Кладбище в лесу
Каждый раз, когда профессор включал эту чертову машину, толстяк Куртц начинал нервничать. Электрическое напряжение падало по всему лагерю, переставало идти по высоковольтной изгороди заключенных. Даже лампочки в казармах эсэсовцев выключались, изредка помигивая. Когда же штурмбанфюрер СС Эрнст Куртц попробовал поговорить об этом с фон Айзенбахом, ученый лишь махнул рукой и приказал убираться вон и не мешать ему работать. Вспыльчивый и заносчивый, в этот раз толстяк эсэсовец опустил голову и поспешил выполнить приказание: загадочный ученый пользовался большим авторитетом у командования Куртца.
Толстяк Куртц нервничал не только из-за перепадов электрического напряжения. Он попросту боялся этой машины, которую собирали заключенные под командой профессора. Куртц и вообще не был храбрецом, ну а тут, тут волосы на голове вставали дыбом. Причем в буквальном смысле слова – электричество заряжало в лагере все и всех, поэтому прическа «ёжиком» стала самой ходовой и модной. Эсэсовцы помоложе лишь заливались хохотом и махали рукой, но, умудренный опытом, штурмбанфюрер уверял, что «они еще поймут!», когда у них, бедолаг, начнут выпадать волосы и утрачиваться мужская сила.
Куртц откопал какой-то замызганный учебник по электротехнике и, самообразовавшись, старался заземлить себя при каждом удобном случае. Вооружившись куском проволоки с примотанной к ней лошадиной подковой, штурмбанфюрер привязывал нехитрую конструкцию к металлической пряжке форменного ремня и, звеня подковкой по всем неровностям земли, горделиво вышагивал по лагерю. Наблюдавший за манипуляциями толстяка-подчиненного штандартенфюрер Штуце под конец не выдержал и, назвав Куртца идиотом, приказал снять заземление с тела штурмбанфюрера. С тех пор Куртц пользовался своей «защитой» подальше от глаз начальства, всякий раз вызывая этими манипуляциями у подчиненных приступы смеха. У молодых и здоровых немецких парней, ценивших хорошую шутку, штурмбанфюрер стал желанным гостем. Правда, называли его за глаза «Подштанником», что самому офицеру было крайне оскорбительно и неприятно.
Пиком юмористической славы, совершенно нежелаемой штурмбанфюрером, стал случай, когда происходящее вышло из-под контроля и поставило под удар авторитет германских офицеров. Однажды, когда Куртц горделиво вышагивал по лагерю, свысока оглядывая заключенных и караульных эсэсовцев, случился курьез. Весело звенящая по утоптанной земле, подковка неожиданно зацепилась за торчащий корень, который нерадивые славяне забыли вырвать из земли. Подковка рванулась и выдернула ремень из штанов ничего не подозревавшего штурмбанфюрера. Сотни человек, и славян и немцев, хохотом сопровождали действия толстяка-эсэсовца, когда он одновременно ловил штаны, пытался поднять с земли свой ремень и выдергивал застрявшую подковку. Особый восторг у зрителей вызвали лиловые подштанники штурмбанфюрера, подарившие тому неугасаемую славу и несколько фамильярное прозвище…
…С рюмкой Куртц дружил уже давно, пожалуй еще до того, как вступил в NSDAP. Куртц пил все: любил пиво, ликеры, шнапс, русскую водку, с почтением относился к любому коньяку, даже к эрзацам, которых стало в последнее время очень много. Оккупированная немецкими фашистами Европа по каким-то непонятным причинам резко сократила выпуск пищевой продукции, в том числе и столь любимых немцами французских вин и коньяков. Но Эрнст Куртц готов был пить что угодно, недавно открыв для себя русский самогон. А когда штурмбанфюрер-эсэсовец прочитал в одной книге о здоровом питании, что красные вина прекрасно выводят из организма вредные вещества, он решил, что и другие алкогольные напитки наверняка обладают столь же чудесными свойствами. С тех пор, найдя оправдание своему алкоголизму, пил штурмбанфюрер, не просыхая.
Но самым главным увлечением толстяка-эсэсовца была служба. Штурмбанфюрер Эрнст Куртц был ярым нацистом. Он с почтением относился к фюреру и зачитывался Mein Campf (Моя Война – Адольф Гитлер), с удовольствием и старанием повсюду ее цитируя. Ко всем без исключения представителям иных национальностей он относился с пренебрежением и брезгливостью, как к людям второго сорта.
