ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
22/II 43 г. …Боевой вылет с бомбометанием по скоплению барж с боевой техникой у косы Чушка…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Александр, опробовав моторы, выключил зажигание, еще раз осмотрел кабину и вылез на крыло. Глянул на часы — шестой час, уже начинает темнеть, а штурман все не появлялся. С того дня, как он познакомился с этой красоткой Тамарой, хоть привязными ремнями пристегивай его к креслу: едва выдается свободная минута, он удирает к ней в село. А туда ни много ни мало — три километра… Бегал и за семь, в Булак. Втюрился, как говорится, по уши. А Туманову она не нравится — очень уж какая-то холодная вся. И не верит он в искренность ее чувств к Ване, не пара она ему. Но любовь, говорят, слепа, и штурмана не переубедишь… Не напился бы он. Хороший парень, умный, смелый, а вот с двумя слабостями совладать никак не может — с пристрастием к женщинам и к спиртному. Александр и по-хорошему уговаривал его, и грозил выгнать из экипажа — не помогает. Теперь вот жениться надумал, нашел время. И она… Ничего еще о судьбе мужа не знает… Приехала за Ваней на Кубань, куда перебазировался полк, сняла комнату в селе, что поближе к аэродрому, собирается в медсанбат сестрой поступить… Если Ваня и сегодня опоздает, придется докладывать командиру эскадрильи, больше укрывать его проделки нельзя.
— Юнаковский! — позвал Александр стрелка-радиста, молоденького сержанта, только что окончившего курсы радистов и назначенного в экипаж Туманова.
Из люка, расположенного у пулеметной турели, высунулась голова в шлемофоне.
— Слушаю, товарищ лейтенант, — откликнулся сержант.
— Готовы к полету?
— Так точно. Радиостанция работает нормально.
— Тогда сбегай на командирскую машину. Разыщи старшего лейтенанта Пикалова и узнай, не видел ли он своего дружка Серебряного.
— Есть. — Голова мгновенно исчезла в люке, и минуты через три Юнаковский, застегивая на ходу меховую куртку, заспешил к стоявшему на левом фланге бомбардировщику командира эскадрильи.
Туманов спрыгнул на землю, обошел самолет вокруг. После вчерашнего ночного боевого вылета на Керчь бомбардировщик имел жалкий вид. Всюду — на крыльях, в фюзеляже, в рулях управления зияли рваные отверстия. Зенитные батареи немцев словно поджидали нашу группу: открыли такой плотный огонь, что ни один самолет не остался без отметин. А два не вернулись…
За день механики и техники восстановили почти все самолеты, и они стояли теперь с подвешенными бомбами, готовые к новому боевому вылету.
Александр ласково и с благодарностью провел ладонью по дюрали: сколько боевых вылетов совершил он на этой машине, сколько провел жестоких схваток с «мессершмиттами». Не раз прилетал, как говорится, на честном слове: но, как бы ни был изранен самолет, он не подводил экипаж…
— Товарищ лейтенант, замполит идет, — предупредил Александра техник самолета.
Туманов вышел из-за крыла и увидел коренастую фигуру майора Казаринова. Расправил под ремнем комбинезон и шагнул ему навстречу. Отрапортовал:
— Товарищ майор, самолет номер семнадцать к полету готов. Экипаж производит предполетный осмотр.
Майор поздоровался с ним за руку.
— Самолет, говоришь, готов. А экипаж? — В прищуренных глазах замполита таилась хитринка. Значит, знает о Серебряном.
— Вот только штурмана поджидаем.
— А знаете, где он?
Александр, разумеется, догадывался, но выдавать подчиненного не хотелось, и он неопределенно пожал плечами.
— Н-да… — о чем-то своем подумал Казаринов. — Не повезло тебе со штурманом.
— Штурман он отменный, — вступился за Серебряного Александр. — И характером будто бы не из слабых, а вот пристрастился… Компания еще такая подобралась…
— Слыхал я, жениться он хочет?
— Собирается…
— Симпатичная невеста… К нам в БАО, в медсанбат просится. Я одобрил его выбор. Может, женитьба образумит твоего штурмана?
Александр глянул в глаза замполита: серьезно он? Прежних лукавинок не было; похоже, майор не шутил. Прибежал Юнаковский и, переведя дыхание, попросил у майора разрешение обратиться к лейтенанту. — Давай, — кивнул Казаринов,— Товарищ лейтенант, старшего лейтенанта Пикалова я не нашел, но комэск велел передать вам, что капитана Серебряного командир полка отстранил от полетов.
«Достукался, — мелькнуло в голове у Александра. — Омельченко — не Меньшиков, либеральничать с капитаном не станет, несмотря ни на какие его заслуги».
— А как же с вылетом? — спросил Александр у майора, — Ведь наш экипаж летит осветителем цели.
— Н-да… — задумался Казаринов. — Без осветителя никак нельзя. Бомбы уже подвезли?
— Так точно. Вон лежат. Может, из молодых штурманов кого дадите?
— Из молодых нельзя, — возразил Казаринов. — Коса Чушка — объект сложный, до тридцати зенитных батарей прикрывают. А идти первым. В общем, готовьтесь, я согласую с командиром. — Замполит направился к командному пункту.
* * *
Если верить историкам, Гай Юлий Цезарь умел одновременно писать, читать и вести с кем-то важный разговор. Ему, Пикалову, такого умения, конечно, не достичь, хотя приходится и потруднее; задавать вопросы радисту, слушать его ответы, настраивать радиостанцию на нужную волну — через три минуты «хозяин» выйдет на связь — и наблюдать за аэродромом (притом за капитаном Серебряным) не спуская глаз. Сегодня Князь проходит последнее испытание. Если он справится с ним, «Валли-4» приобретет еще одного ценного сотрудника.
Пока все идет как по писаному: Ваня опоздал на аэродром, командир полка отстранил его от полета…
Радист, несмотря на свою молодость и неопытность — сегодня он впервые летит самостоятельно на боевое задание, — отвечает четко и верно. В наушниках комариным писком прозвучали позывные «Валли-4», Пикалов как бы от нечего делать стал записывать цифры. Вскоре это ему «надоело». Он скомкал бумажку, сунул ее в карман и задал радисту новый вопрос.
А Серебряный с понурой головой стоял перед Тумановым. Тот что-то говорил ему внушительно и недовольно, потом махнул рукой и полез в кабину.
Ваня бесцельно побрел к соседнему самолету. Неужели сдрейфил?… Его маленькая фигура скрылась за фюзеляжем. Пикалову очень не хотелось покидать этот укромный наблюдательный пункт: то, что будет делать Серебряный, он должен видеть собственными глазами…
Пикалов перевел радиостанцию на другую волну, надел наушники на голову радиста и, дав «добро», спустился на землю. Достал папиросу. У хвоста самолета остановился, Ваня Серебряный уже «заливал» что-то технику и механику из экипажа командира эскадрильи. Те весело хохотали. «Артист-юморист, — усмехнулся Пикалов. — Будто не его отстранили от полета, и будто не он пять минут назад стоял перед Тумановым с покаянием…»
К бомбардировщику подвезли бомбы. Техник полез в кабину, открыл бомболюки. Ваня Серебряный стал помогать вооруженцам подвешивать бомбы.
«Неужели он решил там, а не на своем самолете? — задумался Пикалов. — Пожалел Туманова или ситуация заставила?… В конце концов, какая разница… Во всяком случае, для него, Пикалова, и для «Валли-4»… Вот разве для эскадрильи… Для нее разница есть — потерять командира или рядового летчика… Значит, и для Блондине с Пикаловым разница есть…»
Вооруженцы, один вращая лебедку, второй поддерживая бомбу, стали поднимать ее в бомболюк. Серебряный с замком в руках пошел к очередной «сотке». Вот тут-то Пикалов и увидел то, что не видели другие: Князь остановился около взрывателей и, сунув руку в карман, заменил один. «Тот ли? — мелькнуло было сомнение у Пикалова. Но он тут же успокоил себя: — От Лещинской Ваня никуда не заходил… Неплохо бы проверить. Но как? Свою причастность к этому делу ни в коем случае выявлять нельзя… Все станет ясно, когда экипажи вернутся с боевого задания…»
* * *
Александр думал о Серебряном: что теперь ему будет? Омельченко одним отстранением от полетов не ограничится, он уже предупреждал штурмана: еще одно опоздание, связанное с пьянкой, — и отдаст его под суд военного трибунала. А командир слов на ветер не бросает. И хотя Александр был зол на своего штурмана, почему-то жалел его: что-то с Ваней творилось непонятное. Поступки его были по-мальчишески глупы. У Александра в голове не укладывалось, как можно так безответственно относиться к делу, забывать обо всем на свете при виде красивой женщины, напиваться. Ведь умный человек, превосходный штурман, умеющий с первого захода поражать самые малоразмерные цели. В небе никакие снаряды не свернут его с боевого курса, а на земле сто граммов уводят черт-те куда…
Техник и механик по вооружению закончили подвеску бомб. Александр посмотрел на часы. До вылета оставалось пятнадцать минут, а штурмана все не присылали. Придется самому идти на КП, выяснять. В это время он увидел шагающего в его сторону майора Казаринова. В руке замполит нес планшет.
То, что Казаринов решил лететь в экипаже — осветителем цели, Александра не удивило: замполит в совершенстве знал штурманское дело и не раз уже летал на боевые задания то в роли летчика, то штурмана. Но так было до июля прошлого года, когда майор последним покинул на У-2 аэродром у Михайловки. Едва он набрал высоту, как его атаковала пара «мессершмиттов». Как ни крутил майор на своем тихоходе, какие виражи ни закладывал, истребителям удалось подбить У-2 и ранить летчика в голову. Чудом Казаринов посадил самолет и чудом спасся. Почти три месяца провалялся в госпитале. После того случая летал он мало — часто голова побаливала, и врачи не рекомендовали ему летать.
Была и вторая причина, сильно огорчившая Александра, что полетит замполит. В том же сорок втором после госпиталя Казаринов заехал домой и забрал у матери семилетнего сына — жена погибла при эвакуации, — а два дня назад, когда Казаринов находился на совещании, на аэродром налетели фашистские бомбардировщики. Сирена оповестила слишком поздно. Майор выскочил из землянки и, не обращая внимания на полыхавшие огненные смерчи, бросился искать сына, любившего бродить по стоянке, смотреть, как готовят самолеты к полетам. Он нашел его недалеко от разбитого бомбардировщика. Мальчик лежал, раскинув руки. Пальтишко было пробито и залито кровью. Казаринов подхватил сына и понес с аэродрома в медсанбат…
А вечером замполита снова видели на стоянке. И если бы летчики не знали о случившемся, никто не догадался бы, какое у майора горе. Казаринов, как и прежде, спокойно беседовал с членами экипажей, как и прежде, давал мудрые напутственные советы перед вылетом.
— Что, не такого ожидал штурмана? — подойдя, с улыбкой спросил Казаринов.
— Почему, я рад, — смущенно ответил Александр. — А что врач скажет?
— Его мы потом послушаем, после полета…
2
23 февраля 1943 г. …Западнее Краснодара наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, заняли несколько населенных пунктов…
(От Советского информбюро)
Фашистские истребители поджидали бомбардировщиков в сотне километров от цели, над Азовским морем. Юнаковский обнаружил их поздно и доложил лишь тогда, когда истребители открыли огонь. И ответил запоздало. К счастью, ночь была темная, а поскольку летчики целились по выхлопным огням из мотора, трассы прошли мимо. Александр сразу же убрал газ моторов — чтобы не было пламени — и бросил бомбардировщик вниз в сторону. Предупредил Юнаковского:
— Оставьте радиостанцию в покое. Следите за воздухом.
— Так они… стучат, запрашивают, — виновато промямлил радист.
— Потом ответите, сержант, — сбавил тон Александр. В первом боевом вылете, когда нервы напряжены, не так-то просто поспевать всюду — и отвечать на запросы земли, и поддерживать связь с экипажем, и следить за воздухом. Нужны железные нервы. А Юнаковский юн, робок… Правда, в стрелки-радисты сам напросился, закончил курсы с отличными оценками… Чтобы подбодрить сержанта, Александр похвалил его: — А здорово ты их. Боятся снова сунуться.
Действительно, атаки больше не повторялись. Но не прошло и трех минут, как впереди закачались длинные лучи прожекторов. Они наклонялись из стороны в сторону, скрещивались в одной точке, опускались к горизонту и, снова расходясь, шарили по небу.
— Впереди береговая черта, — доложил Казаринов. — До цели десять минут.
Его голос звучал спокойно и уверенно. И на душе у Александра полегчало: он винил себя за то, что не отговорил от полета больного человека, у которого к тому же ранен сын. Как себя чувствует майор, о чем думает? Раньше Казаринов считался хладнокровным, бесстрашным штурманом. Но это было до ранения. А нередки случаи, когда летчик или штурман, перенесший аварию, становится совсем другим — теряется в сложной обстановке, всего боится.
Однако, чем дальше летел самолет, тем больше Александр убеждался в необоснованности своей тревоги. Казаринов вел себя так, будто они выполняли обычное учебное задание.
— Командир, доверни пять вправо, — попросил майор, делая ударение на первом слове, чтобы Александр чувствовал себя хозяином и командовал им как рядовым штурманом.
— Доворачиваю. Следите за воздухом. — Александр накренил машину. Слева, совсем рядом, проползла серебристая полоса прожектора.
— Порядок. Открываю бомболюки… Сбросил. Разворот вправо.
Александр толкнул сектора газа вперед. Моторы взревели. Самолет, круто забирая вправо, устремился от берега. В бледно-желтом трепещущем свете сразу появились земля и море. Светящая бомба повисла чуть в стороне от косы Чушка. Ветром ее относило как раз к центру косы.
