Глава 7

Список избачей и кооператоров [16] , отверточников, писак и писальщиков [17] , скокарей, стекольщиков, слесарей и сонников [18] , чеграшей и портяночников [19] , переданный Тукалиным Андрею Бокше, читали и перечитывали всем колхозом, вслух, с развернутыми для каждой личности в отдельности комментариями, за которые любой лагерный кум не пожалел бы ящика водки. Но более всего Бокшу заинтересовал бывший одесский гетман [20] Аврам Салмаш, поимевший из-за венгерской фамилии кличку Мадьяр. О Мадьяре Бокша был наслышан еще в Одессе, когда тот коцапил и бомбил лохов [21] на улочках, прилегавших к портовой части города, однако познакомиться с ним пришлось на зоне в «Сиблаге», когда уже авторитетному на ту пору зэку по кличке Боцман пришлось самолично разбираться с молодым шакальем и блатной шушерой, которая вдруг ни с того ни с сего замутила гурьевскую кашу и всем базаром навалилась на очередной этап, среди которых был и Мадьяр, загремевший вместе со своим колхозом на лесоповал.

Он тогда спас Салмаша от верной смерти, и Мадьяр не забывал об этом даже тогда, когда зона признала его законником, авторитетным человеком, под которым уже ходила добрая половина зоны. К тому же они оба были коренными одесситами, и им было что вспомнить и о чем поговорить.

Расстались они накануне войны, когда началась очередная пертурбация заключенных и Мадьяра отправили этапом куда-то еще дальше на Север. И вдруг на тебе – Мукачево! Салмаш Аврам Адамович, кличка Мадьяр. Судя по коротенькой приписке Тукалина, местный авторитет, возможно, даже пахан. Освобожден из заключения по истечении срока наказания, в Мукачево живет с некоей Вандой, полячкой по происхождению, родители которой осели в Закарпатье еще в девятнадцатом веке. По данным окружного управления НКВД, Мадьяр ведет «вполне советский образ жизни», однако доподлинно известно, что он паханит на всех воровских сходках, являясь там третейским судьей.

И еще одна пометка, сделанная рукой Тукалина. Доподлинно известно, что в годы войны Ванда содержала притон из местных девиц польского, румынского, венгерского и украинского происхождения. Но при всем при этом никто ничего плохого о ней сказать не может. По крайней мере, не хамела по отношению к соседям по улице, хотя и пользовалась благосклонностью господ офицеров.

– Надо же, пахан и паханка! – заржал Крест, который также хорошо знал Мадьяра по «Сиблагу». – Как говорится, гора с горой не сходятся, а хер с лаптем всегда встретятся.

– Это уж точно, – отозвался Бокша, размышляя, на кого из мукачевской братвы сделать ставку.

Само собой, для этой роли более всего подходил Мадьяр, однако с тех самых пор, как они расстались, столько всяко разной воды утекло, включая сюда и четыре года страшенной войны, когда ссучивались и не такие бугры, коноводы, а порой даже и законники, как Мадьяр. И что может случится, если вдруг он не пожелает признать старого корефана?

Судя по тому, насколько надежно и, видимо, прочно обосновался в Мукачево Мадьяр, это уже не прежний одесский гоп-стопник Аврам Салмаш, а признанный в городе, заматеревший авторитет, вкусивший прелести новой, почти легальной жизни. А зная по зоне нравы и повадки тамошних оперов и лагерного кума, он не исключал и того, что Мадьяр мог в какой-то момент ссучиться [22] , и это позволяло ему столь комфортно жить в Мукачево.

Впрочем, сам себя осадил Бокша, это уже домыслы загодя паникующего верхушечника [23] , который уж вроде бы и майдан держать [24] напрягся и в то же время с параши из-за поноса оторваться не может.

– Словно поняв сомнения и мысли своего командира, подал голос Мося:

– Что, командир, сомневаешься насчет Мадьяра?

