Глава 15

Костяк особой группы Нефёдова составили 16 человек: шесть лётчиков, инженер по вооружению и авиамеханики. Борис взял с собой пожилого техника, которого с первого дня знакомства считал своим счастливым талисманом. Звали его все просто по имени — Витей, хотя мужику шёл уже шестой десяток. Впрочем, гораздо чаще сослуживцы использовали при обращении к нему прозвище «Барахольщиков». У Вити имелась страстишка к собирательству. Он не мог пройти мимо любой валяющейся на земле железки, будучи глубоко убеждённым, что в хозяйстве всё сгодится. Для хранения наиболее ценных «винтиков» на свой комбинезон запасливый мужик нашил множество дополнительных карманов.

Борис также настоял, чтобы в состав группы был включён опытный повар, которому было приказано позаботиться о запасе круп и консервов на первое время. Было понятно, что небольшому подразделению, не имеющему собственных тыловых служб, на первых порах придётся существовать в автономном режиме. Однако же мысль о том, что предстоит клянчить у снабженцев самое необходимое, вызывала у Нефёдова изжогу. Правда, Василий Сталин уверял Бориса в обратном. С помощью щедрых обещаний руководство навязало «Анархисту» ещё двоих. Особист группы майор Игнат Бурда должен был играть при лётчиках роль доброго джинна. Так, во всяком случае, описал Нефёдову его основные полномочия Василий:

— Вот увидишь, у Игната Петровича талант улаживать проблемы с любым начальством. Только скажешь ему, что тебе надо, — всё достанет: лучшую технику, продукты, нормальное жильё. И любой шавке сразу пасть заткнёт. Не мужик — волкодав. Я его специально для таких задач держу.

К особой авиагруппе также прикреплялся доктор. Его появление в списке поначалу обрадовало Нефёдова. Хороший врач на войне необходим. Однако вскоре выяснилось, что «док» едет не столько следить за здоровьем лётчиков, сколько испытывать на них разные научные гипотезы. В это время Василий Сталин носился с идеей развернуть на базе своего округа Институт авиационной медицины, а пока в качестве пробного шара открыл лабораторию, которую как раз возглавлял прикомандированный к группе военврач.

Перед отъездом Борис с пятью своими товарищами по штрафной эскадрилье пошёл в ресторан. В конце вечера он попросил всех наполнить стаканы и провозгласил тост:

— Предлагаю выпить эту стопку с чувством и смаком, ибо по праву командира предупреждаю: с завтрашнего дня вводится сухой закон. Начинаем жить по жёсткому распорядку.

— А я слышал, что в тех краях, куда мы отправляемся, принято пить рисовую водку, — пиратским голосом сообщил сильно захмелевший Красавчик. — Командир, за сбитые имеем право!

— Как бы за тебя пить не пришлось, — недоброжелательно бросил «Одессе» Кузаков и обвёл присутствующих серьёзным взглядом: — Командир, прав: завязывать надо с этим делом, не на экскурсию собираемся.

На следующее утро на рассвете Борис вывел всех на зарядку. Труднее всего пришлось с «Одессой». Жизнь преуспевающего коммерсанта, которую Красавчик вёл в последнее время, сделала его рыхлым и вальяжным. Лёня ни в какую не соглашался так рано вылезать из тёплой кровати и страшно возмущался, когда его грубо вытолкали из гостиничного номера на утренний холод, а потом ещё заставили принимать водные процедуры в пруду. Но «Анархист» сразу поставил одессита перед выбором: либо он за две недели набирает физическую форму, либо пусть катится на все четыре стороны. Дружба дружбой, а дело есть дело.

Возвращаться за решётку Лёня не хотел. Поэтому в конце данного ему испытательного срока в лице и фигуре недавнего пухляка стала намечаться мужественная угловатость. А ещё через месяц одессит набил великолепную мускулатуру. Теперь он ходил чисто выбритый, надушенный, в отутюженном обмундировании. Любо-дорого посмотреть! Хоть остальным в пример ставь.

В день отлёта группа выстроилась на аэродроме перед транспортным самолётом. Лётчики и механики едва сдерживали улыбки, глядя друг на друга. Борису тоже непросто было сохранять подобающую ситуации серьёзность. Непривычно было видеть на знакомых парнях горчичного цвета шинели, синие штаны. На всех была китайская военная форма без знаков различия. Единственная нашивка — иероглиф на кармане кителя «Китайская народно-освободительная армия». Особенно всех умиляли красные сапоги.

Взамен отобранных документов майор Бурда выдал каждому новое удостоверение на имя китайского военнослужащего. Отныне все они — «добровольцы» из «Поднебесной».

