Сегодня мы выехали на болотистую бесплодную равнину. Я узнал ее – это Кампанья. И как бы в честь данного события, на меня накатывает новый приступ кашля. Кровь хлещет ручьем, и на этот раз гораздо сильнее, чем ночью. Ли Хент вне себя от тревоги и собственного бессилия. Ему приходится держать меня за плечи во время судорог, а потом чистить мою одежду тряпкой, смоченной в ближайшей речушке. После того как приступ миновал, он тихонько спрашивает меня:

– Что еще я могу сделать для вас?

– Собирайте полевые цветы, – произношу я, задыхаясь. – Именно этим занимался Джозеф Северн.

Хент отворачивается, поджав губы. Не понимает, что это не бред и не злая ирония больного, а чистая правда.

Маленькая коляска и усталая лошадь тащатся по Кампанье, все ощутимее встряхивая нас на ухабах. Вечереет. Мы проезжаем мимо лошадиных скелетов, валяющихся у самой дороги; мимо развалин старой гостиницы и величественно замшелых руин виадука и, наконец, мимо столбов, к которым прибито что-то вроде палок белого цвета.

– Указатели? – спрашивает Хент, не догадываясь, что скаламбурил.

– Почти, – отвечаю я. – Кости бандитов.

Хент таращится на меня, подозревая, что болезнь окончательно помутила мой разум. Возможно, он прав.

Позже, уже выбравшись из болот Кампаньи, мы замечаем вдали движущееся красное пятно.

– Что это? – взволнованно спрашивает Хент. Я понимаю его: он все еще верит, что с минуты на минуту нам встретятся люди, а там и исправный портал.

– Кардинал, – отвечаю я, не покривив душой. – На птиц охотится.

Хент обращается к своему увечному комлогу.

– Кардинал – это же птица… – недоуменно говорит он.

Я киваю в знак согласия, смотрю на запад, но красное пятно уже исчезло.

– А также духовное лицо, – замечаю я. – Как вам известно, мы приближаемся к Риму.

Хент смотрит на меня, морща лоб, и в тысячный раз посылает общий вызов по комлогу. Но вокруг полная, ничем не нарушаемая тишина. Ритмично поскрипывают деревянные колеса веттуры; монотонно высвистывает трель за трелью далекая птица. Может быть, кардинал?

Мы въехали в Рим, когда облака зазолотились в первых отблесках заката. Наша хрупкая коляска, трясясь по булыжной мостовой, вкатывается в Латеранские ворота, и за ними сразу же открывается Колизей. Заросший плющом, загаженный тысячами своих жильцов-голубей и несравненно величественный. Куда более величественный, чем знакомый по голограммам его каменный портрет. Сейчас мы видим его в былом обличье, не стиснутым нелепыми экобашнями. Он царственно расположился среди полей и хижин, на границе города и мира. На почтительной дистанции от него раскинулся Рим – россыпь крыш и руин на легендарных семи холмах, но Колизей затмевает все.

– Боже, – шепчет Ли Хент. – Что это?

– Все те же кости бандитов. – Я пытаюсь шутить, еле-еле выговаривая слова в страхе перед новым приступом кашля.

Мы едем под перестук копыт по пустынным улицам Рима – города Старой Земли девятнадцатого века. Между тем вечер вступает в свои права, набрасывая на все покрывало мрака. Нигде ни души, лишь над куполами и крышами Вечного Города кружат голуби.

– Где же люди? – испуганно шепчет Хент.

– В них нет необходимости, – отвечаю я, и мои слова отдаются странным эхом в темном каньоне городских улиц. Езда по булыжной мостовой ничуть не приятнее, чем по ухабам проселочных дорог.

– Это что, какая-то фантопликация? – неуверенно спрашивает Хент.

– Остановите повозку, – предлагаю я, и послушная лошадь тут же застывает на месте. – Пните его, – говорю я Хенту, указывая на большой камень на мостовой.

Глядя на меня исподлобья, он все же спускается, подходит к камню и в сердцах пинает его. В следующую секунду из зарослей плюща и с колоколен взлетает несметное множество голубей, вспугнутых его отчаянной бранью.

– Как и доктор Джонсон, вы на опыте убедились в объективной реальности сущего, – говорю я. – Это не фантопликация и не сон. Не более чем вся наша жизнь.

– Почему они забросили нас сюда? – горестно шепчет помощник секретаря Сената, уставившись в небо. Можно подумать, сами боги слушают нас, прячась за темнеющим пологом вечерних облаков. – Что им надо?

