Остатки взвода Воронцов разместил на двух «тридцатьчетверках». Раненого капитана Солодовникова на самодельных носилках унесли в тыл. Замполита нигде отыскать не удалось. И командование ротой принял на себя, согласно уставу, командир первого взвода.
Из штаба полка на танкетке примчался делегат, передал приказ полковника Колчина, написанный от руки карандашом на бланке полевой книжки. Воронцов развернул листок, прочитал:
Воронцов собрал командиров взводов и танковых экипажей, чтобы поставить задачу. И в это время из леса вышел замполит Кац в сопровождении ротного писаря.
– Где командир роты? – строго спросил он.
– Капитан Солодовников ранен и отправлен в тыл. Управление ротой вынужден временно принять на себя.
– Ваше решение о принятии на себя управления ротой отменяю. Слушай мою команду. Противник занимает населенный пункт Бродок. Наша задача внезапным броском выбить его оттуда и закрепиться на занятой территории.
Танкисты, стоявшие особняком, зашевелились.
– А вы кто такой, товарищ старший лейтенант? – спросил Авдей Нелюбин.
Замполит смерил командира взвода КВ холодным взглядом и ничего не ответил. Но тот напирал:
– Мы не видели вас в бою, товарищ старший лейтенант.
– Я хотел сказать, что мы не видели вас в бою. Могу повторить: мы-не-видели-вас-в-бою! Сейчас нам снова идти в бой. Задача танковым и стрелковым взводам поставлена лейтенантом Воронцовым. Наши действия согласованы с артиллеристами. Офицер связи батареи ПТО выдвигается вперед, вместе с нами, на одной из машин взвода «тридцатьчетверок». Группы разграждения сделали проходы, сняли мины. Произведена разведка. Вы хотите отменить и все это?
И замполит понял, что он опоздал. Бой уже шел. Слишком долго он просидел на опустевшем НП командира роты, откуда, узнав о ранении капитана Солодовникова, ушли даже телефонисты. Он посмотрел на своих взводных. Взгляд Воронцова был спокоен и, казалось, не выражал ничего. Старший лейтенант Нелюбин вообще отвернулся. Лейтенант Медведев, как показалось Кацу, глядел с насмешкой. Командир четвертого взвода лейтенант Бельский, у которого этот бой в составе ОШР был первым, сосредоточенно смотрел на село, куда через несколько минут предстояло наступать.
– Хорошо. Я согласен. Нельзя ломать атаку. Но смотри, Воронцов, за все головой отвечаешь. Результат… Нам нужен населенный пункт!
– Нам тоже, – не поворачиваясь в сторону замполита, сказал лейтенант Бельский. Голос его прозвучал тихо, но напряженно.
Капитан-артиллерист, все это время молча стоявший рядом со своими связистами, выругался матерно, отвернулся и закурил.
– Да мы тут все головой отвечаем. – Старший лейтенант Авдей Нелюбин выдержал испепеляющий взгляд Каца и поднес ладонь к кожаному командирскому шлему: – Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к лейтенанту Воронцову?
Замполит махнул рукой.
В это время на Бродок уже заходила первая волна «илов».
Штурмовики, волна за волной, налетали на Бродок. Горели хаты и надворные постройки. Реактивные снаряды разметывали бревна срубов, вкопанных в землю, распахивали соединительные траншеи и одиночные окопы. В деревне полыхал пожар. «Горбатые», с первого захода подавив зенитные установки, теперь методично разделывались с остальными целями. Не трогали только церковь.
Танкисты и штрафники, в ожидании атаки наблюдавшие за действиями штурмовиков, качали головами, щурились на солнце, переговаривались между собой и курили. Добивали последние цигарки. Те, кто воевал с сорок первого, говорили:
– Другая война пошла. Раньше у нас такой силы не было.
– Да. Помню, вот так же они нас… Под Минском… Распекали, как хотели…
– Вишь вон, техника… Копоти от нее…
Солнце с трудом проламывалось к земле сквозь глыбистые клубы черного дыма.