Сотни лучей взметнулись ввысь. Но было поздно: бомбардировщик удалялся в сторону моря.
Александр, пилотируя по приборам, наблюдал за обстановкой. В воздухе вспыхивали разрывы снарядов. Зенитки вели ураганный огонь. Лучи прожекторов метались по небу. А внизу летчик заметил приткнувшиеся к берегу баржи, длинную колонну машин и танков.
Зенитки продолжали ожесточенно стрелять. Некоторые из них били по светящей бомбе, стараясь погасить ее.
«Быстрее бы выходили экипажи на цель, — мысленно торопил Александр однополчан. — Самый удобный момент для удара». Однако на земле взрывов не было видно, по всей вероятности, бомбардировщиков задержали ночные истребители. Александр с тревогой посматривал на светящую бомбу. Около нее все ближе и ближе рвались снаряды.
Но вот, наконец, среди барж взметнулся огненный султан, затем взрывы заполыхали по всему побережью. Фашисты заметались по пирсу, танки поползли в стороны. Бомбы крушили их.
— Пройди немного на север, — попросил штурман. — А теперь крути на сто восемьдесят… Отлично! Так держать!
Самолет летел к еще полыхавшей пламенем цели. Впереди преграждали путь лучи прожекторов. Иногда в них мотыльками мелькали самолеты; сразу же несколько лучей скрещивались там…
— Видишь баржи? — спросил Казаринов.
— Вижу.
— Держи на них.
Ослепительный свет хлестнул по кабине. Александр на миг потерял приборы, сдернул рукой темные очки со лба.
— Так держать! — крикнул Казаринов.
Он боялся, что летчик сразу же попытается выйти из прожектора, — так некоторые делают, чтобы не дать зенитчикам расстрелять себя, но в таком случае бомбы прицельно не сбросишь. Александр хорошо понимал это и держал самолет на боевом курсе.
— Так держать!… Сброс!
Александр накренил машину и энергично толкнул штурвал от себя. Бомбардировщик скользнул вниз. Стрелка указателя скорости побежала по окружности — скорость быстро нарастала. Еще мгновение — и самолет окунулся в темноту. Снова исчезли приборы. Но ненадолго — глаза освоились с темнотой. Александр сдвинул светозащитные очки на лоб и глянул вниз. Коса была объята пламенем. А от одной баржи во все стороны летели огненные брызги. По-видимому, там рвались снаряды.
Летчик перевел самолет в горизонтальный полет. И тут же снова его ослепило. Александр бросил машину в пикирование, крутанул штурвал влево, вправо.
На этот раз прожектор вцепился в самолет крепко. Ему на помощь пришли еще два.
Снова рядом грохнули разрывы.
— Саша, курс девяносто пять… Я ранен, — услышал Александр слабый голос замполита. — Держись…
Сильный удар не дал ему договорить. Бомбардировщик вздрогнул всем корпусом. Его швырнуло в сторону и выбросило из режущего глаза потока света.
Александр почувствовал недоброе. Едва различив стрелки приборов, потянул штурвал на себя. Но он не тронулся с места.
Заклинило.
Летчик напряг все силы. Острая боль кольнула в пояснице — старая рана напомнила о себе. Пришлось отпустить штурвал и выждать, пока боль утихнет. Потом он уперся локтями в подлокотники и ногами в педали, потянул снова. Штурвал не поддавался, и самолет по-прежнему не подчинялся воле летчика, стремительно несся к земле. Высота угрожающе падала: 700, 600, 500…
— Прыгать!
Александр взглянул вниз. Цель позади. Впереди — наша территория. Попутный ветер отнесет к своим…
— Товарищ майор! — позвал он. Ответа не последовало. «Потерял сознание…»
— Юнаковский, Агеев, прыгайте! — приказал Александр воздушным стрелкам.
— Не могу… ранен, — донесся в наушниках слабый голос Юнаковского.
Свист воздуха все нарастал, усиливалась вибрация. Выдержит ли самолет? В таких передрягах он уже побывал, весь излатан… Стрелка указателя скорости прошла красную черту. До земли оставалось метров триста. Еще немного — и прыгать будет поздно.
«Прыгай, прыгай!» — словно свистел ветер в ухо. Стрелок, похоже, выпрыгнул, а Казаринов и Юнаковский молчали.
Александр убрал газ и поочередно нажал на педали. Нос самолета заходил из стороны в сторону — руль поворота работал. Это ободрило Александра, и он снова потянул штурвал. За его колонкой зловеще светилась стрелка высотомера. 250, 200, 150 — безжалостно пробегала она цифры. Летчику казалось, что он ощущает холодное дыхание земли.
И вдруг Александр услышал слабый, но твердый голос замполита:
— Спокойнее, спокойнее! Держись, Сашок!… Попробуй триммер.
А ведь и вправду… Майор дело советует. Александр совсем забыл о маховике слева по борту, предназначенном для снятия нагрузки со штурвала. Он схватился за него и стал вращать. Почувствовав упор, рванул штурвал на себя. Невидимая сила придавила его к сиденью. Бомбардировщик задрожал от перегрузки и медленно стал выходить из пикирования. Стрелка высотомера замедлила бег и наконец застыла. Летчик плавно толкнул сектора газа. Моторы запели и потянули самолет вверх…
3
…23 февраля, …Частями нашей авиации на различна участках фронта уничтожено или повреждено до 200 немецких автомашин с войсками и грузами, подавлен огонь 9 артиллерийских и 6 минометных батарей, рассеяно и частично уничтожено до батальона пехоты противника…
(От Советского информбюро)
Спустя полчаса замполит и стрелок-радист лежали в санитарной машине. Александр поехал сопровождать их до медсанбата.
На востоке уже алела заря. Звезды тускнели, растворяясь в голубом мареве.
Машина остановилась у большой обложенной дерном землянки, Александр и девушка-санитарка бережно вынесли носилки, на которых в забытьи лежал Казаринов. Осторожно спустились по ступенькам и вошли в длинный коридор со стенами из свежевыструганных сосновых досок. На небольшом расстоянии друг от друга в стенах виднелись фанерные двери, за ними палаты. Густой запах смолы и лекарств наполнял землянку.
Прибывших встретил пожилой мужчина в белом халате.
— Николай Иванович, в какую палату? — спросила девушка.
Врач подошел к раненому, бегло взглянул на забинтованные руки и ноги, пощупал пульс и заторопил:
— В операционную!
Потом внесли Юнаковского. Александра в операционную не пустили, и он побрел к выходу. Выйдя из землянки, он только теперь почувствовал страшную усталость и тут же, у входа, опустился на деревянную скамейку, врытую в землю, специально сделанную для навещающих. Сколько просидел, он не заметил. Но когда к нему вышла та самая девушка, с которой он нес носилки, солнце уже было высоко над горизонтом.
Александр поднялся навстречу девушке, посмотрел на нее, пытаясь по выражению лица узнать, какое известие она несет ему.
Девушка устало улыбнулась:
— Все хорошо. Они будут жить.
А в казарме Александра ждало новое печальное известие: не вернулся экипаж командира эскадрильи капитана Кулакова…
4
26/II 1943 г. …Боевые вылеты из-за плохих метеоусловий не состоялись…
(Из боевого донесения)
В конце февраля южные ветры принесли с Черного моря малоподвижный циклон с сильными ветрами и холодными дождями. Летчики после утомительных напряженных боевых вылетов в Крым отсыпались, технический состав приводил самолеты в готовность.
В один из вечеров старший лейтенант Пикалов, хорошо отдохнувший и сытно поужинавший, сидел в столовой — в казарму идти не хотелось — и мысленно подводил итоги своей работы. Наконец-то «Валли-4» — разведывательный центр группы армий «Юг» — им доволен: почти все боевые вылеты полка предупреждены, ночные истребители и зенитчики встречают бомбардировщиков на подступах к объектам и наносят им ощутимый урон. Дважды соотечественники бомбили полк Омельченко на аэродроме. Блондине знает свое дело, и Князя так окрутила — хоть сегодня вербуй. Но это дело терпит, торопиться не следует. А Гросфатер так и не появляется, предпочитает командовать на расстоянии, вне видимости. Дрейфит, старый хрыч, дрожит за свою шкуру. Да, положение на фронте не в пользу соотечественников. Если Гитлер и Геббельс по-прежнему надеются только на лето, могут здорово просчитаться — Советы вон сколько клепают самолетов, танков, орудий…
За невеселыми раздумьями и застал начальника связи эскадрильи легкий на помине капитан Серебряный, начищенный, наглаженный и с красной повязкой на рукаве шинели — дежурный по части: наказание за самовольный уход к своей возлюбленной и опоздание на боевой вылет.
— Чаи гоняем? — подсел капитан к Пикалову. — Ничего покрепче не нашел?
— Так ты ж в наряде, а с кем тут еще тоску-печаль разгонишь? — сподхалимничал Пикалов, и Серебряный принял это за чистую монету.
— Не печалься, дружище, — хлопнул он по плечу старшего лейтенанта. — Худа без добра не бывает. Дежурный — это человек, облеченный большой властью и силой. В том числе технической. Загляни ко мне через часок
— Не интригуй. Время — золото.
— Думаешь, у меня его навалом? Но — надо. — Подумал и пояснил: — Тамара замерзает в своей дырявой квартире. Видишь, какой холодище. Я на днях на станции был, договорился насчет угля. Поможешь мне? Ведь я водить не умею.
— А шофер?
— Зачем посвящать его…
— А дежурить кто будет?
— Помощник. А за помощника шофер сойдет. Обязан же я посты поехать проверить. Часа за два обернемся.
Пикалову возиться с углем совсем не доставляло радости. Но Ваня сам лез в петлю, и пора было затянуть ее так, чтобы он не пикнул и безраздельно находился во власти «Кукук-21» и Блондине. Для порядка Пикалов поломался:
— И охота тебе таким грязным делом заниматься?
— Тамара замерзает, — вздохнул грустно Ваня. — Боюсь, подведешь ты меня под монастырь.
— Не подведу… Только надень комбинезон. Погрузить нам помогут, а разгружать самим придется…
Ночь была непроглядная, по-прежнему лил дождь. Колея дороги, заполненная мутной жижей, металась в свете фар то влево, то вправо. Машину водило из стороны в сторону, то и дело она ползла юзом. Не проехали и полчаса, как Пикалов взмок, словно потоки дождя лили ему за ворот комбинезона.
— Держи ровнее по колее, — посоветовал Серебряный.
— Поучи батьку щи варить, — зло огрызнулся Пикалов. — Голой задницей тебя б с твоей Тамарой по этой дороге, чтоб пыл любовный охладить.
— Зависть берет или ревность? — самодовольно усмехнулся Серебряный. — Все вы на нее зенки пялите. Но только попробуй кто помешать…
— А что ты сделаешь? — Самодовольство Серебряного смешило старшего лейтенанта, и он без жалости подзаводил его. — Начальника штаба или начмеда на дуэль вызовешь? А она точно им приглянулась.
— Гляди лучше за дорогой, — больно саданул его в бок Серебряный.
Собственно, тут никакой дороги уже не было — сплошная лужа, — а впереди в свете фар обозначился палисадничек. Пикалов крутанул баранку, чтобы объехать лужу, и машина тут же застряла. Как старший лейтенант ни газовал вперед-назад, колеса все глубже засасывала трясина.
— Ну вот, кажись, приехали. — Пикалов вытер рукавом комбинезона лоб. — Вылезай, подталкивай.
Серебряный послушно спрыгнул в грязь.
Но чем мог помочь полуторатонной, засосанной вязкой трясиной махине тщедушный шестидесятикилограммовый мужичок? Пикалов смеялся в душе над простофилей, смеялся и до отказа нажимал педаль газа, не жалея ни машину, ни своего «друга», — из-под колес летели фонтаны грязи, обдавая новенькую, может, в первый раз надетую шинель дежурного по полку, пытающегося своим хрупким плечом вытолкнуть машину.
— Еще! Еще! — кричал Ваня, когда Пикалов сбавлял обороты.
Около часа надрывно ревел мотор на краю станицы, пока к летчикам не подошел старичок. Посмотрел под колеса, безнадежно покачал головой:
— Зря машину насильничаете. Тут и трактор не сдюжит.
Пикалов выключил зажигание.
— А трактор есть в станице? — спросил он.
— Откуда? Все в МТС, к весенней посевной ремонтируются.
И только теперь Пикалов обратил внимание, что дождь прекратился, ветер повернул против часовой стрелки и усилился — верный признак улучшения погоды.
— Давно пора, — обрадовался Серебряный, словно уже выбрался из трясины. — Как поживаете, дедусь? Сильно немцы нашкодили?
— Знамо дело, — отозвался охотно старик — Все, почитай, повыгребли. Не живем, а существуем. Слава богу, у кого коровенка осталась, у кого козочка. Так вот всей станицей и держимся.
— А бутылочку у кого-нибудь достать можно?
Дед подумал.
— А почему нельзя? Знамо дело, можно.
— Мы хорошо заплатим, — засуетился Серебряный и захрустел бумажками в кармане, будто старик имел водку при себе.
Старик довел их до калитки видневшегося за палисадником небольшого дома и повернул обратно.
— Прощевайте. Всего вам доброго.
— Спасибо. До свидания, дедусь, — за обоих ответил Серебряный.
Хозяева уже спали — в доме стояла полнейшая тишина, и света ни в одной щелочке не виднелось, — но Серебряный, не обращая внимания, забарабанил в дверь. Пикалов не стал его отговаривать: больше бед — строже ответ.