Он с удовольствием расстреливал и пытал военнопленных и гражданских жителей оккупированных немцами территорий. А став вторым лицом в лагере, Куртц развернулся вовсю. Штурмбанфюрер распорядился врыть в землю столб и ежедневно пытал около него узников, причем, как правило, не каких бунтарей, а просто тех, кто попадался ему на глаза. Куртц бил пленников обрезком колючей проволоки, вырывая из спин несчастных куски плоти, ломал конечности куском металлической трубы, придумывал все новые и новые пытки, поражая жестокостью даже бывалых сослуживцев.
Запрет на пытки стал для штурмбанфюрера сущим наказанием, но ничего не поделать, авторитет штандартенфюрера Штуце был непоколебим. Столб срыли, и штурмбанфюреру пришлось ограничиваться поверками и регулярными обысками. Острота ощущений угасла, и Куртцу осталось довольствоваться своим старым другом – алкоголем. Впрочем, иногда, встряски все же происходили. Время от времени Куртцу приходилось расстреливать особо строптивых заключенных.
Но главное развлечение, которого он так ждал, должно было произойти в самом скором времени. По подсчетам штурмбанфюрера, вскоре нужда в большей части заключенных должна была отпасть, большая часть объекта достраивалась в самое ближайшее время. Толстяк чистил свой любимый пистолет вальтер РР и с невольно выползавшей на лицо садистской улыбкой поглядывал в дуло. Убивать он любил.
О любовной связи профессора фон Айзенбаха и эсэсовки Фриды Костер знал весь лагерь, не был исключением и Куртц. Плотоядно поглядывая на соблазнительную фигурку своей подчиненной, штурмбанфюрер не решался переступить через авторитет профессора. Сама же Фрида лишь поддразнивала штурмбанфюрера, а один раз даже игриво хлестнула стеком по филейным частям. Памятуя о высоких связях шалуньи, Куртц стерпел эту выходку, изобразив даже шутливую улыбку на лице, хотя стек Фриды и оставил красную полосу на его ягодицах.
Для Куртца Фрида стала настоящим открытием. Она с неподдельным рвением поддерживала любую инициативу штурмбанфюрера, направленную на ужесточение режима, и с удовольствием ходила к яме на «процедуры»…
Заключенные жили в двух бараках, собственноручно сколоченных ими и больше напоминавших сараи. Эсэсовцам было плевать на качество, и стены бараков зияли трещинами. Узники, по большей части бывшие военнослужащие Красной Армии, прекрасно понимали, какая участь их ждет. Многие из них уже смирились с тем, что умрут еще до наступления холодов, уж больно активно палачи расстреливали их. Работы на объекте подходили к концу, и было ясно, что эти бараки совсем не предназначены для морозной северной зимы.
Но были и не сломленные еще люди. Они не подавали вида, но старались держаться, подбадривали своих товарищей. Таких, впрочем, были единицы, да и у них надежда с каждым днем таяла.
Один из пленников, лейтенант Красной Армии, Павел Шлепанов, чудом избежал расстрела. Небольшую группу окруженцев, в число которой входил Павел, захватили эсэсовцы, прочесывавшие местность. Шлепанова спас старший офицер – подполковник, он силой сорвал с него офицерские петлицы, и так Павел остался жив. Расстреливавшие офицеров эсэсовцы не обратили внимание на молодого парня.
Потом плен, долгие голодные перегоны колоннами, когда павших от измождения советских людей добивали выстрелом в голову немецкие палачи. Еще больше палачей оказалось в концлагере для военнопленных. Когда его пригнали на огороженный рядами колючей проволоки луг, вся трава там уже была съедена. Ненавидел немцев Павел люто. А больше всех он ненавидел толстяка-эсэсовца, который мучил и расстреливал людей с нескрываемым наслаждением, и молодую белокурую немку…
Когда немцы испытывали установку «Сухая Гроза» в первый раз, в отделении для заключенных произошел небольшой инцидент. Настолько небольшой, что штурмбанфюрер Куртц не стал докладывать о нем начальству.
Двое заключенных, воспользовавшись тем, что ограда не под напряжением, а узнали они об этом по погасшим лампам, решились на побег. Легко вырваться из охраняемой зоны им удалось еще и потому, что даже караульные на недавно установленных вышках увлеченно следили за ходом эксперимента. Перебросив набитый гнилой соломой матрац через ограждения из колючей проволоки, беглецы легко скрылись в лесу.
