Глава 1

Начальник войск по охране тыла фронта генерал-майор Карпухин не мог не догадываться, что основная часть оперативной разработки «Михая», который должен был обеспечить Вербовщику сравнительно безопасный переход через границу, линию фронта и прочая, прочая ляжет на его плечи, но чтобы так вот жестко: «…вся ответственность по задержанию Вербовщика и его груза ложится лично на вас…» Шифрограмма была подписана начальником Главного управления контрразведки «Смерш» Абакумовым, который подчинялся непосредственно Верховному главнокомандующему, и можно было не сомневаться, что затеваемая радиоигра, точнее говоря, использование ужгородского радиста втемную, уже известна Сталину, и это не могло сулить ничего хорошего. Естественно, в случае провала операции по задержанию Вербовщика. А его надо было не только вычислить, но и взять живым с бесценным для американской разведки «грузом», который он намеревался вынести с территории уже освобожденной Украины, тогда как о нем неизвестно практически ничего…

«Вся ответственность по задержанию Вербовщика и его груза ложится лично на Вас…»

М-да, подобного доверия со стороны Абакумова можно было пожелать только злейшему врагу. Однако как бы там ни было, надо было выполнять приказ Москвы, тем более что кое-какие оперативные наработки уже были. Еще во время первого выхода радиста в эфир было установлено не только местонахождение рации, но также и личность самого радиста, за которым велось негласное наблюдение. Которое, правда, ничего толкового пока что не принесло. Все эти дни Стефан Драга из дома практически не отлучался, и можно было только догадываться, что он, передав радиограмму своему резиденту, судя по всему упомянутому «Михаю», залег на дно и не предпринимает никаких самостоятельных действий в ожидании следующего послания от Вербовщика.

К великому сожалению, первый контакт радиста с «Михаем» зафиксировать не удалось, и теперь весь оперативный состав, который находился в подчинении начальника войск по охране тыла фронта, надо было бросить на разработку цепочки Радист – «Михай» – группа «Венгра», которая должна была обеспечить полную безопасность дальнейшего продвижения американского резидента. Однако в силу сложившихся обстоятельств практически весь оперативный состав был задействован на других участках: обстановка в тылу фронта была более чем сложная, так что в реальности оставалось всего лишь трое более-менее опытных оперуполномоченных «Смерша», которые могли бы принести сейчас реальную пользу при разработке того же Драги, «Михая» и группы «Венгра», окопавшейся в закарпатских лесных схронах.

Двое оперуполномоченных, один из которых лейтенант Новиков, еще не обстрелянный по-настоящему новичок. Самый опытный из этих троих капитан Царьков отзывается на другой участок работы.

Двое… И архисложная оперативная разработка, за которую всю ответственность несет лично он, генерал-майор Карпухин.

Вот и верь после этого общепринятому в обществе мнению, что «погоны не давят».

Давят! Да еще как давят! Так давят, что порой в землю на два метра вбивают. Причем без почетного салюта. Вчера был генералом, а сегодня – покойник, враг Родины.

Карпухин вызвал помощника и, едва тот переступил порог, охрипшим от чрезмерного курева голосом приказал:

– Найдите Царькова и срочно ко мне!

– Так он, товарищ генерал, уже минут пятнадцать как в штабе топчется. Просил доложить, чтобы…

– Так чего же ты!.. – не дал договорить майору Карпухин и тут же приказал: – Зови его!

Оперуполномоченный «Смерша» капитан Царьков был старшим группы по разработке ужгородского радиста, включая его связи в городе, однако Драга вел себя настолько незаметно, тихо и спокойно, что Царьков даже выдвинул предположение о том, что на связь с Михаем выходит не он лично, а кто-то из его родни, проживавшей в том же доме на окраине Ужгорода. В чем Карпухин не мог не сомневаться. Уж слишком значимой была возложенная на Стефана Драгу ответственность, чтобы перекладывать ее на плечи своих сестер.

Скрипнула дверь, и выросший на пороге плечистый капитан вскинул руку к виску:

– Товарищ генерал-майор, капитан…

– Всё, приехали, – остановил Царькова Карпухин, не очень-то любивший принятый в генеральской среде излишний официоз и чинопочитание. – Давай-ка ближе к делу.

Он прошел к окну, прикрыл на всякий случай распахнутую настежь форточку, через которую врывалась напоенная апрельским ароматом весна.

– Что у тебя?

Царьков невольно закашлялся. То ли из-за папиросного дыма, который не мог разогнать даже гулявший по комнате весенний ветерок, то ли из-за ощущения ответственности момента, которое повисло в воздухе.

– Товарищ генерал, наш подопечный вроде бы как зашевелился.

Этого следовало ожидать, причем еще вчера вечером, когда Драга принял радиограмму, в которой ставилась задача «подготовить и обеспечить безопасность выхода Вербовщика на лесных людей», и все-таки Карпухин не смог сдержать своих чувств:

– Выходит, зашевелился, гаденыш. Хорошо. Очень хорошо! А теперь подробнее.

