Глава 10

На проходной психиатрической больницы Нефёдова первым делом вежливо попросили выложить всё из карманов. Борис подумал, что сейчас его, видимо, ещё и обыщут дежурящие на КПП охранники. Но вместо этого вышедший к визитёру грузный санитар внимательно посмотрел Нефёдову в глаза, после чего удовлетворённо кивнул:

— Хорошо, пойдёмте.

Путь от проходной больницы до кабинета главврача был разбит на десятки отрезков. Каждый из них, словно непроницаемый отсек корабля, изолировался от остальной территории лечебницы особыми дверями-переборками с секретными замками и смотровыми глазками. Выкрашенные в однообразный серый цвет стены и хмурые лица сотрудников невольно настраивали на минорный лад. Пару раз в зарешёченных окошках запертых палат мелькнули безумные глаза местных пациентов. «В такой невесёлой обстановочке точно окончательно свихнёшься», — подумал Борис.

Однажды ему в руки попала любопытная книжка, она была снабжена иллюстрациями жутких приспособлений, которыми вплоть до начала XX века пытались лечить душевные недуги. Все эти обручи для сжатия черепных коробок, кресла системы Бенжамина, в которых несчастные больные чувствовали себя словно похороненными заживо, являлись настоящими пыточными орудиями. Нефёдову казалось, что здесь он непременно должен увидеть нечто подобное, возможно, даже вот за этой самой дверью… Идущий впереди посетителя санитар в очередной раз вынул из кармана руку с особым ключом и отработанным до автоматизма быстрым движением повернул замок.

Но вместо современных пыточных застенков, где через тела душевнобольных людей пропускают сильнейшие разряды электрического тока или погружают несчастных блаженных связанными по рукам и ногам в бассейн с ледяной водой, Нефёдов попал в довольно уютный кабинет. Полные солнца и воздуха пейзажи на стенах, диван, небрежно застеленный цветастым пледом, безделушки на заваленном бумагами рабочем столе дополняли первое впечатление о своём хозяине как о человеке немного рассеянном, но довольно добродушном и по-настоящему увлечённом своим делом.

Когда Борис вошёл, розоволицый толстяк, нижнюю часть лица которого скрывали сросшиеся седые усы и борода, заботливо поливал цветы герани на подоконнике, подпевая опереточной певичке, чей голос лился из круглой тарелки настенной радиоточки. Нефёдова он встретил с неожиданной радостью, причина которой вскоре Борису открылась.

Главврач уже был в курсе, что ему предстоит временно под расписку передать Нефёдову одного из своих пациентов. При этом он считал своим долгом снабдить Бориса некоторыми рекомендациями.

— Вообще-то, данный больной не относится к категории социально опасных, — начал психиатр. — Но ведь у нас тут, знаете ли, не просто лечебное заведение, а клиника особого типа. Все наши пациенты совершили какие-то преступления и только благодаря своему диагнозу вместо тюрьмы находятся у нас.

Оседлав любимого конька, врач сразу оживился. С упоением заговорил о самых интересных случаях шизофрении, паранойи и маниакально-депрессивного синдрома, которыми в данный момент занимается.

— Значит, доктор, мой клиент тоже шизофреник? — пряча прорвавшийся смешок в покашливаниях, поинтересовался Нефёдов.

— Да как вам сказать, — озадаченно протянул «душевед». — Наши представления о том, что есть безумие, а что гениальность, весьма условны. В чём-то данный пациент, безусловно, весьма талантливая личность, а в чём-то, хм…

Тут выяснилось, что, едва поступив в стационар, «Одесса» организовал из местных больных самодеятельность — хор и театральный кружок. Затем его творческая и жадная до жизненных удовольствий натура развернулась во всю ширь.

— Вероятно, — смущённо замялся толстяк, протирая платком свои большие залысины, — этот человек наделён просто невероятным либидо. Это феноменально! Кто он — гений или безумец, — я не знаю. Но свою сексуальную энергию он явно не пытается подавлять и сублимировать в нечто благородное и общественно-полезное, например в творчество… Должен вам прямо сообщить, что ваш знакомый, как бы это помягче сказать, обладает просто ненормальными сексуальными аппетитами. За свою практику мне ещё ни разу не приходилось наблюдать подобного феномена! И всё это было бы очень любопытно и даже вероятно полезно в научном смысле, если бы только оставалось в рамках врачебной этики… Но у меня уже состоялся крайне неприятный разговор с доктором Беркович, старшей медсестрой Тарасюк и другими моими сотрудницами.

