Алексей слишком поспешно бросился догонять оторвавшийся «МиГ» Нефёдова, для этого он резко прибавил скорость и круто накренил самолёт в нужную сторону. Истребитель вдруг задрожал. Алексей собрался было доложить о подозрительной вибрации Нефёдову, чтобы получить его совет, но передумал: «Сам справлюсь! А то «Батя» решит, что я полный лопух и паникёр».
Сироткин попытался парировать усиливающийся крен ручкой и педалями и в следующее мгновение оказался в штопоре. Самолёт, вращаясь, порхал к земле, словно сухой лист. Алексей стал выводить машину, как его учили в лётной школе: «дал» ногу против штопора, а затем через положенные полвитка «отдал» ручку от себя. Но кувыркание не только не прекратилось, а наоборот — стало ещё более беспорядочным. Машина буквально сыпалась вниз. Её двигатель продолжал работать, да только что толку?! Можно было подумать, что самолёт отчего-то вдруг разучился летать. Его крылья не создавали подъёмной силы! Командир уже увидел, в какую переделку угодил его ведомый, и поспешил на выручку. Его голос наполнился отцовской тревогой:
— Не спеши шуровать ручкой. Спокойней! Попробуй поймать момент, когда машина замедлит вращение, и тогда отдавай ручку от себя. Но не раньше и не позже, ты меня понял?
В ответ Алексей смог промычать что-то невразумительное. Его сильно мотало по кабине на недостаточно плотно притянутых привязных ремнях.
— Ручку отдавай строго по центру приборной доски при нейтральном положении элеронов, — продолжал наставлять Борис. — Успокойся, у тебя всё получится. Ну же! Давай!
Алексей изо всех сил старался всё делать так, как советует командир. Но ничего не выходило. Самолёт оставался глух ко всем действиям пилота. Наконец в наушниках прозвучал приказ катапультироваться. Но Сироткин продолжал бороться за машину, хотя до земли оставалось всего полторы тысячи метров. Тогда Борис заорал на него:
— Если сейчас же не покинешь машину, я тебя как щенка вышвырну из группы! Немедленно прыгать!
Сироткину едва хватило высоты, чтобы его парашют наполнился воздухом.
Когда от поисковой службы на аэродром поступило подтверждение, что с лётчиком всё в порядке, к Борису подошёл Лёня-Одесса.
— Батя, не ставь на парне крест. Отдай его лучше мне на воспитание.
— Тоже мне, учитель нашёлся, — с озабоченным видом, но беззлобно ответил «Одессе» Борис. — Тебя самого ещё воспитывать надо.
— Командир, мне ответственность за кого-то нужна, тогда и я, глядишь, в человеки выйду. Доверь мне этого парня, а? Обещаю: я из него настоящего лётчика сделаю.
— Лётчика, может, и сделаешь. Только важнее, чтобы он настоящим человеком стал.
Сироткина привезли на аэродром под вечер. Грязный и подавленный, парень медленно вылез из «газика», сгрёб в охапку привезённый с собой парашют, сделал несколько шагов по направлению к лётному городку и растерянно остановился. Юноша старался не встречаться глазами с вышедшими его встречать старшими товарищами, которых подвёл. «Одесса», Рублёв, Кузаков, Батур с нетерпением ждали его возвращения. Все волновались за парня, который стал для их небольшого воинского коллектива общим любимцем, «сыном полка». Но по негласному правилу первым в такой ситуации к вернувшемуся лётчику должен подойти командир.
Алексей стоял, понуро опустив голову, и ждал приговора. Он приготовился к тому, что командир начнёт при всех отчитывать его, а то и вообще велит убираться ко всем чертям. Что ж, он это заслужил. Ещё не выполнив ни одного боевого вылета, разбил уже второй самолёт.
Борис подошёл к Сироткину и первым делом осмотрел его. Катапультирование произошло на очень малой высоте. Но, к счастью, парень упал на склон сопки, поэтому удар о землю получился скользящим. Кроме ушибов и расцарапанного во время скатывания по заросшему колючим кустарником склону лица, других повреждений у лейтенанта как будто не было.
Борис обнял ведомого:
— Красавец! Я всё видел. До конца боролся за машину. Всё правильно. Молодец! Был бы жив твой отец, он бы тобой гордился.