Наконец в доме проснулись — в щели занавешенного окна вспыхнул огонек. Скрипнула дверь, и из сеней заспанный женский голос спросил:
— Кто там?
— Свои, любезная, свои, — ласково отозвался Серебряный и пояснил: — Летчики мы, с соседнего аэродрома. Застряли тут около вас, из сил выбились. Пустите хоть водички попить.
Женщина молчала, раздумывая, видно, как поступить.
— Кого там нелегкая? — донесся из глубины хрипловатый старческий голос.
— Летчики, бать, попить просят. И снова молчание.
— Мы заплатим. Нас вот сосед ваш к вам направил.
— Ладно, — согласилась женщина. — Только оденусь…
Хлопнула дверь. Они ждали минут пять. Наконец щелкнула защелка, отодвинулся тяжелый засов, и их впустили. Первое, что бросилось в глаза Пикалову, когда он вошел в дом, а вернее, в обыкновенную деревенскую избу, — черная худая коза с двумя козлятами. Она стояла на соломе, недружелюбно посматривая на пришельцев, нагнув голову и выставив вперед острые, чуть загнутые назад рога. Маленькие, такие же черные козлята испуганно жались к ногам матери. За козой с козлятами в левом углу Пикалов рассмотрел фанерную загородку с дверкой, начинавшуюся не от самого пола и не доходившую до потолка, — не хватило материала. Справа, в небольшом закутке за русской печкой, стояла кровать. На ней сидел старик в нижнем белье, взлохмаченный, нечесаный.
— Здравствуйте, — приступил Серебряный к переговорам. — Ради бога простите нас, нужда заставила потревожить. Застряли вот тут, — указал в сторону, где осталась машина. — Видите, как уделались. Разрешите хоть руки помыть.
Пикалов наблюдал, как женщина аккуратно и экономно поливала Ване на руки. Ей было лет тридцать, не более; сильная и ловкая, несколько полноватая, игривая — в ее движениях, в улыбке, которой она одаривала капитана и старшего лейтенанта, в неумелом кокетстве видно было желание понравиться. Дед искоса поглядывал на свою невестку, чесал пятерней бороду, недовольно покряхтывал.
Между тем Серебряный вымыл руки, умылся и, повеселевший, взбодренный, будто ничего страшного не случилось, начал «обрабатывать» старика:
— У каждого, дедусь, свои беды. Мы вот тоже, как говорится, пошли по шерсть, а вернемся стрижеными. Такое важное дело, а мы застряли. Промокли, продрогли, и, главное, согреться нечем. Так недолго не то что грипп — воспаление легких схватить. А нам летать надо, немцев громить. Может, найдется граммов по сто пятьдесят для сугреву? Мы хорошо заплатим и вас угостим. — Ваня достал из кармана гимнастерки пачку тридцаток
Дед наметанным глазом стрельнул по пачке и кивнул на невестку:
— Разве что у нее где… Акуль, надо уважить красным командирам, — обратился он к невестке. — И в самом деле промокли, как бы не захворали.
— Да уж уважим, как не уважить, — расплылась в улыбке Акулина. Подала Пикалову полотенце и, взяв спички, вышла в сенцы. Вернулась с трехлитровой бутылью, до половины наполненной мутноватой жидкостью. Серебряный сунул ей в руки пачку денег.
— Что вы, что вы, — возразила женщина, — это же очень много.
— На остальные найдите чего-нибудь закусить, — не принял сдачу Ваня.
У хозяев нашлась и картошка, и квашеная капуста, и соленые огурчики. Через полчаса все четверо сидели за столом, и Серебряный, как заправский тамада, наливал рюмки и произносил тосты. Самогонка была вонючая и горькая (видимо, для крепости в нее добавили табаку), и Пикалов с трудом цедил ее сквозь зубы, а Серебряный пил, словно водичку, не морщась, не торопясь закусывать, как делал Пикалов, чтобы быстрее заглушить сивушный дух. Старик и молодица не отставали от Вани. Лица их раскраснелись, глазки пьяно поблескивали.
Молодица и впрямь была недурна: не красавица, но вполне пригожая, крепкая, в самом соку, кубанская казачка. Она все чаще бросала то на Пикалова, то на Серебряного призывные взгляды, поддразнивая их: ну кто из вас смелее, кто хочет испытать мои горячие объятия? Пикалов, хотя и старался пить «не по всей», чувствовал, что захмелел. Казачка нравилась ему все больше, и он подумал: а почему бы, в самом деле, не поиграть с этой похотливой толстушкой в любовь?
Акулина сидела напротив него, и он, вытянув ногу, легонько нажал на ее комнатную тапочку. Она высвободила пальчики и ответно нажала на его ступню.
Серебряный рассказывал о своих боевых подвигах, беззастенчиво привирал и прихвастывал; дед слушал его с открытым ртом, изредка задавая один и тот же вопрос: «Ну а когда ж война-то кончится?» Ваня отвечал: «Скоро, дедусь» — и продолжал рассказ. Пикалов и Акулина перестали обращать на них внимание, разговаривали о своем — о жизни в колхозе, — а жестами, глазами, прикосновениями друг к другу выражали нетерпение, желание быстрее очутиться вместе. И едва дед зевнул, как Акулина решительно поднялась и скомандовала:
— Спать, батяня. Спать. И товарищам командирам надо отдохнуть. Они умаялись с дороги, и еще дорога предстоит нелегкая.
Дед, пошатываясь, встал, окинул комнату несмышленым взглядом: где же ты всех разместишь?
— Ты на печке поспишь, — объяснила Акулина. — Товарищи командиры — за перегородкой, на моей кровати, а я в закутке, на твоей.
Акулина открыла завизжавшую ржавыми петлями дверцу, взбила подушки и позвала:
— Заходите, ложитесь.
Когда они проходили к загородке, коза снова встала и проводила их нацеленными рогами.
— Ну, ну, — погрозил ей Пикалов.
Серебряный, несмотря на изрядное опьянение, разделся по-военному, в два счета. И захрапел, едва коснувшись головой подушки. Пикалов позавидовал его спокойствию: военный трибунал, можно сказать, занес над ним свой карающий меч, а ему хоть бы хны — дрыхнет, забыв обо всем на свете: о том, что угнал машину, что могут хватиться командиры, и мало ли что может случиться в караулах, в части за время его отсутствия.
Дед тоже храпел на печи — на все лады. Акулина заворочалась, давая, видно, знать, чтобы Пикалов шел к ней. Он неслышно поднялся. Подошел к двери-калитке, легонько надавил на нее. Раздался оглушительный скрежет. Пикалов вздрогнул от неожиданности и замер. Понес его черт в дверь, когда перегородка выше колен начинается. И ведь помнил, что петли скрипят… Слава богу, дед не проснулся. И Ваня рулады на все лады выводит.
Пикалов постоял немного, лег на пол и двинулся вперед по-пластунски. Продвижение его остановил страшный удар в лоб. Из глаз посыпались искры. Поначалу он ничего не мог понять, лежал ошеломленный, скрюченный болью. И лишь когда зашуршала солома и тоненький голосок проблеял: «Бе-э-э», он понял, в чем дело.
«Чтоб ты сдохла!» — мысленно пожелал он козе, отползая обратно. Желание очутиться рядом с горячим телом Акулины отпало. Ему было и больно, и смешно. Внезапно его озарила мысль послать по своему пути Серебряного. Коза и теперь на страже, перебирает копытцами, охраняя своих чад.
Пикалов растолкал друга.
— Чего ты? — зевнул во весь рот Серебряный.
— Тс-с. Там Акулина тебя ждет.
— Какая Акулина? — никак не мог понять Ваня.
— Акулина, хозяйка, которой ты предложение хотел сделать, — не упустил случая подколоть Пикалов. — Иди, она ждет тебя. Меня отшила, говорит, капитана подай. Понял? — Ваня наконец сообразил, что к чему, повернулся на другой бок, сказал беззлобно:
— Пошел ты с ней к черту.
— Да ты что? — толканул его в бок Пикалов. — Она к нему со всей душой, а он… Такая женщина… Не позорь наши Военно-Воздушные Силы.
Сопя и вздыхая, Ваня нехотя поднялся.
— Только не через дверь — скрипит. Под загородку, вот сюда, — напутствовал Пикалов, слыша, как вблизи зашуршала солома и нетерпеливо стукнули копытца.
Ваня опустился на пол и едва пополз, как раздался тупой удар и победно-торжественное: «Бе-э-э!»
Серебряный ткнул кулаком уткнувшегося от хохота в подушку друга и лег, отвернувшись к стенке…
Рано утром, еще до света, их поднял дед и, найдя в сарае два бревна, приготовленных, по его словам, для ремонта сарая, отдал им:
— Пользуйте, вам они теперь нужнее.
Погода, как и предсказывал первый старичок, действительно разведрилась, небо прояснилось, и вчерашнюю хлябь схватило тонкой корочкой.
Пикалов и Серебряный подложили под задние колеса бревна и без особого труда выбрались на дорогу. Отнесли в сарай старику бревна, поблагодарили его и тронулись в обратный путь. Когда рассвело и они глянули друг на друга, на вздувшиеся на лбу шишки, громко захохотали.
5
…В течение 27 февраля наши войска вели наступательные бои на прежних направлениях…
(От Советского информбюро)
Как Пикалов и предполагал, подполковник Омельченко хватился Серебряного еще ночью. Помощник ответил, что дежурный поехал проверять посты. Но Омельченко был не из тех простачков, которых можно в два счета обвести вокруг пальца: он передал помощнику приказание, как только дежурный вернется в часть, позвонить командиру полка в штаб. Серебряный вернулся утром. Помощник передал приказание подполковника. Ваня грустно вздохнул, пожал плечами и констатировал:
— Кажется, влип. — Спросил у помощника: — Он еще в штабе?
— Нет, в столовую пошел.
Ваня поправил фуражку, шинель под портупеей и, подмигнув Пикалову — все, мол, будет в порядке, — зашагал в столовую.
Не возвращался он с полчаса и вернулся не один, а с молоденьким лейтенантом, недавно прибывшим на пополнение, без красной повязки на рукаве — повязка была у лейтенанта. Голова Вани была низко опущена, и капитан казался еще ниже ростом.
«А женщины его любят», — совсем некстати подумалось Пикалову.
— Финита ля комедия, как писал Лермонтов, — сказал, грустно усмехнувшись, Ваня. — Омеля решил трибуналом меня переделать. Принимай, лейтенант, всю эту хурду-бурду, — кивнул он на уставы, лежавшие на столе стопкой, журнал приема и сдачи дежурства, ящик с патронами в углу. — И помни: первое дежурство тебе передал потомок великого князя Иван Серебряный.
Пикалов дружески положил ему на плечо руку:
— Ты не расстраивайся, все образуется. Сдай дежурство и иди отдохни… Меня Омеля не спрашивал?
— А ты при чем? О тебе я словом не обмолвился.
— Ну ладно, я пошел. Надо переодеться, мне же занятия с радистами проводить.
— Топай.
На улице Пикалов мысленно похвалил себя за удачу и за смекалку: теперь капитан Серебряный, «потомок великого князя», сидел у него на крючке намертво. Сегодня вечером или завтра Блондине завершит дело. Ваня слишком честолюбив, чтобы сменить свою штурманскую профессию на рядового пехотинца. Он предпочтет выпрыгнуть с парашютом в тылу врага, и Пикалов в этом ему поможет. Но это крайний случай, если действительно вздумают его судить военным трибуналом, хотя Пикалов был почти уверен, что до этого дело не дойдет: штурманов сейчас и без того не хватает и подготовить их не так просто, а Серебряный, несмотря на все его недостатки, отлично ориентируется в воздухе и бомбит снайперски. Если Омельченко с этим не посчитается, то посчитаются другие, более высокие начальники. И Пикалов опять-таки придет на помощь Ване. А Ваня ценить дружбу умеет…
6
17/III 1943 г. …Боевой вылет на разведку с фотографированием аэродрома Багерово…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Весна сорок третьего пришла на Северный Кавказ дружная, стремительная. До самого марта держались морозы, потом зарядила непогодь — дожди со снегом. И вдруг все в один день переменилось: небо очистилось от облаков, ветер стих, и землю залили синь неба да яркое, по-летнему знойное солнце. Аэродром быстро подсох и заполыхал слепящими, как само солнце, одуванчиками. Зазвенели в небе жаворонки, загорланили на уцелевших деревьях грачи, латая старые гнезда, нежно и переливчато выводили рулады ласточки, сидя на карнизах у своих мазанок, помогая людям хоть на минуту забыть о войне, о том, что на каждом шагу их подстерегает смерть.
Лейтенант Туманов стоял около своего бомбардировщика и с интересом наблюдал за птицами — единственными, наверное, в природе счастливыми и беззаботными созданиями, которые всюду найдут себе уютный уголок, ни от кого не зависимыми, никому не обязанными… Воробьи ошалели от радости, то пулями носятся друг за другом, то, собравшись в стаю, верещат и бранятся, как девчонки на перемене, стараясь перекричать друг друга. И от этого яркого солнца, от обилия цветов и веселого гомона птиц у него на душе было радостно и грустно.
Он увидел, как от соседнего самолета к нему направился командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом остановил летчика, собравшегося отдать ему рапорт:
— Вольно, вольно. — По-товарищески протянул ему руку для приветствия. — Здравствуй. Дотопал, говоришь? — кивнул он на самолет. — Поздравляю. И с успешным выполнением очередного задания, — подполковник хитровато прищурился, делая паузу, — и с очередным званием. Только что сам телеграмму читал — старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь — достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал?
— Второй десяток разменял.