«Им надо, чтобы я умер, – догадка сражает меня, как резкий удар в грудь. Я почти не дышу, стараюсь не делать глубоких вдохов – авось удастся избежать приступа. Мокрота бурлит и клокочет в горле. – Им надо, чтобы я умер у вас на глазах, Хент».

Кобыла между тем трогается с места, сворачивает направо, в первый переулок, еще раз направо, выезжает на улицу пошире – в реку мрака и отзвуков копыт, и, наконец, останавливается у верхней площадки гигантской лестницы.

– Приехали, – говорю я, с трудом вылезая из повозки. Ноги затекли, в груди ноет, ягодицы – сплошная рана. В голове вертится зачин сатирической оды на приятности странствий.

Хент следует за мной – и застывает на самом верху исполинской раздвоенной лестницы, недоверчиво уставившись на свои руки, словно это муляж:

– И куда же мы приехали, Северн?

Я указываю на площадь внизу, у подножия лестницы.

– Пьяцца ди Спанья, Площадь Испании, – говорю я и вдруг мне приходит в голову: как странно, что Хент называет меня Северном. Ведь я перестал им быть, как только мы въехали в Латеранские ворота. Точнее, в тот миг ко мне вернулось мое прежнее настоящее имя.

– Не пройдет и десятка лет, – шепчу я, – как эту лестницу назовут Испанской. – Я начинаю спускаться по правому маршу и тут же спотыкаюсь. Голова кружится. Подоспевший Хент едва успевает подхватить меня.

– Вы не можете идти, – говорит он дрогнувшим голосом. – Вы тяжело больны.

Я указываю на старое здание, обращенное глухой стеной на лестницу, а фасадом – на площадь.

– Уже недалеко, Хент. Вот оно, наше пристанище.

Хмурый взор помощника Гладстон останавливается на пресловутом здании:

– Для чего нам этот дом? Что нас ожидает в нем?

Не могу сдержать улыбку – Хент, самый непоэтичный человек на свете, заговорил в рифму. Я тут же вообразил, как мы полуночничаем в этом старом доме, и я обучаю его тонкостям использования цезнуры, или радостям чередования ямбической стопы с безударным пиррихием, или сладкому злоупотреблению спондеями.

И опять я кашляю, не могу сдержаться. По ладоням на рубашку струится кровь.

Хент помогает мне спуститься и пересечь площадь, где творение Бернини – фонтан-ладья – плещет и журчит в темноте, а затем, следуя за моим указательным пальцем, вводит меня в черный прямоугольник дверного проема – дверь дома номер 26 на Площади Испании. Вспомнив невольно Данте, я почти явственно вижу над дверной притолокой: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Сол Вайнтрауб стоит у входа в Сфинкс и грозит кулаком Вселенной. Сгущаются сумерки, все ярче сияют открывающиеся Гробницы, а его дочь все не возвращается.

Не возвращается.

Шрайк забрал ее, положил крошечное тело новорожденной на стальную ладонь и исчез в жутком светящемся облаке, которое даже сейчас не впускало в себя Сола, давило на него, точно огненный ураган из недр планеты. Сол пытался продвигаться наперекор ему, но оно снова и снова отбрасывало его назад.

Солнце Гипериона зашло. Разбуженный спустившимся с горных вершин холодным воздухом, ветер ринулся в долину. Обернувшись, Сол увидел, как пляшут алые песчинки в сиянии открывающихся Гробниц.

Гробницы открываются!

Щурясь от холодного, режущего глаза света, Сол поглядел в глубь долины, где сквозь завесу пыли проступали зеленоватые болотные огни – остальные Гробницы. По дну долины протянулись длинные чередующиеся полосы света и тени. Последние блики заката соскользнули с облаков, и в мире воцарились ночь и воющий ветер.

Неужели ему почудилось? В дверном проеме соседней Нефритовой Гробницы что-то мелькнуло. То и дело оглядываясь на дыру, поглотившую Шрайка с его дочерью, Сол неуклюже спустился с крыльца Сфинкса и, ежась от ветра, старческой трусцой побежал по тропе.

Что-то медленно выплыло из овальной двери Гробницы – смутный силуэт в луче света, идущего изнутри. Человек? Шрайк? Если это Шрайк, он бросится на монстра и будет трясти, пока тот не вернет Рахиль – или пока один из них не рухнет замертво.

Но это не Шрайк.

Силуэт человеческий, теперь Сол был в этом уверен. Человек пошатнулся и прислонился к стене Нефритовой Гробницы. Ранен? Устал?

Это молодая женщина.

