Глава 7
Ворскла – кровавая переправа

Сентябрьские дожди превратили небольшую речку Ворсклу в мутный широкий поток. На сорокаметровый бревенчатый мост, к которому уже подбиралась вода, выскочили два легких танка Т-70. Немного отставая, двигались «тридцатьчетверки» с десантом.

Командир танковой роты не был уверен, что опоры выдержат вес «тридцатьчетверок» – двадцать семь тонн, поэтому впереди шли два легких Т-70. Существовала опасность, что мост заминирован, хотя разведчики видели, как четверть часа назад через Ворсклу уходили остатки артиллерийского дивизиона, прикрывающего отход немецких войск.

Дивизион дрался неплохо, получив приказ держаться сколько можно. Но понятие «сколько можно» у германских и русских командиров разное. Тягачи и бронетранспортеры поторопились снять с позиций шесть оставшихся 75-миллиметровок, ровно половину дивизиона. Наши так бы не торопились. Шесть пушек и минометы, сосредоточенные на узкой дороге с затопленными обочинами, – немалая сила.

Но немецкие артиллеристы решили, что повоевали достаточно, и спешно убрались за бурлящую речку. Теперь рубежом на этом участке станет Ворскла, а мост наверняка взорвут. Но у советских танкистов тоже был свой приказ, который на войне должен исполняться безоговорочно. Возможно, экипажи Т-70 предчувствовали плохое, но лишь увеличили скорость, гоня прочь мысли о смерти.

Легкие танки успели миновать две трети моста, когда раздались несколько сильных взрывов. В воздух взлетели обломки бревен, куски толстого дощатого настила и мутные фонтаны воды вместе с илом и землей. Танк, который шел вторым, мгновенно исчез с поверхности. Несмотря на открытые люки, никто из экипажа выскочить не успел. Второй Т-70 уже был на берегу и сразу получил снаряд, перебивший гусеницу и размоловший ведущее зубчатое колесо. Экипаж из двух человек намеревались взять в плен. Это была бы неплохая добыча. Танкисты могли бы многое рассказать о составе передовых частей.

Как бы то ни было, а люди ценят свою жизнь. В безнадежной ситуации многие предпочитают плен. Во всяком случае, такие мысли мелькнули и у старшины, командира танка, и сержанта-механика. Но командир Т-70 хоть и носил звание «старшина», никогда не был хозяйственником. Воевал с сорок первого, хватил окружения, месяц плена и отчетливо представлял, что их ждет.

Испортили ситуацию и сами немцы, кинувшиеся к неподвижной машине. Они бежали, скользя по грязи, и выражение их лиц не обещало ничего хорошего. Будут выбивать нужные сведения, а затем прикончат. Они отступают, зачем тащить с собой пленных?

Старшина нажал на спуск пулемета, затем выстрелил из пушки. Двое солдат свалились на дорогу, третий крутился, схватившись за пробитую ногу. Все, путь к плену отрезан!

– Костя, бери автомат и гранаты, – скомандовал старшина, опустошая диск по шарахнувшимся в разные стороны солдатам. – Сейчас жахну еще разок, и смываемся. Выпрыгивай!

Он успел выстрелить из пушки и натренированным броском выскочил наружу. Механик-сержант вылезал из люка. Немецкий офицер что-то кричал, но, обозленные потерями и бессмысленным сопротивлением русских, солдаты открыли огонь.

Механик свесился из люка, выронив автомат. Старшина бежал к речке, готовый нырнуть, воспользовавшись своим последним шансом. В него стреляли сразу несколько человек по ногам, чтобы взять живым.

Прожгло левую часть голени. Он споткнулся и почувствовал еще один удар. Старшина обернулся и, нажимая на спуск, выпустил пять или шесть пуль подряд. На этот раз ударило в бедро. Танкист все же сумел добраться до размытого берега и прыгнул в воду.

Хороший пловец, он перемахнул бы эту реку, но обездвиженная нога тянула вниз. Старшину несло течением, с берега гулко, как в пустую бочку, стучал автомат. Очередь перехлестнула танкиста, все покрылось пеленой, и он исчез в быстром мутном потоке.

Головной Т-34 осторожно отползал. Обрушился кусок берега, вода плескалась совсем рядом. С правого берега Ворсклы ударили пушки, укрытые среди деревьев и кустарника. Сразу же ответили орудия «тридцатьчетверок». Десантники спрыгивали с брони и метались в поисках укрытия.

Неизвестно, насколько эффективным был огонь танковых пушек, но немецкие артиллеристы хорошо пристреляли подходы к переправе. Задымила одна, другая «тридцатьчетверка». Танки, скользя по перепаханной мокрой земле, отползали назад.

Две машины уже горели. Третья, с поврежденным двигателем, рывками пятилась, стреляя из пушки и обоих пулеметов. С ближнего Т-34 набросили буксир. Но огонь с правого берега был слишком плотным.

Загорелся поврежденный танк, из него выскакивал экипаж. Сбросили буксирный трос, чтобы дать уйти спасавшей их «тридцатьчетверке». Не успели. Снаряд, скорее всего кумулятивный, врезался в башню. Брызнул фонтан огненных искр, а через полминуты башню вскрыло взрывом изнутри, а танк превратился в горящий шар.

К переправе приближалась колонна грузовиков: тяжелые американские «студебеккеры» и наши ЗИС-5, набитые пехотой и с пушками на прицепах. Не слишком расторопный командир колонны, майор в плащ-палатке, выскочил наружу и окликнул скользившего по грязи десантника с простреленной рукой на весу.

– Что с переправой?

– Взорвали, – не останавливаясь, бросил на ходу боец.

– Мы и так опаздываем! – глянул на часы майор. – Что за бардак!

– Прикажите разворачиваться, – крикнул шофер. – Мы на открытом месте.

– Куда разворачиваться? Надо выяснить. Возможно…

Снаряд взорвался на обочине. Ближнюю к майору машину спасло то, что снаряд врезался глубоко во влажную землю и осколки пошли вверх. Часть немецких орудий и минометов перенесли огонь на колонну.

Грузовики загорались один за другим. Люди метались, не зная, что делать. Появился второй майор, командир артиллерийского дивизиона Раенко, получивший звание и орден на Курской дуге. Оба растерянно смотрели на сбившуюся в кучу колонну грузовиков. Водители, не дожидаясь команды, разворачивали машины.

Но время было упущено. Артиллерийский обстрел накрыл дорогу поджигая грузовики. От прямого попадания сдетонировал запас снарядов в лафете, отбросив в кювет искореженное орудие. Машины скользили по дороге, увязая в грязи, и мешали друг другу.

ЗИС-5 застрял, почти утонул в кювете. Бойцы спрыгивали с бортов и выбирались из жидкого месива, держа перед собой винтовки и автоматы – глубина была по пояс. Водитель другой машины дал слишком сильный газ, выбираясь из грязи. Лафет вместе с орудием перевернулся и потащился следом, как огромный якорь. Двигатель, не выдержав нагрузки, заглох.

Мощный «студебеккер», хоть и с усилием, но преодолел грязевую ловушку и выполз на более-менее твердую землю. Следующий за ним американский грузовик подбросило взрывом, вмяло кабину, разбило борт. Вспыхнул бензин в топливном баке. Очередной взрыв накрыл группу бежавших бойцов, раскидав в стороны убитых и раненых.

Ударная колонна угодила в огненный мешок. Немцы не надеялись отстоять мост, взорвали его, а теперь вели огонь по скопившимся и вновь подходящим группам. Самое трагичное в этой ситуации было то, что единое руководство отсутствовало.

Танковый батальон действовал сам по себе, имея задание прорваться как можно быстрее вперед, гнать, уничтожать врага, не давая ему передышки. В этом громогласном приказе не учли такую мелочь, как взорванный перед самым носом мост. Пехота на грузовиках (моторизованная часть!), ощетинившись пулеметами, должна была расширить прорыв, тоже уничтожать врага и подготовить позиции для наступления основных сил корпуса.

Артиллерийский дивизион майора Раенко обязан был подавлять вражеские огневые точки и срочно занять оборону на противоположном берегу. Имели свои задания саперы, связисты, минометчики, но все смешалось под вражеским огнем перед водной преградой. Хотя речка была отмечена на всех картах и взрыв моста можно было предусмотреть. Но саперы по какой-то причине отстали.

Майор Раенко делал отчаянные попытки развернуть дивизион и открыть ответный огонь, но не мог собрать орудия. Одни укатили вместе с грузовиками под защиту деревьев, некоторые были перевернуты или разбиты. Одна из батарей под руководством расторопного комбата бегло разворачивалась к бою.

Артиллеристы забивали в землю опоры станин, подносили снаряды. Все это делалось под огнем. На глазах у Раенко упал один, второй боец, но комбат в звании старшего лейтенанта подбадривал людей, и вскоре батарея залпами ударила по вражеским вспышкам.

Юрий Евсеевич Раенко с блестящими погонами и новым орденом оказался как бы не у дел. Командир другой батареи наводил на цель два уцелевших орудия. Майор дергал его за рукав, пытался командовать.

Но из-за сильного грохота вокруг его не услышали и ударили по батарее полевых 75-миллиметровок, которая вела огонь из перелеска. Развернулась минометная рота и тоже открыла огонь. Раенко заметил, что вместо положенных по штату десяти «самоваров» там только семь.

«Три накрылись», – мелькнуло в голове.

