Книга: Не промахнись, снайпер!
Назад: Глава 9. СНОВА ГОСПИТАЛЬ. ГОДЕН К НЕСТРОЕВОЙ
Дальше: Глава 11. О ЖИЗНИ ПОСЛЕВОЕННОЙ И О СНАЙПЕРАХ

Глава 10.
ТРЕТИЙ КРУГ ВОЙНЫ. ВЕНГРИЯ, ОСЕНЬ СОРОК ЧЕТВЕРТОГО

Сначала немного истории. Медаль «За взятие Будапешта» учредили 9 июня 1945 года. Именно она висела на груди солдата из знаменитой песни «Враги сожгли родную хату», которую мы пели после войны, не сдерживая слез.
В шеститомнике «История Великой Отечественной войны Советского Союза», изданном в начале шестидесятых годов, есть главы, посвященные освобождению стран Восточной Европы от фашизма. Если в отношении Болгарии, Румынии, Югославии и некоторых других авторы использовали слово «освобождение», то насчет Венгрии сказано несколько расплывчато, а глава называется так «Поражение немецко-фашистских войск в Венгрии и выход ее из войны».
Венгрия всегда доставляла Советскому Союзу немало хлопот, как во время войны, так и после. Страна являлась одной из наиболее верных союзников фашистской Германии. Венгры, ввязавшись в авантюру Гитлера, сражались неплохо, особенно на конечном этапе войны. Достаточно сказать, что боевые действия в Венгрии продолжались пять с лишним месяцев, причем бои за Будапешт длились с начала ноября 1944 года до 13 февраля 1945 года. В этой стране, доламывая страшную войну, погибли 140 тысяч наших солдат и офицеров. Венгрия потеряла 340 тысяч военнослужащих. Сравнительно большие потери Красной Армии обусловлены в первую очередь тем, что в Венгрии находилось значительное количество немецких войск.
Во второй половине сентября сорок четвертого года наш полк, входящий в состав 53-й армии Второго Украинского фронта, стоял недалеко от города Арад, в двадцати километрах от румыно-венгерской границы. Румыния прекратила боевые действия против Советского Союза еще в августе. Сформировалось новое правительство, а румынские корпуса и дивизии воевали против фашистской Германии. Если с Румынией уже все было ясно, то в Венгрии царила неразбериха.
Двадцать второго сентября глава венгерского государства Хорти обратился к США и Англии с просьбой тайно от немцев заключить перемирие. Переговоры в Италии вел от имени Хорти генерал-полковник Надаи. К чести наших союзников, которых не уставали хаять все послевоенные десятилетия, они отказались от сепаратных переговоров. Заявили, что Красная Армия подошла к границам Венгрии и вести переговоры можно только с советским командованием.
Первого октября 1944 года в Москву прибыла венгерская делегация. Она получила от Хорти указание подписать соглашение о перемирии, если Советский Союз согласится на участие американцев и англичан в оккупации Венгрии и на свободный отход немецких войск. Гитлер узнал о намерении венгров предать Германию и двинул в район Будапешта крупные танковые силы. Шеститомник сообщает, что «клика Хорти» не осмелилась противостоять немцам и боялась прихода Красной Армии, которая создаст условия для развертывания в стране классовой борьбы против буржуазии и помещиков.
Далее наши историки довольно невразумительно рассказывают о роли компартии Венгрии, которая (дословно!) «приняла решение серьезно улучшить работу партии». Чтобы не утомлять читателя, скажу с полной ответственностью, что декларации остались лишь на бумаге, а нам предстояли долгие и кровопролитные сражения. Ни в одной из стран Восточной Европы национальная армия не оказывала такого сопротивления, как в Венгрии. Конечно, главную роль играли немецкие войска. Например, нашему 2-му Украинскому фронту противостояли группа армии «Юг» и две венгерские армии, состоявшие из 29 дивизий и 5 бригад, оснащенных вполне современной техникой.

 

Новая дивизия и новый полк Меня назначили помощником командира взвода в третий батальон. Здесь я воевал продолжительное время, поэтому хорошо запомнились многие командиры и бойцы. Ротой командовал капитан Зиборов Александр Матвеевич. Он был из тех военных, кто упорно тащил на себе воз войны с сорок второго года, имел четыре ранения, считался опытным командиром. Высоко его не двигали, зато не обходили наградами: два ордена Красной Звезды и медали. Командир взвода, белорус Иван Данкевич, родом из Витебской области, жил и работал в эвакуации. После окончания офицерских курсов воевал с лета сорок третьего, а последние месяцы — в роте капитана Зиборова.
Полтора года провел я в тылу. С любопытством смотрел, как изменилась армия. Вооружение взвода составляли в основном трехлинейки. Прибавилось автоматов. На тридцать пять человек имелось штук десять ППШ, в сорок втором их количество не превышало двух-трех на взвод. Кстати, я сам никогда раньше с автоматом дела не имел, привык к винтовке. На этот раз пистолет-пулемет Шпагина стал моим штатным оружием. Он показался не слишком удобным, никак не мог пристроить на плечо, мешал емкий круглый диск. Сходил вместе с Данкевичем на временное полковое стрельбище, выпустил по мишеням с полсотни пуль очередями и одиночными выстрелами. Прицельность мне понравилась, за двести метров в фанерную фигуру фашиста укладывал короткую очередь, лишь последняя пуля уходила вверх.
На триста метров автомат уже «сыпал» с большим разбросом, но одиночные выстрелы поражали центр мишени. Данкевич тоже стрелял неплохо, но в небольшом соревновании я выбил на несколько очков больше. Значит, не отвык еще от оружия.