Рахиль! Сол словно воочию увидел прилетевшую сюда пятьдесят с лишним стандартолет назад деловитую аспирантку, которая лазала по Гробницам, не подозревая об уготованной ей участи. Сол всегда думал, что если его девочка спасется, если болезнь уйдет из нее, она снова проделает путь от младенца до девушки и женщины. Но почему бы Рахили не вернуться в обличье двадцатишестилетней девушки, когда-то переступившей роковой порог?

Сердце Сола стучало так громко, что он перестал слышать вой ветра. Он помахал фигурке, почти скрывшейся за песчаной завесой.

Женщина помахала в ответ!

Сол побежал ей навстречу и, остановившись в тридцати метрах от гробницы, крикнул:

– Рахиль! Рахиль!

Женщина – черный силуэт на белом овале входа – отошла от косяка, ощупала обеими руками лицо, что-то крикнула (ветер унес слова) и начала спускаться по ступеням к тропе.

Сол мчался, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, не обращая внимания на боль. Когда он выскочил на тропу, ведущую к лестнице Нефритовой Гробницы, женщина вышла из конуса света ему навстречу.

Сделав несколько шагов, она пошатнулась. Сол успел подхватить ее и осторожно опустил на песок. Песчинки хлестали его по спине, темпоральные волны налетали невидимыми тошнотворными вихрями.

– Это я, – прошептала она и коснулась щеки Сола. – Все вправду. Я вернулась.

– Да, – ответил Сол, откидывая спутанные кудри со лба женщины и загораживая ее от ветра и песка. – Все хорошо, – негромко произнес он, стараясь незаметно смахнуть навернувшиеся на глаза слезы разочарования. – Все хорошо, Ламия. Вот вы и вернулись.

Мейна Гладстон вышла из пещеры Военного Кабинета в коридор, где сквозь длинные полосы толстого перспекса можно было любоваться окрестностями Олимпа до самой Фарсиды. Далеко внизу бушевала гроза, которая отсюда, с высоты почти двенадцати километров, выглядела как безобидное перемигивание молний сквозь мерцающую кисею статического электричества.

Ее помощница Седептра Акази вышла следом и молча встала рядом с секретарем Сената.

– Так ничего и не слышно о Ли и Северне? – спросила Гладстон.

– Ничего, – ответила Акази. – Руководство Техно-Центра утверждает, что в работе портала произошел какой-то сбой.

Гладстон холодно усмехнулась:

– Вот именно. Ты можешь припомнить хоть один случай такого сбоя? Где-нибудь?

– Нет, госпожа секретарь.

– Вот видишь! Техно-Центр не удосуживается даже врать правдоподобно. Возомнили, что могут похищать, кого пожелают, потому что мы целиком зависим от их поддержки. И знаешь что, Седептра?

– Что?

– Они правы. – Покачав головой, Гладстон повернулась к длинному спуску в Военный Кабинет. – Минут через десять Бродяги окружат Рощу Богов. Пойдем-ка вниз, к остальным. Встреча с Советником Альбедо состоится сразу после совещания?

– Да, сразу. Но, Мейна, простите, некоторые считают, что слишком опасно идти с ними на открытую конфронтацию.

Гладстон остановилась на пороге Военного Кабинета.

– Почему? – спросила она, улыбнувшись на этот раз искренне. – Думаете, Техно-Центр «исчезнет» меня так же, как Ли с Северном?

Акази не решилась возразить и лишь с мольбой протянула руки.

Гладстон ласково коснулась плеча молодой женщины:

– Если даже они на это пойдут, Седептра, то окажут мне неоценимую услугу. Но вряд ли. Дело зашло настолько далеко, что один человек не в силах повлиять на ход событий. По крайней мере они так считают. – Гладстон убрала руку с плеча Седептры, и ее улыбка погасла. – И, может быть, они правы.

Обе женщины молча спустились к ожидавшей их группе военных и политиков.

– Миг близится, – торжественно произнес Сек Хардин, Истинный Глас Мирового Древа.

Эта фраза вывела Поля Дюре из задумчивости. За прошедший час отчаяние и горечь, пройдя горнило смирения, сменились чувством, близким к радости от сознания, что отныне он навсегда освободился от ответственности, обязанностей, необходимости принимать решения. Дюре и духовный лидер Братства тамплиеров молча любовались закатом над Рощей Богов и высыпавшими на небе звездами – среди которых не все были звездами.