Когда штурмовики улетели, оставив догоравшее село, из перелеска выскочили танки и, лавируя между воронками, устремились в поле. До огородов, обнесенных остатками березовых прясел, оставалось метров триста, и в это время из села по наступавшим открыли огонь. Средний Т-IV и «тигр», маневрируя между горящими постройками, медленно отползали к реке, делали короткие остановки и посылали в поле снаряд за снарядом. Туда же, к чудом уцелевшему мосту, отбегала пехота, брели раненные и контуженные во время бомбежки. Когда одна из болванок ударила в башню головного КВ и двое штрафников упали вниз, искромсанные прямым попаданием, Воронцов приказал взводам покинуть броню. Дальше бежали несколькими колоннами, укрываясь за танками. С огородов ударили пулеметы. И тут же «тридцатьчетверки» и головной КВ открыли по ним огонь осколочными снарядами. Но в рядах бегущих сразу появились прорехи. Смертельно раненные падали, живые перешагивали через них и бежали дальше.
Воронцов шел в середине цепи, придерживая рукой противогазную сумку с дисками. Так и ввалились в село – толпами под прикрытием танков. Там рассыпались в цепь. Немцы отходили. Перебегали от укрытия к укрытию, стреляя с чердаков уцелевших построек, из окопов и воронок. Рота уже продвинулась к середине села, когда с правого фланга хлынула толпа отступающих немцев. Их гнали КВ и взвод Нелюбина, отсекая от моста и брода. Немцев было человек двенадцать. Как видно, остатки взвода. Держались они вместе. Один из них торопливо связал ремнем несколько гранат. Потом пошел навстречу танку. Однако тут же был срезан очередью из курсового пулемета. Двое других, бросив винтовки, подняли руки, но и они попали под огненную трассу. И тогда оставшиеся ринулись на прорыв, пытаясь пробиться к реке через цепь наступавшего с фланга и тыла второго взвода. Но были расстреляны с расстояния в пять-шесть шагов и заколоты штыками уже у самой реки.
Немецкие танки переправились через мост. Спустя минуту бревенчатый настил взлетел в воздух. И тут же ожили окопы на другом берегу.
– Рассредоточиться! Окопаться! – подал команду Воронцов.
Пулеметчики начали устраиваться в воронках позади линии окопов.
Пришли взводные. Кондратий Герасимович сиял. Когда еще подходили к землянке, в которой разместили НП командира роты, Воронцов услышал его возбужденный голос: взводный-2 рассказывал, как его Авдей разделал немецкие полугусеничные бронетранспортеры, не дав им уйти на другой берег реки.
Некоторое время наблюдали за противоположным берегом, за тем, как суетились там немцы, устраиваясь на новых позициях.
– Что-то подозрительно – не стреляют, – заметил лейтенант Медведев.
– У них там позиция основательная. Не стреляют потому, что ждут, что́ мы предпримем. Если у них есть сведения, что на соседних участках наши не прорвались, они в таких траншеях будут сидеть прочно.
Воронцов скользил биноклем по кромке берега, потом осмотрел фланги роты. Левее виднелись каски и спины гвардейцев. Справа слышались голоса первого батальона полка Колчина.
– Что, Сашка, похоже, не будет нам ни смены, ни горячей каши? – Нелюбин, опустившись на дно траншеи, не торопясь, скручивал «козью ножку». Слюнил край бумажки, бережно обдергивал его и прижимал дрожащим пальцем. – Хуже, если вперед пошлют. Наспроть брода-то – мы. А у меня во взводе четырнадцать штыков осталось.
– Четырнадцать – это сила. Сколько пулеметов?
– Пулеметы все целые. С трохвейными – четыре. Для обороны, может, и сила. А если, ектыть, вперед пошлют?
– Пошлют вперед, пойдем вперед. У них там сейчас, на той стороне, тоже хвосты дрожат. – И Воронцов, спустившись с бруствера, кивнул биноклем в сторону реки. – Вот что, братцы. Слушай задачу. Первое, что надо сделать, – составить списки погибших и выбывших по ранению. Через полчаса списки должны быть у меня. Второе: расставьте пулеметы с таким расчетом, что, возможно, придется отражать контратаку. Позиция у них хорошая. Наша им не нужна. Но попробовать могут. Третье: расчистить окопы и убрать трупы. Своих вынести за огороды и закопать там. Жара. Долго они так не пролежат. Старшина с кашей скоро прибудет. Какие есть вопросы?