На уровне роты сразу отметил появление нового станкового пулемета Горюнова, без водяного охлаждения, с металлической лентой и легче «максима» на двадцать шесть килограммов. Позже я смогу оценить его достоинства в бою, когда сам буду вести из него огонь. В полку появились новые противотанковые пушки ЗИС-2 калибра 57-миллиметров, пробивавшие на дальности полкилометра практически любую броню. В сорок втором мы могли только мечтать о крупнокалиберных пулеметах, которые в достатке имелись у немцев (также у итальянцев). Эти мощные пулеметы эффективно поражали цели на земле и в воздухе. В полку была рота из девяти крупнокалиберных пулеметов ДШК.
Конечно, прибавилось техники. Автомашины «ЗИС-5», полуторки, очень проходимые «Студебеккеры» (их называли тогда королями дорог), трехтонные «Шевроле» с металлическим кузовом и механизмом самовытаскивания, легкие вездеходы «Виллис». Возле штаба видел счетверенные зенитные установки американских пулеметов «кольт» калибра 12,7-миллиметров. Имелось их всего две или три, считали, что защиту войск от ударов с воздуха хорошо обеспечивают истребители. К сожалению, это оказалось не совсем так.
Можно долго перечислять новую технику, но лучше остановлюсь на том, что запомнилось. Взвод на три четверти состоял из солдат, призванных в сорок четвертом году, лишь слегка обкатанных в боях, а то и вовсе не имевших опыта. Костяк взвода составляли солдаты и сержанты, воевавшие с сорок третьего года, но их было немного. Тех, кто призывались в сорок первом и сорок втором, насчитывались единицы. Во взводе из таких стариков я запомнил лишь сержанта Молодку, начавшего свой путь от Ростова.
В последние дни сентября полк и дивизию выдвинули к венгерской границе. Румыния почти не запомнилась, постоянно находились в боевой готовности. Лишь однажды командир роты Зиборов послал меня вместе со старшиной купить вина и еды в румынской деревушке. Дал с собой пачку румынских денег, розовые банкноты достоинством в 100 лей, похожие на наши червонцы.
— Глянешь, Федор, как заграница живет. Да и последние события отметим.
Под событиями он имел в виду успешное наступление наших войск в Прибалтике, освобождение от фашистов Таллина, выход к Балтийскому морю. Имелся также и другой повод хорошо выпить: младший лейтенант Данкевич получил вторую звездочку на погоны. Старшина роты носил фамилию Щусь, ну а прозвище получил соответствующее должности и фамилии — Щука. Как и все старшины, выдвинулся благодаря сметливости и хозяйственной жилке. Сумел пройти два года войны, начав ее рядовым бойцом и отделавшись пустяковыми ранениями. Впрочем, трусом он не был, в чем я впоследствии убедился.
Старшина Щусь относился ко мне с долей настороженности, даже ревности. Он считал себя вторым по значению человеком в роте, ведал немалым хозяйством (одних лошадей и повозок имелось с десяток), постоянно находился рядом с Зиборовым. Такого внимания удостаивался лишь командир первого взвода Данкевич, а теперь появился я. Зиборов несколько раз приглашал меня к себе, расспрашивал про снайперскую жизнь, вспоминали лето сорок второго. Когда людей вокруг оставалось немного, он отмахивался от моего «товарищ капитан», я его называл по имени-отчеству.
— Ну, как наша армия на твой взгляд? — спрашивал Зиборов. — Не сравнить с сорок вторым годом?
— Конечно, не сравнить, — соглашался я. — Только уж очень много в роте молодых бойцов, Александр Матвеевич.
— Ничего не поделаешь. Текучка. — После паузы уточнял. — Серьезные потери понесли. Даже в Румынии.
Большие потери мы несли всю войну. Глядя на молодняк, я вспомнил лобовые атаки весны сорок третьего. Хоть техника и новая, а генералы в основном старые. Кто их когда упрекал за гибель солдат в неподготовленных наступлениях? С тоской подумал, что теперь, став пехотинцем, хорошо испытаю все на своей шкуре.
Щусь запряг повозку, и мы поехали. Патрулей вокруг хватало, но к нам не цеплялись. Старшину в полку хорошо знали, чем он гордился, как и двумя медалями. У нас имелась бумажка за подписью командира роты, что едем за продуктами для бойцов. Впрочем, в той обстановке она мало что значила. Щусь предупредил, если попадемся офицерскому патрулю из дивизии, можем угодить на губу. По дороге старшина тоже задавал мне вопросы. Из них понял, что в роте некоторые думают, полтора года я косил от войны.
Разубеждать людей бесполезно, оценку дадут в бою. Я лишь старался не выпячивать снайперские результаты. Как говорится, дело было давно и неправда, старыми заслугами не проживешь. На вопросы старшины отвечал шутками, чем разозлил его. Нарываясь на ссору, Щусь снисходительно спросил:
— Ну а чего дальше в тылу не сиделось? Выпихнули на фронт, да?
Меня разозлила его бесцеремонность. Я сразу перешел на официальный тон, обращаясь к старшине строго по званию, на «вы». Щусь, хоть и не прямой начальник, но если пошел такой разговор, буду строго соблюдать субординацию. По этой причине я отказался пробовать вино, которое нам предложили в одном из дворов. Хотя выпил бы с удовольствием, да и есть хотелось. Словно испытывая меня, Щусь не спеша выцедил кружку вина и стал заедать крупными сливами. Ах, сволочь, я из-за тебя слюни пускать не намерен!