Дюре, правда, немного смутило, что в такую минуту глава тамплиеров обособился от своих братьев. Но, поразмыслив над верованиями последователей Мюира, он пришел к выводу, что они предпочитают встречать смертельную угрозу поодиночке, рассыпавшись по священным платформам и сокровенным беседкам священнейших своих деревьев. Иногда Хардин шептал короткие фразы в свой капюшон, видимо, связываясь с кем-то по комлогу или импланту.

Как бы то ни было, не так уж и плохо ожидать конца света на вершине высочайшего дерева в галактике, наслаждаясь шелестом ветерка в мириадах листьев и глядя в бархатное небо, где мерцали звезды и плыли две луны.

– Мы попросили Гладстон и других правителей Гегемонии не оказывать сопротивления и не направлять к нам военные корабли ВКС, – неторопливо сказал Сек Хардин.

– Разумно ли это? – спросил Дюре. Он уже знал от Хардина о печальной судьбе Небесных Врат.

– Флот ВКС не готов к серьезной схватке с Бродягами, – ответил тамплиер. – Остается лишь надеяться, что с нами обойдутся, как с мирными жителями.

Отец Дюре кивнул и переменил позу, чтобы лучше видеть великана-тамплиера. Единственным источником света, помимо звезд и лун, были тусклые люм-шары на ветвях под платформой.

– Но ведь вы сами вызвали эту войну. Именно вы помогли Церкви Шрайка ее развязать.

– Нет, Дюре. Дело не в войне. Братство ведало, что ему суждено участвовать в Великих Переменах.

– А что это такое?

– Суть Великих Перемен в том, что человечество отныне будет играть роль, предначертанную ему естественным порядком Вселенной. До сих пор оно было раковой опухолью в ее теле.

– Раковой?

– Это такая древняя болезнь, при которой…

– Да-да, – перебил его Дюре, – я знаю, что такое рак. Но при чем здесь он? Что общего между раком и человечеством?

В негромком и выразительном голосе Сека Хардина появилась не свойственная ему горячность.

– Мы расползлись по всей галактике, как раковые клетки по живому организму. Размножаемся, не задумываясь о бесчисленных живых существах, которые гибнут или хиреют в биологических тупиках, дабы мы плодились и благоденствовали. Безжалостно истребляем своих конкурентов по разуму…

– Кого, например?

– Хотя бы эмпатов Сенешаи на Хевроне. Или болотных кентавров Сада. Вдумайтесь, Дюре: всю экосистему Гардена разрушили до основания, чтобы несколько тысяч людей-колонистов наслаждались комфортом на планете, где до них процветали миллионы местных живых организмов!

Дюре потер лоб.

– Что делать! Такова цена, которую приходится платить за терраформирование планет.

– Вихрь терраформированию не подвергался, – страстно парировал тамплиер, – а юпитерианские животные тем не менее были истреблены. Охотниками.

– Никто, однако, не доказал, что цеппелины разумны, – возразил Дюре, чувствуя несостоятельность собственных доводов.

– Они пели, – с горечью сказал тамплиер. – Разделенные тысячами километров атмосферы, они общались друг с другом песнями, исполненными смысла, любви и печали. А их выслеживали и убивали, как белых китов на Старой Земле.

Дюре скрестил руки на груди:

– Вы совершенно правы – мы виноваты. Но разве нельзя искупить вину как-нибудь иначе? Разве обязательно поддерживать бесчеловечную философию культа Шрайка… или эту войну?

Капюшон тамплиера качнулся из стороны в сторону.

– Нет! Будь это обычные людские прегрешения, иной путь к искуплению был бы возможен. Но это не просто болезнь – это безумие, погубившее множество видов и рас, опустошившее целые миры… И порождено оно греховным симбиозом.

– Симбиозом?

– Человечества и Техно-Центра, – бросил Сек Хардин, поразив Дюре резким, не свойственным тамплиерам тоном. – Человек и его механический разум. Кто тут на ком паразитирует? Сами симбионты запутались в своих отношениях. Но это смертный грех. Это козни Анти-Природы. И даже хуже, Дюре, – это эволюционный тупик.

Иезуит встал и отошел к балюстраде, окинув взглядом сумрачные древесные кроны, парящие в ночи, подобно флотилии облаков.

– Неужели из этого тупика нет другого выхода? Только Шрайк и всегалактическая война?

– Шрайк не более чем катализатор, – живо откликнулся Хардин. – Очистительный огонь, возрождающий чахлый, больной лес. Грядут трудные времена, но они вызовут новый виток развития, новую жизнь, очищение всех видов… и не где-то вдали, а здесь, в доме человечества.