Робеющий в присутствии столь высокого начальства, Царьков немного раскрепостился и уже без предательской «перхоти» в голосе произнес:

– Мы, товарищ генерал, думали, что он еще вечером или в крайнем случае ночью рванет на встречу с резидентом, но этот гад явно не торопится. Всю ночь и весь вечер он сам и его родня из дома носа не показывали, и я уж стал в самом себе сомневаться – не упустили ли кого ненароком. Однако ту уборную, что у них в огороде, все семейство навещало справно, как тому положено быть. Утречком тоже не забыли справить свою нужду, потом, видимо, позавтракали, и вскоре на ихнем крыльце нарисовался сам Стефан Драга. Посмотрел на небо, видимо прикидывая, как одеваться в дорогу, и ровно в восемь тридцать вышел с мешком из хаты.

– С пустым мешком? – уточнил Карпухин.

– С пустым, с пустым, – заверил Царьков. – Он еще сложил его в несколько раз и в тряпишную сумку засунул.

– Так, и что дальше?

– Мы отследили его до самой станции, где он и еще дюжины две мужиков и баб впрыгнули в товарняк, идущий на Мукачево.

– Выходит, Мукачево… – как бы сам про себя протянул Карпухин. – Это уже кое-что.

Достав из коробки «Казбека» очередную папиросу и уже по привычке прокрутив ее промеж пальцев, он затянулся длиннющей затяжкой и уже сквозь облачко дыма прищурился на Царькова.

– Кто его сопровождает?

– Старший лейтенант Тукалин и лейтенант Новиков. А я к вам сразу же поехал.

– Та-ак, хорошо, – потирая рукой подбородок, пробормотал Карпухин. И тут же: – Думаешь, двоих хватит? Может, и тебе на помощь к ним рвануть? На машине ты быстрее их в Мукачево окажешься.

Царьков отрицательно качнул головой:

– Справятся, товарищ генерал. Опера опытные. Тем более что они на перехвате друг у дружки будут. А им только и надо, что связника выявить, с которым наш «пианист» встречаться будет.

– Думаешь, что все-таки встреча со связником, а не закладка записки в тайник?

Царьков только хмыкнул на это.

– Уверяю вас, товарищ генерал, что он пошел на контакт со связником. Если бы они пользовались тайничком в роли почты, то этот тайничок он бы оборудовал где-нибудь в Ужгороде, причем неподалеку от своей хаты. – И пояснил, откашлявшись: – Чтобы лишний раз не светиться в том же Мукачево.

Затянувшись «Казбеком», Карпухин вынужден был согласиться с капитаном и произнес негромко:

– Ну что ж, капитан, будем ждать твоих орлов и благоприятного рапорта. Однако должен тебя предупредить сразу: промашки с нашей стороны, засветки или тем более провала быть не может. Надеюсь, всё уяснил?

Царьков вскинул ладонь к виску:

– Так точно, товарищ генерал! Уяснил.

Проследив за радистом, скрывшимся в полутемном нутре товарного вагона, в котором народу набилось, что сельдей в бочке, Тукалин приказал напарнику следовать за ним, а сам забрался на открытую площадку товарняка, где уже разместились на старой пожухлой соломе с полдюжины мужиков. Не исключалось, что тот же связник, а возможно, и резидент могли пребывать не в самом Мукачеве, а где-нибудь на перегоне, на небольшом хуторе, до которого Драга мог добраться, спрыгнув на ходу с едва тащившегося паровоза. Это был наихудший вариант, так как Новикову ни в коем случае нельзя было проявлять свою заинтересованность личностью сиганувшего из вагона человека, и он автоматически выбывал из игры. Вся дальнейшая работа ложилась на плечи старшего лейтенанта Тукалина. Впрочем, Тукалину к подобным «перекосам» было не привыкать, хотя риск того, что имевший определенные навыки конспирации радист мог засечь тянувшийся за ним хвост, возрастал многократно.

Машинист дал длинный гудок, лязгнули буферные сцепки, состав дернулся, и старенький, измордованный войной паровоз запыхтел угарной, черной копотью.