По другой легенде они отправлялись в Маньчжурию для строительства новых аэродромов. Поэтому каждый раз, когда Борис будет что-то требовать у местного авиационного начальства, будет слышать в ответ недоумённое: «Зачем военным строителям понадобились самолёты, а также горючее и боеприпасы к ним?»

Такая игра в конспирацию чрезвычайно осложняла подготовку к началу работы. Но вскоре выяснилось, что это только цветочки…

Нефёдов вполне отдавал себе отчёт в том, что сильно рискует, созвав под свои знамёна не действующих лётчиков, а бывших. Из шести членов группы только он сам, Рублёв и Алексей Сироткин, которого Нефёдов под свою ответственность вернул в авиацию после списания, имели за последний год хоть какой-то налёт. При этом Сироткину, которого с лёгкой руки «Одессы» все стали звать не иначе как Сынком, за свою короткую лейтенантскую карьеру довелось полетать только на поршневых самолётах. Илье Кузакову тоже предстояло за короткое время пройти путь, на который обычные строевые лётчики затрачивают многие месяцы. А то, что Нефёдов иногда подпольно тренировал фронтового друга, так это сейчас было не в счёт, ибо полёты эти проводились ими бессистемно — от случая к случаю.

Получалось, что из всей группы только двое обладали квалификацией «реактивщиков», двоим же с самой войны не приходилось бывать в кабине боевого истребителя. Многие посчитали бы такой выбор опасной авантюрой. Но Борис верил в каждого из своих ребят. Надо было только правильно выстроить их подготовку: помочь профессионалам восстановить утраченные навыки, найти общий язык с принципиально новой для них техникой.

Начали они с самых азов. В Москве в Кубинке группа две недели тренировалась на поршневой технике. Сперва Борис сам на двухместном «По-2» вывозил Кузакова, «Одессу» и Батура Тюгюмджиева в зону. Потом наступил черёд поршневых истребителей. Ребята быстро начали работать самостоятельно. Количество вылетов увеличивалось день ото дня, быстро усложнялась программа тренировок.

Параллельно Борис организовал для группы курс теоретических лекций. Как инспектор округа по технике пилотирования и воздушной стрельбе Нефёдов имел возможность приглашать нужных людей — преподавателей из Академии ВВС, лётчиков, уже имеющих опыт участия в боевых действиях на реактивных истребителях. Борис тоже посещал такие занятия, чтобы лучше узнать тактико-технические характеристики неприятельских самолётов, послушать рассказ о новейших тенденциях в искусстве воздушного боя. Скоро полученные знания очень пригодятся Нефёдову и его товарищам по эскадрилье.

Хотя как это часто у нас бывает, нужное дело не обошлось без скандала. Одного лектора Нефёдов «уволил» после первого же занятия. Этот демагог, вместо того чтобы готовить людей к реальным боям, стал убеждать аудиторию, будто у американцев плохие лётчики, да и самолёты тоже не чета нашим. Борис вскипел. Особенно Нефёдова возмутило, что некоторым его подчинённым разглагольствования преподавателя явно пришлись по вкусу. Лёня-Красавчик даже заявил, что маленькая победоносная война это как раз то, что ему сейчас нужно.

В конце тридцатых годов многие тоже кричали, что если завтра война, разгромим врага на его же территории. В то время тоже всячески поощрялось преувеличение мощи Красной армии и принижение возможностей её потенциальных противников. Какую страшную цену пришлось заплатить за пустую браваду, теперь знали все. К концу 1941 года в ВВС РККА практически не осталось самолётов, а хороших лётчиков можно было пересчитать по пальцам. И даже через год — в 42-м — мы всё ещё платили тремя своими крылатыми машинами за каждый сбитый немецкий «мессершмитт» или «юнкерс». Чего стоило переломить такую тенденцию, Борис знал не понаслышке.

Тем не менее в Корее мы, кажется, вновь наступали на те же самые грабли. Правда, на начальном этапе войны ещё действовала система, благодаря которой мы когда-то одолели Люфтваффе. Только прибывающее из Союза пополнение постепенно вводилось в бой. Ставка делалась в основном на опытных асов с опытом Великой Отечественной войны за спиной. А необстрелянных ребят зачисляли в успешно работающие эскадрильи, прикрепляли к матёрым воякам, которые учили своих юных ведомых по принципу «Делай как я», а в случае чего могли и защитить растерявшегося мальчишку.