От неминуемого сурового взыскания, штурмбанфюрера Куртца спас его порок – садизм. Изматывающие заключенных поверки устраивались штурмбанфюрером каждые два часа, так, что исчезновение беглецов было быстро обнаружено. Вдогонку за ними были брошены патрули с собаками и мотоциклисты, так что изможденных от постоянного недоедания беглых узников быстро догнали.
Разъяренные тем, что их вырвали из уютных казарм, эсэсовцы зверски избили пойманных беглецов, а когда тех вернули в лагерь, их ждал настоящий ад. Эрнст Куртц лично приготовил им программу, которая должна была устрашить их собратьев по несчастью.
После изощреннейших пыток, в которых особой жестокостью отличилась лейтенант СС Фрида Костер, еле живых людей отволокли к яме – оврагу, углубленному лопатами самих заключенных. Там, едва засыпанные землей, уже лежали тела убитых и замученных эсэсовцами людей. Узников поставили на колени. Одного лично расстрелял штурмбанфюрер Куртц, второго застрелила садистка-эсэсовка. После чего эсэсовцы напились до безумия. Пили все, кроме караульных. Сказались и потрясшие воображение испытания нового германского чудо-оружия, и быстрая поимка беглецов…
– А вы все бездельничаете, Куртц! – с неудовольствием произнес штандартенфюрер Штуце, входя в отделенную от общего помещения перегородкой комнатку, занятую штурмбанфюрером.
– Прошу прощения, господин штандартенфюрер, – произнес Куртц, вскакивая и убирая початую бутылку с коньяком. – Караульная служба налажена, происшествий нет. Вот я и позволил себе расслабиться, предавшись воспоминаниям за рюмочкой коньяку.
Штуце подошел к столу штурмбанфюрера. Там, раскрытый посередине лежал фотоальбом. Штандартенфюрер, нагнувшись, с интересом вгляделся в фотографии. На одной из них, верхней, виднелся расстрел. Там, на фотографии, были и Штуце, и Куртц. Только в то время как штандартенфюрер курил в сторонке, Куртц, с дымящимся пистолетом, расстреливал людей, одного за другим. Воспоминания охватили Штуце, он вспомнил города, деревни, через которые ему пришлось пройти, сея насилие…
– Да, дорогой Эрнст, – расчувствовавшись, проговорил штандартенфюрер. – Мы с вами и есть простые работяги, те, кому приходится делать всю грязную работу! Мы и подарим Великой Германии победу и вечную жизнь!
– Хайль Гитлер! – воскликнул штурмбанфюрер. Он довольно покраснел. – Мы с вами, господин штандартенфюрер, много прошли и еще много пройдем!
На какое-то время соратники по оружию предались воспоминаниям, однако вскоре сентиментальность покинула штандартенфюрера, он умолк, собираясь с мыслями, а затем заговорил:
– Э-э-э… зачем это я к вам зашел, Куртц? – Штуце почесал лоб. – Ах, да. Проведите фильтрацию заключенных. Установка готова, и профессор сказал, что ему хватит и десятой части материала для технического обслуживания и экспериментов. Все же оставим немного больше. Ну а остальных… зачем нам кормить остальных, не правда ли, штурмбанфюрер?
– Яволь, герр штандартенфюрер! – четко ответил довольный Куртц. Он сразу как-то подтянулся, стряхивая с себя полусонное состояние. – Когда прикажете начинать фильтрацию?
– Да когда вам будет удобно, хоть сейчас! – Штуце вяло махнул рукой. – С этим разберитесь, пожалуйста, сами!..
Куртц решил не спешить и потому назначил фильтрацию заключенных на следующий день. Всего их было человек четыреста, и потому толстяк-садист решил устроить что-то вроде соревнований. Сильнейшие, годные для работы оставались жить, ну а остальные… остальные должны были отправиться в яму! Эрнст Куртц предчувствовал неплохое развлечение…
Когда группа подполковника Ерошкина приблизилась к объекту, командир приказал остановиться. Место для отдыха и ночлега выбирали тщательно, разместились в глухом овраге, посреди огромного участка бурелома.
Места здесь были гиблые. Поваленные бурей стволы деревьев не первый год лежали, разбросанные неистовым ветром в разные стороны. Какие-то из них высохли, другие, лежащие на земле, сгнили изнутри и рассыпались в труху от толчка. Сквозь нагромождение поваленных стволов проросли молодые ели и сосны, так, что сквозь бурелом было не только трудно пройти, но и невозможно разглядеть что-либо уже на удалении в пятьдесят метров.