Тукалин прошел в дальний конец площадки и, бросив под себя копнушку жесткой, как стерня, соломы, стащил с взопревших ног изношенные кирзачи. Стараясь не потревожить еще не до конца зажившую рану, прислонился спиной к невысокому бортику и только сейчас осознал, насколько же он вымотался за прошедшую бессонную ночь. Радиоперехват был зафиксирован в начале десятого вечера. Тукалину тут же было приказано самолично «выдвигаться» на радиста, которого он успел изучить за время наружного наблюдения до мельчайшей черточки, и они на пару с Новиковым просидели в заброшенной сараюшке неподалеку от дома, в котором обреталось многочисленное семейство Стефана Драги, всю ночь. При аналитической разработке операции «Вербовщик» сложилось мнение, что закарпатский резидент и националистическая группа поддержки находятся вне Ужгорода, который являлся стратегическим узлом для переброски советских войск на территорию Венгрии, где еще шли ожесточенные бои за ее освобождение. Сразу же после освобождения Ужгорода оперативным составом «Смерш» была проведена масштабная зачистка, и те боевики, а то и просто бандиты, что ухитрились избежать длиннющего этапа в Магадан и далее на колымские просторы, растворились в лесистых горах к югу от Ужгорода. Судя по оперативным данным и донесениям сотрудников НКВД, Мукачево и еще более южный Севлюш также не избежали не очень-то радостной участи «городков-приютов для истинных патриотов». «Истинными патриотами», естественно, надо было считать «западнянских» националистов, которые не желали признавать Советскую власть, восстановленную на Западной Украине. Однако несмотря на обнадеживающие сводки, что уходили в Москву, не исключалась возможность и того, что в Ужгороде осел не только радист, но и резидент, которому Драга должен был передать полученный приказ относительно «Вербовщика». И уже в этом случае Драга должен был проявить себя тем же вечером или ночью, закладывая шифровку в «почтовый ящик» или встретившись накоротке со своими братьями по оружию.

Однако ни того, ни другого не случилось, и теперь он трясся в щелистом вагоне товарняка, в котором до этого перевозили лошадей. Легенда у него была плотно сбитая и почти не проверяемая. Еще в самом начале войны, когда всё Закарпатье оккупировали фашистские войска, он прибился к партизанскому отряду некоего «Гуцула». Однако вскоре отряд был уничтожен карателями, а Стефан Драга, раненный в голень правой ноги, из-за чего остался хромым на всю жизнь, попал к немцам в плен и всю войну пробыл сначала в концлагере, а потом на работах в богатом имении. Тем более что после окончания войны, до которого, судя по всему, оставались считаные дни, он хотел бы продолжить работу в органах.

О своей дальнейшей жизни на гражданке старший лейтенант Тукалин пока что не задумывался. Да и чего голову ломать, если работы по оперативной линии «Смерша» было невпроворот, и чем ближе к концу войны, тем меньше оставалось времени не только для отдыха, но даже для сна. И единственные часы, когда еще можно было о чем-то подумать, так это засада или бессонные ночи, подобные прошедшей. Да и то как сказать: стоит задуматься о чем-то или клювом прощелкать, как тут же пулю в лобешник схлопочешь. Мужички, с которыми теперь пришлось работать «Смершу», были уже не те лопушки-дезертиры образца сорок третьего года, а подготовленные для подрывной работы националисты, из которых многие прошли диверсионные и разведшколы абвера, с которыми просто так чайку не попьешь. К тому же бывший беспризорник, воспитанник подмосковного детдома Сашка Тукалин еще в детдомовских мастерских познал навыки часовых дел мастера, полюбил это дело и даже успел поработать немного в мастерской по починке часов. Так что ближайшее будущее для старшего лейтенанта Тукалина вроде бы просматривалось без особого тумана. Если даже и не оставят для работы в органах, то любая мастерская примет уже проверенного часовщика c распростертыми объятиями.

Как любят побалагурить смершевцы: не до жиру, быть бы живу. Что, в общем-то, тоже проблематично. Оперсостав работал на острие ножа и выбывал из строя, едва успев поносить заветные погоны лейтенанта. Старлеи и обладатели четырех звездочек на погонах считались «волкодавами» и асами «Смерша».

Уставший до чертиков Тукалин Бога молил, чтобы поскорее закончилась эта пытка дорогой, сдерживая с трудом предательскую сонливость, и когда наконец-то показались пристанционные постройки и товарняк стал сбавлять скорость, он облегченно вздохнул – вроде бы пронесло и теперь только и осталось, что грамотно отследить радиста.

Спрыгнув с платформы, он словно растворился среди сиганувших с товарняка мужиков, и когда, чуток задержавшись в дверном проеме, на земле оказался Драга, а следом за ним спрыгнул и Новиков, Тукалин дал понять лейтенанту, чтобы тот «ушел в тень». Драга мог зафиксировать высокого белобрысого парня в застиранной гимнастерке еще в вагоне и даже с начальными знаниями ухода от наружного наблюдения мог засечь хвост.

Радист же тем временем вышел на привокзальную площадь и еще раз, видимо совершенно автоматически перепроверившись, шмыгнул в дверь неказистой деревянной постройки, надпись над которой сообщала о том, что это вам не какой-нибудь заштатный нужник, а «Чайная». Чуток погодя в эту же дверь зашел и Тукалин. Уже по тому, как перепроверялся радист, можно было предполагать, что завернул он сюда не только для того, чтобы чаю или пивка попить.

Новиков подстраховывал старшего лейтенанта на улице, рассматривая объемистую круглую тумбу с навешанными по ее окружности городскими объявлениями.