— Н-да, — вздохнул Омельченко, — отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируется. Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, чтобы удержать Голубую линию и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили. Надо подкараулить ее на аэродроме, как прежде делали.
— А где базируется она?
— Как где? В Багерово. Я сам вчера видел, когда возвращался с задания, как вспыхивали там прожекторы и садились самолеты.
— И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез — аэродром пустой.
— Значит, немцы используют Багерово только ночью.
— И я так думаю.
— Но командованию нужны доказательства. Ставка приказала нам во что бы то ни стало сфотографировать аэродром ночью. Трижды мы пытались это сделать, и сам знаешь, чем все кончилось.
Да, Александр знал: два экипажа с задания не вернулись, третий еле дотянул на изрешеченном осколками самолете с разбитым фотоаппаратом.
— Надо какой-то маневр придумать, — высказал он вслух свои соображения.
— Думали. Только немцы нынче не те стали, на мякине их не проведешь. И воюют: при обстреле зениток их истребители нас атакуют. Встречают на дальних подступах, словно кто-то их предупреждает… Ну да ладно, отдыхай, что-нибудь придумаем.
Омельченко ушел, а Туманов стоял, погруженный в невеселые думы. Два лучших экипажа погибли — капитана Кулакова и старшего лейтенанта Ситнова. Не раз Александр летал с ними на задание, не раз прикрывали друг друга огнем пулеметов от истребителей. Молодые красивые летчики. И вот их нет. А кто-то не вернется сегодня, завтра…
— О чем, командир, задумался? — прервал его размышления Ваня Серебряный. — Снова гречанка вспомнилась? — И он запел: — «Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил…» Кстати, ты не обратил внимания, натуральная она брюнетка была или, как моя, крашеная? Вчера присмотрелся, а она вовсе не шатенка, а скорее блондинка. Говорит, голубые глаза лучше гармонируют с темным цветом. Вот и пойми этих женщин. Хорошо, если у них только внешность обманчива…
Ваня все шутил. Чуть под трибунал со своими шуточками не угодил. Правда, женитьба, кажется, остепенила его: не пьет и к службе относится серьезнее. Свободное время больше с Пикаловым проводит, считает его избавителем от трибунала и предан ему как собака. Александру тоже пришлось повоевать за штурмана, и Омельченко, пожалуй, больше его, командира экипажа, послушался, чем начальника связи эскадрильи. Да разве дело в том? Главное, удалось спасти Серебряного от трибунала…
— Моя гречанка была натуральная, — ответил Александр на вопрос штурмана, — и ни в чем меня не обманывала, в этом я уверен.
Серебряный расстегнул ворот гимнастерки.
— Это хорошо, что уверен, — без прежней насмешливости согласился он. Помолчал и все-таки возразил: — Но… хороша Маша, да не наша. И далеко, ко всему. А моя под боком. Хочет все с тобой поближе познакомиться, в гости приглашает. Может, сходим, пока матчасть наша к полетам непригодна?
— Сходим. После ужина, когда экипажи на задания улетят.
7
…В течение ночи на 17 марта наши войска вели бои на прежних направлениях…
(От Советского информбюро)
Вечером резко похолодало. Земля еще не отогрелась, и, едва солнце опустилось за горизонт, стынью повеяло снизу и сверху, от посиневшего сразу неба, ставшего холодным, неприветливым. Александр и Серебряный провожали взглядом улетавших один за другим на юго-запад бомбардировщиков. Последним взлетел старший лейтенант Смольников на фотографирование аэродрома Багерово.
— Ну уж коли Смольников полетел на боевое задание, можно смело идти в станицу и по чарке выпить, — кивнул вслед Ваня.
Смольникова многие в полку недолюбливали, даже самый незлобивый Серебряный, и было за что: в полку летчик около года, а на боевые задания летал не более десяти раз — то вдруг болезнь у него какая-то обнаруживается, то неисправность самолета.
— Не спеши с выводами, а то вдруг передумает, — пошутил Александр. И как в воду смотрел: бомбардировщик вдруг уклонился на взлете к оврагу и прекратил взлет.
— Вот гад! — возмутился Ваня. — Опять на самолет свалит. И теперь не иначе…
— Не иначе, нас пошлют, — дополнил штурмана Александр. — Больше некого.
Не прошло и десяти минут, как к ним подбежал дежурный по аэродрому и передал, что их срочно вызывает на КП командир дивизии.
Полковник Лебедь, подполковник Омельченко и начальник штаба полка стояли на улице, о чем-то круто разговаривая со Смольниковым, — лица всех суровы, недовольны. Александр доложил о прибытии.
— На постановке задачи присутствовали? — без обиняков спросил у него Лебедь.
— Присутствовал, — утвердительно кивнул летчик.
— Какую задачу должен выполнять Смольников, знаете?
— Так точно. Сфотографировать аэродром Багерово.
— Теперь эта задача поручается вам. Ясно?
— Так точно.
— Полетите на самолете Смольникова.
— Только учтите — у него тенденция разворачиваться влево, — подсказал Омельченко.
— Не у самолета тенденция, товарищ подполковник, а у летчика, — не удержался Серебряный от реплики.
— Ну, это мы сами разберемся, — пресек разговор Лебедь. — Отправляйтесь на самолет, и через десять минут — взлет.
— Через десять не получится, — возразил Александр.
— Что? — Лебедь согнул свою длинную шею и непонимающе посмотрел на Омельченко. — Что он сказал?
— Через десять минут взлететь не сумею, — твердо повторил Александр. — Надо осмотреть самолет. Это во-первых. Во-вторых, через десять минут взлетать нецелесообразно по тактическим соображениям.
— Ну-ну, продолжайте, старший лейтенант. — Лебедь сбавил тон, и в его глазах появилось любопытство.
— Наши летчики уже трижды летали на это задание. Неуспех, думается, заключается не только в том, что аэродром сильно защищен артиллерией, прожекторами и истребителями, но и в нашем тактическом просчете: разведчик идет в общей группе на Керчь, когда все средства ПВО приведены в боевую готовность. И высота фотографирования — шесть тысяч — по-моему, великовата: могут облака помешать и локаторам легче поймать.
— Ваши конкретные предложения? — поторопил Лебедь.
— Разрешите мне, товарищ полковник, взлететь на сорок минут позже. К этому времени группа завершит работу, ПВО успокоится. Я на приглушенных моторах с семи тысяч снижусь до тысячи восьмисот…
Лебедь стрельнул взглядом в Омельченко, в Серебряного и снова в Александра.
— Хорошо, взлетайте хоть на час позже, но снимки — кровь из носа — привезти. Привезешь — к капитану представлю, не привезешь — в лейтенанты снова произведу.
— А мы, товарищ полковник, не за чины воюем, — с улыбочкой встрял в разговор Серебряный. — Можете считать нас рядовыми, но снимки мы привезем.
Лицо Лебедя побагровело, он круче согнул шею, но сдержался, согнал с лица огонь и перевел разговор в шутку:
— Ну-ну. Не хвались, говорят, идучи на рать…
— И еще вопрос разрешите, товарищ полковник? — не унимался Серебряный.
— Валяйте.
— У нас нет стрелка-радиста. Прикажите взять старшего лейтенанта Пикалова, начальника связи третьей эскадрильи. Мы с ним уже летали, и он сегодня свободен.
— Омельченко, распорядись, — повернулся полковник к командиру полка.
Бомбардировщик долго и нудно набирал высоту, и чем выше он поднимался, тем чернее становилось небо и ярче светили звезды, словно до них оставалось совсем недалеко. Члены экипажа изредка подавали голос, не желая, видно, отвлекать командира от пилотирования.
Наконец стрелка высотомера достигла семитысячной отметки. Александр отдал штурвал от себя — перевел самолет в горизонтальный полет. Машина сильно отяжелела, почти не реагирует на рули, долго «раскачивается», прежде чем опустить нос или накрениться. Кислородная маска больно давит на переносицу и подбородок, чистый кислород сушит горло, зато на такую высоту редко залетает зенитный снаряд, истребителей тоже пока не видно. Внизу — пустота и безмолвие, будто никого и ничего там нет — ни людей, ни сел, ни городов. Притаилось, спит все живое… Нет, не спит! Справа, чуть в стороне, вспыхивает ракета и взвивается ввысь, то ли указывая, где вражеская цель, то ли просто приветствуя наших летчиков. Кто он, этот смельчак? Профессиональный разведчик или оставленный на подпольную работу отчаянный мальчишка-комсомолец? А может, она, Ирина?…
— Командир, а не твоя ли это гречанка сигнал тебе подает? — спросил Ваня Серебряный, словно разгадав мысли Александра.
— Она, Ваня, она, — подыграл Александр. — Вчера по телефону звонила, приглашала в гости. Сказала, ждать будет, а Лебедь, видишь, в другое место послал.
— Ничего, Сашок, в другой раз к ней слетаем. А сейчас подержи режимчик, я еще раз промерчик сделаю.
Ваня Серебряный, баламут и бузотер, превосходный штурман и отменный воздушный разведчик. Неделю назад полк получил задачу разыскать и уничтожить головной склад боеприпасов фашистов, который снабжал всю Голубую линию. Экипажи избороздили Таманский полуостров вдоль и поперек, но никто даже признаков головного склада не обнаружил. И вот полетел экипаж Туманова. Серебряный сам выбрал маршрут. Ночь была темнее, чем эта. Над станицей Старо-Титоровка штурман попросил сделать круг. Внизу — тишина. Ни одного выстрела.
— Странно, очень странно, — высказал по СПУ мысль Ваня. — Спят фрицы или затаились? Спустись пониже, командир. Где-то здесь…
Александр посмотрел вниз и увидел чуть заметные огоньки, движущиеся в одну сторону и внезапно пропадающие.
— А ведь это машины, Ваня, с маскировочными козырьками фар, — высказал предположение Александр.
— Точно. Внизу склад, Саша. Бросим одну, для пробы, или сразу все?
— Если уверен, давай все.
— Даю. Серией.
Бомбардировщик облегченно взмыл ввысь, а на земле заполыхали разрывы одной бомбы, другой, третьей… И вдруг вся вселенная содрогнулась, бомбардировщик швырнуло воздушной волной на сотню метров…
Трое суток потом рвались в Старо-Титоровке боеприпасы — торпеды, авиабомбы, орудийные снаряды…
Нет, не зря Александр отстаивал Ваню от трибунала, толковый штурман. И человек неплохой. Только вот влюбчивый, и с женитьбой ему явно не повезло…
— Командир, цель впереди, тридцать, — доложил Серебряный. — Десять влево.
Александр оторвал на секунду взгляд от приборной доски и увидел впереди всполохи, похожие на зарницу.
— Вижу, Ваня. Кажется, наши неплохо поработали.
— Вот так бы и по Багерово…
— А что, если прилетим, а фрицев там нет?
— И ты сомневаешься?
— Да нет. Но немцы не дураки. Вчера тут кружили наши разведчики, позавчера. Вот возьмут фрицы да одну ночь и не прилетят, дадут нам возможность сфотографировать пустое поле.
— Прилетят, — уверенно сказал Ваня. — Они тоже хотят бить нас более эффективно, а из глубокого тыла летать — много сил и времени нужно. Да и горючку приходится экономить.
Доводы штурмана рассеяли сомнения. В самом деле, аэродром подскока — для немцев не просто эксперимент, а необходимость. С топливом у них становится все хуже и хуже, и летать приходится все дальше и дальше. Вот и вынуждены они хотя бы на ночь перебрасывать авиацию к линии фронта, совершать налеты на наши тыловые объекты, прикрывать порты, войска…
— Пора снижаться, — напомнил штурман. Александр убрал обороты, и бомбардировщик почти неслышно устремился вниз.
— Еще десять влево… Отлично, так держать.
— Аэродрома что-то не видно.
— Скоро увидишь. Мишель, как ты там, не уснул? — позвал Ваня Пикалова. — Смотри в оба, а то истребители быстро перышки опалят.
— Бдю, Ваня, бдю, — в унисон штурману весело отозвался Пикалов. — Помню, что у тебя медовый месяц, и твою красотку Тамару оставлять вдовушкой не собираюсь, хотя она мне и нравится. Но… дружба для меня дороже.
— Ценю и преклоняюсь!