Сразу несколько взрывов прогремело на позиции расторопного комбата. Одно орудие завалилось набок, несли в сторону раненых. Три оставшиеся пушки продолжали стрелять. Комбат руководил толково и энергично. Его снаряды попадали в цель. На другом берегу что-то горело и взрывалось.

Раенко почувствовал неприязнь к офицеру, который фактически взял на себя командование. Он снова подбежал к двум орудиям (все, что осталось от другой батареи) и стал что-то объяснять лейтенанту. Тот кивал головой в знак согласия, затем развернул обе пушки в нужную сторону.

Майор сделал один, другой шаг, намереваясь взять командование в свои руки. Но раздался вой падающей с высоты мины. Раенко присел, не желая пачкать новую шерстяную форму. Мина упала в кювет метрах в десяти, подняв целый фонтан жидкой грязи. С головы сбило фуражку, по блестящим погонам стекала зеленая от тины вода. Раенко понял, что оставаться здесь опасно. Увидел поодаль грузовик с имуществом батареи и, пригибаясь, потрусил к нему.

Старшина подвинулся, давая место в теплой кабине. Машину защищал раскидистый дуб.

– Вы же весь мокрый, – ахнул старшина. – А мы сейчас водочки. В момент простыть можно. Сентябрь на дворе, не лето. Колбаской вот закусите.

Чувствуя неловкость, Раенко ощупал голову, поморщился. Сказал, что крепко ударило взрывной волной.

– Может, в санчасть? – продолжал суетиться старшина.

– Не надо, – твердо ответил майор.

И, выпив полстакана водки, стал жадно закусывать краковской колбасой. С утра ничего не ел, а время к двенадцати…

Командир батальона «тридцатьчетверок» – смелый, но не слишком опытный капитан – уже понял свою ошибку. Торопясь выполнить приказ, он шел слишком близко к легким танкам взвода разведки и загнал передовую роту в ловушку. Впереди речка, позади подпирают другие подразделения, по обочинам ямы, заполненные водой.

Он видел, какое сопротивление оказал головной танк, который пытались захватить немцы. Разведчики попали в безвыходную ситуацию и сражались до конца, хотя могли сдаться. Обоих надо представить к орденам. Или старшину к ордену, а механика к медали. Он и сам рассчитывал на орден, совершив дерзкий прорыв. И на очередное звание втайне надеялся. Наверное, капитан еще не отошел от контузии. О каких орденах и званиях сейчас можно думать!

Надо действовать. Его славную, самую храбрую первую роту добивали, и комбат, приходя в себя от растерянности, делал последнее, что мог. Сумел переправить в тыл раненых и обожженных танкистов, а сам занял место в башне одной из обреченных «тридцатьчетверок». У машины были порваны гусеницы, выбиты два колеса, но вооружение было в исправности.

– Осколочный, – потребовал он срывающимся голосом.

Капитан уже назначил себе замену, поставив командовать остатками батальона командира второй роты. Самостоятельного и быстро ориентирующегося капитана, лет на десять старше себя. Его и надо было назначить комбатом, а молодой капитан вырвался вперед, взял лихостью, ненужной смелостью.

Сейчас он чувствовал необыкновенную свободу. Он сам принял решение, и отменить его никто бы не смог. Капитан и два других командира застрявших, поврежденных танков, продолжали, как и положено по уставу, вести огонь. Ведь орудия исправные! С собой оставили по одному человеку (заряжающему или наводчику) и высаживали боезапас по немецким позициям.

Эти три танка загорались один за другим. Кто-то успевал спастись, другие так и остались в горящих машинах. Танк комбата получил снаряд в моторную часть, загорелся двигатель.

Когда выбирался наружу, глаза комбата и заряжающего встретились. Капитан ободряюще улыбнулся: мол, повезло им, выжили, – но в глазах сержанта прочитал откровенную неприязнь, даже ненависть. Комбату было двадцать шесть лет, он рвался за славой, звездами, орденами. Он забыл, что когда-то был младшим лейтенантом. Ел кашу из одного котелка со своим экипажем и рассказывал им о своей жизни, первой девушке, делился какими-то секретами.

Потом он повышался в звании, должности и пил водку уже не с экипажем, а с командирами взводов, рот, батальонов. Принимал ордена и звездочки на погоны из рук комполка, все дальше уходя от людей, с кем он начал войну.

Тщеславие, и ничего больше, толкнуло его бросить вперед без подготовки роту и разведвзвод. Мало кто уцелел. Капитан уже спрыгнул вниз и торопил заряжающего, который замешкался, снимая пулемет. Танк горит, но воевать чем-то надо.

Эти минуты задержки спасли сержанта, ровесника своего комбата, имеющего двоих детей. Мина калибра 82-миллиметра – летела вниз с нарастающим свистом, и капитан в последние секунды услышал этот звук.

Запоздало метнулся, понимая, что все кончено. Страх промелькнул короткой вспышкой и утонул в другой, яркой, пожирающей его вспышке. Сержант, выждав минуту, спустился вниз с пулеметом и мешком дисков. Исковерканное тело капитана, с полуоторванной ногой и развороченным боком, лежало неподвижно. Заряжающий достал документы, письма. Отвинчивать ордена было некогда, и он выдрал их вместе с тканью гимнастерки.

Осторожно пробираясь мимо догорающих танков, сержант помог подняться раненому механику из их роты, и оба продолжали путь.

– Что, убили комбата? – спросил механик, с трудом подтягивая простреленную ногу.

– Убили, – после короткого молчания ответил заряжающий. – И взводных побило, и остальных тоже.

– Слишком громко «ура!» кричали, – вздыхая, проговорил механик. – И неслись вперед без оглядки. Вот и нарвались в очередной раз.

Вскоре появился командир полка Мельников. С минуту жевал губами, глядя на картину разгрома, и стал быстро, по-деловому отдавать приказы. В любом случае надо было наводить переправу и продолжать наступление.

В последние дни самоходно-артиллерийский полк Тюлькова вместе с танкистами и самоходчиками подполковника Цимбала участвовал в прорыве укрепленных позиций.

Тяжелые установки СУ-122 долбили бетонные доты, вели огонь по вкопанным в землю танкам, нащупывали укрытые в капонирах среди деревьев артиллерийские батареи.

Самоходки СУ-76 шли в атаку, поддерживая пехоту. Такие атаки приносили наибольшие потери. Напрасно Борис Прокофьевич Тюльков доказывал, что лобовые наступления обходятся слишком дорого. «Сушки» выбивают с километра, не дав как следует воспользоваться своими сильными орудиями.

– Маневрируй, ищи укрытия. Выстрел – и снова вперед, – наставлял его полковник из штаба корпуса. – Отсиживаться никому не дадим.

– Маневрируем, – отмахивался уже достаточно повоевавший комполка Тюльков. – В лоб на артиллерию лезть – дохлое дело. Что толку от нашего маневрирования? Немцам безразлично что в лоб, что в борт нас бить. Броня-то, считай, никакая.

Полк держался в основном на «стариках» – Карелине, Чурюмове, Свирском и других ребятах, прошедших нелегкий путь. Машины бросали на участки, где требовалась маневренная поддержка сильных орудий ЗИС-3, забывая, что броня у «сушек» противопульная.

Приспосабливались. Уходили от лобовых, смертельных для легких самоходок атак, продвигались бросками с флангов. Но потери несли постоянно.

Нарвались на замаскированные пушки две машины с новичками. Одну самоходку расстреляли и сожгли сразу. Успел выскочить лишь заряжающий. Вторая получила бронебойный снаряд, разметавший тело наводчика.

Младший лейтенант Егор Трушин, командир машины, сдвинув в сторону то, что минуту назад было живым человеком, хорошим товарищем, и сел за прицел. Механик нырком ушел от снаряда в лоб, а командир успел всадить фугас в 50-миллиметровое орудие, разбив и отбросив его.

Немцы еще широко использовали эти подвижные пушки, пробивающие на 500–600 метров броню всех наших танков обычными бронебойными болванками. Не говоря о специальных снарядах с головками из твердого сплава, бронебойно-разрывных и подкалиберных снарядах.

Младший лейтенант Трушин с крутого разворота успел разбить и вторую пушку, но получил снаряд в моторную часть и выпрыгнул из горящей машины вместе с заряжающим.

Оба были ранены. Немецкие артиллеристы это заметили, и сразу трое погнались за ними. Самоходная установка СУ-76 была сравнительно новым оружием. Немцы имели приказ при возможности брать экипажи подбитых машин в плен, а не расстреливать, как обычно поступали с танкистами.

Заряжающий едва шел, у него были пробиты осколками руки и шея. Глядя на повязки, из-под которых капала кровь, он проговорил, едва не плача:

– Пропадать нам… детей жалко.

– Ложимся, – скомандовал младший лейтенант. Егор Трушин боевого опыта имел немного, но, как и Чурюмов, был охотником. Стрелял хорошо. Пристраивая ППШ, спросил у товарища:

– Детей-то много?

– Двое… и третий на подходе.

– Сейчас глянем, кто кого. Резво бегут.

Двое артиллеристов были с карабинами, третий – с пистолетом. Видимо, он являлся старшим и что-то кричал, стреляя в воздух. Бежавший рядом артиллерист смеялся. Третий приотстал.

