Глава четвертая

Капитан Солодовников окинул недовольным взглядом Воронцова и Иванка и сказал:

– Черт бы его побрал. Вы говорите, что из водонапорной башни стреляет? Всю роту в страхе держит. Третий убитый за сутки… А может, хвать его в душу, шарахнуть из миномета? Днем Сороковетов не промахнется.

– Мы не уверены, что он засел именно в башне.

– Ладно, Воронцов, иди. Отпускаю тебя до двадцати одного тридцати.

– До двадцати двух. На закате самая охота. – И Воронцов усмехнулся. – Вы, как охотник, должны это знать.

– Иди, – снова нахмурился ротный и махнул рукой.

Воронцов и Иванок прошли по траншее на правый фланг. Здесь, напротив окопов второго взвода, начинался лес. С немецкой стороны часть сосен и берез срублена то ли самими немцами, то ли нашим артогнем. Торчали высокие измочаленные пни. Сами деревья немцы давно уже растащили на блиндажи.

Руины водокачки оставались теперь в стороне. Когда продвигались по траншее, Иванок время от времени высовывался из-за бруствера и наблюдал за объектом, но ничего подозрительного не заметил. Никакого движения.

Когда пришли во второй взвод, весть о том, что появились снайперы, тут же облетела все землянки и ячейки. Вышел лейтенант Нелюбин.

– Здорово, сосед. – При своем невеликом росте Кондратий Герасимович стоял, лишь слегка втянув в плечи голову, и то, должно быть, по солдатской окопной привычке – хоть и тихо с обеих сторон, а от противника все же добра не жди. – Слыхал я, ты ночью с полувзводом к проволоке бегал?

– Бегал. Семерых там оставил.

– Ну а мы тут вот Иванка встречали с той стороны. Лейтенанта ихнего вытаскивали. Кровью изошел. Так что не спали и мы.

– Рассказывай, Кондратий Герасимович, где твоих орлов снайпер положил?

– Двоих возле ручья. Колодчик там есть. Родник. Славяне, кто тут до нас стоял, камнем его обложили. Говорят, святой источник когда-то был. Люди к нему со всей округи приходили. Вот возле него ребят моих и подкараулил тот гад. И где он прячется? У меня тут тоже один стрелок есть. Из сибиряков. Так я ему приказ давал – покараулить. Ничего не заметил. А третьего прямо тут, вон в той ячейке. И бьет, гад, до того точно! Ну прямо на верстаке строгает!

Воронцов передвинул на колено планшет, достал блокнот и карандаш.

– Нарисуй-ка, Кондратий Герасимович, как лежали двое возле родника и куда попал он третьему, в ячейке.

По схеме получалось так, что все три пули прилетели со стороны водокачки.

– В соседней роте, слева, тоже есть убитые. Тоже трое. – Воронцов убрал под маскировочную накидку планшет. – Огонь ведет по флангам. Грамотно. И – нежадно. В нем есть очень ценное качество, даже для опытного снайпера, – чувство меры.

– Но твоего тоже не пожалел. – Нелюбин достал кисет, начал свертывать самокрутку. Обминал бумажку, сыпал табак, завертывал, а сам все посматривал насмешливым взглядом на Иванка.

Тот не выдержал и сказал:

– Дядя Кондрат, дай-ка дернуть?

– А ты что, Иванок, закурил? Ты ж разведчик!

– Ну и что? – пожал плечами Иванок.

– А то. Во-первых, разведчики не курят. Чтобы не кашлять. Во-вторых, если курят, то не свои, а немецкие. В-третьих, тебе сейчас нельзя. Ты сейчас на нейтралку поползешь. Накуришься – пахнуть за версту будет, и немец сразу унюхает. Махорка-то у меня – лихая.

– Да ну тебя, дядя Кондрат.

Посмеялись. Иванок уже привык к тому, что старшие дядьки над ним всегда любили пошутить. Они в нем видели сына или младшего брата. Тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только привыкнуть да самому посмеиваться. Есть надежда, что тогда скорее отстанут.

– Письма-то от матери получаешь? – поинтересовался Нелюбин.

– Получаю.

– Как они там, после пожара-то, отстроились? Или все в землянках живут?

– Еще не все. Но помаленьку отстраиваются.

– Ну да, – покачал головой Нелюбин, – у них там теперь и строителей-то не осталось…

– Из госпиталей стали приходить. Мужики там теперь есть.

– На излечение, что ли, приезжают?

– Кто на излечение. На поправку. А кто уже подчистую списан. По ранению. Калеченые да увечные.