Несмотря на убогость заведения, зал был почти что полон, однако Драгу Тукалин заметил сразу же. Радист нашел-таки себе свободное местечко за угловым столиком, и моложавая официантка уже принимала у него заказ. Быстренько записав в ученическую тетрадку пожелания клиента, видимо, довольно скромные, она уже собралась было уходить, как вдруг Драга попридержал ее за руку. О чем-то негромко спросил, и девица, утвердительно кивнув головой и прошелестев юбкой среди столиков, скрылась за дверью в подсобное помещение.

Тукалин насторожился. Он не впервой захаживал в эту чайную, где можно было не только пивком насладиться, но и остограммиться сливянкой местного разлива, и уже неплохо знал заведенные здесь порядки. После того как Зося принимала очередной заказ, она спешила за буфетную стойку, откуда сразу же можно было попасть на кухню, где жарили, варили и парили две толстушки, способные даже из цугульского топора сварить мамалыгу. К тому же еще столь непонятный шепоток Драги, более похожий на просьбу или принести что-то недозволенное властями, или…

«Господи, неужто именно здесь ихняя явка? – жаром отдалось в голове. – И если здесь…»

Тукалин даже не успел до конца сформулировать свою догадку, как вдруг приоткрылась дверь подсобки и в полутемной щели сначала обозначилась женская фигура, рядом с которой просматривался какой-то мужик. Переступив порожек, официантка кивнула ему на угловой столик, за которым сидел радист, и тут же шмыгнула за дверь, которая вела в святая святых чайной.

Облокотившись на буфетную стойку, Тукалин попросил буфетчика налить ему кружку пива и, уже стоя вполоборота к гудящему растревоженным ульем залу, смог наблюдать за угловым столиком, к которому неторопливой походкой уставшего человека шел вызванный из подсобного помещения невзрачный мужичок.

На первый прикид ему было лет сорок пять, не меньше, и по тому, с каким усердием он вытирал о замызганные порты руки, можно было догадаться, что в этой подсобке он не чаи распивает, а перебирает закупленные у селян овощи, и… судя по его суетливости, это не резидент.

Но в таком случае кто? Связник? Тоже неплохо, хотя работенки прибавлялось.

Мужичка, видимо, неплохо знали в этом заведении, и он, то и дело здороваясь с сидящими за столиками завсегдатаями, подошел к угловому столику, за которым сидел Драга. Еще раз обшарпав о штаны ладони и, видимо, окончательно убедившись, что они вполне пригодны для того, чтобы поручкаться с радистом, он подал ему руку, и когда Драга показал ему на свободный стул, кивнул благодарно.

Потягивая пенистое пиво, Тукалин наблюдал за встречей, анализируя в то же время поведение этого невзрачного, в грязных портах и такой же рубашке мукачевского мужичка, которому была доверена весенняя переборка заложенных с осени овощей. Обычно подобным делом занимаются женщины, и можно было только предполагать, что его воткнули в эту чайную как связника, на которого можно было выйти с раннего утра до позднего вечера.

Видимо привыкший к палочной дисциплине в тех войсках, где он служил до того, как осел в Мукачеве, а возможно, что и в разведшколе, он знал свое место в иерархической цепочке, не «тянул на себя одеяло», как это случается со многими связниками из молодых да ранних, и Тукалин уже не сомневался в том, кто есть кто.

Связник! А это значило, что он сегодня же должен будет выйти на резидента или заложить необходимую для него информацию с радиограммой в «почтовый ящик».

За угловым столиком между тем уже договорились о чем-то, и Драга, предварительно прощупав зал глазами, сунул правую руку в карман и тут же, прощаясь, подал ее связнику.

«Почта!» – зафиксировал Тукалин и, наскоро допив пиво, неторопливым шагом уставшего до чертиков человека направился к выходу.

Новиков дожидался его в скверике напротив, и Тукалин, вкратце пересказав ему суть увиденного, приказал следовать за связником, как только тот появится в дверях, а сам вернулся к чайной, чтобы обойти ее по внешнему периметру. Надо было срочно перепроверить, нет ли в ней запасного выхода, которым в данном случае мог воспользоваться связник.

На всякий пожарный случай. Как не устают твердить в разведшколах, береженого Бог бережет.

Да, была еще одна дверь, которая, видимо, вела сразу же в подсобное помещение, и Тукалин, подав условный знак Новикову, отошел на безопасное расстояние, чтобы не засветиться ненароком.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как скрипнула дверь подсобки и в проеме нарисовался связник. Уже переодетый во всё чистое и как бы даже ставший выше ростом. Оглядевшись по сторонам, он аккуратно прикрыл за собой заскрипевшую массивную дверь и, еще раз осмотревшись, направился спорым шагом в сторону центральной части города. Показав Новикову на удаляющегося связника, на голове которого красовалась гуцульская шапка, и убедившись, что лейтенант «взял след», Тукалин переместился в скверик.

Не исключалась возможность и того, что радист попытается встретиться еще с кем-нибудь или же будет дожидаться возвращения связника.