Трушин дважды нажал на спуск, сделав два одиночных выстрела. Пальбу очередями он не признавал. Офицер (или фельдфебель) упал на подломившихся коленях лицом вниз. Пошатнувшись, свалился смеявшийся артиллерист. Третий побежал прочь, спасаясь от пуль меткого стрелка.

Когда самоходка Чурюмова подъехала к ним на выручку, Захару стало не по себе. Егор Трушин, «свежеиспеченный» младший лейтенант, еще не нюхавший толком войны, хладнокровно добивал коротким охотничьим ножом раненых немецких артиллеристов.

– Ты почему ножом? Мы что, фашисты? Добил бы из автомата.

– Чего их жалеть! – огрызнулся Трушин. – Две машины сожгли, пятеро ребят из экипажей сгорели.

Об этом случае узнал замполит полка, поднял шум. Тюльков немного послушал и увел младшего лейтенанта к себе.

– Соображай немного, – постучал он костяшками пальцев по голове. – Ты советский офицер или мясник? Не знаю, чем этот случай кончится, но я бы тебя завтра с машины снял. Пошел к черту!

И сплюнул от злости. Что война с людьми творит? Молодой парень, а уже обозлен так, что никаких границ не видит. Может, делом Трушина занялся бы и политотдел, но продолжались сильные бои. Стало не до него.

Через день, угодив под минометный огонь, сгорела вместе с экипажем еще одна самоходка. Мина влетела сверху, взорвалась, сдетонировали снаряды. Остался лишь обгоревший каркас, а от четырех человек экипажа – подошвы сапог, обгоревшие кости и оторванная рука, отброшенная взрывом метров на десять.

В этом же бою две «сушки», поддерживая атаку пехоты, разбили дзот. Вели огонь, выбивая немцев из укреплений. Видимо, потеряли осторожность и угодили под снаряды тяжелого танка Т-4 с длинноствольной пушкой. Обе машины взорвались и сгорели. В баках было литров по двести бензина, от жара плавился металл, стекая каплями. Правда, сумели спастись три человека из экипажей самоходок.

Несколько «сушек» получили повреждения. Ремонтники работали ночами, снова ставили их в строй. Но несли немалый урон и немцы. Самым результативным в полку считался Захар Чурюмов. Нападал внезапно, выбирая укрытия, о которых не сразу догадаешься. Он словно мстил за всех погибших однополчан. И в первую очередь за молодняк, которые сгорали в первом-втором бою, не успев ничего понять или даже выстрелить по врагу.

Чурюмов постоянно менял методы, сближался с немцами и бил наверняка. В ту осень вдоль дорог осталось много нескошенной травы. Весенняя уже дала семя, вытянулась и подломилась от жары и дождей. Навстречу росла свежая – сентябрь, почти лето. Именно такие места присматривал Захар, и обязательно низинку для отхода.

Вот когда играла роль малая высота «сушки» – всего два метра десять сантиметров. Да экипаж еще лопатами выгребал с метр грунта. «Сушка», обложенная травой, становилась почти невидимой. И длинный ствол не торчал, опущенный до поры в ту же траву.

Первой жертвой такой охоты стал тяжелый разведывательный бронеавтомобиль с гаубицей «семидесятипяткой». Любая разведка – народ тертый. Чурюмов близко подпускать его не рискнул. Ударил с четырехсот метров фугасным снарядом, зная, что броня у колесной машины всего двадцать миллиметров.

Фугас проломил десантную дверцу и рванул внутри. Вспыхнул бензин, сдетонировали снаряды, и броневик вспыхнул. Одна незадача, что не досталось трофеев. Машина полыхала снизу доверху горели массивные колеса, тела немецких разведчиков, разлившаяся лужа бензина, смешанная с маслом.

И в другой раз удачно сработал Захар Чурюмов, поймав в прицел два грузовика «опель-блитц», неосторожно отставшие от колонны. Один загорелся, второму выбили задний мост. Два трупа остались возле машин, трое-четверо успели убежать.

По ним открыли огонь из автоматов и пистолетов, но верно говорят, что лучше тыловиков бегать никто не умеет. Зато достались неплохие трофеи: теплые куртки, ящиков двадцать боеприпасов, консервы. Полковые связисты получили в подарок несколько катушек многожильного цветного кабеля. Он ценился за легкость и прочность, а разный цвет проводов не путал линии и помогал легко находить оборванные концы.

Это называлось активной обороной в период, когда на несколько дней приостановилось наступление. И еще Тюльков, получивший недавно «подполковника», хотел доказать эффективность легких самоходок.

Подбили из засады два танка Т-3. На этот раз действовали две машины: Чурюмова и младшего лейтенанта Егора Трушина. Хоть и косился на него после инцидента с пленными, но взял с собой, проверить в деле. Шутов стрелял хорошо, от Чурюмова не отставал. Оба немецких танка сгорели, но, когда уходили к своим, попали под орудийный огонь.

Новичку повезло, а самоходку Чурюмова накрыло гаубичным фугасом. Контузило механика, порвало гусеницу. Пока цепляли машину на прицеп, немцы пристрелялись и вложили снаряд точно. Погиб опытный механик, тяжело ранило заряжающего, но сумели вырваться на второй машине.

За активность Захар Чурюмов был награжден орденом Красной Звезды. С запозданием получил давно обещанную медаль Афоня Солодков. Карелина обошли, хотя по результатам он лишь немного уступал Чурюмову.

Когда обмывали награды (получили еще несколько человек в полку), Карелина взялись было утешать. Он огрызнулся:

– Пейте водку, а ко мне не привязывайтесь. Не дали – значит, не заслужил.

Хотя обиду чувствовал. Хватнул еще полкружки водки и отправился спать.

И вот снова наступление под холодным сентябрьским дождем, захлебнувшееся у разбитого моста через речку Ворскла. Никак не удавалось наладить переправу. Сверху торопили, кивали на соседние дивизии, которые продвигались вперед.

– Отсиживаться в такой момент – преступление, – поучал приехавший из штаба полковник. – Вы что, речку перескочить не можете?

– Мы не кузнечики, чтобы перескакивать, – буркнул подполковник Мельников.

Он был таким же командиром полка, как и Цимбал, Тюльков, но получилось так, что к его мнению прислушивались и окончательное решение принимал Мельников.

– Ну а топтаться здесь долго собрались? – требовал ответа штабной полковник.

– Вам про 211-й стрелковый полк ничего не известно? – вопросом на вопрос отреагировал Иван Николаевич Мельников, начинавший воевать еще в 1915 году. Прошел Мировую войну участвовал в Гражданской, командуя батальоном, а в начале двадцатых был уволен как классово чуждый элемент. Но опытные командиры требовались, и Мельникову снова предложили службу в Красной Армии, чем он и занимался с 1926 года.

Историю соседнего 211-го полка все знали хорошо. Его переправили, несмотря на возражения командира, с целью закрепиться и создать плацдарм. Разлившая речка, многочисленные заводи, болота и камыши не дали перебросить артиллерию.

Полк, практически целиком, уничтожили за сутки. Остатки бойцов и командиров сбились среди камыша и затопленных кустов, отстреливаясь последними патронами, и собирали боеприпасы среди мертвых тел.

– Хотите и мой полк послать? – наседал на представителя штаба Мельников. – Людей с винтовками и легкими пулеметами можно переправить. Это не Днепр, а всего лишь речушка. Но без артиллерии и танков его угробят, как и 211-й полк.

– Почему так долго переправу строите для переброски техники и артиллерии?

– Пойдем посмотрим, – натягивая на голову фуражку, ответил Мельников.

– Чего ходить? Ты здесь мне объясни.

– Из блиндажа под тремя накатами много не увидишь, – буркнул Мельников.

В полку имелся свой саперный батальон. Но, учитывая потери и сложность обстановки, прислали еще один, инженерный. Со специальной техникой для постановки понтонов и строительства переправ.

– До сегодняшнего дня работали только ночью, – фыркая, рассказывал Мельников. – Но потери несли большие. С сегодняшнего утра саперам приказано не прекращать работу и днем. Сейчас глянете, что там происходит.

Командиры и несколько сопровождающих шли быстрым шагом к речке. Когда представитель корпуса увидел груду сгоревших танков, грузовиков, он невольно приостановился. Тела погибших в основном убрали и похоронили. Но дух гниющей плоти густо заполнял нагретый солнцем, парной после дождей воздух.

– Не всех сумели вытащить, – пояснил Мельников. – Среди машин, под обломками люди лежат. В камышах плавают, на той стороне сотни не похоронены.

Саперы занимались своим делом. Вколачивали сваи, тащили балки и бревна. Подбежал майор, командир инженерного батальона, доложил, что согласно плану наводится переправа через реку Ворскла.

Майор был, наверное, раньше инженером. И, надев военную форму, оставался типично гражданским человеком. В мятой, прожженной форме, с серой повязкой на правой ладони, сквозь которую проступали бурые пятна засохшей крови.

– Как обстановка? – спросил Мельников.

– Я вам уже докладывал. Под таким огнем работать невозможно. С утра выбыли более двадцати человек убитыми и ранеными. Понтоны разбивают и дырявят осколками. Мартышкин труд… только крови больше.

Подтверждая его слова, то в одном, то в другом месте поднимались столбы от разрывов мин.

– Кроме пулеметов, – рассказывал инженер, – по нам непрерывно ведут огонь батальонные минометы и полевые орудия. Иногда подсыпают снаряды 105-миллиметровые гаубицы.