Нелюбин закурил, задымил в траншее. И, разгоняя рукой колечки и разводы табачного дыма, сказал:

– А твоего, Сашка, он стрельнул дуриком. Или уходить собрался и соблазнился напоследок. А стало быть, его там теперь нет. Или вовсе не он стрелял. – И Нелюбин покосился на Иванка. – Немцы, снайперы, тоже ведь парами охотятся. Вот, может, напарник и стрелял. Наблюдатель. А?

– Утром, на рассвете, твои часовые никого не видели?

– Никто ничего не доложил. Значит, не видели. Может, мне каску высунуть? Подразнить его?

– Думаешь, он такой дурак. Тропа к роднику где?

– Вон она, рядом, правее чуть.

– Значит, стрелять нас на бруствере не будет. Подождет, когда мы к ручью спустимся. Пулеметчиков боится. Вдруг по вспышке засекут. Ты скажи лучше своим пулеметчикам, чтобы чучело сделали. Пусть гимнастерку травой набьют, пилотку наденут. Пару очередей откуда-нибудь с запасной, и ваньку-встаньку – на бруствер. Иначе покоя не даст.

– А своих ты предупредил, чтобы стерегли?

– Мои стерегут. Стрелять будут на вспышку. Все три пулемета.

– Ну да… Если он их до этого не уделает.

– Не уделает. У меня Барышев один наблюдает. Он под танком сидит, снайпер его не видит. Остальные головы не высовывают. Если что, Барышев трассирующими даст. Направление укажет. Своих ты тоже предупреди.

На двадцать-тридцать шагов перед ячейками второго взвода не осталось ни кустика, ни ветки. Торчали кое-где обглоданные пулями и уже пожелтевшие от солнца и заветренные пеньки березок. Дальше начинались сосны. Снизу – можжевеловые заросли. Но туда надо еще добраться. Так что первые десятки метров предстояло проползти на пузе, распластавшись по земле, как ящерица.

Иванок выслушал, перехватил винтовку за ремень, бинокль переложил в карман, чтобы не мешал ползти с прижатой к земле головой, и напоследок присел на земляной приступке.

– Пойдешь через три минуты после меня. Ползи следом, не отклоняйся. Там все в минах. Кондратий Герасимович, а ты давай обойди своих пулеметчиков и наблюдателей, предупреди. И пусть прикроют, если что. Возвращаться мы будем по тому же маршруту.

– Все понял, Сашка. С богом. За Иванком приглядывай. Разыгрывает он из себя бывалого, а от самого воробьем еще пахнет.

Воронцов медленно высунулся из ячейки и плавными движениями пополз к соснам.

А Нелюбин присел на корточки рядом с Иванком. Тот поднял голову, и лейтенант увидел спокойный взгляд серых глаз.

– Хладнокровный ты парень, Иванок. На, курни. – И Нелюбин протянул ему «сорок». Сашку слухайся. Понял?

– Да, – лицо Иванка озарила улыбка.

Вблизи траншеи обползать приходилось не только мины. Когда начал работать снайпер, бойцы старались меньше ходить по траншее. Нужник же был устроен в отводной ячейке. Но стоявшие здесь до штрафников стрелки поленились отрыть ход сообщения поглубже, и, чтобы пробраться к отхожей яме, метров пять надо было ползти на четвереньках. Вот и оправлялись некоторые прямо в ячейках, а потом свое «добро» на лопату и – за бруствер, в сторону немцев.

Воронцов отполз уже шагов на пятнадцать, когда, оглянувшись, увидел, что через бруствер перелез Иванок. Если даже они нас заметили, скорее всего, решат, что мы ползем к роднику. А хорошо бы сейчас попить холодной водицы, подумал Воронцов, прополоскать фляжку и набрать свежей…

Тихо вокруг. Молчит и немецкая сторона, и наша. Только кузнечики стрекочут в выжженной солнцем траве, тарабанят своими молоточками, азартно выпрыгивают из-под рук и локтей, облепляют камуфляж. Стоп! Мина! Так и есть, взрыватель на треть торчит из-под порыжевшего дерна. Тот уже превратился в ком сухой земли. Вырезан аккуратно. Видимо, саперной лопатой. Судя по всему, недели две назад. Воронцов оглянулся: Иванок, не поднимая головы, шустро, как уж, полз следом. Даже не шуршал. В разведвзводе его научили многому. И Воронцов невольно подумал, что наука войны Иванку дается удивительно легко. Вспомнил себя в октябре сорок первого. Нет, тогда все же была другая война.

Иванок ткнулся в сапог. Медленно поднял голову. Не сказал, а просто шевельнул губами: «Что?»

– Мина, – предупредил Воронцов шепотом. – Бери правее.

– Понял.

Вскоре добрались до сосен. Пот заливал глаза, щипал кожу на содранных запястьях. Подползли к деревьям, углубились в подлесок, легли под кустом крушины, отдышались. В тени оказалось не прохладней. Но воздух здесь двигался, перемещался. Откуда-то из глубины сосняка тянуло влажной прохладой. Видимо, из лощины, от ручья. Близость воды они чуяли, как звери.