Не ожидавший такой встречи Алексей захлопал ресницами. Глаза его стали мокрыми от подступивших слёз. Товарищи бросились к парню, стали обнимать его. И тут Алексея словно прорвало. Сбиваясь, он стал рассказывать о том, что с ним произошло…
После этого происшествия у Нефёдова произошла первая стычка с особистом. Майор Бурда потребовал убрать младшего лейтенанта из группы.
— Из него лётчик, как из меня балерина, — заявил Борису низенький плюгавенький мужичок и матом обложил Сироткина. — Доктор тоже считает, что парня надо списывать.
Впервые увидев перед отлётом в Маньчжурию майора, Нефёдов даже не поверил, что это тот самый «волкодав», о котором ему говорил Василий. Не обладая ни представительной внешностью, ни зычным голосом, он делал карьеру с помощью одной безжалостной свирепости. В любой сложной ситуации этот мужичок с узкими мальчишескими плечами и впалой грудью использовал имя Василия Сталина точно так же, как разбойник с большой дороги нагоняет страх на путников, размахивая кистенём. Когда ему требовалось во что бы то ни стало выполнить приказ руководства, Игнат Петрович забывал нормальный язык, переходя на пороховую смесь отборных матерных выражений и угроз. Ему ничего не стоило, впившись в человека ненавидящим взглядом, прошипеть: «Да ты, сука, б… такая, враг народа!» Борис быстро понял, что Бурда заслан в его группу толкачом. С первого дня особист начал угрожать лётчикам, что если они быстро не сумеют выполнить приказ Василия Сталина, то в лучшем случае сгниют в колымском лагере.
Борис хорошо знал ещё по штрафной эскадрилье, что если сразу не показать особисту характер, он будет вмешиваться во всё.
— Занимайтесь своим делом и не лезьте в чужую епархию! — нарочно позлее рыкнул Нефёдов. — Или я сообщу командующему, что вы мешаете мне выполнять его поручение. Не знаю, что вам сказал доктор Павловский, но в санчасти авиакорпуса у Сироткина не нашли никаких проблем со здоровьем после катапультирования.
На худых скулах особиста заиграли желваки, линия тонкого рта стала ещё жёстче. Но Борис спокойно смотрел в побелевшие от ярости глаза. Майор улыбался неприятно, словно из бронированной щели дота.
— Но кто-то же должен ответить за потерю самолёта? — идя на попятную, уже более миролюбиво поинтересовался особист. — Я ведь для вас стараюсь. Вы командир, с вас за всё спросят. Зачем нам неприятности в самом начале работы? В следующий раз ведь могут самолёты и не дать.
Самолёты группе действительно приходилось одалживать у частей, которые постоянно базировались здесь, в Маньчжурии. Но в то, что местные командиры якобы могут им в чём-то отказать, Нефёдов не очень-то верил. Во-первых, из-за присущей новым реактивным истребителям внезапной «валёжки» постоянно гибли даже опытные заслуженные лётчики, что уж говорить о молодом лейтенантике?! Это знали все.
А во-вторых, пусть только кто-нибудь из командиров посмеет сказать Борису «нет». Сам же Бурда нагонит на зажавшего технику жмота такого страху, что бедняга неделю будет бегать в сортир из-за «медвежьей болезни».
Впрочем, главный вывод из случившегося с «Сынком» происшествия Борис для себя сделал. Стало ясно: необходимо учить людей не бояться «валёжки» и справляться с подобными внештатными ситуациями. Но для этого требовалось перешагнуть через очередной запрет, которыми армейская бюрократия вязала лётчиков по рукам и ногам, лишая их инициативы. Из-за угрозы внезапного попадания в штопор командование ВВС выпустило специальную директиву, вводящую ограничение на использование скоростных и маневренных возможностей истребителя «МиГ-15».
Борис считал эту инструкцию очередным порождением ограниченных кабинетных стратегов. Автора этого перла стоило посадить в самолёт да отправить на войну, чтобы он сам попробовал с оглядкой на свою инструкцию посоревноваться с американцами в скорости и вёрткости. «Сейбры» последних модификаций были уже далеко не те, что в начале 1951 года. Новые американские машины не то что не уступали «МиГам», но во многом даже превосходили их. На «Сейбрах» появилось очень прочное механизированное крыло с предкрылками плюс огромные воздушные тормоза, чего на «МиГах» не было. Скорей всего именно недостаточная жёсткость крыла «МиГа» и была причиной «валёжки». Но эту «болезнь» наши конструкторы до сих пор не могли вылечить.