Прямое попадание фугаса разорвало понтон, который только что столкнули на воду. Он мгновенно затонул. Из воды вытащили сапера. Судя по обвисшему телу, он был убит наповал. С грузовика торопливо сбросили второй понтон.

Грузовик – это был американский «Порше» – с трудом одолевал скользкий подъем, помогая себе лебедкой, прикрепленной к металлическому столбу. Когда стали снимать трос, снаряд взорвался возле борта машины. Водитель пытался добраться на пробитых шинах до перелеска, но двигатель был также поврежден. Очередной снаряд взорвался, издырявив осколками капот и кабину. Машина горела, водитель так и остался за рулем. Приблизиться к нему было невозможно из-за сильного жара.

Усилился минометный обстрел. Саперы, измотанные бесконечным напряжением, ожиданием смерти, прижимались к сваям, замирали, вслушиваясь в приближающийся жуткий свист.

– А-а-а!

– Помогите, человека ранили!

Немцы, видимо, хорошо слышали голоса. Мины полетели чаще. Мимо пронесли мокрого, заляпанного кровью и тиной бойца. Ему оторвало по локоть руку. Наложили жгут, кое-как перевязали, но требовалась срочная врачебная помощь. Обрубок с торчавшей костью непроизвольно бился и дергался, разбрызгивая кровь.

Искалеченный боец кричал так пронзительно, захлебываясь слюной, что полковник из штаба на мгновенье испытал к нему чувство брезгливой досады. Неужели не может потерпеть!

Это чувство мгновенно исчезло, когда проверяющий услышал уже знакомый свист. Он нарастал и приближался, готовый убить, разорвать его полное сил грузное тело.

– Ложись!

Мина рванула метрах в пяти, ударив тугой волной в уши. Сверху посыпались комки влажной почвы. Не дожидаясь следующего выстрела, полковник убегал, пригнувшись и оглядываясь назад.

Он был так напряжен и напуган, что едва не столкнулся с сапером, который вместе с напарником тащил на плече тяжелый брус. Сапер успел отшатнуться и проводил полковника едкой усмешкой:

– Гля, какой боров, а несется – не догонишь.

– Так и ордена растерять можно, – отозвался напарник. – Штук пять нацепил. Герой!

– Меньше. Там и медали висят.

Тем временем инженер махал руками и командовал:

– Шабаш! До вечера отдых.

Совещание продолжали в блиндаже. Выпили водки, закусывая ее крупно нарезанными ломтями хлеба и салом. Инженер, с кружкой в руке, докладывал. Возможно, доклад с недопитой водкой казался кому-то грубым нарушением устава. Но инженер делал слишком важное дело, и на такие мелочи внимания не обращали.

– Строим в основном ночью. Сегодня нас вынудили продолжить работы утром. Вы видели, что там творилось. Я приказал прекратить работы. – Он обвел взглядом присутствующих, допил свою водку и продолжил: – Днем работать невозможно, слишком плотный огонь. Три понтона установим, два уже тонут от пробоин, плюс очень большие потери. За ночь мы все же довели мост почти до правого берега, но людей тоже погибло достаточно. Немцы непрерывно освещают местность ракетами и ведут обстрел. Хотя ночью он не такой точный. Мы уже перебросили елани, начали переправлять пехоту и выносить раненых. Вдруг выползают три или четыре «тигра» и открывают огонь.

– Не «тигры», – поморщился Цимбал, и все невольно отвели взгляд от его сожженного лица. – Новые Т-4 с длинноствольными пушками и дульным тормозом. Они действительно отчасти похожи на «тигры», только орудия 75 миллиметров. Прицельность хорошая, ведут огонь с расстояния пятисот-семисот метров осколочно-фугасными снарядами. Скорострельность высокая. Всаживают за короткое время в понтоны десятка два снарядов. Одновременно ведет огонь гаубичная батарея, доламывает остатки. Все, нет моста. Можно строить заново.

Инженер кивал головой, подтверждая сказанное. Предположил, что завтра с утра повторится то же самое. Цимбал продолжил:

– Немцам выгодно не ввязываться в дуэль с моими тяжелыми самоходками и дивизионом Раенко. Людей терять они не любят. Выждут момент и за короткое время разрушают практически готовый мост.

– Ну и какой выход? – спросил полковник из штаба корпуса.

– Выход один, – заговорил Мельников. – Любыми путями переправить с десяток «тридцатьчетверок» и СУ-122. Они вступят в бой, уничтожат или оттеснят немецкие танки, подавят гаубичный огонь, и только тогда возможна переправа остальных частей.

– Иван Николаевич, – возразил инженерный комбат. – Ваши машины весят по тридцать тонн. Пока мы достраиваем, а точнее, вымучиваем мост, половина понтонов уже дырявые. Они способны выдержать нагрузку три-четыре тонны. Успеваем переправить какое-то количество людей, легкие орудия, боеприпасы. Вы же видели, что представляет собой к концу обстрела переправа. Люди бредут по воде, настил торчит горбом.

– А десять тонн? – спросил Тюльков, который в технических вопросах разбирался не хуже. – Ускорьте до предела темп сборки, никакой артиллерии, пехоты, а попробуем пустить легкие самоходки. Если нет другого выхода. Авиации, например.

– Какая авиация? – Мельников закурил папиросу, разгоняя плотно висевший в блиндаже дым. – Немецкие танки и артиллерия располагаются в пойменном лесу. И, кроме того, неплохо замаскированы. С воздуха их вряд ли разглядят. Мы знаем лишь их примерное местонахождение. Бомбить по площадям? Кто нам бомберы в такой ситуации даст? Вокруг наступление, некоторые части к Днепру вышли, а тут какая-то Ворскла.

Решение, наконец, приняли. В нескольких местах забить дополнительные сваи и затопить с десяток поврежденных понтонов. Приготовить массивные плахи и балки, чтобы соединять места, которые будут повреждены во время обстрела. Вода частично спала, это позволяло немного сократить длину моста.

Тюльков собрал командиров батарей и машин, рассказал о предстоящем задании. В полку оставалось четырнадцать исправных самоходок.

– Когда мост будет готов, впереди двинется легкий танк Т-60. У него вес шесть тонн. За ним батарея Свирского из четырех машин, следом – Чурюмов.

– А когда танкетка утонет, нам что делать? – вроде равнодушно, но с изрядной долей язвительности спросил комбат-2 Захар Чурюмов. – В какую сторону плыть?

Задание казалось непродуманным, почти безнадежным, и люди не скрывали своего настроения.

– Два раза фрицы мост разбили, – рассуждал старший лейтенант Чурюмов. – А в третий специально для нас оставят?

Даже Свирский, командир первой батареи, правая рука подполковника Тюлькова, коротко заметил, что решение не до конца продумано.

– Нет у нас времени, – теряя терпение, отрывисто заговорил подполковник Тюльков. Вместе с новыми погонами ему выдали новый, великоватый китель, который усиливал впечатление несерьезности происходящего. – Не пойдем мы, двинется пехота. Мост разобьют, утопят. И весь день будут наводить переправу снова.

– Людей топить…

– Завтра полки должны быть на правом берегу. И переправу будут строить не глядя на потери. Не хватит саперов, погонят людей из пехотных рот. Все орудия выдвинут на кромку берега и будут прикрывать строительство, пока не закончат дело… или всех не разбомбят к чертовой матери. Усекли обстановку? С сегодняшнего дня лейтенант Карелин назначен командиром батареи, – объявил Тюльков.

– Меня уже раз назначили, – отозвался Павел. – На время переправы ставите?

– Приказ уже мною подписан, – продолжал Тюльков, не обращая внимания на реплику Карелина. – Отныне, вы, Павел Дмитриевич, командир третьей батареи.

Это было повышение и в какой-то степени награда. Карелин поднялся и коротко ответил:

– Служу трудовому народу!

Пока обсуждали детали ночной переправы, подъехали две самоходные установки. Из них выскочили два младших лейтенанта и доложили, что прибыло пополнение в количестве двух самоходно-артиллерийских установок СУ-76 с полуторным запасом снарядов и топлива.

Если младшие лейтенанты выглядели молодецки, в новых бушлатах, начищенных сапогах, туго перепоясанные ремнями с пистолетными кобурами, то самоходки смотрелись словно детский конструктор, собранный из разных частей.

Видимо, совсем недавно это были разбитые вдрызг обугленные корпуса. Их срочно, за счет безнадежно разбитых самоходок и листов брони, срезанных других машин, собрали, соединили сваркой, и получились новые боевые машины.

Круглые и квадратные заплаты громоздились друг на друге. Сварочные швы были хорошо видны сквозь слой зеленой краски, так же как и заделанные пробоины.

Орудие на одной из самоходок было новенькое, заводское. Свое родное, видимо, разнесло взрывом. Другая пушка выделялась кожухом, который сварили и установили на ремонтной базе.

– Когда училище закончили? – спросил Тюльков младших лейтенантов.

– Три недели назад.

– Полгода учились?

– Пять с половиной месяцев, – вскидывал руку к танкошлему старший в группе.

– А на «сушках» сколько катаетесь?

– Машины вручили позавчера.

Дальнейший короткий опрос показал, что из экипажей два человека раньше принимали участие в боях, о чем свидетельствовали нашивки за ранения.

– Двигатели в порядке? – обратился к механикам по дпо лко вник.

– В порядке, – ответили ему.