Не раздумывая, протянул хозяину собственные деньги и фляжку. Крестьянин показал на трехлитровый кувшин, мол, разве не хватит? Я объяснил знаками, чтобы он налил мне отдельно и принес поесть. Щусь сообразил, ссориться со мной невыгодно, вечером я тоже приглашен к ротному. Сказал, обращая все в шутку:
— Ну, ты и фрукт, Федор.
— А ты овощ, Петро.
— Считай, поладили, держи мосол, — засмеялся старшина.
Он протянул руку, и мы помирились. Купили вина, винограда, увесистую лепешку соленой брынзы, а для ротной кухни подсолнечного масла, перца и лука. Кормили во втором эшелоне так себе, слабо. Но в румынской деревушке ничего существенного приобрести не удалось. Насчет мяса отвечали отказом, возможно, боялись, конфискуем барана и не заплатим, а может, не водилось лишней скотины, война ведь четвертый год идет. Загрузили повозку кукурузными початками, крупными помидорами, виноградом, сливами. Кроме вина, приобрели литра три крепкого самогона из фруктов, уговорили хозяйку продать курицу и десятка три яиц.
Дома под соломенными крышами выглядели бедно, детишки бегали в рванье. Женщины, похожие на цыганок, закрывали лицо платками. Справедливости ради скажу, что и в Старой Анне жили не лучше. Молодых мужчин и парней мы не видели, наверное, спрятались. Мужики постарше, в домотканых штанах и самодельной обуви, носили высокие бараньи шапки. Некоторые говорили по-украински, мы их с трудом, но понимали.
На прощание снимали шапки, однако подобострастия или испуга я не наблюдал. В Румынии (в отличие от Германии) наши солдаты вели себя мирно, даже сочувствовали крестьянам, как пострадавшим от фашистов. Кстати, одна из самых бедных стран Европы, боярская Румыния понесла во Второй мировой войне едва не самые большие потери, 300 тысяч человек.
Вечером собралась компания: трое взводных, старшина, командир батареи полковых пушек, кое-кто из сержантов. Выпивали аккуратно, так как Зиборов употреблял алкоголь в небольших количествах и не позволял молодежи расслабляться. Из женщин присутствовали две связистки. Как я понял, одна являлась подругой старшего лейтенанта-артиллериста, а другая пришла за компанию. Возможно, на нее имел виды Зиборов, но женщин обычно забирало под свое покровительство полковое и батальонное начальство.
Посидели неплохо, я снова почувствовал, что нахожусь среди своих. Младшие лейтенанты похожи на наших взводных сорок второго года, такие же молодые, непосредственные, мечтающие о будущих боях. Я, как и другие сержанты, ушел пораньше. Кому-то следовало оставаться во взводе, а Данкевич имел полное право обмыть свою звездочку. Спустя три-четыре дня снова закрутилось колесо войны.

 

Соединения 53-й армии, в том числе наш полк, прорвали оборону 3-й венгерской армии и продвинулись вперед. Первый день наступления запомнился стремительным маршем. Мы шли вслед за бригадами 6-й танковой армии. Танки пробили брешь в обороне, но на всем пути встречались подбитые и сожженные машины. Массивные танки Т-34-85, которых я до этого не видел, в одном месте еще дымили. Я насчитал восемь подбитых машин. Тела танкистов и десантников лежали возле перепаханных венгерских траншей.
Убитых венгров попадалось много. Видимо, они оказывали ожесточенное сопротивление. Трупы солдат в форме цвета хаки лежали повсюду. В немецких касках или пилотках с высокой тульей, обутые в ботинки с войлочными гетрами. Легкое стрелковое оружие в основном венгерское. Винтовки «манлихер» (короче наших трехлинеек сантиметров на пятнадцать), автоматы «кирали», с деревянным цевьем и характерным вырезом в казеннике, сквозь который виднелась боевая пружина. Они не показались нам достаточно надежными. Почти у всех открытый казенник забило землей. Но несколько укороченных автоматов со складными прикладами бойцы подобрали.
Противотанковые немецкие пушки, знакомые мне 75-миллиметровки, разозленные танкисты сплющили вместе с расчетами. Прошли мимо брошенного дивизиона тяжелых гаубиц на конной тяге. Трофеи и лошадей охраняли наши солдаты. Вдоль дороги валялось множество разбитых повозок, стояли сгоревшие и просто брошенные автомашины. На коротком привале солдаты полезли за трофеями, однако поиски прервал налет «Мессершмиттов». Три пары немецких самолетов сбросили бомбы и прострочили батальонную колонну из пушек и пулеметов. Появились они, как всегда, внезапно и на небольшой высоте. Наших истребителей и зенитного прикрытия не оказалось, это напоминало сорок второй год. Понесли первые потери. В батальоне погибли трое-четверо бойцов, несколько человек получили ранения. Тела отнесли на обочину, возле них оставили раненых и небольшую охрану. Батальон двинулся дальше.
В окрестностях города Сарваш приняли бой. Полк разворачивался под артиллерийским обстрелом, открыли огонь наши орудия. Восьмая рота штурмовала поместье, превращенное в узел обороны. В центре стоял большой двухэтажный дом, его окружали многочисленные постройки. Сразу почувствовали, что это не Румыния, жили здесь гораздо богаче. Толстостенный дом из красного кирпича, приземистый каменный амбар, хозяйственные постройки. Отовсюду неслись в нашу сторону пулеметные трассы, взрывались мины.