Такая взвешенная стратегия позволила быстро добиться полного превосходства над противником. Американцы и их союзники боялись приближаться к районам, которые контролировали наши перехватчики. Получив приказ прорываться через «Аллею МиГов», многие западные лётчики спешили привести в порядок свои дела, написать завещание. Участились случаи, когда штатовские пилоты разрывали контракты с военным ведомством, не желая быть камикадзе.

Но к середине кампании ситуация начала меняться не в нашу пользу. Если американцы быстро сделали выводы из своих первоначальных просчётов и стали неуклонно только прибавлять в качестве подготовки своих лётчиков и модернизации самолётов, то мы, напротив, беспечно почивали на лаврах и разбазаривали оплаченный потом и кровью успех. Примерно в середине 1951 года в высоких штабных инстанциях возобладало мнение, что господство в воздухе отныне нам гарантировано. Какой-то высокопоставленный дурак предложил использовать корейский театр военных действий как полигон для повышенной подготовки нового поколения офицеров-лётчиков. Идею поддержали в Главкомате ВВС. Предполагалось, что благодаря такому решению уже к 1954 году лётный состав советских Военно-Воздушных Сил будет на 80 процентов состоять из неопытных вояк. Руководству страны такая перспектива не могла не прийтись по душе.

Поэтому вместо того чтобы «поштучно» в парах со «стариками» или хотя бы небольшими группами вводить в бой необстрелянных новичков, их стали бросать в пекло воздушных свалок целыми полками. Естественно, вчерашние курсанты начали гибнуть, платя своими жизнями за традиционную российскую чиновничью тупость и любовь к эффектным реляциям. В этой «мясорубке» перемалывались десятки 20-летних лейтенантиков. Они погибали, часто даже не успев понять, что и как произошло. Счет потерь мог идти и на сотни, но, к счастью, сам ограниченный масштаб конфликта не позволял нашим стратегам привычно завалить противника трупами.

Примерно в это же самое время американцы взяли на вооружение систему, от которой мы отказывались. У них спешно создавались специальные школы воздушного боя. Прежде чем попасть в зону боевых действий, выпускник училища проходил многоэтапную подготовку. Зато ветераны, прежде всего имеющие за плечами опыт Второй мировой войны, получали полный карт-бланш.

Происходящее напоминало трагический театр абсурда. Советское командование заменяло опытные, хорошо слётанные боевые части новыми эскадрильями, укомплектованными едва «вставшими на крыло» пацанами. Вашингтон же спешно менял цыплят на ястребов.

Была и ещё одна причина резко возросших наших потерь в Корее. Как и в конце тридцатых годов, лётные училища вновь стали выпускать молодых лётчиков, которых не научили выполнять сложные фигуры высшего пилотажа, летать на пределе возможностей — своих собственных и самолёта. Командиры полков и дивизий тоже, боясь испортить себе карьеру лётным происшествием или катастрофой, стали больше думать о том, как бы чего не вышло, чем заботиться о подготовке своих офицеров к войне с сильным противником. Даже курсы боевой подготовки для лётчиков, которые должны были отправиться в Корею, сократили до предела. В результате ребятам приходилось в боевых условиях учиться науке выживания на войне: пилотажу, групповой слетанности, воздушному бою, стрельбе.

Из памяти начальников разного ранга, похоже, совершенно выветрились болезненные воспоминания о том, как в 1941-42 годах прибывавший на фронт авиаполк переставал существовать через неделю напряжённых боёв; как выпускники ускоренных курсов лётных училищ имели один шанс из ста дожить до своего десятого боевого вылета. Только перед лицом надвигающейся катастрофы ответственные за кадровые вопросы генералы смогли преодолеть собственную косность и узость мышления. Начиная где-то с конца 1943 года, коренному реформированию подверглась вся система подготовки лётных кадров для фронта. Стали проводиться конференции для лётного состава, на которых самые результативные пилоты делились с коллегами из других воздушных армий секретами мастерства. В училищах курсантам стали больше давать лётных часов. Если ещё в начале войны мальчишек почти не учили стрелять из-за экономии боеприпасов, то теперь ситуация изменилась. Но вот прошло всего семь лет после победы, и всё возвращалось на круги своя.

Борис не хотел, чтобы его люди повторили опыт некоторых лётчиков лета 1941 года, которые испытывали шок, обнаруживая превосходство немцев во всём. Между тем сдружившийся с «Одессой» самый младший член их команды отчаянно рвался в бой, хотя едва умел летать и стрелять. Таких мальчишек-романтиков на войне обычно сбивают в первых вылетах. Поэтому Борис уделял Сироткину больше времени, чем остальным, часто вылетал с ним в паре.