Но тон их говорил другое. Зачем задавать пустые вопросы? Сейчас в порядке, даже доехали самостоятельно. Но ведь собраны они, считай, заново. Лопнет от хорошего удара подгоревший маслопровод, или даст трещину что-то другое из старья, и каюк машине.

– Езжайте, перекусите, – отпустил экипажи Тюльков. – Кухня вон там.

Несколько минут молча курили. Вид собранных из кусков самоходок и по-детски бодрые лица двух мальчишек-лейтенантов переломил атмосферу в землянке. Чем может закончиться переправа, никто уже не обсуждал. Мищенко заикнулся было, что надо проверить новое орудие. Может, из него лейтенанты ни разу не стрельнули.

– В бою стрельнут, – отрезал Тюльков. Вечером Карелин выпросил у разведчиков легкий трофейный мотоцикл и съездил в санбат. Катя не могла долго отпроситься, привезли раненых. Павел нетерпеливо ждал, смолил цигарки.

Подошел красноармеец с загипсованной рукой и расцарапанным, замазанным зеленкой лицом, попросил закурить. Карелин щедро отсыпал махорки, дал огоньку. Оказалось, сапер из полкового батальона.

– Ты с дерева, что ли в кусты свалился? – спросил Павел.

– Ага, в кусты. Угадал. Только не с дерева, а фугасом забросило. В грязь снаряд влетел, осколки вверх, а меня метров на пять в сторону. Мордой в кустарник. Руку вот еще сломал.

– Плохо, – механически отозвался Карелин, глянув в очередной раз на часы. Катя безнадежно запаздывала. Могли и не отпустить.

– Чего ж плохого? – бодро проговорил сапер. – Месяца на два в госпиталь залягу, перелом ведь. Возле этой речки такая бойня шла, думал, здесь и похоронят. Из взвода шесть человек осталось, а было сорок. Это как тебе?

– Плохо…

– Дружок под мину угодил. Обтесало, как чурбак. Ноги по колено поотрывало, и одна рука болтается. Успели перевязать, а я думаю, лучше бы он там кончился. В санбате обкорнают остальное, с год в госпитале полежит, и прикатят его к двери на тележке. Принимайте кормильца! Привет с фронта. Слишком говорливый сапер, довольный, что выбрался живой, а дружку бы лучше помереть, начал Карелина раздражать.

– Родные и такому рады будут, – резко отозвался лейтенант.

Хотел добавить что-то еще порезче, но в этот момент появилась Катя. Пошли в лес, кругом было полно людей, дул холодный сырой ветер. Наконец выбрали закуток между деревьями, сели на траву и, закутавшись в шинель, принялись жадно целоваться.

– Давай хоть поговорим сначала, – отстранилась Катя.

– А потом?

– Что потом… люди вон вокруг. Смотрят.

Прижавшись друг к другу обменивались новостями. Мало веселого было в тех разговорах. Гибли, пропадали родственники, друзья.

– Командира вашего, подполковника, сегодня видела. Лицо так сожгло, что я слова сказать не могла. Может, обиделся.

– Чего ему обижаться? Привык. Петр Петрович Цимбал теперь полком тяжелых самоходок командует.

– Девчата болтали, у него с женой не все ладно. Гуляет или бросила.

– Вы откуда знаете? Она же далеко отсюда.

– Слухи-то идут. Дружка твоего видела, Ваську Сорокина. Он же еще долго лежал, у него остеомиелит был. Кость воспалилась. Сегодня приехал. Смеется, ко мне приставал. Про тебя спрашивал.

– Как же мы с ним разминулись! – подскочил Паша.

– Беги к нему., скорее!

– Нет. Я с тобой побыть хочу.

Расстегнул ремень и гладил теплую спину девушки. Запутавшись в одежде, все же добрался до тела, расстегивал какие-то пуговички. Катя тяжело дышала, беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Люди вон там… ну, слышишь?

Но, податливо изгибаясь, помогала снимать то, что мешало. Вскрикнула, прижимая Пашу к себе.

– Паша, миленький… хорошо как. Проходивший неподалеку красноармеец дернул разинувшего рот своего молодого товарища.

– Не мешай. Кто-то из них может до утра не доживет. Пусть любятся, пока война позволяет.

Первым двигался легкий танк Т-60. В ночном небе вспыхивали ракеты. При их свете виднелись столбы взрывов. Летели вперемешку мины, снаряды полевых пушек и реже, с характерным гулом, 105-миллиметровые гаубичные заряды, перекрывающие остальные звуки.

Т-60 миновал большую часть переправы, затопленный понтон у берега качнулся. Увеличив газ, Т-60 выскочил на берег. Без паузы следом шла батарея Свирского. Капитан, стоя во весь рост, вглядывался в качавшийся под ногами настил. По краям моста стояли саперы-регулировщики с синими фонариками.

Мина провыла над головой и взорвалась где-то позади. По звуку капитан догадался, что огонь ведут не ближе чем метров с пятисот. Значит, пехота оттеснила за ночь немцев.

Это уже снижение точности, учитывая порывистый ветер. В воде поднялся освещенный ракетой мутно-стеклянный разрыв, подбросивший воду, тину, комья мокрой земли. Следующая мина взорвалась рядом с понтонами, захлестнув водой самоходку.

Машину качнуло, но не сильно. Саперы постарались на совесть. Забили множество свай, туго натянули тросы. Человек с синим фонариком исчез. Накрыло осколками. Возможно, вскрикнул, но взрыв и гул мотора заглушил призыв о помощи. Батарея Свирского тоже прошла благополучно. Но по взлетавшим чаще ракетам и усиливающей стрельбе он понял, что немцы увидели движение машин и остальным придется туго. Он не ошибся. В батарее Чурюмова налетела на разрыв 105-миллиметрового снаряда третья машина.

Вернее, снаряд угодил в понтон. Фугас весом пятнадцать килограммов разломил металлическую емкость, которая с клекотом заполнялась водой. Возможно, самоходке следовало остановиться и быстро сдать назад.

Но машина не успела переключить скорость и пошла вниз, следом за тонущим понтоном. Следующий понтон тоже был издырявлен и тонул, хотя не так быстро. Через минуту в цепочке наплавного моста образовалась дыра, из которой торчали обломки настила и лопались пузыри воздуха.

Успел выскочить наводчик, трех других членов экипажа поглотила черная вода. Приостановила было движение машина Чурюмова, но зампотех полка махнул ему рукой, требуя продолжать движение. Старший лейтенант молча побежал в своей самоходке.

Для большей маневренности Тюльков оставил в батареях по четыре машины. На краю пролома застыла четвертая самоходка из батареи Чурюмова. Следом шла батарея, командиром которой был назначен Карелин.

Он выскочил на мост. Мины летели одна за другой. Разлетелся в щепки кусок настила. Позади его машины упал еще один сапер с синим фонариком, показывающий путь. Пока уносили раненого, прибежал инженер.

Рванули два подряд гаубичных снаряда, понтоны подбросило, качнуло. Одна из самоходок сползла к краю, ее удержал бортик настила, который хрустнул под тяжестью машины.

– Какая там глубина? – Тюльков вместе с инженером вглядывались в черный проем.

– Метра полтора.

– Надо наводить брусья. Чего ждете? – крикнул командир полка. – И двигаться вперед.

– Какие брусья? Третий понтон тоже тонет. Брусья не выдержат десять тонн.

Надо было срочно решать. Или медленно сдавать назад, уводя самоходки снова на левый берег, а шесть машин Свирского и Чурюмова оставлять на правом. Майора Тюлькова, получившего, наконец, «подполковника» в сорок с чем-то лет, не считали решительным, способным на риск командиром. Но люди меняются. Понимая, что через считаные минуты немцы пристреляются и разрушат мост, комполка Тюльков отрывисто проговорил, то ли советуясь с инженером, то ли решаясь на рискованный шаг:

– Если сбросим в проем самоходку, а затем быстро положим брусья и настил…

– Можно попробовать, – оживился инженер. – А за утопленную боевую машину вам не придется отвечать?

– Раздумывать некогда. Отвечу, если выживу. Сталкивайте самоходку в проем! Чего, оглохли? Экипаж – в сторону. Механик, включай малый газ и тоже выскакивай. Через десять минут моста не будет, а шесть самоходок не правом берегу одни ничего не сделают. Перебьют их!

С плеском рухнула вниз десятитонная глыба исправной, готовой к бою самоходной установки. Но такова была ее судьба. Тюльков вместе с инженером-мостовиком приняли верное решение. Машина накрыла затопленные понтоны, затонувшую до этого самоходную установку. Внизу, на дне, тоже находились какие-то железяки.

Самоходка легла наискось. Над водой торчали ствол и верхняя часть рубки. Не меньше взвода саперов тащили брусья, толстые доски настила, скрепляли их. Сверкнул разрыв, свалив несколько человек. Кому-то помогали выбраться из воды.

– Бугор получается, – показывал на заплату кто-то из самоходчиков.

– Алесь, пройдешь? – спросил механика Хижняка Карелин.

– Если не рухнет сооружение, пройду. А куда деваться?

Позади рванули несколько взрывов подряд. Продырявленные понтоны оседали в другом месте.

– Вперед! Не тяни, – скомандовал Тюльков. – Люк открой.

Самоходка Карелина карабкалась на бугристую заплату. Хрустнула, подломилась одна, другая доска. Пролом осел на метр, и машина шла по воде. На ходу в нее прыгал экипаж. Четыре установки Карелина миновали мост. Буксуя в размочаленной почве (месиво сплющенных брусьев и земли), выбрались наверх.