– Угадал, – не очень-то охотно буркнул Андрей, краем глаза покосившись на Мосю. Этот офицер [25] , которому уже давным-давно пора было бы присвоить генеральское звание, также неплохо знал Мадьяра и мог бы сказать свое слово относительно того, мог ли Мадьяр ссучиться за эти годы или все-таки остался тем самым вором-законником, которым показал себя в «Сиблаге». – А что, хочешь что-то сказать? Ты же, кажется, еще до войны его знал по одесским катранам? [26]

– Ну, положим, не только по катранам, – пожал плечами Мося, с которым еще не рассчиталась по карточным долгам довоенная Одесса. – Случалось пару раз, что он меня и от курносой спасал, когда раздетые до кальсон биндюжники за финки хватались. И могу за него мазу тянуть [27] со всей ответственностью.

– Ты хоть понимаешь, насколько всё это серьезно? – подал голос Шайтан. – Я тоже кое-кого из мукачевской братвы по зоне знаю и даже мог бы кое с кем сельпо подломить, но чтобы за кого-то из них мазу держать…

И он отрицательно качнул головой.

– Слушай, Мося, – раздался с нар голос немногословного Волка. – Я хоть и уважаю тебя и за тебя на любом сходняке готов мазу держать, но тут-то мы знаем друг дружку как облупленные и знаем, кто что стоит. А этот Мадьяр…

Он замолчал было, сказав свое слово, однако не удержался, чтобы не завершить свой короткий монолог веским, как ему, видимо, казалось доводом:

– Да и с чего, спрашивается, он в этих местах ошивается? Где, скажите, та Одесса и где, скажите, это сраное Мукачево?

Шесть пар глаз уставились на Мосейчука, однако он стоял на своем:

– И все-таки я никогда не поверю тому, что Мадьяр мог бы ссучиться и ради жирного куска мяса да марьяны [28] стал бы сдавать братву. Мадьяр – это в первую очередь законник, оттого, видать, его и паханить сюда призвали, чтобы порядок навести да отрицалам красные сопли подтереть.

Он покосился глазом на Креста, будто хотел сказать: «Ты-то чего молчишь? Ты же тоже хорошо знал Мадьяра?» – и негромко закончил:

– Я свое слово сказал, теперь вам решать.

Не раз и не два убедившись на деле в интуиции этого карточного шулера, порой почти сверхъестественной, Андрей поднял глаза на Мазина:

– Твое слово, Иван?

– А что, у нас есть выбор? – хриплым вороньим клекотом отозвался Крест. – Что, Шайтан, Писка, Волк или Пикадор будут мазу за кого-нибудь держать? А? Чего молчите?

Он вскинул тяжелый взгляд на Бокшу:

– Пожалуй, Мося прав, Андрей, полностью прав. И тот факт, что он за него мазу держит… Короче, так. Мы с тобой его знаем по зоне, знаем то, что он никогда не состоял в кумовских суках [29] , хотя ты помнишь нашего кума, он даже центровым [30] головешки набок сворачивал, как курятам, а Мадьяр так и остался князем [31] .

Крест вздохнул и, словно просил прошения у высокого собрания, широко развел руками:

– Ну а если и поломала его война…

– Короче, – закончил за него Пикадор, – кто не рискует, тот не опохмеляется шампанским.

– Мил-л-лок! – воззрился на него Писка. – Да ты хоть раз опохмелялся шампанью? Это же такая рвота… не проблюёшься. Вот, скажем, принять по сто граммчиков той слезинки сорокаградусной, что у нашего командира в загашнике хранится…

И заржали все разом, словно решили неподъемную задачу. Впрочем, так оно и было. Назревал первый выход в город, очень тихий выход и аккуратный, и надо было окончательно определиться с тем человеком, с которым можно будет вести дальнейшую игру.

– Ну что ж, Мадьяр так Мадьяр, – подытожил Бокша, – иного я и предполагать не мог. И если он не ссучился за эти годы, уже завтра сделаю ему приятное.

– Что, думаешь самолично встретиться с ним? – без особого энтузиазма в голосе спросил Крест.

Бокша утвердительно кивнул головой, хоть и понимал озабоченность Креста.

– Да.