– «Трудные времена», – задумчиво повторил Дюре. – И ваше Братство готово лицезреть гибель миллиардов в процессе этой… прополки?

Тамплиер сжал кулаки.

– Этого не случится! Шрайк – лишь предупреждение. Наши братья Бродяги стремятся взять под контроль Гиперион и Шрайка только на время, необходимое для нанесения удара по Техно-Центру. Это будет хирургическая операция: уничтожение симбионта и возрождение человечества в новом качестве – партнера Природы в священном круговороте жизни.

Дюре вздохнул.

– Если бы знать, где находится Техно-Центр. Как можно нанести удар по тому, чего никто никогда не видел?

– Можно, – ответил Истинный Глас Мирового Древа, но уже без прежней уверенности.

– Значит, вторжение на Рощу Богов – одно из условий соглашения? – помолчав, спросил священник.

Теперь уже тамплиер вскочил и начал прохаживаться от стола к балюстраде и обратно.

– Вторжения не будет. Именно потому я и задержал вас: чтобы вы увидели все собственными глазами и рассказали Гегемонии.

– Если вторжения не будет, Гегемония и без меня об этом узнает, – озадаченно сказал Дюре.

– Да, но там не поймут, почему Бродяги пощадили наш мир. Вы должны передать им эту весть и истолковать ее.

– К черту… – невольно вырвалось у отца Дюре. – Я устал быть всеобщим посыльным. Откуда у вас эти сведения? Например, о пришествии Шрайка и причинах войны?

– Пророчества… – начал Сек Хардин.

Дюре ударил кулаком по перилам. Как втолковать тамплиеру, что все они – игрушки в руках существа, способного манипулировать самим временем или как минимум служащего силе, которая на такое способна?

– Вы увидите… – снова начал тамплиер, и, словно в подтверждение его слов, по планете прокатился глухой ропот. Казалось, миллионы ее обитателей вздохнули все разом, сорвавшись на негромкий стон.

– Боже Милостивый, – воскликнул Дюре, глядя на запад, где медленно поднималось недавно зашедшее солнце. Зашелестев листвой, в лицо ударил горячий ветер.

Ночь превратилась в сверкающий день, и над горизонтом выросли пять чудовищных грибов. Дюре инстинктивно прикрыл глаза рукой, а когда свечение пошло на убыль, перевел взгляд на тамплиера.

Сек Хардин откинул капюшон, и раскаленный ветер трепал его длинные зеленоватые волосы. Скуластое азиатское лицо окаменело от потрясения. Потрясения и растерянности. В капюшоне Хардина щебетали позывные множества комлогов, тревожно звенели похожие на птичьи голоса.

– Взрывы на Сьерре и Хоккайдо, – прошептал тамплиер. – Ядерные взрывы. Орбитальная бомбардировка.

Дюре вспомнил, что Сьерра – это закрытый для посторонних континент, расположенный менее чем в восьмистах километрах от Мирового Древа. А на священном острове Хоккайдо росли и приуготавливались будущие корабли-деревья.

– Жертвы? – спросил он, но, прежде чем Хардин успел ответить, ослепительные стрелы рассекли небосвод Рощи Богов. Два десятка тактических лазеров, протонных пушек и плазмометов за несколько секунд выкосили пространство от горизонта до горизонта. Казалось, по крыше древесного мира Рощи Богов шарят безобидные лучи прожекторов, но вслед за ними бежали волны пламени.

Дюре пошатнулся – луч стометровой ширины ураганом пронесся по чаще менее чем в километре от Мирового Древа. Древний лес мгновенно вспыхнул, в ночном небе выросла десятикилометровая оранжево-алая стена, и воздух с ревом устремился в эту адскую топку. Другой луч, летевший с севера на юг, прежде чем исчезнуть за горизонтом, чудом не срезал Мировое Древо. Все новые и новые столбы огня и дыма поднимались к вероломным звездам.

– Они обещали… – прошептал Сек Хардин. – Братья Бродяги обещали!

– Вам нужна помощь! – выкрикнул Дюре. – Свяжитесь с Сетью, пусть поспешат на выручку!

Хардин схватил Дюре за руку и потянул к краю площадки. Лестница вновь была на своем прежнем месте, и ярусом ниже в воздухе мерцал портал.

– Это… только авангард, – прохрипел тамплиер, силясь перекрыть хищный клекот лесного пожара. Зола и дым заполнили воздух, отовсюду летели горящие головешки. – Сфера сингулярности будет взорвана с секунды на секунду Спасайтесь.

– Без вас я не уйду! – Иезуит не слышал себя в ужасающем вое и треске.