Четвертая батарея уже прошла половину расстояния, когда снаряд ударил в корпус третьей по счету машины. Она вспыхнула мгновенно, успели выпрыгнуть заряжающий и наводчик. Для последней «сушки» пути вперед не было. Механик, нервничая, дал сильный газ. Машина повисла над водой, ломая балки-ограничители.

– Куда! Стой! – орал экипаж, готовый спрыгнуть.

Механик сбросил газ и осторожно выполз на берег. Впереди него оглушительно рванул боезапас и баки с бензином на горящей самоходке. Машину, успевшую уйти, обдало жаром, встряхнуло взрывной волной.

Вспыхнул скатанный в рулон брезент, экипаж в рубке раскидало по углам, сломало ноги заряжающему. Механик, продолжал пятиться задним ходом. Его тоже сильно ударило, но он уводил машину все дальше от внезапно образовавшейся впереди черной пустоты. Медленно погружался в воду крайний понтон. Моста через Ворсклу снова не существовало.

На правый берег пробились десять самоходных установок во главе с командиром полка Тюльковым. Обычно он ездил на «виллисе», сейчас занял место в головной машине Свирского. Вместе с ними находился танк Т-60 с такой же легкой броней и 20-миллиметровой пушкой.

Продолжалась стрельба, но на правый берег сумели переправиться также два батальона пехоты. На пойменном лесном участке, не просохшем после недавних дождей, образовался небольшой плацдарм. Единой линии обороны не существовало. Одни пятачки занимали наши роты с несколькими «сорокапятками», другие – немецкие группы.

Когда наступил рассвет, было приказано начать активные действия.

Требовалось создать вокруг переправы защитную зону вытеснить немцев и организовать линию обороны. Без поддержки бронетехники это было бы сделать невозможно.

Но Тюльков понимал и другое. Его одиннадцать машин, даже в случае успеха, долго не продержатся. Их судьба зависит от саперов, которые уже начали заново (в который раз!) наводить понтонный мост для переброски «тридцатьчетверок», тяжелых самоходок полка Цимбала, артиллерии, пехоты. Все, без чего не устоит плацдарм и невозможно продолжить дальнейшее наступление.

Тем временем на левом берегу Ворсклы начиналось очередное строительство переправы. Под прикрытием немногочисленной артиллерии саперы сбрасывали на воду понтоны, скрепляли их.

Мины и снаряды, как вчера и позавчера, выбивали людей. Погиб командир саперного батальона, строительством руководил инженер, такой же комбат, только батальон его назывался инженерно-штурмовым.

Большая часть техники была выбита, да и саперов оставалось в ротах и взводах не больше трети от первоначального состава. Пополнение шло из пехоты. И все с надеждой вслушивались в звуки орудийных выстрелов и трескотню пулеметных очередей. Смогут ли самоходки вместе с немногочисленными пехотными ротами заставить замолчать вражескую артиллерию, оттеснить немцев как можно дальше от места переправы?

…Бой сразу рассыпался на мелкие и крупные стычки. Самоходки совместно с пехотой выбивали закрепившиеся на берегу немецкие отряды и батареи.

Наступлению помогло то, что пехота с легкими «сорокапятками» и ротными минометами хоть и понесла значительные потери, сумела оттеснить немцев от береговой полосы и уничтожить часть полевой артиллерии.

Здесь, в сырой низменной местности, где «сушки» наступали, увязая в мокрой земле, ручьях, болотистых низинах, они могли стать добычей легких, но достаточно мощных 50-миллиметровых противотанковых пушек, к счастью уничтоженных в первые Дни.

Батарея Карелина наступала на правом фланге. С ходу смяли минометный взвод. Три «самовара» раздавили, четвертый достался невредимый с запасом мин. Хорошо помогала пехотная рота, добивая минометные расчеты. Два пулемета, укрытые под сваленными деревьями, открыли огонь. На поляне остались несколько убитых, расползались раненые. Оба МГ-34 уничтожили осколочными снарядами, разбивая в щепу осиновые стволы.

Пехота, как всегда, кинулась за трофеями. В первую очередь искали боеприпасы и продовольствие. Два дня сидели на голодном пайке, ели даже сырые грибы, грызли шиповник. Нашли консервы, хлеб, вино. Опустошали банки с сосисками, паштетом, джемом, запивая все это вином в темных литровых бутылках.

Вино показалось кислым и совсем не шибало голову. Зато набили животы. Рассиживаться не дали. Тюльков по рации спросил, чем занимается батарея.

– Перекусываем вместе с пехотой, – ответил Карелин. – Минометный взвод уничтожили, один «самовар» невредимый захватили с запасом мин. Патронами разжились, гранатами.

– Кончайте привал, – приказал Тюльков. – С вашей стороны батарея 105-миллиметровок по переправе бьет. Прислушайся, откуда, и уничтожь.

– До них с полкилометра, – подсказал старший лейтенант, командир роты. – Я покажу. Мы вчера туда пытались сунуться, нас пулеметным огнем накрыли.

– С пулеметами мы справимся, – сказал Карелин, но прозвучало легкомысленно.

Полкилометра – это расстояние. И немцы так просто батарею уничтожить не дадут. Можно и на мины нарваться, и на противотанковые ружья.

– Давай, старлей, закругляйся, – дал в свою очередь команду Павел Карелин, теперь комбат. – Двигаем в сторону гаубиц. Сколько их там?

– Было четыре. Одну из тяжелой самоходки накрыли.

Мрачные предчувствия Карелина сбылись. После короткого боя с минометным расчетом, с которым справились сравнительно легко, он словно заново услышал звуки пушечных выстрелов, пулеметные и автоматные очереди, взрывы гранат. По соседству шел бой куда серьезней.

Над соснами поднимался густой маслянистый дым. Похоже, горела то ли самоходка, то ли танк. Пехота вступила в перестрелку, перебегая от дерева к дереву.

Увеличили ход и пару раз пальнули, чтобы поддержать бойцов. Карелин и наводчик Никита Янков наблюдали за местностью внимательно, но с короткоствольными 75-миллиметровыми пушками столкнулись внезапно. Это были старые, выпуска двадцатых годов, легкие орудия, из которых навесным огнем обстреливали переправу.

Ствол-обрубок, щит, согнутый под углом. Пушки весили без лафетов четыреста килограммов, и расчеты легко перекатывали их с места на место. Наверное, пушек вчера на этом месте не было, иначе ротный бы предупредил. Сейчас оба орудия обнаружили разведчики и сразу открыли огонь из автоматов.

И все же первый выстрел был за немецкими артиллеристами. Короткие стволы не позволяли разгонять до нужной скорости бронебойные стальные болванки. По танкам они вели огонь чаще всего специальными фугасными снарядами, массивными, с небольшим количеством сильной взрывчатки.

Карелин разглядел вспышку, и через долю секунды раздался сильный взрыв. Одна из самоходок опередила своего комбата, и первый выстрел был направлен в нее. Фугас пробил рубку, взорвался, разметав командира машины, наводчика и заряжающего. Возможно, кто-то из них был еще жив, но сдетонировали несколько снарядов в боеукладке, а затем рванул весь боезапас.

Наводчик Никита Янков растерялся и выстрелил по вспышке, хотя опасность представляло второе орудие, расположенное метрах в двенадцати. Снаряд наверняка был в казеннике и предназначался экипажу лейтенанта Карелина.

– Мама, – ахнул Никита Янков, доворачивая ствол и чувствуя, что второй раз выстрелить не успеет.

Но самоходку Карелина спасли разведчики. Сержант и его напарник двумя прыжками взобрались на капонир и открыли огонь длинными очередями по орудийному расчету. Главное, они успели срезать наводчика, готового нажать на спуск.

Упал командир орудия, старший унтер-офицер с серебристыми погонами. Пытались бежать трое-четверо из расчета, но разведчики стреляли в упор, и спастись удалось лишь заряжающему и рядовому, подносившего из боковой траншеи ящики со снарядами.

Пока разведчики разбирали трофеи, отстегивали часы, Карелин снял танкошлем и подошел к взорвавшейся самоходке, от которой осталась нижняя половина. Рубку разнесло, орудие отбросило в сторону, на обломках плясали языки пламени, и доносился запах жженой человеческой плоти. Четыре человека были разорваны и сгорели в течение нескольких секунд.

Павел перехватил взгляд одного из молодых командиров. Это был младший лейтенант на залатанной самоходке, прибывшей вчера из капитального ремонта. Вместе с наводчиком и заряжающим они, вытянув шеи, разглядывали остатки машины.

Младший лейтенант наверняка представлял бой по-другому. Атака, меткие выстрелы, вражеские снаряды, которые пролетают мимо. Он бьет во вражеский танк, попадает в цель, и ему перевязывают легкую рану на руке. А друзья хлопают его по спине и хвалят за меткий выстрел.

Не было ни атаки, ни легкой раны. Ударила из засады пушка со стволом, похожим на обрубок, и в секунды самоходная установка со всем экипажем исчезла в огненном клубке. Механик, единственный опытный человек в экипаже младшего лейтенанта, окликнул застывшего командира:

– Проверьте снаряд… и придите в себя, наконец. Чурюмов с оставшейся самоходкой и танком Т-60, который передал ему Тюльков, двигаясь более осторожно, увидел впереди дот. Плоская бетонная коробка с тремя амбразурами. К Чурюмову подбежал конопатый красноармеец и замахал руками:

– Там мины впереди. Сегодня ночью его взорвать хотели, а двое саперов сами подорвались.