8
17 марта 1943 г. …Наши летчики в воздушных боях сбили 6 самолетов противника…
(От Советского информбюро)
Пикалов выглянул из блистера в кабину. Воздушный стрелок сержант Агеев лежал на полу, у нижнего люка, внимательно наблюдая за воздухом. Истребители кружили где-то рядом — Пикалов слышал переговоры летчиков, команды с наземной станции наведения. В любую секунду они могли атаковать. Но другого, более удачного, момента для передачи не было, и «Кукук-21» застучал ключом. Он передал, что проверка завербованного произошла успешно — бомбардировщик, у которого Князь подменил взрыватель к ФОТАБ, с задания не вернулся; экипажи, летавшие в ту ночь, подтвердили, что видели сильную вспышку в небе, и высказали предположение, что снаряд или осколок попал в ФОТАБ; что советское командование догадалось о ночном аэродроме в Багерово и, видимо, в одну из ближайших ночей следует ожидать налета бомбардировщиков. О сегодняшнем налете на Керчь он умолчал: о задании он узнал поздно и предупредить Блондине у него не было ни времени, ни возможности — командир эскадрильи лично решил присутствовать на занятиях радистов, интересовался рядовыми Андрейчиком и Вуцесом, плохо усваивающими радиодело; передать же самому радиограмму — значило поставить себя под двойной удар: и со стороны контрразведки, и со стороны истребителей. А ему жить еще не надоело. Собственно, он еще не жил. Вот когда кончится война… Кончится ли она победой Гитлера? Если раньше он не сомневался в этом, то теперь прежняя уверенность пропала. Русские дерутся как черти. Откуда у них все берется? Самолетов стало больше, чем в начале войны, каждый день эшелоны с танками, с артиллерией, минометами, автомашинами движутся к фронту. В ставке фюрера, чувствуется, обеспокоены. Радиограммы агентам идут нервозные, категоричные. Руководители «Валли-4» требуют от них оперативности и полноты донесений. Будто здесь все секретные сейфы открыты. Он, Пикалов-Хохбауэр, делает больше того, что положено и что в его силах. И Лещинская. На удивление смелая и умная женщина. Поначалу Пикалов не очень-то доверял ей: красавицы, как правило, легкомысленны и похотливы, на первом месте у них флирт, а не разум. Но Лещинская оказалась не из таких — выдержанная, расчетливая, предусмотрительная. Не спешила появиться в гарнизоне, пока прочно не прижилась в рыбацком поселке, держала Князя на расстоянии, пока не закрепили брачный союз документально. И Ваня проснулся в чужой постели чужим для своей страны человеком. О том, что Пикалов с ними в одной упряжке, Князь даже не подозревает — Лещинская умеет держать язык за зубами. Она и с Пикаловым о себе не очень-то распространяется, и все-таки кое-что ему удалось о ней выведать: белоруска, внучка богатого фабриканта, мстит Советам за своих предков. Готовилась в разведшколе «Сатурна», работает на «Валли-4».
Что-то затянулось с ее зачислением в медсанбат. Петровский винтит вокруг нее, как овчарка у непонятного следа. Но не с его чутьем докопаться до ее прошлого: в «Сатурне» все учли и сделали так, что комар носа не подточит. И Лещинская не из простачков и не из трусливого десятка, не испугалась пригласить на свадебную вечеринку все полковое начальство, в том числе оперуполномоченного капитана Петровского. Веселилась, всех одаривала улыбками, вниманием. А больше всех на нее произвел впечатление командир Серебряного Туманов. Позже Лещинская сказала Пикалову:
— Вот с кем надо было свести меня: летчик, умен и что-то нелегкое у него на душе.
— Полгода назад его возлюбленная погибла.
— Полгода — срок не маленький.
— Он не из тех, кто легко сходится с людьми и быстро забывает друзей.
— Все равно надо попытаться подобрать к нему ключи. Летчик нам очень нужен, на всякий случай.
Он и сам знал, что нужен. Но Туманов — странный человек. Без роду, без племени, начальство не очень-то жалует его чинами, а он из кожи лезет, героизм свой показывает: не бросил на аэродроме разграбленный самолет, рискнул взлететь тогда, когда легкомоторные самолеты не поднимались в небо из-за распутицы, прет в самое пекло, будто ему жизнь надоела… И все-таки Лещинская права, надо подбирать к нему ключи.
9
…18 марта частями нашей авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено не менее 10 немецких танков, свыше 70 автомашин с войсками и грузами, подавлен огонь 15 батарей полевой и зенитной артиллерии, взорвано 5 складов противника с боеприпасами…
(От Советского информбюро)
Стрелка высотомера торопливо бежала по окружности, отсчитывая потерянные метры: 5000, 4000, 3000… Александр снял кислородную маску и услышал, как гулко бьется сердце в напряженном ожидании, в одном стремлении — подойти к цели незамеченным. Летавшие ранее сюда экипажи рассказывали, что аэродром прикрывает радиолокационная станция с мощным прожектором, который включается лишь тогда, когда ловит самолет. Потом к нему присоединяются другие. В перекрестье бьют зенитки, сзади подходят истребители. Но пока все тихо. Высота падает до 1800. Хватит. Александр дает газ моторам.
— Так держать! — властно и с мольбой кричит Ваня. — Так…
И вот она, ослепительная вспышка фотографирующей бомбы!
Глаза еще не успели освоиться с темнотой, как сверкнул голубой луч прожектора. Сверкнул как неотразимый клинок, с первого же выпада пронзающий противника. И все-таки он запоздал. Всего лишь на долю секунды, но этой доли вполне хватило, чтобы ночной фотоаппарат сделал свое дело. А теперь… Теперь, как в том полете на косу Чушка — вниз, влево. Александр накинул на глаза светозащитные очки и толкнул от себя штурвал. В бомбардировщик уже впилось около десятка лучей. Теперь рывок вправо. И вниз! Вот так. Лучи клонятся вместе с самолетом к самой земле, словно застряли в его чреве. Кругом бушуют разрывы снарядов, темноту пронзают трассирующие пули.
Вниз, вниз!
— Саша, что ты делаешь?! — истошно крикнул Серебряный. — Под нами Керчь, крыши домов. Набирай высоту!
Теперь и он во всполохах разрывов увидел горбатые крыши. Выхватил машину из крутого снижения и повел по горизонту. Низко? Да! Но в этом спасение. Лучи прожекторов выпустили самолет, отстали. Зенитные снаряды рвутся выше. И пусть фашисты лупят в белый свет как в копеечку.
— Под нами море! — торжественно доложил штурман. — Курс сорок пять.
— Домой? — с подвохом спросил Александр. Но Ваня этого не заметил, почти пропел:
— Домой, домой!
— Думаешь, к Тамаре своей еще успеешь?
— Нет. Лучше давай по пути к твоей гречанке заскочим, ведь она приглашала, — не остается в долгу штурман. И оба весело рассмеялись.
* * *
Александру снился берег Черного моря, пляж. Купаются люди, загорают. Он плыл к берегу, плыл, напрягая все силы, а волны относили его обратно. Он уже начал выбиваться из сил и в это время увидел Ирину. Она ходила по берегу и звала его не своим, а мужским голосом, и не по имени, а официально, по фамилии:
— Туманов! Туманов!
Он хотел отозваться, но понимал, что не может — захлебнется. Да и сил не было.
Тогда Ирина позвала штурмана:
— Серебряный! Ваня!… Да проснитесь же вы, черти! — И Александр узнал голос — Омельченко. Тут же вскочил. Точно: над ними склонился командир полка с какими-то листами в руках.
— Проснулись, сони! — Подполковник обхватил руками Ваню, чмокнул в щеку, потом Александра. — Спасибо, други! Не мог утерпеть до утра, разбудил. Отличные снимки привезли. Аэродром действующий. Комдив велел реляцию писать, тебя — к капитану, — ткнул он Александра в грудь, — тебя — к штурману звена. В общем, с завтрашнего, нет, уже с сегодняшнего дня принимайте звено, капитан Туманов.
10
3/V 1943 г. За период с 17 по 27 апреля на Сарабузском аэродроме уничтожено нашей авиацией 70 самолетов и убито множество немецких солдат и офицеров…
(Из разведданных)
Крушение надежд, планов и всего, что было и что должно было произойти, свершилось в один миг, в прекрасное майское утро, солнечное и напоенное запахами цветущей сирени, яблонь, акаций, не предвещавшее даже маленького хмурого облачка.
У столовой сидели солдаты и сержанты, о чем-то оживленно споря. Среди них сержант Фокин, воздушный стрелок-радист из экипажа капитана Алферова, вернувшийся утром из краткосрочного отпуска за десять сбитых в воздушных боях истребителей.
Разговор был интересный, и Пикалов, достав папиросы, примостился на краю скамейки. Закурил.
— Ты что-то путаешь, Фока, — возражал Фокину старшина Погорелов, механик с командирской машины. — В ту ночь Кулаков летел контролером. Последним. И летчики видели, как взорвался его самолет над целью. Предполагают, что осколок попал в ФОТАБ, вот она и рванула…
— «Предполагают»! — передразнил Фокин. — А я сам видел старшину Королева, разговаривал с ним. Никто их самолет не сбивал. Они еще до цели получили задание после фотографирования лететь в Панино с посадкой в Воронеже. И сейчас экипаж воюет на Северном флоте…
У Пикалова похолодело в груди. Значит, никакого взрыва не было… Значит, все подстроено… А он-то развесил уши, поверил… Потому-то его и не планируют в полеты более двух недель, засадили в класс с молодыми радистами и заставили титикать на ключе, учить их приему, передаче. Значит, Серебряный… От этой мысли даже озноб пробежал по коже. Неужели этот недомерок все время его так ловко дурачил? А пьянки, а секретная схема, а любовь и связь с Лещинской?… Кстати, он сейчас должен быть у нее… Так вот почему он при вербовке высказывал недоверие своей возлюбленной, требовал, чтобы его свели с «более солидным представителем разведки», и все время просил Лещинскую устроить ему рандеву с резидентом. Да, крепко же попался Пикалов-Хохбауэр на крючок. Усмехался над незадачливостью Петровского, считал его бездарью, а оказалось… Кого угодно мог он заподозрить в слежке, но Серебряного… А может, все это блеф, ошибка? Хотя какой смысл Фокину выдумывать? И говорил он с такой искренностью… Нет, он не выдумал, экипаж Кулакова жив… А что на это скажет Серебряный, новый сотрудник «Валли-4»?…
Пикалов заметил, как мелко подрагивают у него пальцы. Только не сорваться, не пороть горячку. Если его не арестовали, значит, что-то им нужно. Что — догадаться нетрудно: Петровский хочет выявить все его связи, арестовать сразу всех. Что ж, пусть подождет, «Кукук» торопиться тоже не станет. Надо предупредить Блондине. Хотя нет, она может наделать глупостей. Пусть пока все остается так, как будто ничего не случилось. А вот Серебряного прощупать надо. И в случае чего не церемониться с ним.
Пикалов сделал еще несколько затяжек, бросил окурок в урну и, не заходя в столовую, направился в станицу.
«Хвоста» за ним не было. Правда, это еще ни о чем не говорило: куда он направил стопы, нетрудно было определить, глядя вслед ему из окна столовой или казармы. А в станице — Серебряный и еще кто-нибудь. Что ж, пусть наблюдают, следят. Им овладела неодолимая решительность. Он еще им покажет, кто из них умнее и хитрее.
Неподалеку от села из-за куста репейника выскочила вдруг грязная, с клочьями линялой шерсти собака. Бездомная голодная дворняжка. Она даже не тявкнула, выскочила, видимо, чего-то или кого-то испугавшись, и у Пикалова вздрогнуло сердце. Ее появление было таким неожиданным, а нервы его так напряжены, что рука невольно метнулась к пистолету. Страх тут же сменился злобой, и Пикалов, прикинув, что выстрела никто не услышит, а если услышит, не придаст значения — в тире почти каждый день стреляют, — вырвал из кобуры пистолет. Не целясь, нажал на спусковой крючок. Раздался слабый хлопок — сработал пистон, — но выстрела не последовало.
Пикалов рванул затвор. На землю из патронника вылетел патрон. Пикалов поднял его. Патрон как патрон, с пулей, с пробитым капсюлем. В чем же дело? Потянул пулю и… вытащил ее. Пороха в патроне не было.
Вот в чем дело!
Проверил второй патрон, третий. Все без пороха. Кто же это сделал? Хотя чего ж тут гадать? Тот, кто постоянно находился с ним рядом, следил за каждым его шагом…
На квартире Пикалов не застал ни Серебряного, ни Лещинской. Хозяйка пожала плечами: они уехали еще вчера. Кажется, в Краснодар, к родственнику Тамары…
Похоже, Серебряному удалось настоять на своем, добиться встречи с Гросфатером. Дуреха! И его, Пикалова, не предупредила. Нет, медлить нельзя. Петля затягивается…
Он зашел в казарму. Три экипажа, вернувшиеся на рассвете с боевого задания, отдыхали. Но вытащить у кого-нибудь патроны не удалось: недалеко находился дежурный и наблюдал за ним. Может, предупрежден…
Пора было идти проводить занятия. Командование, чтобы сковать его и обезвредить, закрепило за ним группу радистов, 16 человек. Половина из них, наверное, соглядатаи…
Он зашел в землянку, оборудованную под радиокласс. Старшина группы сержант Колинога, гибкий, подвижный, как пантера, отдал ему рапорт.
— Вольно, садитесь. — Пикалов взглянул на часы, делая озабоченный вид; попросил Колиногу: — Товарищ старшина, займитесь пока с группой. Я в штаб на несколько минут отлучусь.
На аэродроме, на самолетных стоянках — всюду виднеются боевые листки, плакаты с призывами равняться на лучшие экипажи капитанов Арканова, Зароконяна, Туманова. А у КП начальник фотолаборатории фотомонтаж вывесил — результаты успешного бомбометания станции Джанкой.
У Пикалова заныло сердце: всюду крах — и на фронте, и здесь. Видно, недолго осталось ему быть на свободе. Надо срочно что-то предпринимать. Но что? По земле далеко не убежишь, схватят за первым же поворотом. Не зря он раньше хотел в сообщники найти себе летчика… Надо же было клюнуть на бесшабашность и легковесность Серебряного. А Туманова упустил…
Еще не представляя себе, чем может помочь ему Туманов, Пикалов направился к его самолету.
Бомбардировщик уже был расчехлен, и около него, кроме техника, колдовавшего у мотора, Пикалов никого не увидел. Сердце снова тревожно зачастило — и здесь не везет. Он хотел повернуть обратно, когда увидел, как в кабине пилота приподнялась голова. Туманов! Пикалов воспрянул духом, словно был уже спасен.
— Привет! — как можно веселее поздоровался он, зыркнув направо и налево. Пока все было тихо и спокойно, по пятам за ним никто не гнался. — Третью заповедь выполняем — не ленись на земле, не вспотеешь в небе?
— Вот именно, — отозвался Туманов. — Помнишь, на каком мы с косы Чушка прилетели? И вот снова он в строю.