– Вечно с этим старшиной проблема, – сказал лейтенант Медведев. – Давно пора его приструнить. Старший лейтенант Кац, как замполит, мог бы хотя бы тут порядок навести. Два часа уже прошло, как мы в селе, а кухонь все нет. Разве это порядок?
– Каца, как видите, тоже нет.
– Такой же, как и старшина. Пожалуйся на них…
– Кац, должно быть, донесение в штаб полка пишет о том, как рота деревню брала, – усмехнулся Медведев.
Воронцов почувствовал, что взводные замерли, ждут, что скажет он. Что он мог сказать? Обсуждать поведение старшего по званию? Он посмотрел на лейтенантов. Бельский, обычно молчаливый, заговорил торопливо, сбивчиво. Так выплескивают наболевшее:
– Старший лейтенант Кац только и занят тем, что интригует и придирается по мелочам. Работу целиком переложил на агитаторов. А в бою я его вообще ни разу не видел. И не чувствовал, что он руководит боем. Не знаю, почему его терпел капитан Солодовников. Вы как хотите, а я считаю долгом чести доложить об этом по команде. Поведение замполита плохо действует на личный состав конкретно моего взвода. За всю роту отвечать не берусь. Но вопросы от бойцов вроде таких, где место старшего лейтенанта Каца в бою, я уже слышал. Рядовые бойцы смеются над офицером! Каково?!
– Сынок, воюй спокойно. Исполняй свое дело и не смотри туда, что тебя не касается. – Нелюбин, затягиваясь до крошек на кончике самокрутки, похлопал Бельского по плечу. – У них одна война. У нас, окопников, другая. Вот пожалуешься ты, и что изменится? Кто тебя поймет? Кто твой рапорт разбирать будет? Такой же замполит. Ворон ворону глаз не выклюет. А тебя могут не просто клюнуть, а заклевать. Ты подумай, кто мы на войне?
– Я – лейтенант, командир взвода! – возразил Бельский. В голосе его клокотало негодование и бессилие одновременно.
– А ты слыхал, как нас в верхних, ектыть, эшелонах называют? Ванька-взводный! У нас, ребятушки, своя семья. У них там своя… Нам, главное, тут, у себя, подружней держаться.
– Это точно. Наше дело все равно никто за нас выполнять не будет.
– Да, что тут рассуждать! Старший лейтенант Кац, что ль, Бродок удержит?
– Его дело донесение написать.
– Донесение и Воронцов напишет. – Нелюбин докурил, сунул бычок под каблук давно нечищенного сапога.
Воронцов снова обвел их взглядом и сказал:
– Ну что, отвели душу? Давайте договоримся: этого разговора у нас не было. Ближайшая задача – не дать немцам контратаковать. Одновременно готовьте взводы к атаке на ту сторону. Вы сами должны понимать, пока рота существует как боевая единица, нас не отведут. Судя по всему, ни полк, ни дивизия не достигли конечного рубежа атаки. Значит, в ближайшее время будем исправлять положение. Поговорите с легкоранеными. Если кто может остаться в строю, пусть останется.
Пожар еще полыхал, догорали головешки, дымили, дотлевая, стожки прошлогоднего сена. Внизу, в пойме, напротив третьего взвода, чадил «гроб», нагруженный каким-то не то тряпьем, не то бумагами. Ветер разносил черные лопухи пепла. Когда стемнело, бойцы, не дождавшись старшины с вечно плутавшими по тылам кухнями, полезли за немецкими ранцами в надежде поживиться хотя бы чем-то съестным. Принесли и пачку обгоревших папок. Листы картонок и бумаг истлели с краев, но в середине вполне сохранились.
– Товарищ лейтенант, вы, говорят, в их каракулях разбираетесь. Что это такое? Вроде какие-то документы. Может, важное что? – Сержант Марченко бросил на ящик несколько папок и обгорелых журналов. – Ребята принесли. Там, в «гробах», все ими забито. Думали, жратвой поживиться… А там этот хлам. И зачем он им?
Воронцов включил сигнальный фонарик, склонился над трофейными бумагами. Долго листал их.