Американские авиастроительные компании более оперативно реагировали на критику военных. С появлением в Корее новых самолётов их пилоты получили огромное преимущество, особенно в маневренных боях на виражах. Облачённый в противоперегрузочный костюм пилот «Сейбра» мог при необходимости закрутить маневр фактически любой крутизны, тогда как на «МиГе» при всём желании приходилось чертить размашистые фигуры, чтобы не потерять по дороге сознание, а заодно и тонкие хрупкие крылья.
Даже оказавшись у тебя на мушке, американец мог, ощетинившись воздушными тормозами, поставить машину практически вертикально. В лучшем случае ты его просто терял, а в худшем проскакивал вперёд и сам оказывался в прицеле. Более кошмарный сценарий боя придумать сложно!
Да и в скороподъёмности «Сейбры» модификаций «F» и «D» теперь тоже не уступали нам, как это было в первый год боёв в Корее. И в пикировании они тоже легко отрывались от преследования.
Естественно, в борьбе с таким врагом надо было всё выжимать из своей машины. Поэтому Борис наплевал на существующий приказ высшего начальства, категорически запрещающий армейским лётчикам облёт самолётов на «валёжку». Хотя и подвергать своих людей неоправданному риску Нефёдов не собирался. Прежде чем допустить подчинённых к опасным самостоятельным полётам, он решил поработать с ними в тесной связке. Для этого срочно требовалась недавно созданная советской авиапромышленностью двухместная учебно-тренировочная «спарка» УТИ «МиГ-15 бис».
На базе, где тренировались «штрафники», одна такая машина имелась. Вот только легально достать её Борису не удалось. Командир истребительного полка, к которому Нефёдов обратился с просьбой одолжить дней на пять двухместный «МиГ», ответил, что у него самого вчерашних курсантов две трети личного состава и многих комэскам приходится лично «катать» мальчишек, прежде чем допустить их до самостоятельных полётов.
Борис был готов войти в положение коллеги, вот только времени ждать, пока у того освободится нужная техника, не было. Пришлось скрепя сердце натравить на соседа майора Бурду. Зато ровно через час после разговора с особистом полностью заправленная и готовая к вылету «спарка» стояла в той части аэродрома, где тренировалась особая группа.
Борис сразу же начал отрабатывать самые сложные элементы на этой машине, по ходу дела исправляя ошибки подчинённых и решая для себя, кто из них на что годится. Важнее всего для Нефёдова было убедиться, что никто из знакомых ему сорвиголов не утратил былого куража и не боится летать на новых самолётах. К счастью, быстро выяснилось, что даже самый младший член их группы сумел справиться с психологическими последствиями недавней аварии. Хотя садясь вместе с молодым лётчиком в самолёт, Борис готовился увидеть в его глазах страх. Но как Нефёдов ни вглядывался в зеркальце заднего вида, ему так и не удалось заметить в лице сидящего в соседней кабине Сироткина признаков особого волнения. После трёх совместных полётов на «спарке» Алексей был готов продолжить тренировки уже самостоятельно. Правда, потом он всё же признался: «Иду к самолёту, а у самого мандраж такой, что изо всех сил держусь, чтобы страха не показать. Сел в кабину, а каблуки мои чечетку отбивают. Механик, похоже, что-то заметил, лыбится, но молчит. А как поднялся в небо — все прошло».
Остальные тоже постепенно входили в лётную форму. Правда, в первых вылетах на серьёзные «режимы» у некоторых лётчиков шла носом кровь, их рвало. И всё же зрелые мужики сумели адаптироваться к возросшим перегрузкам, которые стали не только значительно больше, но и продолжительнее. Бориса радовало, что «старые волки» полны оптимизма, начинают чувствовать реактивную технику и понимать специфику её применения. Пора было переходить к жёсткой финальной части подготовки, максимально приближенной к боевым условиям…
Вскоре группа получила семь новеньких серебристых «МиГ-15 бис». Нефёдов настоял, чтобы Бурда достал машины, сделанные в европейской части Союза. По своему опыту он знал, что самолёты из Комсомольска-на-Амуре тяжеловаты в управлении. И Бурда, надо было отдать ему должное, с ролью снабженца справлялся просто прекрасно.