Атаковать в лоб капитан Зиборов не стал. На прямую наводку поставили две легкие пушки из батареи знакомого старшего лейтенанта. На «полковушки» обрушились мины, одну разбили, а вторую пришлось откатить подальше. Наш взвод обходил поместье с левого фланга. Сделали круг с километр и пытались ударить с тыла. Но и там нас встретил пулеметный огонь. Венгры (может быть, немцы) били с расстояния трехсот метров. Погиб сержант, командир отделения, тяжело ранили солдата, который лежал на открытой лужайке. Взвод спрятался в придорожном кювете и за вязами вдоль дороги. Данкевич смотрел на раненого бойца, возможно, хотел кого-то послать его вынести. Понял, что это обернется новыми жертвами, и, пожевав губами, мрачно сказал, ни к кому не обращаясь:
— Если они его добьют, — он назвал фамилию бойца, — то в плен никого брать не будем.
Раненый зашевелился, попытался уползти. Из дома сразу открыли огонь, вокруг него заплясали фонтанчики влажной земли, перехлестнули тело. Венгры словно торопились отрезать все пути к отступлению или сдаче в плен. Солдат, пробитый несколькими пулями, неожиданно стал подниматься. Одиночный выстрел из окна второго этажа свалил его вниз лицом на траву.
— Ну, все, наигрались, — Данкевич повернулся ко мне. — Егоров, бери трех бойцов и вышиби гадов из амбара.
Амбар, сложенный из хорошо подогнанных камней, преграждал путь к дому — главному узлу обороны. Я понял, что взводный хочет увидеть, как я буду действовать. Сначала показалось, что его приказ бессмысленный. Я испытывал состояние, которое знакомо многим фронтовикам, попавшим на долгое время в тыл и снова вернувшимся на передовую. Сковывал страх, его надо было преодолеть.
Снял вещмешок с запасным диском (еще один висел на поясе), коробкой патронов, гранатами, завернутыми в тряпки. Гранаты, легкие РГ-42 переложил в карманы брюк и затолкал за ремень. Трое бойцов тоже снимали вещмешки и готовили гранаты.
— «Лимонки» не берите, — предупредил я. — Своих осколками побьете.
Данкевич не вмешивался, только глянул на часы, намекая, что желательно поспешить. Когда, пригнувшись, двинулись вперед, я словно нырнул в холодную воду. Обернувшись, попросил:
— Прикройте огнем.
Лейтенант ничего не ответил, махнул рукой, показывая направление. Сначала перебежками, затем ползком пересекли открытое место, огибая трупы сержанта и бойца. Из-за деревьев застучал «Дегтярев», но помочь он нам не мог. Вылазка сразу не заладилась. Когда возле сарая стали намечать следующий бросок, очередь со второго этажа ранила неосторожно сунувшегося солдата. Ему перебило кисть руки, сильно текла кровь. Минут пять заняла перевязка, парень мог просто истечь кровью.
Я не знал, что делать дальше. На правом фланге шла стрельба, вели бой второй и третий взводы. Топтание на месте расценят как трусость. Подтверждая мои мысли, услышал команду Данкевича:
— Егоров, не телись! Вперед.
Охватила злость. Куда вперед? Под пулеметный огонь. Неужели нельзя подождать подхода артиллерии? Приказал обоим солдатам оставаться на месте, сам лихорадочно искал выход. Увидел небольшое окошко в стене сарая.
— Ребята, подсадите.
Перевалился внутрь на солому, смешанную с навозом. Нашу возню услыхали, сразу открыли огонь. Пули пробивали стену насквозь. Я бежал к дальнему концу, уходя от бесконечной очереди станкового пулемета. Следом заскочили оба моих бойца и догнали меня. Остановились возле полуоткрытых ворот в торце сарая. Молодые ребята лет восемнадцати тяжело дышали и ждали команды. Я знал, что многие бойцы во взводе с гранатами дел не имели. Обучить их не успели, так как боевое метание в линейном полку запретили.
— Гранаты умеете бросать? — все же спросил я.
— Умеем.
— Бросали когда-нибудь?
— Только учебные.
Ничего не изменилось за это время. Жалеют, как и раньше, боевых гранат, а точнее, не хотят проводить рискованные занятия, во время которых порой происходят несчастные случаи. Зато не пожалеют нас венгры.
— Сидите здесь, когда услышите взрывы, открывайте огонь. Не вздумайте высовываться.
До амбара оставалось метров тридцать. Амбразура с пулеметом находилась с другой стороны, зато с крыши-чердака за нами наблюдал автоматчик. Я пополз вдоль ограды, загребая всем телом навоз. Лучше так, чем подняться и получить пулю. Автоматчик дал очередь. Не дожидаясь взрывов, оба помощника открыли огонь из ППШ, жестяная крыша амбара трещала под ударами пуль. Теперь медлить нельзя! Перемахнул через ограду и на несколько секунд оказался под обстрелом пулемета из кирпичного дома.
Увернувшись от пуль, добежал до амбара и прижался к теплым камням. Хорошая, солнечная осень в Венгрии! Как бы ее пережить! Готовя гранаты к броску, обнаружил, что, пока полз и перемахивал через забор, из автомата вылетел диск. Эх, раззява! Впрочем, это было слабым местом наших автоматов, при толчках и ударах диски вылетали из пазов. Вставил запасной, потом, высунувшись за угол, бросил две гранаты. Они взорвались перед амбразурой, которую выдолбили в полуметре от земли. Так ее труднее достать артиллерией, зато ручные гранаты искрошили осколками края амбразуры и, как позже выяснилось, продырявили водяной кожух и пламягаситель старого кайзеровского пулемета МГ-08.
