Книга: Штрафбат. Закарпатский гамбит
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Нарисовавшись в поле зрения мухолова и обратив внимание на то, что тот даже вздохнул облегченно, когда увидел свою жертву, Андрей усмехнулся кривой, вымученной ухмылкой, вспомнив старую, чтимую зэками на зоне истину: «Человек предполагает, а Бог располагает». Думал, скажем, магазин подломить или складские припасы отоварить и уже грузовичок к дверям подогнал, а тут на тебе – засада и менты, выползающие из темноты, как сказочные тридцать три богатыря, выходящие из прибрежных волн на морской берег. Руки в гору – и ваши не пляшут. Вместо загара на черноморском пляже и какой-нибудь шалавы под боком пять лет лесоповала, а до этого – параша вместо девушки Параши в затхлой тюремной камере. Вот и сейчас корячится подобный расклад.
Мысленно проигрывая предстоящую операцию, генерал Карпухин и его приближенная братва даже подумать не могли о том, что штрафника Боцмана узнает в рыночной толпе ихний же мухолов и, сопоставив все те вводные, которые разошлись по округу относительно побега семерых штрафников из-под стражи, начнет пасти его, как пасет своего муженька-блядуна ревнивая бабенка, пожелавшая выцарапать глазенки всем его прихихешкам. И интересно, чтобы он, генерал Карпухин, предпринял в подобной ситуации?
Провалил задержанием Боцмана всю операцию?
Вряд ли. Точнее говоря, этот вариант отпадал наглухо. Тогда что же еще?
Делать побыстрее ноги и смыться из города, пока этот сучий мухолов не заручился надежным подкреплением?
Тоже исключено. Вся ментовская контора и окружное Управление НКВД будут поставлены в известность о том, что беглые штрафники окопались в городе, и тогда, считай, операция также будет провалена – в городе никому из них уже не появиться.
В таком случае, что же еще?
Выход был, но это означало преступить ту черту, о которой предупреждали Карпухин и Тукалин и преступать которую не было никакого желания у самого Бокши. Хотя казалось бы, что немец, которого пришлось срубить в тылу противника, что свой, советский мухолов – и тот, и другой мешали выполнению четко поставленной задачи…
Была и еще одна «деталь», о которой не мог не думать Андрей Бокша, мысленно взвешивая все «за» и «против» относительно того решения, которое он должен был сейчас принять.
Если потеря «языка», которого его группа взяла за линией фронта, была всего лишь фронтовой проблемой, то провал этой операции уже приобретал государственное значение. По крайней мере, именно так растолковал задачу его группы и его личную ответственность генерал Карпухин.
Показав глазами на мухолова и сделав знак, чтобы следовали за ним, Андрей выждал момент, когда мухолов вновь повернется к нему лицом, и неторопливым шагом направился к проулку, который выводил в часть города, наиболее пострадавшую от бомбежек.
Пройдя метров пятьдесят, остановился «завязать шнурки на ботинках» – настырный мухолов все так же следовал за ним. Чуть дальше за ним также неторопливо шли еще двое – Халмуратов с Торопчиным.
«Ну что ж, голубок, тебя никто не неволил, сам напросился», – вздохнул Бонша и, пройдя чуть ли не весь проулок, нырнул за угол полуразрушенного дома. Замер, прижавшись спиной к стволу чудом сохранившейся груши.
Чтобы не спугнуть мухолова, который на свой страх и риск решил выследить берлогу сбежавших из тюрьмы штрафников, Андрей уже не оглядывался назад и не перепроверялся относительно своего преследователя, спиной чувствуя, что тот всё так же тащится за ним, как изнывающий от страсти кобель за течной сукой.
Теперь свое слово должны были сказать Шайтан с Пиской, уже давно сообразившие, что просто так Боцман с барахолки не рванет – для этого нужны были весьма веские причины. А причиной могло быть только одно: он понял, что в нем признали одного из штрафников, с ноги из казенного дома, и теперь хотят посадить его на сковородку с поджаркой [47] .
Бокша ждал, вжавшись спиной в шершавый ствол груши и отлавливая каждый шорох, каждый звук, доносившиеся из проулка. Это было привычное состояние ушедшего за языком разведчика, но он слишком долго провалялся в госпитале, и теперь всё это было для него как бы в новинку.