Борис приказал каждому лётчику «обжать» свой самолет на «валёжку» на высоте 100 метров. Особый риск задания заключался в том, что в случае сваливания машины её пилоту катапультироваться не удастся из-за недостатка высоты. За неделю до прилёта группы в Маньчжурию на этой самой авиабазе убился во время подобной тренировки опытный лётчик, командир эскадрильи. Все об этом инциденте знали, но естественно, приказ командира никто не собирался обсуждать. Но Нефёдов чувствовал, что некоторые из фронтовых товарищей впервые с начала командировки засомневались в себе. Поэтому перед первым вылетом на чрезвычайно опасное упражнение «Анархист» объявил перед строем:
— Мы не первый день знакомы. Поэтому обойдёмся без предисловий. Сегодня мы фактически начинаем воевать. В нашем деле без риска нельзя, наверняка кто-то из нас не увидит больше родного дома. Я хочу, чтобы каждый ещё раз хорошенько всё взвесил. Вы знаете, под пистолетом я никого никогда в бой не гнал. Здесь тоже все находятся добровольно. Если же кто-то решит в последний момент отцепить свой вагон от состава, препятствовать ему в этом не стану. А теперь пусть сделает шаг вперёд тот, кто со мной.
После этих слов все дружно сделали шаг вперёд.
«Единственный разумный способ обучать людей — это подавать им личный пример» — следуя этому принципу, Нефёдов выполнил несколько полётов на критические режимы, наглядно демонстрируя подчинённым способность лётчика контролировать машину в любых ситуациях. Глядя на то, что вытворяет в небе командир, и остальные загорелись желанием попробовать повторить сложные элементы.
Во время «обжимки» никто не разбился. Затем лётчики на своих «МиГах» приступили к отработке групповой и парной слётанности высшего пилотажа. Начались воздушные бои, которые, впрочем, учебными можно было назвать с большой натяжкой. Разве что противники не стреляли друг в друга боевыми снарядами, а так разрешались все приёмы: опасные выходы в лобовую, маневрирование у самой земли и прочие трюки из арсенала воздушных «гладиаторов».
«Одесса» со своим новым молодым ведомым сразу начали остро конкурировать между собой, даже несмотря на большую разницу в возрасте. Словно мальчишки-одногодки, они пытались перехватить друг у друга добычу. Каждый бравировал перед напарником удалью и бесстрашием. Каждый во всём пытался утереть другому нос. «Одесса», подначивая «Сынка», с усмешкой говорил молодому напарнику:
— Мы с тобой, как два комара — городской и лесной. Я — городской — опытный, а ты, который не зная людей, позволит прихлопнуть себя первому же туристу. Я твой единственный шанс на выживание, сынок.
Борис не одобрял педагогических методов Лёни, но и вмешиваться не спешил. Пусть «Одесса» доведёт дело до конца, пусть сам взмолится, чтобы ему дали другого ведомого, чтобы не возмущался потом, что ему не позволили сделать из «Сынка» человека.
В общем, подготовка группы продвигалась вполне успешно, даже несмотря на то, что навязанные Борису люди постоянно совали палки в колёса.
Доктор группы Герман Павловский испытывал на лётчиках экспериментальные высотные скафандры и противоперегрузочные костюмы. Все это оборудование заняло значительную часть грузовой кабины транспортного самолёта, из-за чего пришлось меньше брать с собой продуктов, дефицитных самолётных запчастей и прочих очень нужных и полезных в спартанских фронтовых условиях вещей.
Но если бы хоть от этих «игрушек» был какой-то прок! В высотных скафандрах действительно была большая нужда. Новые истребители могли достигать «потолка» в 14-16 километров, тогда как серийный истребитель времён Второй мировой войны редко воевал выше 6 тысяч метров. Кислородное оборудование и герметизированная кабина позволяли лётчикам воевать на такой высоте. Но для войны в стратосфере одной кислородной маски мало. Стоило пулям или осколкам нарушить герметичность кабины, и лётчик был обречён потерять сознание от кислородного голодания, а на предельных высотах даже погибнуть от декомпрессии. Лётный скафандр мог стать «страховым полисом». К сожалению, быстро выяснилось, что придуманные в лаборатории Павловского скафандры не годятся для практического применения, потому что созданы без учёта тесной кабины «МиГ-15», слишком громоздки и сковывают пилота, мешая ему полноценно работать. Предложенный доктором противоперегрузочный костюм из-за проблем с регулятором давления тоже оказался обузой.