Пулемет замолчал. Я подбежал к амбразуре и дал длинную очередь внутрь. Две оставшиеся фанаты бросил под дверь, обитую железом. Ее вышибло из петель, а сквозь проем ударил автомат. Соваться в амбар без гранат было слишком опасно. Позвал своих помощников. Но пока они бежали, одного свалил снайпер из двухэтажного особняка. Уцелевший боец судорожно сглатывал, глядя на убитого наповал товарища.
В тот момент я подумал, что получилось бы больше пользы, если б я действовал снайперской винтовкой. Про мою профессию тогда никто не спрашивал. Я забрал у растерянного бойца гранаты и швырнул их в проем, который пытались закрыть изнутри. Потом ворвались внутрь амбара. Тело венгерского лейтенанта, с шестиугольными серебристыми звездочками на петлицах, лежало возле двери. Один из пулеметчиков сидел у стены, закрывая ладонью лицо, из-под пальцев текла кровь.
Третий пулеметчик, отступив в темноту, стоял с поднятыми руками. Я не сразу разглядел, что он сдается, и дал очередь. Венгр упал, зашевелился. Боец тоже открыл огонь, простреливая углы и закоулки амбара. Вскоре к нам присоединился весь взвод, но продвинуться вперед не могли. Двухэтажный особняк огрызался огнем из нескольких окон. Данкевич, чем-то недовольный, приказал:
— Егоров, беги к Зиборову. Сообщи, что мы застряли.
Лейтенант мог послать кого-то из рядовых бойцов, но упорно гонял меня, словно мальчишку. Хотелось крикнуть ему в лицо: «Тебе легче станет, если попаду под пулю?» С не меньшей злостью ответил «есть» и снова повторил обратный путь к дороге. Снайпер довольно точно приложился вслед, пуля прошла в десяти сантиметрах от головы, когда я перебегал лужайку с убитыми бойцами. Вначале их было двое, теперь лежали три человека: двое солдат и сержант. Мы несли потери у какого-то вшивого поместья, пройдя маршем полсотни километров. Может, поэтому злился Данкевич. Ротный Зиборов, выслушав доклад, сначала удивился:
— Чего ты бегаешь? Послать некого?
— Приказ.
— Ладно, отправляйся назад. Подвезли мины, дадим огня из «самоваров», затем штурм по сигналу зеленой ракеты.
Пробираясь к своему взводу, увидел на дороге две тяжелые самоходки СУ-152. Бросился наперерез, попросил лейтенанта, сидевшего на краю люка, помочь нам. Он полминуты раздумывал, затем выплюнул папиросный окурок.
— Не могу, сержант. Снарядов мало, нас впереди ждут. Там бетонные укрепления, а домишко сами возьмете.
Обдав меня выхлопом дыма, самоходки двинулись дальше, а я в третий раз проделал хорошо знакомый путь. Минометы четверть часа долбили особняк. Стены пробить не удалось, но вложили несколько мин в окна. Затем началась атака и, потеряв еще сколько-то убитых, мы вышибли из укрепленного поместья венгров. Вернее, не вышибли, а уничтожили. Спастись сумели всего восемь-десять человек, вырвавшись на вездеходе и двух мотоциклах.
На ночь рота разместилась в доме, флигеле и хозяйственных постройках. Я впервые увидел, как живет Европа, которую, не щадя жизней, освобождали от фашистов и всяких угнетателей. Здесь обитал фермер, занимавшийся разведением лошадей. Он поторопился убраться, считая, что хорошего от нас ждать нечего.
Хотя окна вышибло, а кое-где огонь повредил паркетный пол, стены и мебель, я ходил по дому, как по музею. Вызывали удивление дорогие портьеры, мягкие диваны, красивые шкафы, ряды книг с золотыми тиснениями. Нагляделся на нищету в Старой Анне, да и наш домик в Сызрани показался сейчас убогим.
Единственную роскошь по тем временам, которую позволила себе моя семья перед войной, это покрыть полы зеленой вагонной краской. Отец купил в депо по большому блату два ведра некондиции. Мы очень гордились крашеными полами, потому что у большинства соседей они оставались лишь обструганными. Мытье полов раза два в месяц превращалось до этого в сплошное мучение. Накопившуюся пыль и грязь соскребали широким ножом «косарем» вместе со слоем древесины, а потом долго промывали. Слой краски избавил нас, детей, от участия в утомительном занятии. И мебель оставалась у нас полностью самодельной, за исключением металлической кровати родителей, остальные спали на деревянных кроватях и топчанах.
Ко мне подошел командир отделения сержант Молодка. Фамилию носил бодрую, а выглядел после нескольких ранений плоховато, весь сморщенный, с пятнами седины в волосах, хотя было ему лет двадцать пять.
— Чего смотришь, Федор?
— Да вот, удивляюсь.
— Ты меньше удивляйся, а лучше прихвати что-нибудь из тряпок, пока возможность имеется. Сам знаешь, какая у нас нищета.
В роте я находился недавно и не решался рыться в шкафах. Толком меня не знают, подумают, что крохобор. Тогда Молодка принес мне рулончик срезанной с кресел кожи, пары три женских чулок и синий шерстяной джемпер. Я затолкал все это в вещмешок Джемпер я надел под гимнастерку, когда наступили холода, а кожу и чулки привез домой, сохранив в долгих предстоящих боях.