Внезапно в нескольких километрах к востоку в небе вспыхнул голубой круг плазменного взрыва и стал судорожно распухать, гоня перед собой концентрические окружности ударных волн. Охваченные огнем деревья-исполины гнулись и ломались, мириады листьев, срываясь с веток, вливались в сплошную лавину обломков, несущуюся к Мировому Древу. Позади голубого круга взорвалась еще одна плазменная бомба. И еще одна.

Дюре и тамплиер скатились по ступеням, и ветер понес их через нижнюю площадку, как два листка бумаги. В последний момент Хардин успел схватиться за горящую балюстраду из мюира и удержал Дюре. Затем кое-как поднялся на ноги и, пригнувшись, будто шагая навстречу буре, стал пробираться к пока еще мерцающему порталу, волоча за собой потерявшего сознание иезуита.

Когда Дюре пришел в себя, портал был уже совсем рядом. Священник взялся за раму и оглянулся, не в силах сделать последний шаг. Его глазам предстало зрелище, навсегда запечатлевшееся в его памяти.

Много лет назад маленький Поль Дюре стоял вот так же у узкого оконца в прочном бетонном убежище на вершине скалы и смотрел, как цунами сорокаметровой высоты катится на их родной Вильфранш-сюр-Сон.

Огненное цунами Рощи Богов имело в высоту почти три километра и неслось к Мировому Древу с немыслимой скоростью, оставляя за собой лишь пепел. Все ближе и ближе, все выше и выше – пока лес, небо и весь мир не потонули в воющем пламени.

– Нет! – вскричал отец Дюре.

– Уходите! – Тамплиер впихнул иезуита в портал, и в то же мгновение площадку, ствол Мирового Древа и сутану самого Истинного Гласа объял огонь.

Портал тут же захлопнулся, как ножом срезав каблуки на ботинках Дюре. Одежда на священнике тлела, от разности давлений уши пронзила резкая боль. Ударившись затылком обо что-то твердое, он вновь провалился – в куда более глубокую тьму.

Военные и политики в безмолвном ужасе смотрели на агонию Рощи Богов, а спутники посылали через ретрансляторы нуль-сети все новые и новые изображения горящей планеты.

– Надо срочно взорвать ее! – Адмирал Сингх старался перекричать треск горящего леса. Мейне Гладстон казалось, что она различает крики людей и животных. – Нельзя подпускать их ближе! У нас там только дистанционные детонаторы.

– Давайте, – произнесла Гладстон, не слыша собственного голоса.

Сингх отвернулся и кивнул полковнику ВКС. Тот дотронулся до своей оперпанели. Горящие леса исчезли, в гигантских голонишах воцарилась тьма, но крики все еще были слышны. Гладстон не сразу осознала, что это кровь шумит у нее в ушах.

Она обернулась к генералу Морпурго.

– Сколько… – Фраза потонула в кашле. – Генерал, сколько времени осталось до нападения на Безбрежное Море?

– Три часа пятьдесят две минуты, госпожа секретарь.

Гладстон посмотрела на бывшего капитана третьего ранга Вильяма Аджунту Ли.

– Ваша эскадра готова, адмирал?

– Так точно, госпожа секретарь, – ответил Ли. Даже густой загар не мог скрыть его бледности.

– Сколько кораблей участвуют в вылазке?

– Семьдесят четыре, госпожа секретарь.

– И вы отобьете Бродяг от Безбрежного Моря?

– Прямо в облаке Оорта, госпожа Гладстон.

– Отлично. – Голос Гладстон обрел прежнюю силу. – Удачной охоты, адмирал.

Молодой человек щелкнул каблуками и удалился. Адмирал Сингх наклонился к генералу Ван Зейдту и что-то прошептал ему на ухо.

Седептра Акази, неслышно подойдя к Гладстон, тихонько произнесла:

– Охрана ДП сообщила, что на резервный терминекс только что прибыл человек с просроченным чипом спецдоступа. Он ранен. Его отправили в лазарет Восточного Крыла.

– Ли? – быстро спросила Гладстон. – Северн?

– Нет, госпожа секретарь, – ответила Акази. – Священник с Пасема. Некто Поль Дюре.

Гладстон кивнула.

– Я навещу его после встречи с Альбедо. – И объявила во всеуслышание: – Если нет желающих прокомментировать увиденное – перерыв на тридцать минут. Затем обсудим меры по обороне Асквита и Иксиона.