Чувства и нервы были напряжены до предела, и теперь он уже не думал о том, как отнесется к убийству мухолова генерал-майор Карпухин. Главное сейчас – не дать возможности этому настырному козлу уйти, а там уже куда кривая вывезет.
«Господи, скорей бы!»
Стараясь осадить себя и хоть как-то справиться с сердцем, которое, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, он мысленно перекрестился и в этот же момент услышал топот ног и приглушенный вскрик человека.
И в этот же момент что-то очень далекое и казалось бы давно забытое полыхнуло в глубинных закутках его памяти, выбросив в сознание обрывочные картинки «Сиблага»… зоны… жаркого костра на лесоповале и наконец-то…
– Мать бы твою, в лагеря и в красну армию! – выругался Андрей и, рывком оттолкнувшись от дерева, бросился в проулок.
К этому моменту Шайтан и Писка уже успели вырубить несчастного мухолова и теперь ждали командира, чтобы окончательно решить его судьбу.
– Живой? – срывающимся голосом выкрикнул Андрей, вглядываясь в лицо мухолова.
– Обижаешь, гражданин начальник, – хмыкнул довольный донельзя Писка. – Когда мы тебе вместо «языка» зажмуренного приносили?
Он покосился на Шайтана, и тот добавил со знанием дела:
– Щас оклемается малек, и можно будет учинить допрос с пристрастием.
– Ага! – заржал Писка. – Первой степени допрос, как тогда – под Новый год, когда мы за линией фронта того гусака толстопузого взяли, а он, с-с-сучара парашная, молчал, как партизан на допросе, и мы боялись, что не дотащим его живым в такой мороз. Тогда, поди, градусов двадцать было, не меньше. И ведь заговорил, с-с-сучара подколодная, до самой жопы раскололся.
Он хотел было еще что-то добавить, и тоже очень веселое, однако Бокша так на него посмотрел, что Писка вынужден был замолчать, так и не открыв рот.
– Все, ша! Кажись, мы не того вырубили, кого надо.
– Как… это? – набычился Шайтан.
– А так вот, очень даже просто! – в ярости на самого себя взвился Бокша. – Похоже, это вовсе не мухолов, а пристяжной [48] Мадьяра. И он узнал меня.
– Так чего ж ты!.. – почти прошипел Шайтан. – Совсем мозги поотшибало?
– Видать, поотшибало, – сказал, будто сплюнул под ноги, Андрей и, приподняв пальцами подбородок мухолова, зашарил глазами по его лицу.
– Ну? – выдохнул за его спиной Писка.
– Вроде бы похож и в то же время…
– A мы щас у него сами узнаем, – пробурчал Шайтан и с оттяжкой, хлестко ударил невменяемого мухолова сначала по одной щеке, затем по другой. Примерился было врезать еще разок, но его остановил окрик Андрея:
– Погодь маленько!
И действительно парень вроде бы оживал. С натугой разлепил глаза, помутненным взглядом уставился в переносицу стоявшего перед ним Андрея. В какую-то секунду его взгляд стал более осмысленным, и на его лице даже появилось некое подобие улыбки, и он разлепил спекшиеся губы:
– Боцман!
Шайтан и Писка одновременно уставились на своего командира, и в этот момент запоздавшая память выбросила полустертые события пятилетней давности.
Сибирская тайга, зима, лесоповал, трескучий грохот необъятных в комле лиственниц, подламывающих под себя молодую поросль, и огромный сук, отлетевший при падении лиственницы от ствола и смазавший Боцмана по голове…
Его тогда спасла зэковская шапка-ушанка, принявшая удар на себя, да еще, пожалуй, кружка наваристой чаги, которую тут же заварил Мадьяр, и Пуля… да-да, именно его верный пристяжной по кличке Пуля поил еще не пришедшего в себя Боцмана той самой чагой, уложив его на лапник у таежного костра.
Шум взвизгивающих пил, треск надрывающихся в снегу тракторов, тот самый костер, горячая, терпкая чага…
Господи, как же он мог забыть всё это?!