– Ну и что с ним теперь делать? – насмешливо спросил старший лейтенант:

– Расстрелять, наверное… у вас ведь пушки. По-другому его не возьмешь.

Подошел старшина. Козырнул и обстоятельно доложил, что он оставлен здесь с отделением караулить дот.

– Чтобы не сбежал?

– Чтобы такие как вы, резвые, под огонь не нарвались, – с достоинством отозвался старшина. – Там пушка-«пятидесятка» и два пулемета. Дот так себе, построили второпях. Да еще болото крутом. Но держит все вокруг под обстрелом.

Старшина, видать по всему, повоевал. На телогрейке пришиты две ленточки за ранения и медаль «За боевые заслуги».

– Вы кто? – спросил Чурюмов.

– Командир пулеметного отделения. Только из пулеметов у меня один «Дегтярев» остался. «Максим» час назад разбили. Кроме дота, раненых охраняю, ждем, когда их вывезут.

– И долго ждете?

– Двое суток, – разозлился старшина. – Если есть закурить, дайте пачку махорки на всех. И раненым хоть десяток сухарей. Сидим без харчей.

Поделились махоркой, дали старшине пару банок консервов и буханку хлеба. Сам старшина есть не стал, а передал продукты конопатому бойцу. Закурив, кивнул на дот:

– Шарахните по нему. Не такой он и мощный. Наспех строили.

Старшина нравился Чурюмову своей обстоятельностью. Обсудили ситуацию.

– Если бетонный, – сказал Чурюмов, то стены крепкие. Нашим калибром не возьмешь.

– В амбразуры бейте.

– А пушка? Засадят в лоб. Надо с фланга. Подъехать поближе метров на двести, и в крайнюю амбразуру засадить.

Зная, что с минуты на минуту его поторопит по рации Тюльков, попросил старшину:

– Помоги провести машины, чтобы в мины не вляпаться. С фланга ударим.

Старшина не был бы старшиной, если бы не поторговался:

– С пяток бинтов и йоду подбрось. А мне спирта граммов сто. Простыл я здесь что-то…

Оставили легкий танк Т-60, приказав ему тревожить фрицев короткими очередями из автоматической пушки. Такое же задание получил от старшины конопатый боец с ручным пулеметом. Две самоходки двинулись в обход, буксуя в низине. Вверх вылезать не рисковали. Поднялись повыше, когда Чурюмов убедился – немецкая пушка их не возьмет.

Укрывшись за бугром, Захар лишний раз увидел, что немцы умеют выбирать позиции. За время возни у переправы сюда успели перебросить довольно большое количество нашей пехоты, но ключевые места фрицы держали за собой.

Ткнулась вчера рота с легкой «сорокапяткой». Осталась разбитая пушка, которой дот не возьмешь, и десятка три неподвижных тел. Увидел Чурюмов в бинокль тела наших саперов, пытавшихся взорвать дот. Один лежал возле небольшой воронки, а от второго остались лишь нижняя половина туловища – взорвался тол, который он нес в мешке.

Обе «сушки» ударили одновременно, целясь в одно место. С расстояния четырехсот метров два фугасных снаряда легли рядом. Взвилась цементная взвесь, дым пополз по стене. Разглядели две неглубокие щербины. Всадили еще пару фугасов и два бронебойных снаряда.

В ответ полетели мины. Вел огонь одиночный миномет, но если угодит в рубку, то экипажу конец. Над головой прошелестели несколько гаубичных снарядов. Чурюмов проследил траекторию. Три фонтана воды и грязи взметнулись возле переправы, которую упрямо наводили саперы.

К машине Чурюмова подбежал Тимофей Одинцов, командир второй самоходки. Предложил приблизиться к доту еще метров на сто – будет хорошо видна одна из амбразур. Она хоть и закрыта бронированной заслонкой, но и вряд ли толщина ее превышает четыре-пять сантиметров.

– А если мины? – задумался Чурюмов. – Влетим ни за грош. Старшина, там мины не ставили?

– Немецких саперов мы не видели.

– Могли и просмотреть.

– Могли, – согласился старшина. – Но мы ночами все дежурили; считай, в тылу у фрицев сидим.

– Нет выхода, – подвел итог лейтенант Тимофей Одинцов, с кем Чурюмов и Карелин закончили одно училище.

Но машина Одинцова не прошла ста метров. Она взорвалась, едва отъехав. Мощная противотанковая мина, рассчитанная на тяжелый танк, рванулась с такой силой, что подбросила и опрокинула легкую «сушку». Вынесло сразу несколько передних колес. Разорвало на части гусеницу, проломило брюхо машины, и вспыхнул двигатель. Взрывом выкинуло Одинцова и заряжающего.

Когда подбежали, увидели, что Тимофей слабо шевелится, пытаясь встать. Все же поднялся. С заряжающим дела обстояли хуже. Когда понесли его подальше от горящей машины, старшина ощутил под пальцами месиво сломанных ребер, изо рта сержанта текла кровь, была разбита, сплющена грудь.

– Вляпались, – с усилием произнес лейтенант, глядя на умирающего сержанта и горевшую самоходку.

– Ладно, чего теперь. Полежи, успокойся.

– Я с вами…

– Знаешь, Тимоха, не мешай. Нам дот добить надо. Над головой по-прежнему проносились снаряды в сторону переправы. Медлить было нельзя. Из-за этого и заваривалась каша с ночной рискованной переправой, погибли десятки людей, чтобы на правый берег прорвались самоходки и уничтожили артиллерию, танки, не дающие наладить нормальную переправу для переброски техники и людей.

Чурюмов сдал назад. Он уже представлял границы минного поля. Отдавал короткие команды экипажу, они быстро и молча выполнялись. Сейчас он хорошо видел две бойницы, хоть и под углом, но лучшей позиции не найдешь.

Со второго выстрела погнул, но не пробил заслонку. Поднялась вторая заслонка, и показался тонкий ствол «пятидесятки» с небольшим дульным тормозом. Чурюмов не обращал внимания на сплошной треск пуль, которые, как зубило, звенели о броню. Они ее не пробьют, но могут угодить в смотровую щель, убить его, наводчика.

– Выстрел!

Фугасный снаряд ударил в край амбразуры, брызнули осколки бетона. Танк Т-60 вколачивал туда же короткие зеленые трассы своих мелких двадцатимиллиметровых снарядов. Пробить щит орудия они не могли, требовалось попадание трехдюймового снаряда. Опасаясь такого попадания, расчет немецкого орудия торопливо опустил бронированную заслонку.

– Подкалиберный, – крикнул Чурюмов и сам встал за прицел.

Раскаленная вольфрамовая головка пробила заслонку, из отверстия показался дым.

– Еще один! – командовал Чурюмов.

Второй снаряд пробил еще одно отверстие. В доте начался пожар. Горело тряпье, взорвались от сильного жара несколько снарядов. Из люков выскакивали артиллеристы и пулеметчики. Затем сдетонировал основной запас снарядов, вышиб заслонки, куски бетона по краям амбразур. Т-60 стрелял вслед бегущим из своей пушки и пулемета ДТ. Успел свалить двоих, остальные исчезли в траншее, петляющей позади дота.

– Ушли, гады! Жаль, что всех не перебили, – тоже стреляя из карабина, кричал старшина. – Много они нам крови попортили, зато спалили к чертям их бункер.

Рядом с дотом хлопнул взрыв. Минометчики подорвали свою трубу и тоже убегали по неглубокой траншее. Этому расчету не повезло. Ударил из пушки и пулемета Т-60, опустошал диск конопатый пулеметчик. Еще один боец добежал до траншеи, добил из автомата раненых и, вернувшись, доложил:

– Теперь все готовы!

Но не это было главное. Позади цепью поднималась пехота и торопливо бежала вперед, отвоевывая плацдарм для дальнейшего наступления.

Тяжело пришлось батарее Свирского, которую вел комполка Тюльков. Они столкнулись с тяжелыми танками Т-4. Эти обвешанные броней громадины с длинноствольными пушками уже несколько раз подряд точными выстрелами разбивали понтонную переправу.

И хотя Т-4 уступали немногочисленным «тиграм» и «пантерам», их орудия били сильно и точно. «Тридцатьчетверкам» становилось все труднее справиться с этими хорошо защищенными машинами. Победы над ними давались с большими потерями. Что тогда говорить о легких самоходных установках СУ-7б!

Но бой нередко складывается по законам, когда опыт и решительность побеждают и толстую броню, и дальнобойные орудия. Три тяжелых Т-4 шли друг за другом. Впереди двигался более легкий Т-3. Вес «четверок», который составлял в начале войны двадцать две тонны, значительно увеличился за счет утолщения брони, боковых пластин, толщина которых составляла до 40 миллиметров. Немало тянула модифицированная башня и усиленное орудие.

Подполковник Тюльков и капитан Свирский остановили все четыре самоходки. Приближение вражеских машин было отчетливо слышно. Моторы работали с усилием, продвигая тяжелые танки по влажной почве, хрустел валежник.

– Подкалиберные, – передал по рации Тюльков и подбежал ко второй машине. Оставаться вместе командиру полка и командиру батареи было нежелательно. Один снаряд мог обезглавить всю группу.