– Тропа правее, – заметил Иванок.

И снова Воронцов про себя отметил профессиональные навыки Иванка – наблюдательность, умение мгновенно анализировать.

Поползли дальше. Спустились в неглубокую ложбинку, едва укрывавшую их со стороны ручья. Здесь они себя чувствовали свободнее. Сидели под сосной, спина к спине, посмотрели по сторонам, держа наготове винтовки.

– Сань, – сказал Иванок, – смотри, а тут уже и немецкие стоят. Лягушки. – Иванок указал на зеленый корпус мины, видневшийся во мху.

– Ночью, видать, ставили. Спешили. Видишь, даже мхом не прикрыли. Ты бы так поставил?

– Нет. Я бы там, на стежке.

– Вот поэтому мы и не идем по стежке.

– Давай ее снимем, а у них где-нибудь на такой же стежке поставим. Пусть, сволочи, в свой же капкан и залезут.

– Снайпер должен заниматься своим делом. Мины расставлять – дело саперов. Эх ты, разведка… – усмехнулся Воронцов. – Каждый солдат, заруби себе это на носу, должен носить свои погоны. Свои! Понял?

Ходить с Иванком на нейтралку – дело рисковое. Один раз он уже послал его на задание. Потом корил себя. Разведку тогда, под Юхновом, прихватили «бранденбуржцы» из спецподразделения, которое охотилось за генералом Ефремовым. Но Иванок чудом унырнул от преследования, спрятался где-то в ближней деревне. Выжил. Пуля и плен его миновали [5] .

– Совсем рядом с нашим охранением шныряют, – снова кивнул Иванок на мину. – Разведки боятся.

Двинулись в сторону ручья. Ползли между рядами сосен. Старые посадки, они уже созрели для топора и пилы. Из таких сосен можно рубить дома. Воронцов поднял голову: деревья стояли плотно, высокие, неба не видать. Сколько деревень сожжено! И та, что на другой стороне ручья, на пригорке, тоже вся в развалинах да пепелищах. Одни фундаменты остались. Да и те – в сплошных бойницах. Там пулеметные гнезда. Между ними ходы сообщения. Такие же ходы ведут в тыл. В снайперский прицел Воронцов мог наблюдать систему обороны противника.

– Отсюда, Сань, водокачка не видна. – Иванок подтянул за ремень винтовку. – Ты какими зарядил? Разрывными?

Иванок называл Воронцова так, как когда-то Степан.

– В лесу разрывными не стреляют. У вас в разведке разве этому не учат?

– Нам тут и не придется стрелять. Дядя Кондрат сказал, что их боевое охранение метрах в ста отсюда, правее. Сидят, не высовываются. Все правильно. Вот поэтому они здесь снайпера и держат. Чтобы лес контролировал. А почему вы ночью лесом не пошли? Здесь же легче выходить?

– Игнат сперва сюда и повел. Лес. Думали тут перескочить. Куда там! Часовые в траншее через каждые десять шагов. И пулеметы. Ночью они тут все простреливают. Как в поле. Там, за ручьем, у них несколько линий траншей. Все – заняты. – Иванок посмотрел на Воронцова и вдруг перешел на шепот: – Сань, их тоже подводят к передовой. Похоже, рубка хорошая намечается. А?

Воронцов ничего не ответил. Только подумал про себя: конечно, намечается, иначе бы их отдельную штрафную сюда не перебросили. А раз перебросили, то именно здесь и намечается место прорыва.

Сосны кругом на высоте человеческого роста были густо исклеваны пулями. Пахло свежей смолой. Прозрачная живица уже заполнила некоторые отверстия и отщепы. Воронцов вдыхал волнующий запах бора, разогретого полуденным солнцем, и этот запах, и легкий хруст сухой хвои и моха будили в нем воспоминания родины. Порой возникало ощущение, что не на нейтральную полосу полз он сейчас, стараясь остаться незамеченным, а домой, в родное Подлесное.

Где она, война? Нет ее здесь! Да и не может быть в такой тиши, пропахшей смолой и вялой душистой травой. Но вот простучал где-то там, в стороне деревни, немецкий пулемет, и все в одно мгновение расставил на свои места.

Слишком много событий принес сегодняшний день. И, конечно же, не время сейчас ползти на нейтральную полосу. Да еще и Иванка за собой тащить. Но уже не повернешь назад.