– Пуля?.. – не совсем уверенно произнес Андрей.
На лице Пули застыла уже более осмысленная улыбка, и он кивнул головой.
– Я уж думал, не узнаешь.
Чувствовалось, что ему еще очень трудно говорить, но он выжимал и выжимал из себя слова:
– Я уж и сам засомневался, ты ли это, когда на барахолке тебя увидел… Следить стал. Среди братвы треп пошел, будто ты на фронт подался, в штрафбат.
– Ладно, об этом потом, – отмахнулся Бокша, помогая парню удержаться на ногах. – Сам-то как?
– Нормалёк, – ухмыльнулся Пуля, разминая все еще гудящий после удара затылок. – Мы же с Мадьяром, считай, в одно и то же время откинулись [49] и с тех вместе заруливаем. Поначалу было в Одессу кости кинули, но там после освобождения красноперые [50] большой шмон наводить стали, бывало, даже движки заглушать [51] ночами начинали, вот мы и подались с Мадьяром сюда.
– А почему бы не в Ростов или в тот же Харьков? – подал голос Писка. – Там же вроде бы как и караси пожирнее, да и от уголовки проще уйти.
– Это так только поначалу кажется, – покосился на него Пуля. – Щас чистка больших городов началась, и красноперые в том же Ростове столько братвы повязали да к стенке поставили, что поминальных стаканов не хватит. А здесь вроде бы как ничего. К тому же это родные места Мадьяра, у него дед с бабкой отсюда родом.
Считай, это был тот самый момент, когда можно было без особого напряга вставить слово про Мадьяра, и Бокша не упустил возможности:
– Так что, и Мадьяр здесь?
– Так а я-то о чем тебе толкую?!
– И как он?
– О-о-о, – уважительно протянул Пуля, – та братва, что здесь осела, его сразу признала, так что он в паханах теперь ходит.
– Небось на хромой козе не подъедешь?
– Отчего же не подъедешь? Еще как подъедешь. К тому же мы тут тебя вспоминали как-то…
– Надеюсь, не за упокой?
Пуля только скривился на это виновато-вымученной ухмылкой.
– Ладно, считай, что я воскрес, – хмыкнул Андрей, – и теперь жажду с Мадьяром повидаться.
– Без проблем, – ощерился золотой фиксой Пуля, – но только вечерком. Он со своей Вандой с утра в Севлюш [52] подался.
– Ванда?.. – «удивился» Бокша. – А это еще кто?
– Да вроде бы как маруха [53] , – махнул рукой Пуля, – но бабец в городе известный, при немцах публичный дом держала. Впрочем, он тебе сам всё расскажет.
Он замолчал и, видимо, посчитав эту тему перетертой и закрытой, показал глазами на Писку с Шайтаном:
– Твои?
– Вроде бы как в одном колхозе пашем, – уклончиво ответил Андрей.
– А где такой наркоз [54] вводить научились? – ухмыльнулся Пуля, растирая рукой затылок. – Или все-таки глушителем сработали?
– Зачем же глушителем? [55] – обиделся за Шайтана Писка. – Ему и кулака хватит.
– М-да, – промычал Пуля, уважающий чужую силу. И уже обращаясь только к Шайтану и Писке, произнес, хитровато прищурившись: – Что-то я раньше вас в городе не видел. Давно у нас?
– Считай, что сегодня нарисовались.
– Надолго?
– А это уж как расклад пойдет, – буркнул Андрей и, видимо, посчитав утренник вопросов и ответов законченным, спросил: – У тебя найдется местечко, где можно будет до вечера перекантоваться?
– О чем базар?! – встрепенулся Пуля. – У меня на хазе [56] и перекантуетесь, а заодно и встречу вспрыснем.
– Что, хавира? [57] – насторожился Бокша, которому не очень-то светило появляться на воровской малине.
– Обижаешь, Боцман, – ощерился фиксой Пуля. – Я за эту хазу бумагой [58] плачу и кайфую в ней, как король на именинах. А вечером… вечерком я тебя к Мадьяру отведу, у него и догуляем.