Улица в этот час была малолюдна, и Новиков, пропустив связника на двадцать метров вперед, постарался вписаться в неторопливый ее настрой. Из огороженных невысоким штакетником палисадников свисали уже оживающие после зимней спячки ветви размашистых вишен, слив, яблонь, груш, столь же размашистых абрикосовых деревьев и грецкого ореха. Однако явно психующий связник то прижимался к заборам, переходя со спорого шага на шаг фланирующего бездельника, то, внезапно оглянувшись, из-за чего Новикову приходилось чуть ли не приседать на корточки или уходить под ветвистые кроны тех же яблонь, вишен и груш, и, прощупав глазами чуть ли не каждого человечка позади себя, делал «скок» на проезжую часть, мощенную где брусчаткой, а кое-где и просто булыжником, и тут же прибавлял скорости, переходя на легкую рысцу.

«Идиот! Шизофренник чокнутый! – беззвучно шевеля губами, поносил его лейтенант, поимевший на краткосрочных курсах «Смерша» едва ли не самые начальные азы наружной слежки. – И кто же тебя, козла такого, связником поставил?! Психопат какой-то, а не человек. Урод в жопе ноги».

Не понимая внутреннего состояния этого «психопата и шизофреника», который, по всей раскладке, должен вести себя совершенно спокойно в данной обстановке, он и сам начинал порой психовать, то срываясь на неподобающую его комплекции рысь, то переходя на «шаг с ленцой», из-за чего мог привлечь ненужное ему внимание мукачевских мужиков и баб, направлявшихся в сторону центра. Однако, кажется, на него никто не обращал особого внимания, и Новиков, словно привязанный, двигался за связником, то отпуская его на расстояние видимости гуцульской шапки, то выдвигаясь поближе, когда можно было раствориться в толпе.

И еще Бога молил, чтобы эта игра в прятки с «козлом-психопатом» закончилась как можно быстрее.

До конца улицы оставалось не более сотни метров, как вдруг связник резко свернул в какой-то проулок, почти зажатый заборами, и Новикову, чтобы только не потерять его из виду, только и оставалось, что на рысях броситься за ним. Когда он свернул в проулок, связник был метрах в тридцати от него. Почти вжимаясь в тень заборов и штакетников с нависшими над ними ветвями, Новиков облегченно вздохнул, внутренне расслабляясь, и двинулся за ним. Казалось бы, всё в порядке, как вдруг…

Лейтенант Новиков и сам себе потом не смог объяснить толком, что же произошло в те считаные секунды, когда до улицы, которая выходила на центральную площадь города, оставалось не более пятидесяти метров.

Этот неврастеник, которому, по твердому убеждению лейтенанта, место было в психиатрической больнице, но никак не в боевой националистической группе, тем более связного, который держит связь с радистом, неожиданно обернулся, на какую-то секунду застыл, словно превратившись в каменное изваяние. Было видно, как в нервной гримасе дернулось его лицо и он, вопреки всем наставлениям более опытных и более спокойных учителей, схватив в руку свою гуцульскую шапку, бросился бегом к спасительной, как ему казалось, улице.

Новикову ничего не оставалось, как броситься за ним в надежде заломить связника, чтобы уже на скоротечном допросе с пристрастием выбить из него необходимые показания. Он уже почти догонял его, как вдруг этот ненормальный пулей вылетел на проезжую часть улицы и…

Зубовным скрежетом зазвучали тормоза полуторки, раздался дикий женский крик, затем крики и вопли моментально собравшейся толпы. У Новикова вдруг помутилось в глазах и словно сотни раскаленных иголок впились в височные доли.

Еще не до конца осознав, что же случилось на самом деле, но уже понимая, что произошло нечто страшное и непоправимое, Новиков заставил себя выйти из стопорного состояния и бросился к месту происшествия.

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы нарисовать мысленно картинку происшедшего.

Выскочивший из-за высоченного забора связник врезался в передок полуторки и, соскользнув с радиатора, ногами вперед вошел под днище машины. Всё это произошло в единое мгновение, так что водитель даже не успел затормозить, и…

Обезображенный труп лежал на середине дороги, и вокруг него расползалось огромное кровяное пятно, тут же всасываемое пылью. Окрашенная в зеленый цвет битая-перебитая полуторка, видимо прошедшая все дороги войны, замерла чуть впереди, а ее водитель, уже довольно пожилой старший сержант, с усами, как у товарища Буденного, сидел на металлической подножке, зажав седую, как лунь, голову ладонями.

Что в этом наезде не было его личной вины, было ясно любому здравомыслящему человеку, и какая-то хохлушка жалела его чисто по-бабьи, пытаясь надеть на сержанта упавшую на дорогу пилотку.

Пробившись сквозь собравшуюся толпу охающих и ахающих людей, Новиков всмотрелся в лицо связника, которого он только что вел, с надеждой выйти на более крупную птицу, и на вот тебе: как говорится, мертвее не бывает.