Вечером, когда покормили солдат, за длинным столом на втором этаже собрались командир роты, старшина, взводные лейтенанты, трое-четверо сержантов. В подвале обнаружили вино, консервы. Сварили свежее мясо с картошкой. Запомнились вкусный перец в банках, фаршированный овощами. Очень острое блюдо пришлось мне по вкусу, правда, потом расплачивался резью в желудке. Данкевич, по-прежнему недовольный, упрямо не замечал меня. Ужин еще не закончился, когда он коротко приказал:
— Егоров, иди проверь посты.
Проверить посты было делом десяти минут, но я понял, что меня гонят из-за стола. Вмешался Зиборов:
— Не надо, Иван Филлипович. Посты в порядке. Федор вроде неплохо сегодня воевал, огневую точку уничтожил. Так, что ли?
— Так, — кисло отозвался Данкевич. — Орден ему за это!
— Ты чем недоволен?
— Чему радоваться? Три десятка венгров кое-как выбили. Во взводе четыре человека погибли. С такими потерями через неделю без людей останемся. А насчет Егорова… ковырялся слишком долго. Примеривался, рассчитывал. Дал ему троих бойцов, одного убили, второго ранили. Диск от автомата потерял, пока в навозе ползал.
Раздраженный тон Данкевича показался мне неоправданным. Венгров было не тридцать, а гораздо больше. Кроме стрелкового вооружения, они имели два миномета, которые закидали в горячке гранатами и уничтожили вместе с расчетами. Одних убитых собрали и оттащили за сарай около тридцати. Человек двенадцать взяли в плен и отвели в штаб полка. Кроме автоматов, винтовок, захватили станковый пулемет МГ-34, ящики с боеприпасами, гранатами, фаустпатронами. Обеспечили запасом мин приданный батальону взвод 82-миллиметровых «самоваров».
Рота потеряла убитыми семь бойцов. Основные потери пришлись на наш взвод. Конечно, жертв оказалось бы меньше, если бы помогли самоходные установки, но у них имелась своя задача. Оживленный разговор подвыпивших командиров понемногу затих. Данкевич являлся неофициальным заместителем ротного. Зиборов с досадой проговорил:
— Вечно настроение портишь.
— Могу уйти.
— Сиди. Нам только дрязг в роте не хватало. Если Егоров тебя не устраивает, переведу во второй взвод.
— Как хотите.
Минут через пять я все же ушел. Догадался, что разговор насчет меня не закончен. С испорченным настроением вернулся во взвод, сходил проверил посты, потом сидел на скамейке, курил, рассматривая звезды. Теплая в Венгрии осень. В наших краях дожди моросят, скоро подмораживать начнет, а здесь в гимнастерке даже ночью не холодно.
Подняли нас перед рассветом. Начался марш по дороге, вслед за танками. Отношения с лейтенантом Данкевичем у нас наладились. Он вообще по характеру был смурной, лишь изредка оживляясь. В Белоруссии погибла почти целиком его семья и многие родственники. Но он не страдал излишним самолюбием, как мой покойный взводный Егоров на Дону. Когда я начал уставать на марше (давала знать старая глубокая рана на ноге), лейтенант позвал меня в свою повозку, конфискованную в поместье вместе с лошадьми.
— Садись. Чего ковыляешь?
— Дойду потихоньку.
— Обижаешься? Ну и зря. Садись, тебе говорят.
Так и ехал с ним весь долгий остаток марша. А шли мы с короткими передышками двое суток.
Потом начались сильные бои на подступах к городу Дебрецен, третьему по величине городу Венгрии. Здесь, кроме венгров, нам противостояли немецкие части, сопротивление оказывали ожесточенное. Признаться, такого не ожидал. Когда пришел в полк, думал, что теперь, в конце сорок четвертого года, отступающие на всех фронтах немцы уже сломлены морально. Но хорошо отлаженный механизм прусской закалки продолжал четко действовать. По-прежнему фрицы дрались до последнего, не желая сдаваться в плен.
Венгерскую 2-ю армию зимой сорок второго — сорок третьего года разгромили под Воронежем. Венгры потеряли 150 тысяч убитыми и пленными. Но здесь, в своей стране, они сражались совсем по-другому. Под Дебреценом полк и дивизия понесли большие потери, в том числе в уличных боях.
Александра Матвеевича Зиборова назначили командиром батальона, вместо него на роту поставили Ивана Данкевича. Я знал, что Зиборов возражал, последнее время у них с лейтенантом происходили размолвки. Взводный действовал порой необдуманно, терял людей. Однако в штабе полка решили по-своему. Данкевич выделялся среди других командиров решительностью и личной храбростью. Александр Матвеевич согласился, хотя не удержался от спора с командиром полка, самолюбивым молодым подполковником. Этот спор обошелся ему задержкой очередного звания, хотя он полтора года ходил в капитанах, а должность комбата была майорской.
Во время уличных боев за Дебрецен Зиборов провел небольшую реорганизацию. Отобрал в ротах пять-шесть лучших стрелков, назначил меня старшим и вручил трофейную снайперскую винтовку «маузер», с хорошим четырехкратным прицелом. В полку имелись два или три снайпера, они подчинялись штабу и вели «охоту» по всей полосе наступления. Когда я попытался согласовать наши действия с сержантом, командиром отделения, тот удивленно глянул на меня. Прекращая едва начавшийся разговор, заявил:
— Не лезь в наши дела. Думаешь, если винтовку получил, сразу снайпером стал?
Я повернулся и ушел, не став объяснять, что успел достаточно повоевать в качестве снайпера. Зиборов, узнав о встрече «коллег», лишь усмехнулся:
— Избаловал их комполка. Ордена и медали вешает, не скупясь. Ладно, хрен с ними!