– Но может, все-таки я пойду? Он ведь и меня неплохо знает. На одной делянке лес валили. И если вдруг чего не того, так все-таки ты здесь нужнее, чем я.

– Исключено! – сказал как отрезал Бокша. – Первая встреча, считай, забойная, и от неё будет зависеть многое. Так что ты остаешься вместо меня на базе, а я с утречка подамся в город. Надо будет к базару успеть да по барахолке прошвырнуться. Воскресенье – это базарный день, вся мукачевская братва и залетные подадутся на промысел. Кто-нибудь обязательно должен засветиться.

– Что ж, может, ты и прав, – не стал настаивать на своем Крест. Только спросил: – Кого думаешь взять для прикрытия?

– Халмуратова с Серегой Торопчиным.

– А почему не меня с Волком? – возмутился Пикадор. – Мы и ножами работаем лучше, и…

– Надеюсь, до этого не дойдет, – осадил Юрасова Бокша. – А почему, спрашиваешь, Писку с Шайтаном беру, а не тебя с Антоном, так это только потому, что Писка – это Писка, да и Шайтан, оказывается, еще тот ходок по чужим кошелькам да карманам. А нам сейчас капуста как воздух нужна будет. И белокочанная [32] , и цветная [33] .

Бокша окинул взглядом своих бойцов.

– Еще вопросы будут?

– Будут, – моментально встрепенулся Волк.

– Ну?

– По сто граммчиков нальешь? Наркомовских.

Андрей покосился на Креста с Шайтаном, однако и старый медвежатник и не менее заслуженный гоп-стопник скорбно молчали, потупив глаза, словно накануне освобождения их пытал сначала хозяин [34] зоны, а потом уж и пастор [35] одним и тем же вопросом: «Обещаешь, что за старое на воле не возьмешься?», и они, честные авторитетные воры, не могли сказать столь простенькое «Да!».

– Ладно, хрен с вами, – поддался Андрей, – две бутылки по кругу, и более ни капли.

Вживаясь в легенду «Часовщика», мастера своего дела, который намерен пустить корни в приглянувшемся ему тихом закарпатском городке, ласково-уютном и столь же гостеприимном, в котором смешались все языки, наречия и акценты Восточной Европы и Западной Украины, Тукалин облюбовал себе небольшую комнатенку для жилья в просторном доме вдовой гуцулки. Та согласилась «сдавать пану часовщику» довольно светлую пристройку к дому, дверь которой выходила не в палисадник, а сразу же на улицу, что было весьма удобно и для него самого, и для Христы Феодосиевны, и для будущих клиентов, которых должна была привлечь вывеска-зазывалка, приглашающая чинить вся и всё, что когда-то тикало в ваших карманах, на стене или украшало кисть руки. Уставшая от одиночества пятидесятилетняя вдова, потерявшая в войну и мужа, и единственного сына, была до смерти рада такому жильцу и сразу же поставила его «на довольствие», пообещав, что «всё это будет стоить суще малые гроши».

«Пан часовщик» был весьма доволен, тем более что сваренный Христой борщ был на несколько порядков вкуснее того казенного варева, от которого частенько начинала долбить изжога, а выставленная хозяйкой дома к обеду бутылка с самогонкой превращала мукачевскую командировку в какой-то невероятно приятный сон, который, к великому сожалению, должен был когда-то закончиться.

Плотно закусив, Тукалин попросил разрешения воспользоваться стареньким столом, который, видимо, всю войну без дела простоял в пристройке. Поставил его вплотную к окну, предварительно протерев от пыли стекла и разложив на столе хранимые в заветном чемоданчике инструменты мастера-часовщика и лупы на резиночках, чтобы удобнее было работать, вышел на улицу и приколотил над входом в свою мастерскую вывеску-зазывалку, самолично нарисованную на фанерном листе.

Когда слез с лесенки, перекладины которой едва держались на проржавевших гвоздях, и чуток полюбовался делом рук своих, из дома напротив вышел мужик с вислыми белыми усами, остановился посреди улицы и, кивком головы поздоровавшись с постояльцем Христы, поинтересовался как бы между прочим:

– Шо, на самом деле пан часовщик? А то Христа бегала тут, хвалилась, да люди не очень-то поверили.