* * *
Если сказать, что Мадьяр обрадовался «воскрешению» Боцмана, значит не сказать ничего. Он крутил его и так и этак, восхищенно прицокивая языком, потом повел в дом знакомить с Вандой – пышнотелой сорокалетней блондинкой-красавицей, сумевшей сохраниться при столь бурной жизни, когда год идет за три, даже в свои сорок лет. Судя по всему, она была наслышана о Боцмане раньше, и когда Мадьяр приказал ей накрывать на стол, Ванда выставила всё, что было в ее доме.
И свежие куриные яйца, чтобы водкой горло не драло, и аппетитное белое, как новогодний снег, сало, и копчености, и колбасы, и бочковые огурчики, и даже соленый арбуз с мочеными яблоками. И это не считая огромной плошки с маринованными грибками и исходящей сладостным паром картошки, заправленной шипящими шкварками.
Немного подзаправившиеся у Пули, Шайтан и Писка сразу же навалились на горячую картошку с грибками, а Боцман вел неторопливый разговор с Мадьяром, время от времени поднимая тост за хозяйку дома, что, видимо, ей очень нравилось. Разговор шел под водочку, осторожно прощупывающий с двух сторон, но когда хмелеющий Мадьяр уразумел наконец-то, что Боцман и эти двое, что были с ним, те самые ужгородские штрафники, о которых уже судачит вся округа, он вроде бы даже как протрезвел и уже совершенно иными глазами уставился на гостя.
– Что, припотел малость? – усмехнулся Бокша.
Мадьяр отрицательно качнул головой:
– Обижаешь, Боцман, обижаешь. Ты же знаешь, я не из тех, кто начинает потеть при первом крике «Атас!».
– А чего ж буровишь зенками, как лагерный кум на допросе?
– Оттого и буровлю, что только сейчас признал в тебе прежнего Боцмана.
– А чего ж раньше-то, признать побздёхивал?
– Да вроде бы как того, – признался Мадьяр. И тут же, словно оправдывался перед старым корешом: – Да ты и сам врубиться должен. О человеке базар по зонам шел, будто он в штрафбат добровольно напросился, а он вдруг с липовой ксивой в твоем городе появляется.
– Ну, ксива-то, положим, не липовая, а самая настоящая, – хмыкнул Андрей, – ее Писка на ужгородском майдане [59] у какого-то лоха срезал, а вот насчет остального, пожалуй, ты прав. И штрафная рота была, и фронт, и ранение, но когда мы всемером проснулись в мусорном сейфе ужгородской казенки и нас всех семерых потащили на допрос…
– Что, вы действительно замочили кого-то? – перебил Бокшу Мадьяр.
– Похоже, что так. По крайней мере, всем нам грозил трибунал. И когда мы всё это осознали…
– Короче, – закончил за Боцмана Шайтан, – иного выхода не оставалось. Да и сами посудите, – обратился он к хозяйке дома, – кому охота в самом конце войны под трибунал идти, чтобы потом тебе пятнашку лагерей припаяли, а то и вовсе в распыл бы пустили.
Ванда смотрела на гостей широко раскрытыми глазами, и в них читалось то восхищение, то неподдельный испуг оттого, что сейчас ее гостей ищет всё НКВД в округе, а то и вовсе черт знает что.
Незаметно от хозяйки Боцман показал на нее глазами, и Мадьяр согласно кивнул, попросив ее сделать кофе покрепче и чифирок погуще. Когда она вышла в кухню, повернулся лицом к Боцману:
– Ну а теперь колись, но чтобы всё по порядку.
Боцман переглянулся со своими подельниками, как бы спрашивая их разрешения, – Шайтан и Писка утвердительно кивнули головами…
Рассказав вкратце о драке в пивной с ужгородскими мужиками, которые схватились было за ножи, но этими же ножами были порезаны, Андрей матерно выругался и без особого энтузиазма в голосе добавил:
– Оно бы, может, драка эта и сошла с рук, если бы не усиленный патруль, с которым тоже поначалу разбираться стали – кому-то даже голову скамейкой проломили, да следак-паскуда, сразу же нам объявивший, что мы преступники хужее фашистов, так как замарали на всю освобожденную Украину честь и форму советской армии, тогда как все хохлы с великой надеждой смотрят на своих освободителей, и не будет нам никакой скидки и никакой пощады за наше преступление.