— Все равно сегодня на боевой вылет вас не пошлют. Вылезай, покурим вместе. Посплетничаем.
Туманов посидел еще немного и неторопливо спустился по крылу на землю.
— Почему один? — протянул Пикалов ему портсигар и, не обращая внимания, что летчик не взял папиросу — так и должно было быть, он некурящий, — увлек его за собой, за хвост самолета. — Где стрелки, штурман?
— Стрелки на складе набивают ленты патронами. У штурмана какие-то родственники объявились, командир на трое суток отпустил.
— Везет людям. Кто воюет, а кто гуляет, медовый месяц справляет.
— Что-то не очень лестно ты о своем друге заговорил, — неодобрительно заметил Туманов.
— Хотел заяц в друзья волка выбрать, — усмехнулся Пикалов.
Туманов удивленно посмотрел на него!
— Кто же из вас заяц, а кто волк?
— Из нас, — поправил Пикалов. Туманов даже шаг приостановил.
— Из нас?
— А ты разве не считаешь Серебряного своим другом?
— Считаю. Но что ты имеешь в виду?
— Сейчас узнаешь. Дай-ка магазин из своего пистолета. Туманов поколебался лишь секунду. Вытащил из кобуры пистолет и протянул магазин Пикалову.
— Проверь, не остался ли в патроннике патрон и как работает спусковой крючок, — посоветовал Пикалов.
Пока Туманов заглядывал в патронник и нажимал на спуск, Пикалов, как опытный фокусник, отработавший до автоматизма каждое движение, заменил приготовленный заранее магазин пистолета Туманова на свой.
— Все нормально? — спросил он с усмешкой. — Хорошо. А теперь проверь патроны. Вытащи из любого пулю.
Туманов выполнил и это указание. Спросил с возмущением:
— Что это значит?
— То, что видишь: патроны без пороха.
— Кто это сделал и зачем?
— А вот теперь подумай. Кто с тобой ел и спал рядом и почему он это сделал.
Туманов пожал плечами.
— Эта глупая шутка могла плохо кончиться.
— Да. Ваня Серебряный — шутник. Шутя напивается и не является на службу, шутя покидает дежурство. — Пикалов всматривался в лицо Туманова, стараясь понять, какое впечатление производит его сообщение и насколько осведомлен летчик о своем штурмане. — Ты не задумывался, почему ему все и всегда сходило с рук?
— Ну не очень-то сходило. В звании до сих пор не вырос, по службе не продвинулся. А штурман он, сам знаешь, — первый класс.
— Точно, первый класс. И стреляет и бомбит только в «яблочко». А почему его, капитана, назначили в экипаж лейтенанта?
— Какое это имеет значение? Ты же знаешь его грехи. — Александр щелкнул себя по горлу. — Это — во-первых. Во-вторых, я только что прибыл из госпиталя и был свободен.
— В-третьих, вернулся оттуда, из-за линии фронта. Сколько ты там проплутал?
— Неполных три дня.
— И сколько же ты пешкодралом отмерил километров?
— Не пешкодралом, а на мотоцикле…
— Тебе немцы его предложили? — перебил Пикалов, стремясь неожиданными вопросами ошарашить Туманова, заставить его поверить в придуманную легенду.
— Я сам взял. — Туманов нахмурился. Черные брови его сошлись у переносицы, переломились.
«Он и в самом деле Хмурый, — отметил Пикалов. — И, кажется, намеки произвели на него впечатление. Надо окончательно сломить его…»
— И тебе поверили, что ты беспрепятственно катал по немецким тылам, проскочил линию фронта?
— Я не утверждал, что беспрепятственно. При переходе линии фронта меня ранили.
— А где остальные члены экипажа?
— Наверное, погибли.
— Вот видишь, даже ты не знаешь и не уверен. А контрразведчикам позволь и вовсе тебе не поверить. По большому секрету открою тебе одну тайну. — Пикалов на ходу дополнял свою легенду. — Твой бывший воздушный стрелок-радист сержант Рыбин жив. Находится в плену, в лагере под Винницей. — Глаза Туманова широко открылись, и Пикалов прочитал в них недоверие, борющееся со страхом. Он продолжил: — Также по большому секрету сообщу тебе и некоторые его показания. Только не спрашивай пока, откуда мне все это известно, позже узнаешь. Так вот, в своих показаниях Рыбин утверждает, что покинул самолет после того, как увидел, что его покинул командир. Штурман и воздушный стрелок находились еще на своих местах.
— Ложь! — негромко, сквозь зубы процедил Туманов.
— Я тоже так думаю, что ложь, — поспешил согласиться Пикалов. — Стрелок-радист, скорее всего, выпрыгнул самым первым, не дожидаясь твоей команды, как только увидел, что самолет загорелся. Пока от его показаний никому ни жарко, ни холодно. Но вдруг ему удастся из лагеря бежать или немцы возьмут да выпустят его — говорят, они практикуют такое, — вот тогда дело может осложниться. Тогда ни Петровский, ни Серебряный такими снисходительными, как были до этого, не останутся.
Пикалов сделал паузу, давая время на осмысливание сказанного. Туманов молчал, глядя себе под ноги. Резким движением всунул в кобуру пистолет, зло глянул в глаза старшему лейтенанту:
— Что ты от меня хочешь?
— Хочу помочь тебе и себе. По воле случая мы оказались, как говорят разведчики, «под колпаком». К тебе приставлен Серебряный, ко мне еще кто-то. По законам военного времени разбираться особенно, в чем мы правы, в чем виноваты, никто не станет. Так что лучше нам вовремя смыться.
— Куда?
— Я скажу курс.
Туманов снова задумался. Потом глянул ему в глаза.
— Ты немецкий шпион?
Пикалов понял, что юлить нет смысла. Туманов должен поверить ему, положиться на него. Но ответил уклончиво:
— Зачем же так непочтительно? Разведчик — профессия романтиков, людей смелых, умных и отчаянных. Хочешь попробовать?
— Спасибо. Я и своей романтикой — летной профессией — сыт по горло. Притом, во имя чего и кого рисковать? Гитлер все равно войну проиграет.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что Гитлер параноик, хочет превратить людей в обезьян. Ты хочешь стать обезьяной?
— Все это пропаганда. Но если хочешь знать мое мнение, то люди делятся на три категории: умных, сильных и слабых. Первые должны управлять, вторые следить за порядком, третьи — работать. Мы с тобой принадлежим ко второй категории, солдаты, и наше дело — убивать, чтобы уцелеть самим. Грязное занятие, согласен, но другого выхода у нас пока нет. Мне давно все осточертело, и устал я. Очень устал. И хочу пожить хотя бы годок в свое удовольствие. Месяца два-три нас трогать не будут. А потом, я полагаю, война скоро кончится. Надо во что бы то ни стало дожить до того дня. Потому надо лететь. Немедленно.
Туманов покачал головой:
— Никто нигде нас не ждет. Лучше уж сдаться на милость победителя.
— Ни за что. — Пикалов расстегнул кобуру своего пистолета. — Ты полетишь, если даже не хочешь этого. Иначе…
— Не надо. — Туманов повернулся и посмотрел на самолет. Там по-прежнему, кроме техника, копающегося в моторе, никого не было. — Смерти я не боюсь.
Голос его был спокоен и тверд, и Пикалов понял, что угрозами ничего не добьешься.
— Я тоже, — сказал он примирительно. — Но, откровенно говоря, пожить бы еще хотелось. Прожить нелегким трудом заработанные деньги. И задешево я себя не отдам. И тебе советую не спешить на тот свет. Собственно, кто и что тебя здесь удерживает?
— Мое прошлое.
— Любому прошлому, даже самому распрекрасному, грош цена. Надо думать о будущем.
— Тогда дай мне время подумать.
— Не могу. Этого времени у нас нет.
— Хотя бы до ночи — не полетим же мы сейчас?
— Именно сейчас.
— Нас собьют наши же истребители.
— А может, и нет. Может, мы удачливые, — пошутил Пикалов, хотя ему было совсем не до шуток. Если Туманов заартачится, он не знал, что делать.
— И все-таки я советую потерпеть до ночи.
— Нет. Только сейчас. Я не угрожаю, но у меня другого выхода нет.
На соседней стоянке запустили моторы. Грохот ударил по ушам. Туманов, склонив голову, раздумывал. Или тянул время, на что-то надеясь.
— Видишь, все идет мне навстречу! — прокричал Пикалов ему в ухо, намекая на грохот, сквозь который выстрел пистолета никто не услышит.
— Хорошо, — отозвался Туманов. — Будем считать, что тебе удалось заставить меня силой оружия сесть в самолет.
Пикалов кивнул. Хотя в голосе летчика прозвучала обреченность, старший лейтенант решил быть начеку и предупредил:
— Без всяких уловок. Мне терять нечего. Я сяду в штурманскую кабину.
Туманов усмехнулся:
— Ты же сам утверждал, что мы в одинаковом положении. Значит, и мне терять нечего. Идем.
* * *
Петровский сидел в своем маленьком кабинете, ожидая телефонного звонка из Краснодара, куда уехал Серебряный со своим последним не штурманским заданием. Как он там? Хотя группа прикрытия у него надежная и резидент взят под наблюдение, неожиданности могут возникнуть всякие. За Лещинской тоже нужен глаз да глаз — ушлая, коварная женщина, какие только проверки не устраивала Серебряному: и досье на командиров требовала, и фотокопии на секретные документы, и даже уничтожить самолет… Молодец Ваня, превосходно сыграл роль пьяницы и волокиты, таких матерых шпионов провел… Пикалов, правда, все еще в тени держится, обеспечивает себе на всякий случай тылы… Так ловко в полк пробрался и все следы замел: родители-де в тридцать девятом году от угарного газа умерли, других родственников нет… Да, непросто было распутать этот клубок, добраться до папы Хохбауэра, матерого шпиона, и его сынка. Тот арестован, а этот все еще гуляет на свободе. До сообщения Серебряного об аресте «папы», Лещинской и его сообщников, которыми Гросфатер успел обзавестись в Краснодаре…
Что-то Серебряный задерживается. Операция должна была завершиться еще ночью…
Петровский даже вздрогнул — так пронзительно зазвонил телефон. Он снял трубку:
— Слушаю.
— Колинога докладывает. Пикалов направился на аэродром. А сказал, что отлучится на несколько минут в штаб. Мне показалось, он чем-то взволнован.
— Хорошо. Продолжайте занятия.
Ситуация резко осложнялась. Петровский позвонил Завидову, чтобы тот взял связь с Краснодаром на себя, и помчался на аэродром.
Через несколько минут позвонили с аэродрома: Пикалов у самолета Туманова, доставал пистолет.
Похоже, принуждает его к бегству.
* * *
О том, что с Пикаловым надо быть настороже, Александра предупредил Серебряный с месяц назад. Но что начальник связи эскадрильи немецкий шпион, Александру и в голову не приходило. Когда человек ловчит, лжет, ни в грош дружбу не ценит, он тоже опасен, но когда этот человек — враг, живет среди ничего не подозревающих людей, чтобы причинять им вред, все делать для их погибели, — он не просто опасный, и с ним надо быть не настороже, а во всеоружии, арестовать его в любую минуту… Пикалова не арестовывали, видимо, по простой причине — выявляли связи. В чем же Серебряный просчитался, как Пикалову удалось разоблачить его? И где Петровский, где другие, кто должен контролировать каждый его шаг? Они должны быть рядом и догадаться, что здесь затевается.
У бомбардировщика действительно находилось уже двое: на помощь технику пришел механик. Они закрывали капоты моторов. Александр размышлял, как ему поступить. Можно, конечно, попытаться обезоружить Пикалова, хотя сделать это с его больной спиной будет непросто. Тем более что старший лейтенант наготове. Александр не трусил, наоборот, им овладела какая-то апатия, и он не обращал внимания, что Пикалов переложил пистолет из кобуры в карман и почти не вынимает оттуда руку. В голове напряженно билась одна мысль — не дать шпиону уйти, сдать его живым в руки контрразведки.
Они подошли к крылу самолета. Техник увидел Александра и без особой официальности сообщил:
— Все, командир, можете облетывать.
Александр затем и пришел на аэродром. Техник еще вчера вечером сообщил, что заканчивает ремонт. Поскольку Серебряного не было, а стрелок сержант Агеев находился в наряде, Александр намеревался облет совершить один. Члены экипажа ему не требовались: как работают моторы и рули управления, он проверит без них.
— Баки заправлены? — спросил Александр.
— Под завязку. До Берлина хватит, — пошутил техник.
— Давай сжатый воздух. Со мной полетит старший лейтенант Пикалов. За штурмана.
Ни техник, ни механик не обратили на эту фразу никакого внимания. Значит, они ни при чем… Возможно, на соседнем самолете?… Но и там никто не интересовался, что затевается здесь… Вступать в единоборство с Пикаловым безнадежно — он все время начеку, и, пока техник с механиком поймут, в чем дело, он ухлопает их. Надо придумать что-то другое. Прежде всего, потянуть время.
Александр неторопливо поднялся на крыло, открыл колпак кабины. Постоял, наблюдая, как Пикалов опускает крышку нижнего люка, чтобы подняться в штурманскую кабину. Прежде чем ступить на лесенку, старший лейтенант поторопил Александра:
— Давай, командир, запускай, время — золото.
Александр сел в кресло, пристегнул парашют. Даже если ему придется взлететь, Пикалову никуда не уйти — парашюта у него нет. Но гробить самолет из-за такого подонка было жаль… Один мотор можно запустить…
— Провернуть винты! — скомандовал Александр, надевая шлемофон.