– Что так? – удивился Тукалин.

Сосед невразумительно пожал такими вислыми, как усы, плечами, на которые был наброшен легкий выцветший кожушок.

– Почему не поверили? – уточнил он. – Да вроде бы как война еще не кончилась, а тут на тебе – даже часы можно починить. К тому же, если верить Христе, пан часовщик – русский.

– Русский, – подтвердил Тукалин, – самый настоящий русак. А что касается войны… Так ведь она скоро закончится. Фашиста уже под самым Берлином бьют.

– Бьют-то они вроде бы как и бьют, – философски заметил усач, – да только добьют ли до конца? Люди говорят, будто в Венгрии идут бои и вроде бы как никто не думает сдаваться.

– Добьют! – заверил соседа Тукалин. – Слово солдата даю!

– Шо, настолько сильно уверен?

Тукалин только хмыкнул на это.

– А куда ему на хер деваться, фашисту этому?! Били, бьем, а скоро вообще головешку открутим.

Он подхватил лесенку, однако прежде чем скрыться за дверью, над которой теперь красовалась вывеска-зазывалка, повернулся лицом к соседу:

– Заходи, соседушка, первым клиентом будешь. А первый клиент – дармовой, иначе заказов не будет. Часы-то, надеюсь, есть? И видать, на стрелках уже давным-давно паутина наросла.

Пропустив мимо ушей обидный намек относительно паутины, усач моментально оживился, забыв про войну и бои в Венгрии:

– А как же не быть? Конечно, есть. Пытался как-то сам покопаться в них, да, видать, тут без специального образования не обойтись.

Опасаясь, что «пан часовщик» передумает за бесплатно чинить часы, он рванул было к своей калитке, как вдруг остановился, и на его лице застыла вопросительно-выжидающая улыбка.

– Горилку-то пьешь? У меня добрый первачок, не то что эта казенная водка из магазина.

– Не, я ей запчасти в часах протираю, – ощерился в ухмылке Тукалин. – А если еще для самого себя выгнанную…

– Тогда я пошел за часами? – заиграл усами сосед.

– Давай приноси. Только учти, у меня пока что даже закусить нечем.

– Было бы что выпить, – весьма мудро заметил сосед, – а закусить всегда найдем чем.

Уже ближе к вечеру, когда были отремонтированы настенные часы-ходики, и теперь они не только тикали в такт уходящим секундам, но и птичка-кукушка не забывала выскакивать из своего гнездышка через каждые полчаса, они распили с соседом-усачом бутылку действительно хорошего самогона, и когда расчувствовавшийся сосед намылился было домой, чтобы принести еще один бутылец, Тукалин остановил его движением руки:

– Всё, будя! И на том спасибо. На сегодня хватит. У меня еще дел по горло, да и отлучиться на часок-другой надо бы. Так что не обессудь, соседушка, спасибо. А как-нибудь в другой раз уже я сам проставлюсь, по-соседски. Если, конечно, возражать не будешь.

Сосед не возражал. А Христа была сверх довольна своим постояльцем, который и выпить не чурался, и в то же время меру знал, не в пример «многим другим мужикам».

Закрыв свою мастерскую и пообещав «скоро быть», Тукалин уже через полчаса сидел в чайной и тянул из кружки свежего завоза пиво, думая в то же время о том, что этак с его новой «работой» можно и с катушек свалиться. Днем и вечером самогон, вечером – пиво в чайной, не слишком ли жирно будет, «пан часовщик»?

Подошла официантка, спросила, не будет ли он заказывать еще что-нибудь.

– Закажу, но немного попозже, а сейчас… Если можно, мне хотелось бы переброситься парой слов с Яном. Если не ошибаюсь, хозяина чайной Яном зовут?

– Да, – кивком головы подтвердила Зося. – Ян Казимирович. – И тут же любопытный блеск в глазах: – А что за вопрос? Надеюсь, претензий к нам никаких нету?