– Короче, трибунал! – подытожил Шайтан, разливая по стаканам очередную бутылку водки.
Покосившись на Шайтана и на кисть его руки, синюшную от лагерных наколок и более похожую на лопату-стахановку, Мадьяр уважительно откашлялся.
– И вы, значит?..
– А что нам еще оставалось делать? – подал голос Писка. – Идти под трибунал и ни за что ни про что залететь на червонец? Нет уж, херушки вашей Дунюшке! И я, и вся остальная братва не для того в штрафбат подались, чтобы после войны еще один срок мотать!
Разинув рот и забыв про стакан водки, что он держал в руке, Пуля с уважением и в то же время с сочувствием смотрел на Боцмана, который смог вытащить братву из столь незавидного положения. И в этом он видел прежнего Боцмана из «Сиблага», против которого боялись идти даже самые заявленные.
Высказав своё наболевшее, Писка замолчал, и над столом зависла скорбная тишина. Каждый из этих людей на своей собственной шкуре познал, что такое срок в сталинских лагерях, однако те сроки были вроде бы как за дело – не укради, да судим не будешь, – но чтобы загреметь на зону, причем на целый червонец, из-за безобидной месиловки в засранной ужгородской рыгаловке… Это уже полный беспредел. И видать, совсем уж вразнос пошел товарищ Лаврентий Павлович Берия, если из-за дармовой премии [60] готов бросать фронтовиков-разведчиков в кресты, крытки да в клоповник. Видать, там, наверху, в Москве и в самом Кремле полные бельмондо, ибанушки и дупеля окопались, коли из-за такой мелочевки фронтовиков в столыпинские вагоны бросают да на кичеван отправляют.
Выждав момент, когда Мадьяр по-настоящему прочувствует ту безысходность, в которой оказался он сам и его разведчик, Боцман поднял в руке наполненный водкой стакан и негромко произнес:
– За удачу, которая пока что не покидала нас.
– Да, конечно, – засуетился Мадьяр, поднимая свой стакан. – За удачу!
Бросив в рот кусочек свиной колбасы домашнего копчения и захрустев соленым огурчиком, он уважительно качнул головой и столь же уважительно пробормотал:
– Ну, Боцман, ты и даешь! Не знал бы тебя лично, вовек бы не поверил, что возможно такое. Разоружить вертухаев в кучумке [61] , прихватить с собой ихние плевальники [62] и по дороге к нам успеть подломить сельпо, забрав оттуда всё, что только могли вынести.
– А ты-то откуда про вертухаев в кучумке да про сельпо знаешь? – насторожился Бокша.
– Ну ты даешь!.. – чуть ли не по-бабьи всплеснул руками Мадьяр. – Об этом сейчас даже глухонемые на скамейках судачат. И про штрафбат, который вертухаев в кучумке наказал, и про сельпо, которое так подчистили, что оттуда даже крысы ушли.
Он рассмеялся было своей шутке с крысами, однако тут же спохватился, спросил:
– Слушай, а на чем вы все это увезти смогли? На руках-то не утащишь.
– Дурное дело не хитрое, – хмыкнул по другую сторону стола Писка. – Мы же еще военную полуторку с вояками на большаке тормознули. Так что кроме машины еще и дудары с волынами [63] прихватили.
И рассмеялся громко:
– Не пропадать же добру.
Судя по той маске, что застыла на лице Мадьяра, про историю с гоп-стопом и военной полуторкой на большаке он слышал впервые, и было видно, как поддернулся нервным тиком его правый глаз.
«Неужто перебор? – насторожился Бокша. – Хреновато. Может, и струхнуть».
Однако Мадьяр думал о другом.
– Ты понимаешь, что теперь обратного пути вам нет? – скривившись лицом, произнес он. – Теперь вас уже не червонец ждет и даже не четвертак, а…
Он не договорил, обреченно взмахнув рукой, но и так было ясно, что именно он имел в виду. О подобном повороте разговора Андрей даже мечтать не мог. Теперь главное – не переборщить и не переиграть, можно и сорваться.