Чуть позже Борис сумеет добиться, чтобы из Москвы для его группы прислали шесть комплектов экспериментальных скафандров ВСС-04 (Высотный спасательный скафандр разработки группы А. Бойко), которые представляли собой удобный герметический комбинезон из прорезиненной ткани, к которым крепились несъёмные откидные шлемы и кислородные маски. Излишки давления на высоте стравливались специальным клапаном. Несколько раз это оборудование спасало жизнь лётчикам особой группы. Но почему-то больше ни у кого в Корее таких скафандров не было.
Потерпев полное фиаско с испытанием своего спецоборудования, доктор приступил к экспериментам иного рода. Ещё при знакомстве он загадочно пообещал Нефёдову, что знает, как превратить его возрастных лётчиков в суператлетов, вернув им силу и скорость реакции, присущую лишь двадцатилетним юношам. «Мы не может ждать милости от природы!» — выдал доктор знаменитый мичуринский лозунг с многозначительным выражением на мефистофельском лице.
Борис отнёсся к словам доктора более чем настороженно. Ведь ничего в этом мире не даётся просто так и за кратковременную мобилизацию ресурсов организма наверняка придётся заплатить потерей здоровья. Сама по себе работа военного лётчика быстро изнашивает мускулатуру и нервную систему и обычно делает человека «пенсионером» годам к 35. Если же «спровоцировать» человека на достижение запредельных результатов, он может сгореть как свечка за очень короткое время. В середине тридцатых годов в Европе были очень популярны воздушные гонки. В конце концов, чтобы завоевать для своих фирм один из престижнейший кубков Шнейдера, Томпсона или Пулитцера, конструкторы научились «выжимать досуха» все соки из металла и прочих самых современных на тот момент материалов, чтобы создавать моторы, которые могли достигать сумасшедших скоростей. Вот только «жили» такие двигатели всего одну гонку! Людей тоже можно было форсировать до предела ради победной гонки. И Василий Сталин вполне мог поставить перед доктором задачу с помощью допингов превратить на короткое время лётчиков Нефёдова в суперменов, в «идеальные боевые машины», чтобы они неделю или две провоевали, не ведая страха и усталости. А после того как «Сейбр» будет отправлен в Москву, начальство и не вспомнит о людях, обречённых на инвалидность.
Подтверждая мрачные предчувствия Бориса, Павловский с первых дней командировки начал колоть лётчикам какие-то инъекции. Майор Бурда всячески поддерживал его, заставляя всю группу ходить на процедуры, пить пилюли, сдавать для анализов кровь. Альянс этой парочки напоминал Борису союз ловких аферистов. Уж больно навязчиво доктор рекламировал «подопытным» свои действия, а особист так же активно принуждал участвовать в сомнительных экспериментах. Вскоре с летчиками действительно начали происходить необычные вещи. И без того обладающие хорошим здоровьем мужчины почувствовали себя так, будто скинули с плеч лет двадцать.
«Одесса» очень метко заметил насчёт доктора: «Он наш академик Павлов, а мы его собачки». Впрочем, Лёня не возражал против своего участия в эксперименте, ибо его и без того распутинская половая потенция после начала курса «лечения» стала просто чудовищной. Всё свободное от полётов время Лёня проводил в городе, не вылезая из местных борделей, которые захватившие власть в стране коммунисты ещё не успели ликвидировать. Красавчик хвалился, что теперь может заниматься любовью круглые сутки почти без перерыва. Женщины действительно буквально преследовали этого Казанову повсюду. Из своих загулов подвыпивший Лёня частенько возвращался только под утро за несколько часов до начала полётов. Как командир Борис не мог допустить подобной «цыганщины», тем более что пример Лёни разлагающе подействовал на остальных. Поэтому однажды Борис решил застать «Одессу» на месте преступления. Однако перехватить вернувшегося из самоволки подчинённого Нефёдову не удалось. Лёня словно почувствовал засаду и вернулся на аэродром не через дыру в заборе, как обычно, а перелез через ограду где-то в другом месте. Однако Нефёдов был уверен, что неисправимому гуляке всё равно не уйти от заслуженного наказания. Тем более что уже при входе в казарму Борис наткнулся на изобличающие нарушителя дисциплины улики в виде двух пустых бутылок местной водки. Каково же было удивление Бориса, когда выяснилось, что Красавчика в казарме нет. Кто-то предупредил Лёню, что его разыскивает командир. Борис обнаружил ловкача делающим зарядку в спортивном городке. Обнажённый по пояс, раскрасневшийся после упражнений на турнике и брусьях, одессит имел вид бодрый и молодцеватый.
— А ну-ка, голубь, дыхни! — ещё не теряя надежды изобличить афериста, приказал Борис.
