Степа оставался где-то там, под ним, погребенный ревущим металлом. Танк быстро перебрался через траншею, оставив позади себя черные клубы бензинового выхлопа. И вдруг из непроглядно клубящейся черноты вдогонку танку полетела, кувыркаясь в воздухе, бутылка. Бликуя на свету, она разбилась о бронированную корму и сразу обдала ее бегущими язычками жидкого пламени, поначалу прозрачно-невидимого, а потом делающегося все более красным.

Федор не слышал себя. Может быть, он что-то и кричал, как и другие, те, кто находился рядом. Он бросился к Степанкову, а тот выползал на четвереньках по дну траншеи навстречу – обсыпанный землей, покрытый толстым налетом копоти и гари.

– Ты цел? Цел? – подхватывая его под мышки, криком спрашивал взводный.

А тот, ошалело перескакивая белыми, расширенными зрачками то на командира, то на остальных, хрипло твердил:

– Вы видели?! Это я его?! Вы видели?!

Степанков оказался цел и невредим. Единственное – из него слова били, словно струя из брандспойта.

– Он как надвинет!.. Я думал все, хана мне… Будто в могилу заживо закопало… И ревет над башкой так, что душа из тела – вон… И земля эта сыпет и сыпет на голову… А потом вдруг – вонь от движков его, ну и уже, когда, значит, прошел, я вдогонку ему…

Дерюжный, дав бойцу отпить из собственной фляги, похлопал того по плечу.

– Некогда, Степа, после поговорим… Ты тут держи этих, неустойчивых… чтоб не бежали больше…

Он кивнул в сторону двух бойцов, которые не выдержали вида накатывающегося танка.

– А я – за Кондратычем!..

Коптюк, убедившись, что со Степанковым все в порядке, тут же побежал по траншее на левый фланг. «Тигр» к тому времени уже преодолел передний край штрафных позиций.