Едва не заскулив от того, что произошло, и от осознания своей собственной вины в гибели связника, Новиков круто развернулся и отошел в сторону. Он почему-то надеялся, что человек, с которым должен был встретиться связник, находится где-то неподалеку, возможно, даже в одном из соседних домов, и должен как-то проявить себя, объявившись на месте происшествия.

Всматриваясь в затылки и лица толпившихся вокруг погибшего людей, он пытался вычислить варианты появления здесь резидента, который должен будет проявить все свои способности, чтобы обшарить карманы связника, однако чудеса случаются только в кино да еще в сказках.

Кто-то, видимо, успел сообщить о случившемся в комендатуру: не прошло четверти часа, как подлетел серый от пыли «Додж» и из него соскочили на землю два офицера в капитанском звании. В два прихлопа в три притопа оценив происшедшее и возможную вину еще не пришедшего в себя водителя, они приказали старшему сержанту следовать за ними, и полуторка следом за «Доджем» скрылась в направлении военной комендатуры.

Кто-то зароптал было, недовольный тем, что не опросили свидетелей происшествия и что, мол, делать с покойником, на кровь которого уже слетались мухи, однако не прошло и пары минут, как появилась крытая брезентом полуторка с огромным красным крестом по брезенту, и два дюжих медбрата загрузили раздавленный труп в машину.

Новиков заставил себя оторваться от забора и, загребая ногами весеннюю пыль, побрел к чайной в надежде, что старший лейтенант Тукалин еще там. Состояние у него было такое, что впору было пустить себе пулю в лоб.

Проводив глазами Новикова, метнувшегося бесшумной поступью кошки следом за связником, и убедившись, что он довольно плотно сел тому на хвост, Тукалин выждал еще минут пять и, слившись с компанией подвыпивших мукачевских мужиков, вернулся в чайную. Пристроился в очередь к буфетной стойке.

Вероятность того, что радист может еще с кем-нибудь встретиться в чайной, была ничтожно мала, однако… Как говорится, чем черт не шутит, когда Бог спит.

Стоя в неторопливо продвигающейся очереди из мукачевских мужиков, каждый из которых считал своей святой обязанностью перекинуться парой словечек с буфетчиком, который мог не только пенистого пивка нацедить, но и доброй самопальной сливяночки из-под прилавка налить, он уже более-менее спокойно мог наблюдать за радистом, который, казалось, притащился из Ужгорода в этот городишко только для того, чтобы пивком побаловаться в привокзальной чайной да мамалыгу местную поесть.

Встретившись со связником и как бы скинув с плеч тяжелый груз, радист почувствовал себя вполне комфортно и теперь мог со спокойной душой и совестью насладиться теми малыми крохами радости, которая позволяла ему жизнь. И не надо было иметь смершевский опыт старшего лейтенанта Тукалина, чтобы окончательно удостовериться в главном: встретившись в чайной со связником, радист поставил точку на последней радиограмме и теперь, явно довольный собой, будет возвращаться в свой родной Ужгород. И Тукалин не ошибся.

Он уже рассчитывался с буфетчиком за пачку папирос, когда Драга закончил наконец-то поедать свою мамалыгу, до последней капли высосал из кружки остатки пива и поднялся из-за столика. Кивнул, прощаясь, официантке и скрылся за дверью. В окно было видно, как он, остановившись в нескольких шагах от чайной, раскурил самокрутку из доморощенного табака и, перебросив через плечо затасканную торбу, направился к обшарпанному вокзальному строению, где уже толпилось не менее полусотни мужиков и баб с пустыми, полупустыми и туго набитыми мешками и торбами. А это значило, что вскоре должен подойти поезд, на котором можно будет добраться до Ужгорода.

Окончательно сникший и внутренне уничтоживший себя как последнего изменника и предателя Родины, Новиков заглянул в чайную, однако, не увидев там ни старшего лейтенанта, ни радиста, тут же вышел на улицу. Перед тем как предстать перед глазами генерала Карпухина, который доверил ему, щенку недоношенному, столь ответственное задание, ему необходимо было выплеснуться перед старшим лейтенантом, которого он также подвел своим головотяпством, и рассказать ему всё как было. Нет, не просить пощады и помилования, а просто рассказать всё как было именно этому человеку, за спиной которого было бог знает сколько сложнейших операций и столько же лично им выявленных диверсантов, предателей и шпионов. Тукалина он уважал, пожалуй, даже более своего отца. Тукалин по крайней мере не считал его «недоделанным уродом», которому если и можно что поручить, так только свиней или коз пасти.

Остро чувствуя свою никчемность и уже распростившись мысленно с погонами лейтенанта, он все-таки заставил себя внутренне собраться и, проанализировав обстановку, направился к сохранившейся платформе, вдоль которой уже толпились поджидавшие поезд мукачевцы и те селяне, которым надо было добраться до Ужгорода.