У меня даже не оставалось времени хорошо пристрелять винтовку, осваивал новое оружие в бою. Мое отделение перебрасывали в места наибольшего сопротивления противника. Так я снова временно стал снайпером, официально оставаясь на должности помкомвзвода.
Запомнилось, как на узкой улице, застроенной высокими четырехэтажными домами, немцы и венгры подбили из фаустпатронов две наших «тридцатьчетверки». Пехоту также вынудили отступить. Из окон велся сильный огонь, действовали снайперы. Я прибыл туда с отделением во второй половине дня. Один танк стоял с закрытыми люками. Холодная мертвая машина, экипаж которой погиб от кумулятивной струи фаустпатрона. Второй танк догорал, рядом лежали несколько трупов.
От меня и отделения ждали, что мы немедленно уничтожим расчет немецкого пулемета и наиболее активных стрелков. Это оказалось не простым делом. В первые же минуты один из моих ребят неосторожно высунулся и получил пулю в лицо. Хорошо, что рядом оказалась санитарка, которая сумела остановить кровь.
— Господи, раненых не успеваем относить, — пожаловалась она. — И все тяжелые.
Спустя полчаса я подстрелил на крыше снайпера в необычном серо-коричневом костюме, отлично маскирующем его среди серых, мокрых от дождя городских строений. Снайпер бежал по скату крыши, меняя позицию, и подставился так же неосторожно, как мой боец. Покатился вниз, но успел схватиться за край водосточного желоба. Винтовка упала на тротуар и разлетелась на куски.
В снайпера били из всех стволов обозленные потерями солдаты, он так и остался лежать на крыше, вцепившись в железяку. Но продвинуться вперед мы не могли. Кроме пулемета, вели огонь десятка два стрелков с автоматами и винтовками. В конце улицы выкатили легкую полковую пушку и стали всаживать снаряд за снарядом в окна домов. Воспользовавшись замешательством, мы сделали несколько удачных выстрелов, но вскоре погиб сержант из отделения, а на моих глазах (как полтора года назад в Балаклее) расстреляли артиллеристов.
По расчету вели огонь сверху вниз, с третьего и четвертого этажей, щит орудия не спасал. Уцелевшие пушкари пытались откатить «полковушку», но свалился на булыжник убитый командир орудия, а двое бойцов убежали. Небольшая пушка так и осталась под окнами. Затем по ней ударили раз-другой из фаустпатронов, и она опрокинулась на бок. Появился Данкевич, получивший недавно «старшего лейтенанта». Отдал приказ роте двигаться вперед.
— Иван, ты что делаешь? — не выдержал я. — Побьют людей.
Он обернулся ко мне и крикнул в лицо:
— Рота ведет боевые действия, а вот ты бездельничаешь. Полвойны в тылу просидел, на старых заслугах хочешь выехать?
Мне ничего не оставалось, как принять участие в очередной неудачной атаке. Двигаться по улице было невозможно, сильный огонь подметал ее насквозь. Снова отступили, оставив несколько неподвижных тел. Данкевич командовал на другом участке и мне не мешал. Я собрал остатки своего отделения, ко мне присоединился командир взвода, младший лейтенант, сержант Молодка и десяток бойцов.
Для взводного этот бой оказался первым и последним. Во дворах нас встретили огнем, а когда мы прижались к стене дома, сверху полетели гранаты. Тяжело ранили младшего лейтенанта и двух солдат. Остальные шарахнулись, кто куда. Три человека, изрешеченные осколками, ворочались, пытались уползти, но сверху продолжали лететь гранаты, пока все трое не перестали шевелиться. Я подозвал Молодку и показал на подъезд дома с распахнутой дверью.
— Веди огонь по окнам. Мы выбьем их изнутри.
Вбежали в подъезд. Из дверей на верхних этажах бросали гранаты. В тесной шахте подъезда они взрывались оглушительно, без вспышек Повисла известковая пелена отбитой штукатурки. Дым сгоревшей взрывчатки забивал нос. Хорошо слышалась стрельба на улице, атака продолжалась, и оставаться на месте мы не имели права.
Снова двинулись по лестнице, перешагивая через мертвые тела. Впереди шли автоматчики и вели непрерывный огонь. За полминуты выпускали диски, их сменяли следующие, тоже полосовали лестничную клетку, двери. Так мы продвигались до третьего этажа, где в многокомнатной квартире оказался узел сопротивления. Вышибли дверь и, бросив несколько гранат РГ-42, ворвались внутрь. Винтовка, не слишком эффективная в ближнем бою, висела за спиной, я бежал с массивным «вальтером» калибра 9-миллиметров.
В упор расстреляли четверых венгерских солдат под командой старшего капрала. В комнате громоздились ящики с немецкими гранатами-колотушками и корзины с длинными узкими бутылками вина, переложенные соломой. Часть бутылок разбилась, красное вино смешалось на полу с кровью.
Мои спутники сразу кинулись к корзинам. Бутылки оказались с плотными пробками, их выковыривали ножами, штыками, пили кисловатое вино прямо из горлышек, как воду. Оружие у венгров было немецкое, в том числе новый длинноствольный автомат «хенель», с остроносыми патронами, похожими на винтовочные, только поменьше. Нам этот штурм обошелся в шесть-семь убитых и тяжело раненных. В ближнем бою чаще убивали наповал, чем ранили. Стреляли в упор, не жалея патронов.
Снова гибли люди, в основном новички. Сержант Молодка, несмотря на болезненный вид, действовал быстро, сказывался двухлетний боевой опыт. К нам поднялись еще трое бойцов во главе со старшиной Щусем. Тоже принялись откупоривать бутылки. Старшина сделал несколько больших глотков и, отдышавшись, показал мне дырку на бушлате, из которой торчали клочья ваты.