Доктор покраснел и запнулся. Всю свою жизнь занимаясь изучением человеческих инстинктов, этот врач и учёный явно пребывал в замешательстве от столь разнузданного в своём открытом бесстыдстве и распущенности полового разбоя. От волнения голос почтенного эскулапа сбился, поэтому последовавшее вскоре восклицание прозвучало на чересчур высокой для мужчины его комплекции ноте:

— Это просто немыслимо! Данный тип развёл здесь настоящий восточный сераль. Наши дамы из ревности перессорились между собой. Тащат этому самцу из дома что-нибудь вкусненькое. Ублажают его, понимаете ли, разными подарками. При этом каждая следит, чтобы ухажёр не принимал дары от соперниц. И это люди с высшим медицинским образованием, многие имеют мужей и детей! Я боюсь, что однажды узнаю, что в моё отсутствие состоялась оргия с участием персонала. Это возмутительно! Откровенно вам признаюсь: я счастлив, дорогой товарищ Нефёдов, что вы снимаете с меня этот непосильный груз. Сейчас вы напишите мне расписку и скорее забирайте это исчадие ада…

В феврале 1946 года Лёне удалось демобилизоваться из армии. Вернувшись в родную Одессу, бывший лётчик в качестве пробы пера организовал «дикий» джаз-банд из безработных музыкантов. Правда, по закону музыканты были обязаны вначале зарегистрироваться в областной филармонии, получить разрешение на свой репертуар от худсовета и соблюсти ещё множество необходимых формальностей. «Забив болт» на это дело, Лёня сразу отправился со своим джазом на гастроли по приморским городкам и посёлкам. Играя на танцах и сценах приморских кафешек и открытых театральных площадок, музыканты зарабатывали весьма хорошие деньги. Если же вдруг сотрудники милиции или администраторы заведений задавали ловкому импресарио неудобные вопросы, Лёня платил наличными. В особо сложных случаях Красавчик с апломбом совал в морду проверяющего липовую справку. Когда и это не помогало, делал со своим музыкантами ноги.

Заработав энную сумму, Лёня распустил свой джаз. Теперь мозг прирождённого комбинатора задумал более масштабное предприятие. Но для его реализации требовалось провести серьёзную подготовку. «Одесса» сумел втереться в доверие к крупной шишке из местного Потребсоюза, быстро став при нём чем-то вроде ординарца по особым поручениям. В интересах дела, как выражался Лёня, «приходилось бить хвостом по полу». По первому желанию босса Лёня мог достать всё что угодно, например привезти к нему на дачу девочек, организовать цыганский хор, «накрыть поляну» изысканным вином и снедью. А чтобы потрясённые барышни, случаем, не вздумали отказать нужному человеку во взаимности, Лёня доставлял их к месту пикника в шикарном трофейном «хорьхе». Машину он арендовал за сумасшедшие деньги у знакомого механика из горкомовского гаража. Рассчитывая в ближайшем будущем сделать состояние, приходилось пока без счёта тратить гастрольные денежки.

Естественно, что вскоре чиновник уже представить не мог свою жизнь без расторопного порученца. Но и Лёня зря времени не терял. Свою должность «золотой рыбки на посылках» он использовал для сбора нужных сведений и справок. Вскоре Красавчик свободно ориентировался в штатном расписании многих госучреждений Одесской области и владел портфелем с полным набором нужных бланков, снабжённых подлинными гербовыми печатями и авторитетными подписями. Можно было начинать собственный бизнес.

Большая игра требовала артистизма, а уж этого товара у «красы и гордости Одессы-мамы» всегда водилось в изобилии. Была учреждена артель под вывеской хорошо теперь знакомой «Одессе» потребительской кооперации. В качестве работников свежеиспечённый начальник предпочитал брать фронтовиков-инвалидов. После войны многие потерявшие конечности, челюсти и глаза солдаты не получали от государства пенсию либо имели от казны такие копейки, что прожить на них было совершенно невозможно. Зато вышло секретное указание местным властям выселять калек из городов, дабы своим жалким обликом они не портили вид улиц и не занимались сбором милостыни.

Лёня собирал этот народ в свои мастерские и обеспечивал постоянной работой. Когда пошла хорошая прибыль, лучшие сотрудники артели стали получать зарплаты на уровне пассажиров персональных «Побед» и «ЗИМов». Передовики «капиталистического труда», как шутливо назвал их Лёня, регулярно поощрялись премиями и ценными подарками.

Правда, сам Лёня часто называл своё предприятие «артелью напрасный труд», объясняя, что, мол, только соберёшься отдохнуть «до упора», так монеты сразу заканчиваются:

— Вот жизнь! На фронте на призовые за сбитых немцев нечего было купить, а здесь чуть что, так уж «нечем стрелять».

Но, конечно, это было кокетством. Предприятие приносило всем работником, включая своего отца-основателя, баснословные барыши. И всё благодаря умению «пана директора» использовать ради достижения цели нестандартные методы.