Техник с механиком взялись за лопасти. Один оборот, другой, третий… Пора командовать от винта, но надо потянуть еще… Где же Петровский?
— Не тяни, капитан, — раздался в наушниках голос Пикалова. — На тот свет всегда успеешь. Запускай.
— От винта! — крикнул Александр и включил подачу сжатого воздуха. Лопасти резво побежали друг за дружкой по кругу. Но вспышек, к удивлению и радости Александра, не последовало. Он щелкнул лапкой магнето в одну сторону, в другую — безрезультатно. Пришлось выключать подачу воздуха.
— Капитан, я предупреждал — без уловок, — грозно зарокотал Пикалов. — Твоя грудь у меня на мушке.
Да, церемониться он не станет. Терять ему нечего.
— Включи магнето, — подсказал Пикалов, заподозрив, что летчик умышленно не запускает мотор. Грамотный! Александр так и хотел поступить со вторым мотором. Его кто-то опередил…
— Включил. Дело не в магнето.
— А в чем?
— Не знаю. Попробуем второй.
Но второй тоже запускаться не хотел.
Пикалов открыл астролюк, высунулся оттуда и прожег Александра испепеляющим взглядом. Александр пощелкал лапкой магнето.
— Слышишь? Что-то другое.
И Пикалов понял, в чем дело. Выхватил пистолет и навел на техника.
— А ну быстро исправляй, иначе прошью твою башку…
— Сейчас, сейчас. — Техник испуганно шарахнулся к мотору, стал открывать капот. К нему подошел механик. Но вместо помощи изо всей силы толканул его плечом, и они вместе кубарем покатились под плоскость.
Пикалов запоздало выстрелил.
— Давай на тот самолет, — махнул он Александру на соседний бомбардировщик, где недавно работали моторы.
Он еще на что-то надеялся…
Александр поднялся из кресла и услышал треск мотоцикла: по стоянке к их самолету мчался Петровский.
Пикалов выстрелил в него. Мотоцикл вильнул в сторону и скрылся за капониром.
Едва хлопнула крышка нижнего люка штурмана — Пикалов все же решил пробиваться к соседнему бомбардировщику, — снизу от хвоста прозвучал предупредительный выстрел, и механик крикнул:
— Сдавайся, Пикалов! Брось пистолет!
— А ты иди, возьми у меня! — отозвался Пикалов зло, истерично и выстрелил в направлении голоса. Потом вдруг юркнул в люк, метнулся к пулемету. Воспользовавшись этим, Александр вывалился из кабины и скатился по плоскости на землю. Механик схватил его за руку и втащил в «мертвую зону».
— Дайте пистолет, — попросил у него Александр. — Мой без патронов.
— Я сам. — Механик пополз вперед. Выстрелил.
— Не надо, — посоветовал Александр. — Он никуда не денется.
— А если вытащит пулемет?
— Не так-то это просто…
Сзади подкатил Петровский. Соскочил с седла и, держа пистолет наготове, пополз к носу самолета, где уже находился механик. Александр двинулся за ними. Сквозь плексиглас он увидел Пикалова, в бессильной злобе пытающегося вырвать пулемет из гнезда крепления.
— Хватит, Пикалов, сдавайся! — властно потребовал Петровский.
Пикалов бросил пулемет, высунулся из астролюка. Сказал насмешливо:
— Подойди ближе, капитан.
Петровский сделал несколько шагов. Пикалов вскинул руку с пистолетом. Первым выстрелил Петровский. Пикалов дернулся, рука вяло опустилась. Пистолет глухо ударился о землю.
11
2/XI 1943 г. …Боевой вылет с бомбометанием по порту г. Севастополя…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
2 ноября полк перелетел на Украину. На аэродроме самолеты встречал сам комдив полковник Лебедь в новеньком, поскрипывающем кожей реглане, в новой, по заказу сшитой фуражке, возбужденный, торжественный. Праздничное настроение было у всех: дела на фронте шли успешно, наши войска форсировали Днепр, подходили к Киеву; Южный фронт готовился к освобождению Крыма.
Дивизия за лето совершила ряд блестящих налетов по вражеским объектам — аэродромам и переправам, крупным штабам и сосредоточениям войск и техники; всем трем полкам было присвоено звание гвардейских. Шли разговоры, что Лебедь вот-вот станет генералом.
Едва бомбардировщики приземлились и рассредоточились по капонирам, сооруженным еще немцами, как комдив приказал командиру полка со своими заместителями и командирами эскадрилий собраться у КП — привезенной откуда-то сравнительно большой будке, уже оборудованной телефонами и радио.
Капитан Туманов временно исполнял обязанности командира 3-й эскадрильи вместо не вернувшегося еще от крымских партизан капитана Проценко — и пошел вместе со всеми.
Комдив, выслушав рапорт подполковника Омельченко, окинул всех довольным взглядом и сразу приступил к делу.
— Знаю, что устали. Знаю, что тылы еще не подоспели и нет ни стартеров, ни тягачей, ни прожекторов. Но вам не привыкать включаться в боевую работу без них. Боевая задача: нанести этой ночью бомбовый удар по укреплениям и причалам Севастополя. Там, по сведениям разведки, скопилось много кораблей. Техническому составу готовить самолеты, летному — пообедать, отдохнуть ив 18.00 построиться здесь на последние указания…
Когда командиры были отпущены, Лебедь попросил Туманова задержаться.
— Хотите ко мне в дивизию? — без обиняков спросил полковник. — Инспектором по технике пилотирования.
Лебедь всегда вызывал восхищение у Туманова: смел, решителен, непреклонен; служить под началом такого командира не только почетно, но и поучительно. И все-таки уходить из полка, в котором провоевал с первых дней войны, с людьми которого сдружился, сроднился, было нелегко.
Комдив догадался, что заставило задуматься капитана, и дружелюбно хлопнул его по плечу:
— Понимаю. Но подумай о будущем. В общем, ответ жду завтра утром.
12
…В течение 2 ноября в районе между рекой Днепр и побережьем Каркинитского залива наши войска продолжали преследовать отступающего противника и с боями овладели городом Каховка, городом Скадовск, районными центрами Николаевской области Горностаевка, Каланчик, а также заняли более 70 других населенных пунктов…
(От Советского информбюро)
В 18.00 после небольшого отдыха и ужина полк выстроился на последние указания.
Омельченко, узнав о предложении Лебедя Туманову, в полет Александра не запланировал, назначил его руководителем полетов.
— Привыкай к руководящей работе, — шутя сказал он.
Александру и ранее приходилось дежурить на КП, быть помощником руководителя полетов и нередко исполнять функции руководителя. На первый взгляд дело спокойное и нехитрое: сиди себе да подсказывай по радио «подтянуть», «уголок убавить» или «газок подобрать». Но это на первый взгляд. На самом же деле, когда с маршрута одновременно возвращались несколько машин почти с сухими бензобаками, изрешеченными осколками, с истекающими кровью членами экипажа, а фашистские самолеты подстраивались к ним и сыпали на аэродром бомбы, посадить их было нелегко, и дежурный расчет подвергался не меньшей опасности, чем в воздухе над целью, — КП, как и самолет, в эту ответственную минуту не покинешь.
На последние указания Лебедь приехал со своим заместителем подполковником Меньшиковым. Комдив оставался таким же возбужденным, как и при встрече полка, голос его звучал возвышенно и торжественно:
— Командование 4-го Украинского фронта и лично товарищ Толбухин, от которого я только что, поздравляют вас с новыми успехами на фронте. Нам, гвардейцам, доверена важная задача: нанести сокрушающий удар по укреплениям и причалам Севастополя…
Рядом с комдивом стояли подполковник Меньшиков в потертой летной кожанке и полковник Баричев, инженер дивизии, в замасленной технической куртке; и полковник Лебедь в новеньком черном реглане возвышался над ними на целую голову.
Слушали его внимательно, и торжественность, приподнятость речи зажигала людей; лица их светлели, наполнялись решимостью. Александр в душе порадовался за своего будущего непосредственного начальника.
Лебедь закончил и повернулся к Меньшикову:
— Ты скажешь что-нибудь, Федор Иванович?
Меньшиков пожал плечами:
— Собственно, последние указания пора…
— Точно, пора, — кивнул Лебедь.
На середину строя вышел подполковник Омельченко. Он напомнил, что за полком, который поведет он, пойдет соседний полк нашей дивизии. Поэтому строгое выдерживание режима исключительно важно для всех. Он зачитал порядок, время взлета и эшелоны следования экипажей к цели, напомнил меры безопасности и способы отражения атак истребителей, маневры в зоне ПВО противника. Последние указания затянулись, и Лебедь, не выдержав, подошел к командиру полка. Тот понял, в чем дело, и кивнул метеорологу:
— Давай погоду.
Младший лейтенант Клюско, маленький, тщедушный «кудесник погоды», стал обстоятельно и пространно объяснять синоптическую обстановку:
— Погода нашего района будет определяться областью повышенного давления…
Лебедь оборвал его:
— Чем она будет определяться, девицам своим, метеонаблюдателям, расскажешь, а летный состав интересует прогноз погоды.
— Есть, прогноз погоды, — вытянулся Клюско и заторопился: — Погода по маршруту и в районе цели ожидается малооблачная и безоблачная. После полуночи в нашем районе возможно образование тумана.
— Чего-чего? — круто согнул Лебедь шею и подошел к младшему лейтенанту вплотную, отобрал у него синоптическую карту. — Какой туман, откуда?
— Радиационный, — неуверенно пояснил Клюско. — За счет выхолаживания. Воздух очень влажный, а небо, — он посмотрел вверх, — ясное.
— Чепуха! Нигде никакого тумана, — ткнул Лебедь в карту. — Привыкли перестраховываться. — И решительно повернулся к Омельченко: — Давай команду разведчикам погоды на взлет.
То, что ожидается туман, Александр слышал в штабе дивизии полчаса назад, когда заходил туда, чтобы узнать о запасных аэродромах. Оперативный дежурный ответил ему, что как только они сами выяснят, так сразу позвонят на аэродром. Но уже заканчивались последние указания, а звонка не было. И Александр посчитал своим долгом напомнить комдиву:
— Товарищ полковник, нам еще не дали запасных аэродромов.
— Что значит «не дали»? — повернул рассерженное лицо полковник
— То, что действительно ожидается туман, и неясно, какие аэродромы будут открыты.
Лебедь снова согнул свою длинную, поистине лебединую шею, подумал. Потом, не глядя на Александра, сказал Омельченко:
— Выпускайте разведчиков.
Неожиданно вмешался Меньшиков.
— Торопиться некуда, подождем, — сказал он спокойно, как о решенном деле. И Лебедя это взорвало.
— Что значит «подождем»? Командующий фронтом приказал, а ты…
— Пока запасных аэродромов нет, никто приказать не может, — стоял на своем Меньшиков. — На этот счет тоже есть приказ.
— Ну, Федор Иванович! — усмехнулся вдруг Лебедь. — У тебя никак характер прорезался. Хорошо, хорошо. Даже здорово. Но ты забыл, что теперь я — твой командир. И прошу приказы мои выполнять беспрекословно. — Он повернулся к Омельченко. — Давай команду разведчикам на взлет. — И примирительно пояснил Меньшикову: — Сейчас я сам поеду в штаб и по телефону сообщу запасные аэродромы.
Александр не сомневался в твердости слова комдива: уж если он брался за дело, то доводил его до конца. Но Меньшиков стоял на своем:
— Все равно непорядок и взлетать не имеем права.
«У него и в самом деле «прорезался» характер, — подумал Александр. — Такой послушный и исполнительный — и вдруг заартачился. Какая муха его укусила?» А подполковник еще раз посмотрел на небо, повел носом, понюхал и буквально поразил своим чутьем:
— В самом деле туманом пахнет.
Инженер дивизии Баричев чуть не рассмеялся, нагнулся, прикрыв лицо рукой.
Лебедь стрельнул колючими глазами в своего строптивого зама — издевается он над ним или шутит? — и, убедившись, что тот говорит вполне серьезно, покрутил головой — ну и ну, — сел в эмку и укатил.
В 20.00 экипажи капитанов Зароконяна и Кулешова ушли на разведку погоды. Их маршруты лежали не на Севастополь, одного — севернее, второго — южнее цели, чтобы не насторожить преждевременно фашистов.
Через каждые двадцать минут они радировали о погоде: безоблачно, видимость хорошая.
Александр сидел в кресле руководителя полетов с микрофоном в руках, рядом Меньшиков, ни во что не вмешиваясь, спокойно посматривал по сторонам, словно сторонний наблюдатель. Дежурный штурман на большом листе бумаги, разбитом на клетки, вел контроль пути разведчиков; хронометражист ждал, когда начнет взлетать группа. Инженер дивизии полковник Баричев то выходил на улицу, то возвращался.
Минут через тридцать позвонил Лебедь, спросил:
— Что докладывают разведчики погоды?
— Безоблачно, видимость двадцать на двадцать, — ответил Меньшиков.
— Ну вот, миллион на миллион, а ты — «туман». Тоже мне, кудесник! Давай выпускай группу. Запасные аэродромы сейчас передаст оперативный дежурный.
В 21.00 с минутным интервалом стала взлетать и группа. А за ней с соседнего аэродрома поднялся и братский полк. Сорок восемь экипажей. Дежурный штурман на листе бумаги в соответствующих графах ставил время прохода контрольных и поворотных пунктов.
Как только последний самолет прошел исходный пункт маршрута, связь с экипажами прекратилась — они шли в режиме радиомолчания, чтобы не раскрыть себя. У Александра выдалось свободное время, и Меньшиков попросил его посчитать по журналу руководителя полетов налет полка за прошлый месяц и выписать фамилии командиров экипажей, совершивших большее количество боевых вылетов.