Сначала он увидел Драгу, присевшего на корточки у края платформы, а потом и Тукалина, совершенно неприметного в толпе мужиков. Заметил его и Тукалин. Глазами показав, чтобы лейтенант отошел поближе к дверям вокзального строения, он незаметно отслоился от куривших на платформе мужиков и пристроился у стены рядом с Новиковым.

– Ну?

И столько в этом коротком «Ну?» было твердости и надежды исполненного приказа и долга, что Новиков даже сглотнул невольно предательский комок у горла. Он молчал, словно парализованный, и старший лейтенант вынужден был повторить:

– Ну? – и, видимо, почувствовав что-то неладное, прищурился на своего напарника. – Чего молчишь? Докладывай!

Новиков вдруг почувствовал, как у него дрогнули губы, и он только-то и смог выдавить из себя:

– Я…

И замолчал, судорожно сжав челюсти.

– Ты… ты что… упустил его? – почти беззвучным шепотом произнес Тукалин, и его обветренное лицо стало белым, как сахар рафинад из офицерского пайка.

Отрицательно качнув головой, Новиков сморщился, словно от страшной зубной боли. Надо было что-то говорить, но он только пробормотал едва слышно:

– Если бы упустил…

Теперь уже Тукалин как на безнадежного больного смотрел на напарника. И действительно, что может быть хуже того, что ты упустил единственное на сегодняшний день звено цепочки, которая могла бы вывести на резидента. Однако в словах лейтенанта, как и в его поведении, было нечто такое, что подсказывало паскудно-предательскую правду о полном провале, и он, почувствовав вдруг, как лобовую часть заполняет невыносимая боль – последствие недавней контузии, только и смог произнести:

– Ты можешь сказать, что случилось?

И вновь Новиков сглотнул подступивший к горлу комок.

– Он, я имею в виду связника… короче, угодил под машину. Насмерть.

Ничего подобного Тукалин даже представить себе не мог и какое-то время стоял ошеломленный, пытаясь хотя бы уразуметь сказанное лейтенантом. Понятно было одно: действительно произошло нечто страшное и, возможно, даже непоправимое. И тут же кольнула мысль: не ушел бы радист. Оторвавшись взглядом от лейтенанта, нашел среди мужиков уже примелькавшийся укороченный тулупчик из стриженой овчины и, уже несколько успокоившись, приказал:

– Докладывай!

…Когда окончательно уничтоженный гробовым молчанием Тукалина Новиков закончил свой сбивчивый рассказ о том, как он невольно засветился и замельтешивший психопат-связник попытался перескочить дорогу, чтобы скрыться то ли в запутанных проулках, то ли в более густой толпе горожан, угодив по своей собственной дурости под машину, Тукалин издал какой-то грудной звук, более похожий на стон раненой лошади, и, почти не разжимая губ, произнес:

– Ты хоть понимаешь, что нам теперь грозит?

– Почему это – «нам»? – вскинулся Новиков. – Ты-то здесь ни при чем! Я виновен, мне и отвечать.

– Дурак! – подвел черту Тукалин, и его лицо исказила кривая усмешка. – Он, видите ли, один виноват, ему и отвечать. Я – старший группы, и я конкретно отвечаю за выполненное задание. А соответственно…

Новиков опять было вскинулся, пытаясь доказать что-то свое, но Тукалин даже не стал его слушать:

– Короче так, лейтенант! Кончаем этот бесполезный треп и возвращаемся в Ужгород. Судя по всему, с минуты на минуту должен подойти поезд. В вагон, куда заберется наш подопечный, не соваться. Вполне возможно, что он срисовал личности тех мужиков, что коптились с ним в товарняке, да и мой портрет не оставил без внимания. И в то же время упускать его из поля зрения мы не должны. Не исключено, что у него в плане не одна только встреча со связником и он намерен встретиться еще с кем-нибудь, но уже возвращаясь в Ужгород. Надеюсь, всё понятно?

Истерзанный виной, Новиков хотел было сказать – а как же быть со связником, может быть, даже устроить засаду в той больнице, куда его отвезла крытая машина с красным крестом по брезенту, но, подняв глаза на старшего лейтенанта, только кивнул головой и бесцветным голосом произнес:

– Понятно.

В Ужгород возвращались на крыше переполненного вагона, в который каким-то образом смог ввинтиться Стефан Драга, и только когда спустились с крыши вагона на отремонтированную платформу забитого товарняками с военным грузом Ужгорода и «проводив» Драгу, направили свои стопы к особняку, в котором расположилось ведомство начальника войск по охране тыла фронта, молчавший до этого Тукалин неожиданно остановился и, попридержав лейтенанта за руку, негромко произнес:

– Значит так, лейтенант! Слушай сюда и запоминай. Никакого самобичевания с твоей стороны. Ясно? Докладывать буду я. Тебе же рот открывать только в тех случаях, когда спросят о чем-нибудь конкретном. Врубаешься, надеюсь? Вот и хорошо, – не дожидаясь утвердительного ответа, подвел черту Тукалин. – А теперь вытри сопли и вперед на ковер.