Выходить надо было рано утром, еще затемно. Немецкий снайпер наверняка именно так и поступил. А теперь, когда он хорошо устроился, замаскировался, попробуй найди. Дождись, когда шевельнется, сделает ошибку. А может, он замер, положил на спуск палец и спокойно ждет, когда они появятся возле родника. На бруствере наверняка засек. Винтовку с оптическим прицелом Воронцов все время держал в левой руке, прикрывая телом. Если немец видел их на бруствере, то будет ждать возле родника. И если не обнаружит, то тут же поднимет тревогу. Немцы вышлют разведку и попытаются выловить их возле ручья, захватить живыми.

Они выползли на берег ручья. Замерли. Стежка обваливалась вниз и по песчаной косе тянулась к зеленой болотине, на краю которой виднелся обложенный известняком колодец. С той стороны ручья к колодцу были переброшены жерди, скрепленные короткими поперечинами.

– Наблюдай за деревней, – прошептал Воронцов Иванку.

Тот сразу же отполз в тень и вытащил бинокль.

Прошло не больше получаса, и на противоположном берегу в тени деревьев появилась фигура человека. Человек шел свободно, что-то беспечно насвистывая. Это был немец. Пожилой, лет сорока, с лысиной. Пилотка засунута под погон. В руках две вязанки котелков. На все отделение. Иванок встрепенулся, потянул к плечу винтовку. Воронцов покачал головой: нет.

Не за этим пехотинцем они приползли сюда. Пусть набирает воду и уходит. Пусть подтвердит, что здесь опасности нет. Никаких русских снайперов. Никакой засады в отместку за вчерашнее. Никого. Пусть думают, что мы уступили колодец, и теперь они могут пользоваться им свободно.

Немец расстегнул ремень, быстро стянул с себя френч и исподнюю рубаху. С грохотом бросил фляжки возле колодца. Вернулся к ручью и начал умываться. Немец взвизгивал и крякал от удовольствия. Потом отряхнул руки и принялся отвинчивать колпачки. Заполнив последнюю фляжку, нанизал их на проволоку, перекинул через плечо и пошел по жердям на другой берег. Когда немец перешел ручей и спрыгнул с конца кладей на берег, Воронцов услышал щелчок затвора и оглянулся. Иванок, привстав на коленях, выцеливал уходившего немца. Воронцов бросился к нему, выбил из рук винтовку, придавил Иванка к земле.

Немец наверняка слышал их возню. Он оглянулся и быстро исчез в кустах.

После того, что произошло, надо было думать о том, как бы поскорее отсюда убраться. Желательно тихо и незаметно. Все для них мгновенно изменилось. И само пребывание здесь, на нейтральной полосе, которая, возможно, контролируется и нашими, и немецкими наблюдателями, стало проблемой. И решать ее предстояло самим, без чьей-либо помощи, и как можно быстрее.

– Все. Уходим. Быстро вперед. Я – замыкающий.

Иванок чуть не плакал. Он сверкнул глазами, сунул за пазуху бинокль, взял за ремень винтовку и пополз назад. Когда выбрались на ту сторону сосняка, остановились отдышаться.

– Почему ты мне помешал? – Иванок не смотрел в его сторону. Воронцов видел пунцовое ухо, перепачканную смолой щеку с налипшими хвоинками и бледные губы. Губы Иванка дрожали от негодования, а сквозь ухо просвечивало ярое послеполуденное солнце. – Я бы положил его. Они тут вчера двоих наших подстрелили. Прямо возле колодца!

– Знаешь, чем мы от них отличаемся?

– Мы добрые, да? А ты помнишь, как они девчат в Прудках изнасильничали?!

– Если они такие звери, то это не значит, что и мы должны делать то же.

– Нет, товарищ лейтенант! Во-первых, я больше с тобой на нейтралку не пойду! Лучше – одному. Я бы его тут и положил. Его, а потом и еще других, кто за ним пришел бы. Вчера они – наших. А сегодня я – их! Зуб за зуб! Понял? Вот это был бы результат! А с тобой ходить…

– Иванок, ты думаешь, я его пожалел?

– А кого? Меня, что ли? Ты что, испугался, что они обстреляли бы нас из пулемета? Ты этого испугался? Да плевать я хотел на твои награды и на погоны, если ты врага пожалел!

– Можешь доложить. О том, что я не выстрелил во врага.

Иванок сразу успокоился. Губы его перестали дрожать.

– Твои сестры дома. Ты спокоен за них. А я не знаю, что с ней, где она. Может, уже растерзали где. Ты что, не видел, какие они звери?!

– Найдем мы твою сестру, Иванок. Это я тебе обещаю как боевой товарищ.

– Если бы ты мне не помешал, я бы его застрелил и на одного фашиста стало бы меньше. И мы бы быстрей дошли до Берлина.

– Дойдем, и сестру твою разыщем. И этот немец нам не помешает.

– Не могу я на них спокойно смотреть. Наблюдать, как они по нашей земле ходят. С фляжками. Воду нашу пьют. Как хозяева. Не могу, пока сестра там.