Александр так увлекся работой, что не обращал внимания на происходящее вокруг, а когда оторвал взгляд от журнала и увидел полное тревоги лицо Меньшикова, державшего у уха телефонную трубку, сердце у него екнуло: что-то случилось.
— Найдите его, — приказывал подполковник кому-то сердитым голосом, и Александру снова вспомнились слова Лебедя о том, что у Меньшикова прорезался характер. Александр знал командира более трех лет и никогда таким суровым, сердитым и непреклонным не видел. Что-то с ним происходило непонятное.
— Минут сорок назад он уехал из штаба, — ответил голос в трубке. — Куда, не доложил.
Меньшиков в сердцах бросил трубку, что совсем на него не было похоже. Перехватив удивленный взгляд Туманова, подполковник устыдился своей слабости и извиняющимся тоном пояснил:
— Я же говорил… А он взял да укатил… Вы только посмотрите, — кивнул он на окно.
Александр взглянул на улицу и почувствовал, как кожа на голове стала стягиваться, поднимая дыбом волосы: аэродром будто курился; несмотря на темноту, видно было, как белесый туман поднимается от земли, растекается во все стороны, плотнеет и затопляет все вокруг. У горизонта звезд уже не было видно, а те, что мерцали в зените, мелко подрагивали и тускнели, тускнели…
Кто-то пророчески назвал такой туман радиационным (в то время слово «радиация» имело совсем иной смысл). Подобно ядерной радиации, он истощает нервную систему людей, доводит их до безумия, заставляя делать роковые ошибки: в тумане сталкиваются корабли, самолеты, машины; в тумане теряют пространственную ориентацию даже птицы. А посадить самолет, не имея системы слепой посадки, — бессмысленная затея.
— Как на запасных? — поспешно спросил Александр, надеясь, что, пока он занимался «канцелярией», их сообщили.
— На каких? Если б хоть один дали! — выдохнул Меньшиков. Он нервно прошелся по КП и снова взялся за телефон. Звонил в штаб дивизии оперативному дежурному, еще куда-то, и отовсюду следовал один и тот же ответ: «Ждите».
Туман густел с каждой минутой, и к двум часам ночи, когда разведчики вернулись с задания и запросили посадку, он стал настолько плотным, что срочно привезенный от зенитчиков прожектор не смог пробить его толщу даже вертикально. Луч будто расплющивался о невидимую в вышине твердь, дробился и осыпался вниз, образуя большое световое пятно с размытыми неровными краями. Увидеть это пятно летчики вряд ли могли.
Меньшиков дал команду Зароконяну и Кулешову пройти над КП, и, когда послышался гул самолетов, дежурный штурман и хронометражист вышли на улицу и стали стрелять из ракетниц вверх. Но ни Зароконян, ни Кулешов ракет не увидели.
— Давайте запасной аэродром! — категорически потребовал Зароконян. — Зачем время терять и жечь бензин?
— Ждите, — твердо ответил Меньшиков.
— Чего ждать?! — взорвался Зароконян. — У моря погоды? Этот туман до утра не рассеется.
— Знаю, — холодно ответил Меньшиков. — Но нету пока запасных аэродромов, все ближайшие закрыты. — И, положив микрофон, стал снова звонить на КП корпуса. Оттуда ответили:
— Пока нам ничего не дали.
— Но самолеты уже на кругу, вы тоже, наверное, слышите их! — возмутился Меньшиков.
— Слышим, но ничем помочь не можем.
— Дайте дальние аэродромы.
— И дальних пока нет.
А Зароконян бушевал по радио:
— Что, ни одного не осталось, все закрыты?! Чушь! Спят там тыловые крысы. Разбудите их. Позвоните Лебедю, он расшевелит их…
Летчики верили в Лебедя, надеялись на него. А он словно в воду канул.
Меньшиков стал звонить в штаб фронта, требуя самого Толбухина. Но и его найти оказалось нелегко. Зароконян, пустив в адрес «тыловых крыс» еще пару крепких словечек, заявил, что берет курс на юго-восток и сам будет искать аэродром посадки.
Меньшикову наконец удалось разыскать Толбухина. Генерал внимательно выслушал его объяснение, тут же связался с кем-то по другому телефону и через минуту сказал:
— Направляйте на Харьков.
Дежурный штурман подсказал курс на Харьковский аэродром. Но минут через пятнадцать и из Харькова пришло штормовое предупреждение: туман, видимость — тысяча.
А судьба словно смеялась над ними: туман охватывал все новые и новые районы, на КП отовсюду поступали штормовые предупреждения.
Штабы молчали.
Два экипажа — Зароконяна и Кулешова — уходили от аэродрома в неизвестность, сорок восемь приближались к аэродрому, где их тоже ничего хорошего не ждало. При неизвестности хоть на что-то можно надеяться, здесь же надеяться было не на что. Посадить самолет в такой туман даже асу не под силу. Спасти их могло только чудо или сам бог, а поскольку чудес на свете не бывает, а богом в данной ситуации являлся всего-навсего Меньшиков, нетрудно было представить, чем все это кончится.
Меньшиков сидел за столом руководителя полетов, не отпуская микрофон от губ. Лицо его почернело, подбородок и нос заострились, словно он не спал и не ел неделю. Глаз под насупленными бровями не было видно. Подполковник сосредоточенно думал и молчал. Александру было искренне его жаль, и он невольно подумал, что лучше было бы, если на его месте оказался Лебедь. Тот что-нибудь придумал бы, нашел какой-нибудь выход. Куда он запропастился? Уж не случилось ли с ним несчастье? Местность освобождена недавно, фашисты оставили всякую мразь, наподобие Лещинской, старика… Здорово Ваня раскрыл всю их шайку… Лебедь мог на своей эмке наскочить и на необезвреженную мину…
— Чибис-пять, я — Чайка, вызываю на связь, — запросил Меньшиков.
— Чибис-пять на связи, — отозвался сразу Омельченко.
— Как погода по маршруту?
— До Волновахи было безоблачно, видимость хорошая, а вот теперь внизу видны облака.
— Будьте на связи. — Меньшиков взял телефонную трубку, попросил соединить его с Толбухиным. Заговорил горячо и убедительно: — Товарищ генерал, на подходе к аэродрому основная группа, запасных аэродромов до сих пор не дали… Да, вот так вышло… Надеялись. На маршруте, по которому возвращаются экипажи, погода есть. Может, там их посадим?… Хотя бы в Мелитополе. Этот аэродром наши летчики знают… Можно дать команду одной из частей подвезти туда прожектор… Больше ничего не надо… Спасибо, товарищ генерал. — И скомандовал в микрофон: — Чибисы, я — Чайка, всем, всем. Разворот на сто восемьдесят. Посадка на точке семнадцать, там, где арбузы до войны едали.
Все экипажи подтвердили получение команды.
У Александра будто гора с плеч свалилась, и он с восхищением посмотрел на Меньшикова. Выходит, бывают чудеса на свете, и замкомдив оказался очень даже смекалистым и мудрым богом: никто не додумался посадить самолеты ближе к линии фронта, все искали их в глубоком тылу, а он сообразил…
Правда, самолеты прилетели на Мелитопольский аэродром быстрее, чем туда привезли прожектор, но Меньшиков и в этой ситуации нашел выход: приказал вначале сесть одному Омельченко с помощью самолетных фар и, не выключая их, использовать самолет как стартовый командный пункт и прожектор, подсказывая летчикам на посадке.
В пятом часу утра пришло сообщение из штаба фронта, что все сорок шесть экипажей сели благополучно. Часов в шесть отозвался и экипаж Кулешова: кружил над Харьковским аэродромом, пока не кончилось горючее, после чего командир экипажа приказал покинуть самолет. Приземлились все удачно.
Молчал лишь Зароконян.
Александр, узнав, что сорок семь экипажей живы, несколько успокоился и пристроился в уголке на табуретке, чтобы хоть немного вздремнуть. Дежурный штурман и хронометражист последовали его примеру. Не спал только Меньшиков. Он то звонил в разные концы, справляясь о Зароконяне, то бродил взад-вперед как привидение.
Утром около девяти на КП появился Лебедь, как всегда, энергичный, сияющий, в превосходном настроении. Меньшиков доложил ему о посадке самолетов в Мелитополе, об экипажах Зароконяна и Кулешова.
— Вот и хорошо. — Лебедь довольно потер руки.
— Экипаж Зароконяна не вернулся, — резко и сердито напомнил Меньшиков.
— Сел где-нибудь, — беспечно махнул рукой комдив. — Летчик он опытный.
— А если погиб?
— Ну, — Лебедь развел руками, — война.
У Александра даже внутри все похолодело от этих сказанных так равнодушно слов. Ему казалось, что он видит перед собой не прежнего смелого, решительного командира, способного на героический подвиг, а бессердечного человека, совершившего только что низкий поступок и делающего вид, что никакого отношения к нему не имеет. Александр теперь был почти уверен, что Лебедь преднамеренно исчез ночью, когда узнал, в какую ситуацию попала дивизия по его милости. А может, Александр ошибается, случилось что-то другое, оправдывающее комдива?…
Ответ ему помог получить подполковник Меньшиков.
— Командующий фронтом тебя спрашивал, — сказал он.
— Зачем это я ему понадобился? — недоверчиво спросил Лебедь.
— Наверное, затем, чтобы объяснить, куда подевались твои обещанные запасные аэродромы.
— Нажаловался?… — Полковник тут же осекся под сверкнувшим негодованием взглядом Меньшикова. Чтобы как-то сменить взрывоопасную тему, Лебедь подошел к Александру и спросил как ни в чем не бывало: — Ну так как, обдумали решение?
— Обдумал, товарищ полковник, — подобрался, распрямился Александр. — Разрешите мне остаться в полку.
Лебедь стиснул челюсти, по скулам пробежали желваки. Стрельнул взглядом на Меньшикова: «Твоя работа?» Но ничего не сказал, лишь натянуто усмехнулся, отошел от Александра.
Напряженную тишину разорвал телефонный звонок Меньшиков взял трубку.
— Слушаю, Меньшиков.
— Доброе утро, Федор Иванович, Лебедь еще не объявился?
Голос было хорошо слышно, и Александру он показался знакомым.
— Здесь он, товарищ генерал, — ответил Меньшиков и протянул Лебедю трубку. Полковник суетливо схватил ее, прижал к уху:
— Слушаю, товарищ генерал…
— Куда вы запропастились?
— Так… то в штаб надо, то в один полк, то в другой, — бойко начал Лебедь. — Столько дел…
— Какие дела могут быть важнее полетов? — прервал его суровый голос. — Вы подчиненных в бой послали, а сами… Вы хоть знаете, где ваши экипажи?
— Так точно, товарищ генерал. Сели в Мелитополе.
— А экипаж Зароконяна?
— Ищем, товарищ генерал. Тоже сел где-нибудь.
— К сожалению, не сел. Разбился экипаж Зароконяна. У Маныча. В общем, оставьте свои дела на зама и давайте-ка сюда, ко мне, — заключил генерал не предвещающим ничего хорошего тоном.
Лебедь сразу сник, обессиленно опустил на аппарат телефонную трубку.
13
10/XI 1943 г. …Боевой вылет с бомбометанием по порту Севастополь…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Все вокруг было фиолетовым — и небо над головой, и слоисто-кучевые облака внизу, похожие на сиреневые сады во время цветения, и сами бомбардировщики, идущие правым пеленгом, звено за звеном, вся третья эскадрилья во главе с Александром, или, как теперь уважительно его называют, капитаном Тумановым. Лишь на западе, куда держали курс самолеты и где несколько минут назад скрылось за горизонтом солнце, багрянилась небольшая полоска, бросая тусклые, едва заметные блики на кромки облаков, на стволы пулеметов штурманской кабины, штыками выставленными вперед, на ребра атаки крыльев. И это легкое, будто очерченное кистью художника обрамление делало самолеты особенно красивыми, какими-то быстроходными фантастическими кораблями. Александр то и дело отрывал взгляд от приборной доски, никак не налюбуясь вечерним закатным небом; и то ли от этой красоты, то ли от событий последних дней на душе у него было так хорошо и радостно, что хотелось раскинуть во всю ширь руки и обнять весь мир, весь земной шар и крикнуть во всю мощь своих легких: «Ура!»
Итак, он командир эскадрильи. И хотя комдивом стал Меньшиков, Александр не жалел о должности инспектора по технике пилотирования дивизии, в полку его ценят и знают, уважают и доверяют — простили даже, казалось бы, непростительные грехи. Более того — вчера подполковник Омельченко послал на него представление к награде Золотой Звездой Героя. Жаль, отец и Рита не дожили до этого счастливого дня. Ирина узнает — обрадуется. А что узнает, он не сомневался: она постоянно держит связь со штабом 4-го Украинского фронта. Несколько дней назад Петровский, отозвав Александра, с непохожей на него откровенностью сказал прочувственно: «Поклон тебе Ирина шлет. Я просил ее разыскать Оксану. Разыскала. Сообщила, что с ней все в порядке. Заодно и тебе привет передала. Ждут они с нетерпением, когда мы их освободим. Трудно им там. Фашисты во что бы то ни стало хотят удержать Крым и свирепствуют немилосердно…»
— Командир, десять влево, — внес поправку в курс штурман.
— Есть, десять влево, — отозвался Александр и накренил бомбардировщик.
Небо и облака внизу потемнели, стали чернильно-черными. Багровая полоска впереди тоже притухла, чуть сместилась вправо. Над головой замерцала первая звезда. Она как-то по-особенному светила Александру. Далекая звезда надежды…