Выслушав неутешительный рапорт вытянувшегося по струнке Тукалина, Карпухин прошел к окну и, сцепив кисти рук за спиной, какое-то время молчал, уставившись в окно, за которым набирала силу пьянящая закарпатская весна. Наконец качнулся с пяток на мыски, поднял тяжелый темный взгляд на Тукалина. Какое-то время молча раскачивался, в упор разглядывая лицо старшего лейтенанта, отчего и Тукалину, и Новикову очень захотелось в сортир, и когда уже эта пытка стала почти невыносимой, приглушенным голосом произнес:

– Значит, говорите, связник полный психопат, который вел себя так, словно его изначально приговорили к смерти через повешение?

– Так точно, товарищ генерал! И еще будучи за столиком в чайной, крутился на стуле так, будто ему перца молотого в задницу подсыпали. Откровенно говоря, я даже побаиваться стал за него.

То ли принимая сказанное на веру, то ли издеваясь над Тукалиным, Карпухин сочувственно кивнул головой.

– И ты, значит, даже побаиваться стал, что этот параноик накуролесит?

Не моргнув глазом Тукалин пожал плечами:

– Ну-у, не то чтобы накуролесит, но эта его нервозность насторожила меня здорово. И даже то, как он перепроверялся, когда вышел из чайной через дверь своей подсобки, говорило о многом. Этот связник явно был не в своей тарелке, чего-то откровенно боялся и вел себя так, словно над его головой уже завис меч возмездия.

Карпухин саркастически хмыкнул:

– Ишь ты! Прямо-таки поэт доморощенный. «Меч возмездия…» И захочешь, подобное не придумаешь. – И уже чуть тише, но более зло произнес: – А может, все-таки он засек за собой хвост, и вот тут-то нервы его и не выдержали?

– Исключено! – попытался было вставить свое слово Тукалин, но Карпухин уже не слушал его, переместившись на уныло поникшего Новикова: – Чего молчим, лейтенант? Тебе слово.

Взмокший от горячей испарины Новиков сглотнул предательскую слюну, скопившуюся во рту, и его правая щека дернулась нервным тиком. Что, видимо, не ускользнуло от глаз генерала.

– Я, конечно, товарищ генерал, не могу ручаться на сто процентов, но то, что этот псих то ускорял шаг, то начинал метаться от забора к забору и перепроверялся, как последний идиот, так это абсолютно точно. И когда его нервы, видимо, уже не выдержали, он и бросился через дорогу. Ну а тут эта самая полуторка откуда ни возьмись и-и-и…

– Ясно, – движением руки остановил его Карпухин, вкусивший в годы своей молодости нелегкий хлеб оперативного сотрудника ВЧК и на своей шкуре познавший всё лихо и тяготы наружного наблюдения. – Всё ясно, лейтенант. Крути не крути, но связник засек тебя в безлюдном переулке, и у него действительно сдали нервы.

Он замолчал, и видно было, как пунцовой краской наливается его лицо.

– Товарищ генерал, – хотел было хоть что-то сказать в оправдание Новикова Тукалин, но Карпухин только сморщился на это и как-то очень тихо произнес:

– Вы хоть осознаете то, что вы наделали? Вы хоть понимаете, что вас за это расстрелять мало?

– Товарищ генерал! – вскинул голову Новиков. – В этом моя личная вина, и я готов понести заслуженное наказание. Вплоть…

– Молчать, щенок! – рявкнул на него Карпухин, и в комнате зависла почти могильная тишина. – Молчать! Герой хренов! Он, видите ли, готов понести любое наказание вплоть до расстрела. Да начхать мне на все твои слова и жесты! Мне нужен резидент группы, а не твое покаяние. Хотя и это тоже неплохо. Этот урок тебе запомнится на всю жизнь.

Он замолчал было, сверля потемневшими глазами Новикова и, видимо, приняв окончательное решение, рявкнул:

– А теперь – кру-гом! И постараться выспаться. А ты, старший лейтенант, останься. Разговор будет.

– Но как же так, товарищ генерал! – вскинулся было Новиков, опасаясь того, что за его огрехи наказание понесет старший лейтенант Тукалин, однако его напарник так зыркнул на него глазами, что лейтенанту ничего не оставалось, как круто развернуться и прикрыть за собой дверь.

Он не знал, благодарить ли ему Бога, что его сразу же не отправили в карцер, или все-таки вернуться и покаяться, плюхнувшись в ноги генерала.

В этот же вечер в Москву на имя начальника Главного управления контрразведки «Смерш» Абакумова ушла радиограмма, в которой генерал Карпухин докладывал о непредвиденной гибели связника под колесами машины, из-за чего рвалась цепочка «радист – “Михай”».

Но далее шло самое главное.

«Если правильно воспользоваться гибелью связника, то при продуманной оперативной разработке можно было бы развернуть эту ситуацию в свою пользу. Требуется Ваше личное согласие предлагаемой разработки оставшегося без связника резидента с дальнейшим выходом на Вербовщика».