— Командир, я так понимаю, что какой-то вражеский голос набрехал вам, что Лёня пьян? — усмехнулся Красавчик. — Не верьте враждебной пропаганде. Лёня всю дорогу трезв как стёклышко. Хотите — в натуре докажу.
Он вскочил на гимнастический мостик и, закрыв глаза, прогулялся от одного конца бревна до другого, а потом ещё выполнил несколько пируэтов-вращений. Борису ничего не оставалось, как признать своё поражение. А оказалось, что перед встречей с командиром Лёня успел залезть в кабину своего истребителя, надеть кислородную маску и основательно провентилировать пьяный мозг. Затем доктор вколол всю ночь предававшемуся самым разнузданным видам наслаждений хулигану очередную инъекцию своего чуда-препарата, и, когда начались полёты, Красавчик сражался в небе как тигр, не ведая усталости. До вечера он выполнил шесть напряжённых вылетов, а потом снова улизнул в город…
Но если Лёня упивался новыми возможностями, то Кузаков, напротив, жаловался Борису, что весь день чувствует себя так, будто у него, извините, шило в одном месте, а ночью долго не может заснуть.
В конце концов, Борис пресёк деятельность подозрительного эскулапа. Вместе с Кузаковым и Рублёвым они в один прекрасный вечер собрали вещички Павловского и запихнули его в «Ли-2», возвращающийся в Москву. Правда, на следующий день у Нефёдова состоялся неприятный разговор с взбешённым Василием Сталиным. Командующий орал на Бориса, чего раньше никогда себе не позволял, и грязно матерился. Он требовал принять Павловского обратно. Но Борис оставался непреклонен, отвечая на угрозы:
— Можете снять меня с должности, пожалуйста, я готов хоть сегодня сдать дела другому офицеру. Но пока я командир группы, только я один отвечаю за подготовку своих людей. Если у кого-то из них в воздухе не выдержит сердце из-за очередного укола вашего доктора, всю ответственность ведь повесят на меня одного.
В конце концов Василию Сталину пришлось согласиться с таким доводом, и доктор больше в расположении особой группы не появлялся.
Но прошло какое-то время, и в работу лётчиков самым бесцеремонным образом попытался вмешаться уже «секретчик». Однажды утром Борис приехал на аэродром из лётного городка не со всеми общим автобусом, а на машине знакомого комполка. Подчинённые встретили Нефёдова дружным негодованием. Стали разбираться, и выяснилось: Бурда запретил полёты до тех пор, пока все не выучат два десятка корейских фраз, с помощью которых лётчикам предстояло объясняться в воздухе.
Майор подтвердил Борису, что действительно поставил самолёты на прикол до тех пор, пока Рублёв, Красавчик, Сироткин, Тюгюмджиев, Кузаков и, извините, сам Нефёдов не сдадут ему экзамен на знание нужных слов и фраз.
— Это распоряжение Москвы, — внушительно поднял глаза к небу Бурда. — Вы будете летать на самолётах с северокорейскими опознавательными знаками, поэтому радиопереговоры в воздухе предписано вести только по-корейски. Учтите, за любое славянское выражение виновный будет отдан под суд! Я уже распорядился, чтобы на приборной доске каждого самолёта имелась специальная переводная таблица корейских выражений.
Прошли к самолётам. На приборной доске первого же «МиГа», в кабину которого Борис заглянул, действительно красовался листок с перечнем самых ходовых в воздушном бою фраз с переводом их на корейский язык: Разворот влево — урадара, разворот вправо — чарадара, подойти ближе — осипсио и т.д.
Борис поднял глаза на Бурду. Видимо, его взгляд лучше любых слов передавал то, что сейчас чувствовал «Анархист», потому что майор принялся оправдываться:
— Это не моя блажь, мне самому приказали. В других частях тоже проводят такую работу.
Приказ действительно исходил с самых верхов, поэтому на этот раз Борису пришлось подтвердить его правомерность. Но неофициально он посоветовал своим парням в случае острой необходимости немедленно переходить на родную речь. В боевых же условиях о дурацком распоряжении и вовсе следовало забыть. Там счёт пойдёт на секунды и времени на обдумывания, как произнести ту или иную команду по-корейски или припоминание, что означает эта самая «чарадара», просто не останется.
Но в других частях, как потом узнал Нефёдов, приказ попытались исполнять. Но после того, как погибли люди, распоряжение всё же признали ошибочным и отменили.