– Аврам, кореш ты мой ненаглядный! Ну вот скажи мне, как ты мог подумать, что мы вернемся в тот же Ужгород, упадем в ноженки тому же следаку и, вытирая свои собственные сопли, будем умолять его о милости царской? – На его лице как бы застыла кривая, вымученная ухмылка, и он как-то очень тихо произнес: – Обратной дороги для нас нет – это и стебанутой ибанушке понятно. Обратная дорога – это трибунал и расстрельный взвод.
Едва не подавившись куском сала при этих словах, Пуля покосился на своего пахана, словно умного совета требовал для столь уважаемых людей. Однако Мадьяр только осадил его жестким взглядом и, повернувшись лицом к Боцману, спросил:
– И что же думаете теперь делать? В Россию будете уходить?
– Зачем же в Россию? – пожал плечами Андрей. – Ни в России, ни на Украине нам сейчас делать нечего. Оперативки небось уже по всем управлениям НКВД разосланы. И стоит только засветиться самую малость…
Мадьяр не моргая смотрел на Боцмана.
– И… и что же?..
Андрей скользнул глазами по лицам сидевших напротив него разведчиков. Словно разрешения спрашивал на честный ответ.
– Спрашиваешь, куда думаем кости бросить? Да очень даже просто – в Европу будем уходить, через линию фронта, тем более что нам к этому не привыкать. Да и стволов хватит, чтобы в случае засады или прорыва могли бы дать бой на всю катушку.
– Но ведь там… в Европе…
– Ты хочешь сказать, что почти везде советские войска? – ухмыльнулся Бокша. – Только насчет этого ты сильно ошибаешься. Там еще есть и французская зона, и английская, и американская… Так что найдем доброго дядю, который смог бы нас пригреть.
Андрей замолчал, и в комнате застыла напряженная тишина. И Мадьяр, и Пуля осмысливали услышанное. Понимая важность момента, Шайтан, Писка и Боцман также молча закусывали уже заметно поостывшей картошкой с грибочками. Наконец Мадьяр оторвал от своей тарелки глаза, и теперь уже в них можно было прочесть явную заинтересованность услышанным.
– И когда думаете рвануть? Если, конечно, не секрет.
Не очень-то поспешая отвечать, Боцман пожал плечами.
– Пока что точно не знаю, но…
– Что, думаете что-нибудь замутить сначала? – насторожился Мадьяр.
– Ну-у-у… скажем, есть такая мыслишка.
Теперь уже Мадьяр почти буравил глазами лицо гостя, и его можно было понять. Своим авторитетом он добился уважаемого сана пахана, Мукачево, близлежащие хутора и села были как бы его вотчиной, которую окучивала подвластная ему бражка [64] , к появлению на его земле весьма активного колхоза, который уже заявил о себе громкими делами и членам которого уже нечего было терять, он был не готов…
Что и говорить, соседство было малоприятное, тем более что на ватагу Боцмана могут выйти красноперые, и тогда вся округа наполнится теми же красноперыми, ряжеными, злыднями и прочей уголовкой, которая начнет чесать против шёрстки мукачевскую братву, и тогда от этого чёса худо будет не только тем, кто в розыске, но и ему, пахану, мало не покажется.
В то же время Боцман был и оставался тем же Боцманом, которому он был обязан по жизни, и надо было искать приемлемое для них обоих решение.
Судя по той ухмылке, которая скользнула по лицу Боцмана, он догадался, о чем подумал мукачевский пахан, и он не ошибся.
– Если думаешь, что мы здесь надолго застрянем, не боись, – произнес Боцман. – Я же понимаю твое положение, и как только провернем одно дельце, тут же рванем через границу.
При этих словах Мадьяр покосился глазом на Пулю и невольно скривился. Боцман, который вырвал его когда-то из лап отрицалов-беспредельщиков, намекал ему на то, что личный покой мукачевского пахана дороже Мадьяру старой дружбы, и об этом уже завтра пойдет молва по всем округам и зонам. Надо было исправлять положение, и Мадьяр как бы в знак примирения потянулся рукой к бутылке.
– Я думал, что ты малёк получше обо мне думаешь, – с обидой в голосе произнес он. – И если потребуется моя помощь, помогу тебе, чем могу.