– Ну что? Нужное что-нибудь? Или так, барахло? – Марченко возился с противотанковым ружьем и поглядывал на взводного. Мало ли какие документы захватили и доставили командиру бронебои? А вдруг такие, что за них орден дадут?
– Это – архив учета погибших. Пятая танковая дивизия. Вот, смотри, описание места захоронения. А это копия похоронного свидетельства. Подлинник направлен родным семнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок второго года. А вот документы на погибших в сорок первом году. Деревня Полукнязево, Смоленская область. Вот этот награжден Железными крестами I и II класса. Значится даже фамилия и звание того, кто вручал награды. Топографическая привязка. Фамилия капеллана, который отслужил молебен.
– Капеллан – это кто? Вроде попа?
– Да, армейский священник.
– А у них вера какая? Я на убитых кресты видел. И книжечки в карманах, навроде молитвенников…
– Католики, лютеране.
– Тоже в Христа, значит, веруют? Верующие. Даже на пряжках «С нами бог» написано. Злой у них бог, несправедливый. – Марченко кивнул на обгоревшие папки и журналы учета. – А вот о мертвых своих они лучше заботятся.
– Нам тоже никто не мешает об убитых позаботиться. Вы своих всех собрали?
– В деревне всех. А кто в поле…
– Вот видишь.
– Не поползешь же в поле, товарищ лейтенант.
– Ночью отряди людей, сделайте носилки и пройдите по танковым следам. И осторожнее, там могут быть мины. Соберите всех убитых. И оружие тоже.
Сержант ушел. А Воронцов вспомнил, как несколько дней назад хоронили убитых во время ночного боя. Вспомнился сержант из похоронной команды, его настойчивое желание выполнить чей-то приказ снять с убитых одежду и обувь. Вспомнилось, как тащил к воронке окоченевшее тело Степки Смирнова. Там и лежит он теперь, под Зайцевой горой, под чужой фамилией. И даже мать родная не знает, где его искать, под каким холмиком? Давно надо было написать ей, сообщить подробности, но что он напишет? Что, мол, ваш сын, Степан Смирнов, рядовой отдельной штрафной роты, геройски погиб и похоронен там-то и там-то? А если это письмо прочитают вначале здесь, неподалеку от передовой, в одной из землянок особого отдела полка?
Ночью немцы начали пускать осветительные ракеты. Брод, каменистую мель справа и слева от взорванного моста простреливал дежурный пулемет. Им никто не отвечал, но расчеты не спали.
Барышев со своим «максимом» без щитка вначале устроился за штабелем мельничных жерновов, сложенных возле сгоревшей риги, но потом, когда догорела и начала остывать самоходка, полез под нее. И теперь Воронцов слушал возню пулеметчиков и с благодарностью думал и о Барышеве, и о бронебойщиках сержанте Марченко и Филате Полозове, и о минометном расчете Сороковетова, и обо всех, кто сейчас, вместе с ним, окапывался на новой позиции в ожидании очередного приказа. Думал он и о мертвых, которые не добежали до села, которые остались там, в перелеске, в первой и второй немецких траншеях. И о раненых. И в нем тихой медленной болью, различимой только когда к ней прислушаешься, начала ныть, как забытая боль, надежда: а может, все-таки отведут, заменят новой частью, дело-то они сделали – село захвачено и удерживается. Что еще надо?
Бойцы, видимо, чувствовали мысли друг друга. В том числе и его, лейтенанта Воронцова. Чем он отличался от них, рядовых штрафников и сержантов? Тем, что в бою по уставу должен двигаться в последней цепи? Что получал дополнительный паек? Что месяц службы в штрафной роте ему засчитывался за полгода? А сроки выслуги для получения очередного воинского звания сокращались наполовину? Так пуле это безразлично. Ей все равно, чья голова над бруствером торчит и кто бежит по полю. Не понимает она никаких различий.
– Товарищ лейтенант, – услышал он голос Сороковетова, – огневого припасу с гулькин нос осталось. Считай, нечем воевать.
– Вы что, винтовки побросали?
– Винтовки при нас. А вот мин всего три. – Сороковетов покряхтел, повозился в просторном, расширенном для миномета ровике, и сказал: – Утром, должно быть, дальше пойдем? А, товарищ лейтенант?
– Еще неизвестно. Приказа не было.