– Упаси боже, Зосенька! – расцвел в улыбке Тукалин. – Сплошные благодарности. А насчет того, о чем переговорить хотелось бы… Чисто деловое предложение.

– Тогда я ему скажу насчет вас, он выйдет.

– Спасибо, Зосенька, – вновь расцвел в улыбке Тукалин, – в долгу не останусь. И если есть часы или часики наручные, которые не ходят, буду рад починить тебе.

– Так вы шо, – моментально отреагировала Зося, – часовщик?

– Считай, что угадала.

– Так это ж хорошо!

– Надеюсь, – уклончиво ответил Тукалин и, чтобы не обращать на себя внимание мужиков, показал глазами на стойку бара, за которой время от времени разливал пиво Ян Мазур, подменяя буфетчика.

– Да, я щас, – заторопилась Зося и, вильнув бедрами, двинулась к двери, что вела на кухню и в служебное помещение.

Появилась она оттуда буквально через минуту и тут же подошла к столику, за которым ее дожидался Тукалин.

– Ян Казимирович ждет вас в кабинете. – И пояснила: – Это как только в дверь войдете, так сразу же направо. А та дверь, что прямо, – это в кухню.

Судя по тому, что дверь в крошечный закуток директора чайной была приоткрыта, Мазур уже ждал анонсированного официанткой клиента и, кивком головы предложив Тукалину садиться на тот единственный стул, что стоял перед его столом, сразу же перешел к делу:

– Зося сказала, будто вы часовщик?

У него была совершенно правильная речь, без малейшего намека на смешанную украинско-польско-чешско-венгерскую мову, и можно было только удивляться, где он ее столь грамотно отшлифовал.

– Да, – подтвердил Тукалин, присаживаясь на предложенный стул. – Но правильней было бы – часовых дел мастер.

– О! – вскинул брови. – Даже так?

– Совершенно точно, так. Я еще до войны работал с хорошими учителями, так что поучиться было у кого.

– А потом война и?..

– И ранение, после которого меня списали подчистую.

И он выложил на стол документы, подтверждающие его личность.

Бегло просмотрев их, Мазур вернул документы Тукалину и тут же спросил:

– Ну а ко мне-то у вас какое дело? Зося сказала насчет какого-то делового предложения…

– Да, конечно, – спохватился Тукалин, – я насчет делового предложения. Думаю, это и вам будет выгодно, да и я клиентами буду обеспечен.

– Та-ак, – заинтересовался Мазур, – и что же это за предложение такое?

– Предложение очень простое, и если вы отнесетесь к нему с должным пониманием…

И он рассказал о якобы бы уже опробированной форме взаимовыгодного сотрудничества, когда мастер половину своего рабочего времени будет проводить в отведенном закутке, ремонтируя часы клиентов чайной, которыми своей рекламой должен обеспечить ему пан Мазур, за что будет получать определенный процент с каждых отремонтированных часов.

– Вся прелесть этого сотрудничества в том, – продолжал убеждать владельца чайной Тукалин, – что вы не прикладываете к этому никаких усилий и только складываете деньги в свою кассу или же кладете в карман.

Что и говорить, предложение было заманчивым, однако осторожный Мазур не очень-то спешил с ответом и попросил «пана часовщика» дать ему время подумать.

– Хотя бы до завтра.

Согласно кивнув головой, Тукалин собрался было уже покинуть кабинет, как вдруг Мазур остановил его буквально на порожке:

– Не хотите выпить по кружке пива? С орешками. Специально для особо почетных гостей держим. А заодно и о себе расскажете. Кто, откуда родом и почему вдруг именно в Мукачево остановиться решили?..

Тукалин даже не сомневался, что хозяин привокзальной чайной попытается перепроверить личность часовщика, нежданно-негаданно свалившегося на его голову, однако то, что он самолично попрется после закрытия чайной в горотдел милиции, где проторчит едва ли не полчаса, подобного поворота событий он даже предполагать не мог. И зачем, спрашивается, ему перепроверять залетного часовщика через милицию, если у того все документы в порядке и он уже поставлен на учет в городской паспортный стол?