Лёня довёл до совершенства свой артистический дар. Когда требовалось решить очередную производственную головоломку, он просто снимал трубку и набирал номер нужного начальника. Выдавая себя то за высокопоставленного профсоюзного деятеля, то за ответственного сотрудника горкома или даже республиканского ЦК, этот нахалкер с неслыханной дерзостью и одновременно с моцартовской лёгкостью получал все необходимые разрешения, выгодные подряды, пробивал дефицитные лимиты. И хотя официально его конторы не существовало, в особом портфельчике талантливого дельца хранился полный комплект необходимых бумаг с печатями и серьёзными подписями на случай внезапного визита проверяющих.

Почувствовав размах и перспективу, коммерсант открыл вдобавок к существующему предприятию ещё несколько подпольных мастерских по изготовлению «французской» парфюмерии, американской косметики и прочих дорогостоящих предметов роскоши. Приторговывал Лёня и контрабандным товаром, получая его от знакомых моряков.

— Надо бить полным обормотом, чтобы жить в Одессе и не выпускать европейский шик-товар! — говорил Лёня, объясняя свой новый карьерный виток.

Как верно поется в одной местной песенке — «Но нет Одессы без контрабанды, а контрабанды без нашей банды». Благодаря своей банде Лёня каждое новое дело организовывал с размахом. Вся парфюмерия из-под полы реализовывалась по доступным ценам через сеть торговцев на знаменитом одесском Привозе и других рынках, а также развозилась в чемоданах коммивояжеров «фирмы» по всему Советскому Союзу.

Также Лёня открыл уже легально несколько кооперативных чайных, продукты для которых закупал у колхозников и колхозов по рыночным ценам. Кормили в этих заведениях очень вкусно и недорого. Особенно охотно захаживали в новые закусочные вчерашние фронтовики. По распоряжению хозяина им всегда здесь готовы были открыть небольшой кредит, а первые «100 грамм» с аппетитной сарделькой людям с нашивками за ранения и боевыми наградами отпускались за счёт заведения. Многих удивляла такая расточительность коммерсанта, но Лёня с неподражаемым обаянием объяснял:

— Одно из пяти. Или немного пожить на широкую ножку, ни в чём себе не отказывая, или отправиться в камеру с узелком честно выданных следствию сбережений в вытянутых лапках.

Постоянно расширяя свой бизнес, Лёня неизбежно приближал печальный финал, по остановиться он уже не мог.

Имея хорошие деньги, Лёня попытался зажить на широкую ногу, а больше по-купечески зачадил от шальных капиталов. Для начала «Одесса» сменил в паспорте фамилию на более благозвучную — «Великханов-Черноморский». Водителем на персональный «мерседес» взял парня, который в войну возил члена военного совета фронта, нанял двух секретарш — миниатюрную блондинку и фигуристую брюнетку.

Иногда, когда после очередного загула душа бывшего пилота переживала приступ острой ностальгии, соратники по бизнесу устраивали любимому шефу «воздушный бой». Для этого в стельку пьяного «Одессу» доставляли на лётное поле местного аэроклуба. Там дружки нежно укладывали тело босса в кресло пилота «кукурузника», арендованного ради такого случая у аэроклубовского сторожа. После этого бригада наёмных «мальчиков», дружно взявшись за крылья аэроплана, начинала катать «этажерку» по всему аэродрому. Во время такого «маневрирования» мертвецки пьяный Лёня обычно начинал подавать признаки жизни. Спустя какое-то время, наглотавшись свежего морского воздуха, он и вовсе приходил в себя: начинал энергично двигать штурвалом и «обстреливать» пробегающих мимо наёмных статистов с фанерными силуэтами вражеских самолётов в руках. То, что каждое такое шоу обходилось Красавчику в целое состояние, его нисколько не смущало. Лёня вполне отдавал себе отчёт в том, что рано или поздно его бизнес прикроют, а нажитый капитал попробуют конфисковать.

Впрочем, так просто отдавать нажитое Лёня не собирался. Когда милиция всё-таки прикрыла его бизнес, талантливый фармазонщик на первом же допросе ошарашил следователя неожиданным заявлением: произошла чудовищная ошибка, он является кадровым контрразведчиком, а все его предприятия всего лишь прикрытие для проведения агентурной работы по вербовке моряков с заходящих в одесский порт иностранных судов. Заработанные же деньги все до копейки исправно сдавались «представителю центра».

Вешая следователю лапшу на уши, Лёня руководствовался принципом: чем невероятней ложь, тем охотней в неё верят. И пока шла переписка между силовыми ведомствами, подследственного действительно на всякий случай (мало ли что, а вдруг действительно он заслуженный чекист?) перевели из камеры, где сидели одновременно восемнадцать человек, в «двухместный номер». Надзиратель стал приносить «разведчику» обед и ужин из офицерской столовой. Правда, через неделю всё выяснилось, и Красавчика отправили на психиатрическую экспертизу, где его и нашёл Нефёдов. Борис, конечно, не одобрял «подвигов» Лёни, но всегда принимал боевого товарища таким, каков он есть.