Что мог ему сказать он? Не мог же он признаться минометчику, который сидел сейчас рядом с ним в окопе с перевязанной рукой, что ему тоже хотелось бы, чтобы роту отвели во второй эшелон. А Сороковетов молодец. Ранен. Другой бы на его месте уже на том конце поля был, уползал бы в тыл, греб всеми четырьмя. Искупил кровью. А этот остался. Вот выведут роту из боя, решил Воронцов, и на Сороковетова обязательно напишу ходатайство на награду. Медали вполне достоин. И на сержанта Численко, и на пулеметчика Барышева, и на того солдата, которого он перевязывал в окопе.
– Сороковетов, я же тебе сказал: иди в тыл. У тебя же не царапина. Ранение серьезное. Имеешь полное право.
Воронцов сам перевязывал Сороковетова. Минометчику осколком пробило ладонь. Видимо, задело кость. Вначале, в горячке, Сороковетов храбрился, ворочал пальцами, смеялся, радуясь, видать, тому, что закончилось его пребывание в штрафной роте, что впереди госпиталь, а там запасной полк или сразу – в родную часть. А теперь, видать, стало крутить. Глаза помутнели.
– Поздно уже. – Сороковетов вытер шершавой изнанкой лопуха пот со лба. – Везде патрули. Спросят: откуда ты, шурик? И разбираться не станут, к березке прислонят… Завтра утром пойду. Если тихо будет. Рука что-то млеет. У вас пожевать ничего нет?
Воронцов вспомнил вдруг, что у него в полевой сумке лежат три сухаря. Он откинул клапан, достал носовой платок, в который всегда заворачивал съестной припас. Сразу запахло хлебом, перебивая все дурные запахи, скопившиеся в траншее. Он на ощупь выбрал один, самый толстый, и сунул в темноту, в сторону минометного ровика:
– Держи, Сороковетов. С ребятами поделись. – Он внимательно всмотрелся в бледное лицо минометчика. – Вот что, Сороковетов: хреново станет, скажи. В тыл отправим. Провожатого дам. Ты и так сегодня сильно нам помог.
Воронцов никогда не ел свой доппаек в одиночку. Бойцы, получая хлеб, рыбу и котелки с кашей, садились поотделенно. Расстилали плащ-палатки, резали хлеб, потом делили. Каждому хотелось заполучить горбушку – в горбушке, так всем казалось, было больше хлеба. Если это происходило не во время боя, он обедал по очереди с каждым отделением. Вываливал на плащ-палатку свои рыбные консервы или банку американской тушенки, прозванной бойцами «вторым фронтом», иногда трофейные галеты, иногда вяленую воблу, иногда селедку, завернутую в промасленную бумагу. Бросал рядом фляжку с водкой. Отделение одобрительно гудело, расчищая для взводного самое удобное место. «Приварку», как они прозвали лейтенантский доппаек, всегда были рады, хоть и доставалось от него каждому всего-то на зубок. Ценилось другое.
Больше других он не ел. Больше других не пил. Положенный ему табак, а иногда папиросы отдавал пулеметчикам. Ничем он не отличался от своих бойцов. Разве что двумя звездочками на потертом погоне.
Время подошло к полуночи, когда по дороге со стороны поля послышался скрип тележных колес.
– Старшина едет! – сразу пронеслось от окопа к окопу.
– Обоз наш подошел!
– Ну, слава тебе господи! – вздохнул кто-то из бронебойщиков. – У меня уже от щавеля скулы сводит.
Через несколько минут по траншее понесли термосы и бачки. Загремели котелки. Бойцы ели, не покидая своих ячеек. Сразу притихли разговоры. Слышался стук ложек, смех. Чуть погодя потянуло злым солдатским табачком, смешанным с донником, заросли которого Воронцов видел в этой местности по всем обочинам дорог, закраинам полей и огородов. Не все поля были распаханы и засеяны. Брошены под зарость и некоторые огороды. Хозяева то ли ушли в беженцы, то ли сгинули где. Вот и лиховали на удобренной паровой земле лебеда, полевая ромашка да жилистый донник. Его-то солдаты и сушили, подмешивая в табак. Курева получалось больше и дух ядреней.