Все встали. Секретарь Сената со своей свитой направилась через постоянный соединительный портал в Дом Правительства и исчезла в дальней двери. Зал тут же взорвался ожесточенными голосами спорящих и возгласами тех, кто еще не пришел в себя.

Мейна Гладстон откинулась на спинку кожаного кресла и закрыла глаза. А когда ровно через пять секунд она открыла их, помощники все еще толпились вокруг. Одни выглядели потерянными, другие излучали энергию. Все ожидали ее следующего слова, следующего приказания.

– Уходите, – тихо произнесла секретарь Сената. – Полежите минут десять лапками кверху. В ближайшие сутки-двое отдыха не предвидится.

Все удалились. Лишь некоторые жестами выражали недоумение, остальные не отреагировали – они едва держались на ногах.

– Седептра, – позвала Гладстон, и молодая женщина вернулась в кабинет. – Приставь двух моих личных телохранителей к священнику, который только что прибыл. К отцу Дюре.

Акази, кивнув, сделала заметку в своем факсблокноте.

– Какова политическая ситуация? – спросила Гладстон, потирая глаза.

– В Альтинге полный разброд. – Низкий голос Акази был, как обычно, деловитым и ровным. – Фракции зарождаются, недееспособная оппозиция пока не сформировалась. Другое дело – Сенат.

– Фельдстайн? – спросила Гладстон. Неполных сорок два часа оставалось до появления Бродяг на орбите Мира Барнарда.

– Фельдстайн, Какинума, Питере, Сейбенсторафен, Ришо… даже Сюдетта Шер требует вашей отставки.

– А что ее муж? – Гладстон отлично знала, каким влиянием пользуется в Сенате Колчев.

– Сенатор Колчев молчит. Ни публично, ни конфиденциально не произнес ни слова.

Гладстон задумчиво прикусила нижнюю губу.

– Как по-твоему, Седептра, сколько осталось жить администрации, пока вотум недоверия не отрубит нам головы?

Акази, наделенная редким политическим чутьем, не задумываясь, ответила:

– Максимум семьдесят два часа, госпожа секретарь. Голоса уже поданы. Просто чернь пока не поняла, что вправе вершить суд. Но очень скоро они найдут козла отпущения.

Гладстон рассеянно кивнула.

– Семьдесят два часа, – пробормотала она. – Больше чем достаточно. – Подняв голову, она улыбнулась. – Это все, Седептра. Ступай и ты отдохни.

Лицо помощницы оставалось по-прежнему хмурым. Как только дверь за нею закрылась, в кабинете воцарилась тишина.

На какую-то минуту Гладстон, подперев подбородок кулаком, задумалась. Затем распорядилась:

– Советника Альбедо, пожалуйста.

Спустя двадцать секунд воздух перед столом Гладстон затуманился, замерцал и отвердел. Представитель Техно-Центра выглядел как всегда импозантно. Коротко подстриженные волосы блестели в свете ламп, открытое спокойное лицо покрывал здоровый загар.

– Госпожа секретарь, – начала беседу голографическая проекция. – Консультативный Совет и прогнозисты Техно-Центра вновь предлагают вам свои услуги в это время серьезных…

– Где находится Техно-Центр, Альбедо? – перебила его Гладстон.

Ни один мускул не дрогнул на приветливо улыбающемся лице.

– Простите, госпожа секретарь?

– Я говорю о Техно-Центре. Где он находится?

На доброжелательном лице Альбедо отразилось легкое смущение, без малейшей тени враждебности.

– Госпожа Гладстон, надеюсь, вам известно, что основа внешней политики Техно-Центра после Раскола – сохранение в тайне местонахождения… э-э… материальных элементов Техно-Центра. Иначе говоря, Техно-Центр не имеет определенного местонахождения, поскольку…

– Поскольку вы существуете в сопряженных реальностях киберпространства и инфосферы, – вновь перебила его Гладстон. – Всю жизнь я слушаю этот бред, Альбедо, а до меня его слушали мой отец и отец моего отца. А теперь я задам свой простой, очень простой, прямо-таки детский вопрос: где находится Техно-Центр?

Советник смущенно и в то же время с сожалением покачал головой, как взрослый, уставший от бессмысленных вопросов ребенка: «Па, почему небо голубое?»

– Госпожа Гладстон, на ваш вопрос не существует ответа. Ответа, доступного человеческому существу, привыкшему к трехмерности мира. В каком-то смысле Техно-Центр существует и в пределах Сети и вне ее. Мы плаваем в той реальности, которую вы называете инфосферой, но что касается материальных элементов – «аппаратуры», как выражались ваши предшественники, – мы считаем необходимым…

– Держать их местонахождение в секрете, – насмешливо закончила Гладстон и скрестила руки на груди. – Сознаете ли вы, советник Альбедо, что в Гегемонии найдутся люди… миллионы людей… убежденных, что Техно-Центр в лице вашего Консультативного Совета предал человечество?