В знак благодарности и восстановления прежних отношений Боцман утвердительно кивнул головой.
– Помощь, думаю, понадобится. Не откажемся. Но только без лишних глаз.
– Как скажешь, – явно довольный тем, что смог отработать задним ходом, заверил гостей Мадьяр. И тут же: – По наколке работаете или нахрапом?
– Считай, что нахрапом, однако наколка была надежная. А пока что… не будем пока эту тему перетирать. Слишком серьезная, да и сглазить боюсь.
Хорошо зная Боцмана, Мадьяр более этой темы не касался и только спросил осторожно:
– В чем проявится моя помощь?
– В машине, – не вдаваясь в подробности, ответил Андрей. – Лучше, конечно, если это будет полуторка.
– А водила?
– У нас свой есть. Что касается твоей доли, то обсудим ее чуток позжей.
– О чем ты?.. – возмутился было хозяин дома, но Андрей остановил его рукой. – Послушай, Аврам, не надо одесского базара. А бумага и рыжевьё это так: или их нет, или они есть, но лишними они никогда не бывают.
– Хорошо, пусть будет так, – согласился с Боцманом Мадьяр. – Когда сможешь определиться окончательно?
– Думаю, буквально днями. Нам тоже не фартит засиживаться в лесу, того и гляди как бы войсковые части прочес не устроили. Да и хреновато там, откровенно говоря.
– В схронах осели?
– Ну а где же еще? Там и отлеживаемся.
– М-да, схроны – это, конечно, не пляж в Аркадии и не санаторий под Одессой. Кстати, как будем связь держать?
– Да очень даже просто, – пожал плечами Андрей. – Как только определимся относительно нашего дела, я сам к тебе на огонек загляну. Так что постарайся в ближайшие два-три дня не особо-то надолго отлучаться из дома.
…Когда уже была допита последняя бутылка водки, а на посошок пустили по кругу, как когда-то у таежного костерка на лесоповале, кружку с грамотно заваренным чифирком, явно расчувствовавшийся Бокша произнес негромко:
– Креста, надеюсь, помните?
– Господь с тобой! – вскинулся Мадьяр. – Неужто свою курносую нашел?
– Зачем же курносую? – обиделся за друга Боцман. – Сейчас он нас поджидает, а если бы знал, что тебя с Пулей встретим, то и сам бы в город приперся.
– Неужто и Крест с тобой?!
– А где же ему еще быть? Конечно, со мной! Кстати говоря, и остальная братва – весьма уважаемые люди.
...
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Абакумову, Смирнову.
Дешифрован очередной радиоперехват, адресованный «Михаю». Судя по нервозности текста, в силу каких-то причин у Вербовщика сжимаются временные рамки, и он требует ускорить подготовку группы сопровождения. Радиоперехват зафиксирован в 21.06, однако радист еще не проявил каких-либо действий относительно встречи с «запасным вариантом».
Ведем наблюдение. К работе приступила группа капитана Федина.
На связи с группой Боцмана ст. лейтенант Тукалин, «Часовщик». Из полученного донесения можно сделать вывод, что Боцман, использовав еще довоенные каналы уголовного мира, вышел на авторитетного вора по кличке Мадьяр (Аврам Адамович Салмаш), с которым он сблизился в «Сиблаге». Внедрение прошло успешно, и его можно было бы развивать по утвержденному плану, однако в силу того, что Вербовщик требует ускорения подготовки группы прикрытия, прошу разрешения на активизацию группы Боцмана с правом оружия.
Карпухин».
Перед тем как отправить эту записку в Москву, Карпухин еще и еще раз перечитал последнюю фразу, в которой он ясно давал понять и Абакумову, и Смирнову, что игра в «нечистые руки» закончилась, и если непосредственные руководители «Закарпатского гамбита» по-прежнему настроены взять Вербовщика живым и невредимым вместе с его «бесценным» грузом, Боцману и его группе надо разрешить действовать по своему усмотрению, то есть по уголовной логике тех бандитов, которых они из себя представляют. И в этом случае, возможно, оружие будет направлено против своих же людей. И выбора, как понимал генерал-майор Карпухин, у штрафников не было.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9