Людям было неспокойно. Несмотря на отголосок взрыва, дошедший до бойцов, казалось, от самого лагеря, подполковник продолжал вести людей вперед, так, будто ничего особенного не произошло. Единственное, что изменилось, – это скорость передвижения. Двигаться стали быстро. Ерошкин особо проинструктировал людей беречь ноги – предупредил, что тех, кто по собственной глупости получит травму и станет замедлять остальных, бросят в лесу. Семеро одного не ждут!
Подошедший во время отдыха к Николаю «Очкарик» удивил. Не говоря ни слова, поманил за собой, усадил на корягу, в сторонке от остальных.
– Ну, Коля, дело у нас с тобой особое, и идти на него нам надо красивыми. – С этими словами, Георгий Михайлович достал из-за пазухи сверток, одним движением мастерски развернул его. Внутри оказался парикмахерский набор: сияющие никелем ножницы разных видов, расчески, бритва. Достал котелок, налил в него воды из фляги, добавил мыла, быстро и умело вспенил. Николай смотрел на приготовления с открытым ртом.
– Георгий Михайлович… – проговорил он растерянно. – Вы что же, бриться здесь собрались?
– И тебя побрею, и сам побреюсь! – с улыбкой ответил «Очкарик». Он закатал рукава. – Да и постричься нам не мешает. А когда найдем ручеек, остановимся и как следует помоемся. Наш запах выдает долгое пребывание в лесу. А сейчас этого не надо. Нам с тобой, Коля, теперь чистюлями надо побыть…
Брил Георгий Михайлович здорово. А стриг как заправский парикмахер, ловко щелкая ножницами там и сям. Отросшие в лесу волосы «Очкарик» состригал не наобум, он ухитрился соорудить Николаю качественную прическу а-ля Гитлер. Закончив с Удальцовым, Георгий Михайлович аккуратно обмахнул его щеточкой, а на последок еще раз здорово удивил, достав флакончик дорогого иностранного одеколона и пшикнув на Николая несколько раз.
– Вот тебе, красноармеец, буржуйский шик! – с улыбкой произнес Георгий Михайлович. – Так, постой-ка, не уходи. Теперь мне поможешь, договорились?
– Так ведь я стричь-то не умею, – сказал растерянный Коля, оглядывая себя в зеркало со всех сторон. Удивительно, но фашистская стрижка ему даже понравилась – Побрить кое-как могу…
– Да ты просто с зеркалом постой, братец, – не теряя времени, «Очкарик» уже быстро намыливал лицо, затем поправил бритву на кожаном ремне. – Я и сам прекрасно справлюсь. Скажи лучше, ты говоришь по-немецки?..
Разведчиков, посланных к объекту на рекогносцировку местности и обстановки, встречал лично Ерошкин. Подполковник не удовлетворился устным докладом, а усадил их с карандашами и бумагой и заставил рисовать схему объекта, изложить свои соображения. Георгий Михайлович ушел туда, оставив Удальцова с тюком, приказав «разобрать по размерам». Развернув сверток, Николай увидел аккуратно сложенную и перевязанную бечевками немецкую форму…
Ерошкин ошарашенно уставился на «Очкарика». Уж больно отчаянный план тот предлагал, уж слишком рискованный…
– Вы уверены, Георгий Михайлович, что стоит идти на такой риск? – сдержанно спросил он своего визави, настоящего имени и звания которого не знал. Знал подполковник лишь то, что «Георгий Михайлович» стоит выше него. Сразу зауважав делового, спокойного и несуетливого «помощника», который не лез в дела Ерошкина, а подчеркнуто вежливо помогал дельными советами, подполковник искренне переживал за него. – Я предлагаю, как и раньше, штурм по двум направлениям.
– Сергей Константинович, нет смысла это обсуждать, – Георгий Михайлович посмотрел на собеседника сквозь стекла очков. – Штурм, как вы предлагаете, конечно, будет. Но все уже условлено, обговорено по минутам, так что рассуждать действительно не о чем. А на мост ребят вы правильно послали…
– Это мелочи, – Ерошкин потер лоб. – Азбука. Я вот думаю о другом. Как выбираться будем? Мы ж тут такое осиное гнездо разворошим!
– Не вешать нос, Сергей Константинович! – весело произнес собеседник. – Прорвемся! Мы же все обговорили уже, и план, по-моему, неплохой. Во всяком случае шансы на успех у нас немаленькие. Ваши ребята – молодцы! С местом прорыва вы хорошо продумали!..