Альбедо развел руками.

– Это весьма прискорбно, госпожа секретарь. Прискорбно, но объяснимо.

– Люди привыкли думать, что ваши прогнозы непогрешимы. Но, советник, вы ни единым словом не обмолвились о гибели Небесных Врат и Рощи Богов.

Печаль, появившаяся на лице проекции, казалась почти искренней.

– Госпожа секретарь, ради всего святого позвольте напомнить вам, что Консультативный Совет предостерегал вас. И неоднократно. Разве вас не предупреждали, что присоединение Гипериона к Сети чревато появлением случайной переменной, нефакторизуемой даже для Совета?

– Но речь сейчас не о Гиперионе! – сорвалась на крик Гладстон. – Речь о Роще Богов – она гибнет в огне! Небесные Врата превращены в кучу мусора. На очереди Безбрежное Море. На кой черт нам Консультативный Совет, раз он не в силах предупредить даже о таком вторжении!

– Мы предсказывали неизбежность войны с Бродягами, госпожа Гладстон. Мы также предупреждали вас об опасностях, связанных с обороной Гипериона. Поверьте, включение Гипериона в любое уравнение настолько снижает коэффициент надежности прогноза, что…

– Хорошо. – Гладстон на секунду прикрыла глаза. – Мне необходимо поговорить еще с кем-то из Техно-Центра, Альбедо. С кем-то из вашей непостижимой иерархии, кто обладает реальным правом принимать решения.

– Заверяю вас, что представляю все элементы Техно-Центра…

– Да-да, конечно, но сейчас я должна услышать кого-нибудь из властей предержащих… Властителей – так, кажется, вы их называете. Кого-нибудь из старейших ИскИнов. Мне необходимо поговорить с кем-то, кто в состоянии объяснить, почему Техно-Центр похитил художника Северна и моего помощника Ли Хента.

Голограмма удивленно выгнула брови.

– Уверяю вас, госпожа Гладстон, клянусь памятью нашего четырехсотлетнего союза, что Техно-Центр не имеет никакого отношения к прискорбному исчезновению…

Гладстон медленно встала.

– Вот потому-то мне и нужен Властитель. Время заверений прошло, Альбедо, настало время говорить правду. Если, конечно, мы хотим, чтобы ваша и наша цивилизации уцелели. Все. – И Гладстон углубилась в разложенные на столе бумаги.

Советник Альбедо постоял еще немного и, пролившись мерцающим дождем, исчез.

Гладстон, выждав с минуту, вызвала личный портал, назвала коды лазарета ДП и поднялась с кресла. Но буквально за миг до соприкосновения с непрозрачной поверхностью энергетического прямоугольника замешкалась. Впервые в жизни испугалась портала.

Что, если Техно-Центр намеревается похитить ее? Или хуже того – убить? Или…

Какая непростительная наивность! Ведь Техно-Центр распоряжается жизнью и смертью любого гражданина Сети, пользующегося нуль-сетью, – только привычный взгляд на порталы как на безопасное транспортное средство вселяет уверенность в том, что они обязательно должны куда-то вести. Хента и Северна могли перенести просто в никуда. Прямиком в сингулярность. Разумеется, порталы нетелепортировали людей и предметы – смешно думать об этом. Но куда смешнее и страшнее довериться устройству, которое пробивает ткань пространства-времени и пропускает своих клиентов сквозь люки черных дыр. Разве не величайшая глупость доверяться сейчас Техно-Центру в надежде, что он благополучно перенесет ее в лазарет?

Гладстон вспомнился Военный Кабинет: три гигантских зала, соединенных постоянно функционирующими прозрачными порталами. Господи! Эти три зала отделены друг от друга тысячами парсеков реального пространства и десятилетиями во времени. Каждый раз, когда Морпурго или Сингх отходили от голографической карты к графикам, они перешагивали огромные, уму непостижимые пропасти пространства и времени. Стало быть, Техно-Центру достаточно слегка разрегулировать порталы, чтобы любой из граждан Сети и сама Гегемония перестали существовать, словно их никогда и не было.

«Да пошли они к черту!» – подумала Мейна Гладстон и решительно шагнула в портал, чтобы навестить Поля Дюре в лазарете Дома Правительства.