Впрочем, в милицию Ян Казимирович Мазур мог завернуть после работы и по каким-то своим личным вопросам, о которых не мог знать лейтенант Новиков, следовавший за ним по пятам от самой чайной до здания, в котором помещался горотдел.

Вопросов относительно пана Мазура, как величали его постоянные клиенты чайной, было предостаточно, однако требовалось время и помощь генерала Карпухина, чтобы снять хотя бы часть из них. Хотя, сам себя осаживал Тукалин, он мог и ошибаться, подозревая Мазура в связях с националистическим подпольем Закарпатья.

По большому счету надо было бы спровоцировать хозяина чайной на какой-нибудь шаг, на какие-нибудь действия, которые вскрыли его истинную сущность, но Тукалин не мог себе этого позволить. В Мукачево начинала работать группа Боцмана, и нельзя было допустить даже малейшего намека на то, что органы НКВД или тот же «Смерш» кем-то заинтересовались в городе.

И все-таки Тукалин чувствовал, что пан Мазур не просто так мотанулся в милицию, где проторчал, по словам Новикова, не менее получаса.

Затерявшись в гомоняще-кипучей толпе мукачевской воскресной барахолки, где, казалось, можно было купить буквально всё, начиная с коробка спичек и кончая ручным пулеметом, не говоря уж о ручных часах и поношенных вшивниках, которые не в меру голосистые бабы пытались выдать за новьё, Бокша сначала сделал круг по периметру рынка, высматривая в многоликой толпе продавцов и покупателей, переодетых в штатское ряженых [36] и на всякий пожарный случай прикидывая возможные пути отхода, случись вдруг непредвиденная закавыка. Впрочем, относительно тех справок из сельсоветов, которые удостоверяли личность, особых волнений у него не было. И он сам, и Шайтан, и Писка вполне соответствовали тому образу молодых и не очень-то молодых русских мужиков, которые после тяжких ранений и госпиталей остались вроде бы как не у дел и уже после освобождения советскими войсками Западной Украины вынуждены были мотаться по городам и селам в поисках хотя бы временного заработка.

В доведенных до «соответствующего вида» измызганных пиджаках, в столь же заношенных брючатах и облупленных ботинках они ничем не отличались от тех мужиков, которые пытались всучить свой товар таким же бедолагам, как они сами. И Бокша порой даже терял из виду то Шайтана, то Писку, которые время от времени напоминали о себе бычьим рёвом мужиков, неожиданно обнаруживших, что взрезан потайной ксивник [37] , в котором грел душу и сердце тугой лопатник. А то и вовсе случались чудеса. Человек лез в карман за деньгами, а там оказывался кувшин с водой [38] .

И в то же время была жесткая установка Бокши: карманы подростков, а также складки [39] тех мужиков и баб, которые вынуждены были тащиться на барахолку, чтобы продать за бесценок последнее ради куска хлеба, не трогать. Впрочем, об этом он мог бы и не напоминать – тот же Серега Торопчин и Рафик Халмуратов не за то подписались на штрафные роты, чтобы резать карманы и без того обездоленной закарпатской нищете.

Заделав круг по периметру рынка и выявив на глаз почти всех ряженых, которые по своей неопытности бросались на каждый крик типа «Ох ты ж, бисовы диты, ограбили!», прочесывали вскинувшихся на крик людей, которые тут же начинали шарить по своим собственным ксивникам и складкам и вздыхали облегченно, нащупав свои кожаны, кожанки, кожевичи, кожняки, кожуха и кожуханы [40] , Андрей протиснулся к той части барахолки, где кучковались спекулянты, у которых можно было приобрести не только американские сигареты, но и кое-что поинтереснее, неизвестно какими путями попавшее в Мукачево. Здесь толкались, присматриваясь к потенциальным карасям, лохам и фуцинам [41] уже более солидные кустари, единоличники, челюскинцы и ляхи [42] . Кое-кого он сразу же нащупал опытным глазом, однако того, кого он хотел бы видеть здесь, на барахолке, судя по всему, не было, да и быть, видимо, не могло.