Капитан Свирский, прошедший девять лет службы, училище, воевавший с осени сорок первого, имел достаточный опыт. И, что не менее важно, не терял хладнокровия даже в самых сложных ситуациях. Он заметил, что нервничает наводчик, и сел на его место.

– Я смогу – уверял старший сержант.

– Готовь второй снаряд, – лаконично отозвался Свирский. – Тоже подкалиберный.

– Мы эти снаряды за раз спалим, – пробурчал заряжающий, протирая масляной тряпкой донышко тяжелой гильзы. – Чем дальше воевать будем?

– Тише…

Тяжелый Т-4, слегка замедлив ход, выползал на прогалину. Анатолий Свирский видел его до мелочей. Борт, прикрытый шестью массивными броневыми плитами, защищающими также основание башни – одно из уязвимых мест. Момент для выстрела был самый удачный, но капитан ждал сигнала командира полка. Время словно замерло. По щеке катились крупные капли пота, но смахнуть их не было возможности – руки заняты.

– Капитан, – лихорадочно шептал на ухо наводчик. – Бей сейчас, верняк, уделаем его.

– Их четыре, – одними губами ответил Свирский.

И вдруг тишина разорвалась. Выстрел ударил слева, где стояла самоходка Мищенко. Пальнуло еще чье-то орудие. Танк, в который целился Свирский, рванул как пришпоренный. Дефицитный подкалиберный снаряд прожег заднюю часть бортовой защиты и отрикошетил от корпуса искрящимся крошевом.

– Снаряд!

На поляну выскочил второй Т-4. Свирский его ждал, он был уверен, что его заместитель слишком поторопился. На этот раз огненная стрела прожгла нижнюю часть башни. Спустя секунды откинулся боковой люк, показалась голова немецкого танкиста, и одновременно вырвалась струя пламени. Взорвался частично боезапас, башню перекосило, вышибло верхний люк, а через короткие секунды рванули остальные заряды. Стреляли со всех сторон, скорострельность танковых пушек была велика.

Батарее повезло, что ударили с фланга. Самоходка Тюлькова удачно врезала по второму Т-4. Машина задымила и попятилась под защиту деревьев. Завязла в глубокой яме, отчаянно взревев мотором, все же вырвалась, но из моторного отсека выбивалось пламя. Танк добили еще двумя снарядами.

Старший лейтенант Мищенко действительно поторопился. Он тоже сидел за прицелом, хотя имел хорошего наводчика. Но такого опыта в стрельбе не имел, хотя был уверен, что с двухсот метров не промахнется.

Замыкающий Т-4 повернулся к машине Мищенко лобовой частью, ствол шел по горизонтали, давая экипажу несколько секунд, чтобы хорошо прицелиться и выстрелить. Мищенко никак не мог справиться с прицелом, мелькали то деревья, то уплывала в сторону башня.

– Стреляй, бля! – не владея собой, кричал старший сержант-наводчик. – Пусти, я сам.

Заряжающий со снарядом в руке ахнул и присел, зная, сейчас произойдет что-то жуткое.

Снаряд Т-4 с легкостью прошел броню рубки, чуть ниже кожуха орудия. Разметал на части тела старшего лейтенанта Мищенко и наводчика, тянувшегося к прицелу, выбил заднюю стенку рубки.

Заряжающий увидел, как горит металл, плавятся гильзы в боеукладке, успел сделать один, другой шаг, не ощущая от сильного удара, что горит и сам. Затем все исчезло в огромной вспышке, раскидавшей в стороны обломки, гнутые листы брони, куски человеческих тел.

Более легкий Т-3, хоть и двигался впереди, сумел избежать попадания. Рывком ушел под защиту густого ивняка и, быстро прицелившись, выстрелил в русскую самоходку. Угодил в двигатель, который сразу вспыхнул.

Механик-водитель задохнулся, не успев открыть люк, а трое других члена экипажа выпрыгнули из рубки. Они отбежали в сторону и столкнулись с тремя немецкими танкистами. Открыли огонь друг в друга, но, контуженные, оглушенные, стреляли неточно и разбежались в разные стороны, получив несколько ранений.

Карелин слышал частую стрельбу, сильные взрывы, когда в боевых машинах детонирует боезапас. Связался по рации с Тюльковым:

– Товарищ подполковник, иду к вам на помощь. У меня в строю три самоходки.

– Павел, – донеслось в хрипящей, плохо настроенной рации, – двигай и кончай гаубичную батарею. Иначе они разобьют переправу. С танками мы…

Связь оборвалась. Т-3 действовал активно. Машина Свирского едва не угодила под снаряд, смявший угол брони на рубке. Капитан выстрелил в ответ, но тяжелый снаряд немецкого Т-4 ударил в гусеницу, выбил два колеса, погнул вал.

Обреченной машине оставалось считаные секунды жизни. Свирский крикнул механику и наводчику, чтобы они выпрыгивали.

– А вы, товарищ капитан?

– Быстрее.

Механик выпрыгнул, а наводчик топтался, не решаясь бросить своего командира.

– Прыгай…

Самоходка и немецкий танк Т-3 выстрелили одновременно. У Свирского уже не оставалось подкалиберных снарядов, и он лишь надломил лобовую усиленную броню, увешанную звеньями гусениц. Снаряд калибра 75 миллиметров пробил легкую броню смелой русской самоходки. Донный взрыватель мгновенно воспламенил бензин, следом взорвались снаряды. Из экипажа уцелел лишь механик.

Тяжелый Т-4 добил бы последнюю русскую самоходку если бы знал, что в ней находится командир полка. Но немец оставался один, не считая поврежденного Т-3, а сбоку приближался гул моторов русских танков. Надо было срочно уходить.

На самом деле это была лишь легкая самоходка Захара Чурюмова и такой же легкий танк Т-60. Немецкие танкисты взяли на буксир поврежденный Т-3 и стали спешно отходить. Они не были трусами, но, не зная, сколько русских танков или штурмовых машин приближаются к ним, предпочли отступить.

«Сушка» из нового пополнения, которой командовал теперь подполковник, выпустила вслед несколько снарядов, угодила под удар и с поврежденным, дымившимся двигателем отошла в низину, где экипаж принялся спешно тушить огонь.

Прибывший на подмогу Захар Чурюмов остановил машину и присвистнул. На поляне и среди редкого мелколесья горели два немецких танка и три наших самоходки.

К нему, прихрамывая, шел командир полка Тюльков.

– Вот это повоевали, – снимая танкошлем, проговорил старший лейтенант. – А у меня Тимофей Одинцов вместе с машиной сгорел.

– И Свирский Анатолий погиб, – отозвался подполковник.

– Пашка-то хоть жив?

– Жив. С гаубицами воюет.

Батарея Карелина, в которой оставалось три самоходки, обходила трехорудийную батарею гаубиц «стопяток» с фланга. Артиллеристы, голые по пояс, лихорадочно посылали снаряд за снарядом в сторону переправы. Разбивали одни понтоны, на смену им подвозили другие. Скорострельность гаубиц невелика, 6–7 снарядов в минуту. Кроме того, сильно перегрелись стволы и механизмы, требовали хоть небольшой передышки.

Когда появились русские самоходки и на позициях взорвались первые снаряды, старший офицер дал команду срочно разворачивать гаубицы.

Навстречу русским машинам ползли бронебойщики. Пришлось вести одновременно огонь по ним и орудиям. Две «стопятки» уничтожили фугасными снарядами, но третья успела ответить выстрелом едва не в упор.

Фугасный снаряд гаубицы весом пятнадцать килограммов пробил броню рубки соседней с Карелиным машины. Взрыв снаряда слился с грохотом сдетонировавшего боезапаса. Удар был настолько мощный, что обломки самоходки, осколки, гнутые гильзы обрушились на самоходку Карелина.

Тяжелый кусок скрученной брони ударил по голове заряжающего Ульяна Осина. Танкошлем не сумел смягчить удар, сержант свалился на дно рубки. Расчет гаубицы, хоть и понимал безнадежность ситуации, лихорадочно перезаряжал орудие.

Две «сушки» выстрелили одновременно, пробив щит и разбросав расчет, из которого уцелели лишь двое подносчиков снарядов. По ним сгоряча пальнули, но промахнулись.

Немецкие бронебойщики, отделение из пяти человек, выполнили свой долг до конца. Пока унтер-офицер и двое солдат отбивали атаку русской пехоты, двое вели огонь из ружейных гранатометов. 30-миллиметровая кумулятивная граната подожгла самоходку, но двое из экипажа успели спастись.

Карелин, опустив до упора ствол орудия, вел с ними дуэль осколочными снарядами. Один и другой взрыв накрыли троих немецких солдат. Четвертый пытался помочь уйти раненому унтер-офицеру. Когда их догнали пехотинцы, оба подняли руки. Унтер достал из кобуры «вальтер» и бросил на землю.

– Мы сдаемся, – сказал он.

Но слишком жестоким был бой, в котором не брали пленных ни русские, ни немцы. Оба гранатометчика были убиты автоматными очередями, оставшись лежать в болотистой низине, постепенно погружаясь в мутную воду. Они были смелыми солдатами, но места для них на чужой земле не было.

Строительство переправы заканчивалось. По ней уже везли пушки, быстро шла пехота, готовились танки и тяжелые самоходки подполковника Цимбала.

Разворачивалось наступление. Даешь Днепр! Все повторяли эти слова.