– Старшина! – услышал Воронцов насмешливый голос лейтенанта Медведева. – Ты там Каца нигде не подобрал?
Дался ему этот Кац.
Старшина что-то пробормотал в ответ. Он и сам чувствовал себя виноватым. Оказывается, заблудился сперва, приехал к гвардейцам, а те ребята нагловатые, едва не раскулачили его.
– Гвардия, леший их маму… Им все можно! – возмущался старшина, переживший неприятные минуты.
Только прибрали котелки, прибыл связист из штаба полка. Передал донесение. Воронцов тут же выслал за ним своих связистов. Те выскочили из траншеи и побежали через поле, оставляя на росе темный след и поблескивавший под луной телефонный провод. Через час заработал аппарат.
Пакет, доставленный из штаба полка, был адресован старшему лейтенанту Кацу. И вскрывать его, зная непростой характер замполита, Воронцов не стал. Зазвонил телефон, и голос полковника Колчина тут же спросил:
– Кто у аппарата?
– Командир первого штурмового взвода лейтенант Воронцов, товарищ Первый.
– А, это ты, лейтенант. Где политрук?
– Старший лейтенант Кац должен вот-вот появиться, – чувствуя, что сохнет в горле, ответил Воронцов.
– Что значит появиться? Откуда? Из тыла?
Воронцов молчал. Что он мог ответить командиру полка? Что замполита он в последний раз видел перед атакой на Бродок? Что не знает, где он находился? Пусть спрашивает у Гридякина. Это его работа.
В трубке некоторое время шипело и щелкало. Потом Колчин спросил:
– Командиры взводов лейтенанты Нелюбин, Медведев и Бельский. В отсутствие командира роты капитана Солодовникова, выбывшего по ранению, обязанности ротного временно принял на себя я как командир первого взвода.
– А Кац где? Где, я спрашиваю тебя, Кац? – закричал вдруг полковник Колчин. – Будем покрывать труса и дальше? Всем полком!
Воронцов молчал.
– Хорошо. – Голос командира полка был уже спокойным. – Докладывай обстановку.
Воронцов доложил о потерях, о том, что вместе с ними в селе находятся все уцелевшие во время атаки танки и что их поддерживает батарея ПТО той же танковой бригады.
– Ты с приказом ознакомился? – спросил полковник Колчин. – Вот что, лейтенант: ты давай или ротой командуй как следует, или Каца разыщи!
– Слушаюсь, товарищ полковник.
– Воронцов, – снова послышалось в трубке, – ты, вот что: давай-ка действуй самостоятельно. Раз принял командование, действуй. Вскрой пакет. Свяжись с соседями. Все увяжи с ними. Потом перезвонишь. Спать тебе сегодня не придется.
Воронцов разорвал пакет. В нем оказался приказ: атака назначалась на утро после двадцатиминутной артподготовки.
Пока ходил к соседям, за огородами зарозовело. Бойцы спали, сидя или свернувшись калачиком прямо в ячейках и накрывшись кто шинелями, кто плащ-палатками. Воронцов перешагивал через вытянутые ноги и откинутые руки. Останавливался возле часовых, перекидывался с ними словом-другим и шел дальше.
В землянке НП так же, как и по всей округе, пахло дымом и жженым железом. Дымила коптилка, изготовленная из сплющенной гильзы медного сорокапятимиллиметрового снаряда с фитилем из шинельного сукна. Но и ее скудного света было достаточно, чтобы осветить топчан и стол, уставленный телефонными аппаратами. На табуретке с урезанными на треть ножками кемарил, положив голову на горбыли стола, телефонист.
– Антипов, – разбудил его Воронцов, – вызывай Первого. Живо.
Связист вскинул голову и схватился за ближайший телефон.
– Воронцов, слушай меня внимательно. Сейчас к тебе подойдет рота резерва. Командует ею старший лейтенант Сивков. Мужик он нахрапистый. Попытается тебя подмять. Но ты свою задачу знай. Левый фланг – твой. Брод, мост. Сам знаешь, что это означает. Справа пойдет Сивков. Танки – с вами. Порядок выдвижения доложит Сивков. Удачи тебе, сынок. Жду донесения с того берега. Конец связи.
Приказ командира полка был предельно ясным.