По тому положению, которое Мадьяр имел в местной уголовной среде, ему было бы западло [43] ставить на уши [44] ту же воскресную барахолку, тогда как специально для этой цели при нем кормилась стая более мелких и менее удачливых воров. И судя по всему, размышлял Бокша, придется изыскивать какой-нибудь другой способ выхода на Мадьяра. А это – время. То самое время, которого у них не было.

Придя к столь невеселому заключению, он уж хотел было подать условленный знак – «На выход!», как вдруг позади него послышался явно возбужденный шепот Торопчина:

– Слушай, командир, за тобой тут какой-то фраерок увязался.

– Ряженый? – насторожился Бокша.

– Не похоже. Вроде как из блатных.

«Господи, неужто клюнуло?» – пронеслось в голове, и он едва сдержал себя, чтобы не обернуться.

– Давно пасет?

– Да минут десять, поди. Поначалу я и сам подумал было, что ряженый, но когда перепроверился…

– Это как еще «перепроверился»?

– Да пистон у него пиской взрезал, когда он на тебя свои фары вытаращил, а в нем вместо ментовской ксивы какая-то хренотень без фотографии.

– Ну ты даешь! – пробурчал было Бокша, представив на миг, что за кипеж поднялся бы на этой барахолке, если бы этим фраером оказался ряженый, однако вслух также едва слышно спросил: – Фраерок-то молодой?

– Да вроде бы с меня будет. А ручонки в шкаренках [45] держит, чтобы пальчики с наколочкой от людей спрятать.

– Где он сейчас?

– В десяти метрах от нас. Вроде бы как приценивается к костюмчику, что мужик продает.

– Сейчас он смотрит на нас?

– Нет.

– Тогда уходи с Халмуратовым на сторону и ждите меня около пивной, а я этим фраерком сам займусь. Давай сюда его ксиву.

– Так, может, все-таки помочь?

– Всё, иди! – приказал Бокша. – Если что, я знак подам. Так что будьте начеку и действуйте по обстоятельствам.

Он дождался, когда Торопчин растворится в толпе, и, полуобернувшись, остановился глазами на седоусом мужике с костюмом в руках. «Фраерок», как окрестил слишком любопытного незнакомца Писка, стоял в это время спиной к нему, и это позволяло рассмотреть его чуть внимательней.

Если этот «фраерок» в силу каких-то своих причин действительно увязался за его персоной, то он должен держать его в поле зрения, причем постоянно, и если он сейчас обернется и начнет шарить глазами по тому месту, где он только что стоял…

«Фраерок» обернулся, и Андрей смог разглядеть его в фас и в профиль.

Что-то прошуршало в его памяти, он мог бы поклясться всеми богами, что уже видел где-то этого «фраера», но так и не смог вспомнить где. Возможно, это был даже один из тех лейтенантов-смершевцев, с которыми ему пришлось общаться на фронте и которые затем были отозваны на работу в НКВД, где уже не хватало профессиональных оперуполномоченных для борьбы с бандитизмом.

И в этом случае понятной становилась его «хренотень без фотографии», которая вместо удостоверения личности болталась в его кармане. И если это действительно бывший смершевец, узнавший бывшего “штрафника” роты в лицо…

Худшего нельзя было и придумать.

Оперативные сводки по факту побега семерых штрафников из ужгородской тюрьмы уже разосланы по всем отделам регионального Управления НКВД, и этот мухолов [46] , видимо, признавший в сельском лохе авторитетного среди штрафников Боцмана, только выжидает удобного момента, чтобы повязать его по рукам и ногам. Или же пасет его, чтобы выявить местонахождение остальных беглецов, и уже потом взять их всеходним заметом. Что более вероятно.

«Ну что ж, паси, фофан ты жеваный, может, и до курносой допасешься, а может, и до медальки на грудях».

Бокша выждал момент, когда мухолов, в чем он уже не сомневался, вновь обернется лицом к мужику с костюмом, и в ту же секунду нырнул в толпу людей. Нашарил глазами Писку с Шайтаном и, приказав им «пасти фраерка», вновь объявился в его поле зрения…