— Ты-то здесь как оказался? — удивился я.
— Спасибо новому ротному, — Щусь заматерился. — Ему же наплевать, кто вас жратвой будет обеспечивать и повозки с барахлом охранять. Глянь на дырку, чуть не убили в конце войны.
— Чем ты лучше других?
— Я не говорил, что лучше. Два диска выпустил, пока вас прикрывал. Взводного убили, жалко "мальчишку.
Я согласился, что жалко. Посидели, покурили, набили патронами по одному диску. Затем дал команду выходить наружу. И здесь я столкнулся с неожиданной ситуацией. Двое-трое ребят помоложе встали, остальные, в том числе старшина Щусь и сержант Молодка, остались сидеть.
— Мужики, пошли быстрее.
— Куда спешить? Под пули?
— Молодка, не дури.
Приказывать старшине я не имел полномочий. Остальные, в основном из моего взвода, были обязаны мне подчиняться. Однако все смотрели на Щуся. Тот понял, что может вляпаться в историю, кашлянул и вышел из комнаты. Поддерживать бойцов он не хотел, дело пахло неподчинением в бою, а он среди нас являлся старшим по званию. Поэтому предпочел уйти. Молодка заявил:
— Я ногу вывихнул.
Кто-то пожаловался на контузию. Стали сворачивать самокрутки. Я их понимал. Кому охота лезть под пули в чужом венгерском городе, когда все уже видели конец войны.
— Ребята, как хотите. Можете оставаться. Только не забывайте, Данкевич себя не щадит, а вас тем более. Загремите под суд, или ротный сам вас расстреляет.
Поднялись еще два белоруса, земляки старшего лейтенанта, за ними остальные. Рассовывали в глубокие карманы шинелей трофейные гранаты, оставшиеся бутылки с вином. Говорят, что от спиртного притупляется реакция. Может, и так. Но без вина и трофейной водки было бы невозможно пережить страшное напряжение нервов во время уличных боев.
Потом дело пошло быстрее. Несмотря на потери, продвигались вперед. Иван Данкевич шел среди атакующих и тоже стрелял. Ординарец менял ему магазины к легкому автомату Судаева. Ночь провели в квартирах отбитого дома. Спали по очереди на кроватях, перинах, сброшенных на пол, пуховых одеялах, которые я видел первый раз в жизни. Батальонная кухня отстала, мы не знали даже толком, где находятся седьмая и девятая роты. Данкевич хотел послать связных, но раздумал. В темноте, в незнакомом городе, бойцы могли просто исчезнуть. С ужином проблему решили за счет продуктов, найденных в квартирах. В основном это оказались консервированные овощи и фрукты в стеклянных банках. С патронами к автоматам дело обстояло хуже. Многие вооружились трофейными МП-40, а свои ППШ предстояло таскать за спиной. За потерю штатного оружия спрашивали строго, особенно после боев.
На рассвете я стоял на посту у окна. Цепочка венгров, покинув позиции, уходила вдоль улицы. Некоторые перебинтованы, кто-то хромал, опираясь на самодельный костыль. Никакой жалости к раненым я не испытывал и расстрелял в них всю обойму. Двое остались лежать, остальные убежали, а я едва не попал под пулеметную очередь. Пули смели край подоконника, пробили перегородку, рикошетили от стен. Проснувшиеся бойцы ругались и прятались за мебель. Эти бои продолжались дня три, затем нас отвели на отдых.
В батальон поступило пополнение, в основном из освобожденных районов Украины и Белоруссии. Про украинцев, особенно «западников», лучше промолчу, а белорусы воевали отлично. Они пережили оккупацию, участвовали в партизанском движении, кое-кто имел медали. Меня снова вернули в роту Данкевича, так как не хватало командиров. Несмотря на ухабистые отношения со старшим лейтенантом, он назначил меня взводным.
Я приходил на совещания вместе с другими офицерами, обещали присвоить звание «младший лейтенант». Почему-то не получилось. Более того, за Дебрецен многим вручили награды, а меня обошли. Иван Данкевич получил орден Отечественной войны. Старшину Щуся наградили медалью «За боевые заслуги», хотя в уличных боях он принимал участие всего один день. Стало обидно. Под Дербеценом я уничтожил не меньше десятка фашистов, не вылезал с переднего края. Поговорил начистоту с Данкевичем.
— Знаешь, Иван, мне до фонаря эти награды. Дело в другом. Я полтора года находился в тылу, то в госпитале, то в военкомате. Помнишь, как вы все на меня косо поглядывали?
— Ну и что?
— Во все дырки совали, проверяли, кто есть я. Кажется, проверили, а дальше что?
Данкевич помолчал, затем стал объяснять. Оказывается, меня представили к ордену Отечественной войны, однако наверху посчитали, что награжденных получается слишком много, и часть представлений зарубили.
— Маху дали, — почти оправдывался ротный. — Надо было к «Отваге» представить, медаль бы точно получил.
Возможно, кому-то покажется, что я слишком заостряю внимание на орденах-медалях. Мол, настоящий солдат или офицер о наградах говорит скупо и тем более их не выпрашивает. Пусть будет так. В сорок втором и начале сорок третьего на эту тему не спорили. Награждали мало, Красная Армия терпела неудачи. Но к осени сорок четвертого года солдаты и сержанты на передовой с удивлением обнаружили, что даже писари ходят с несколькими медалями. Например, у нас в полку женщина в звании «младший лейтенант», никогда не покидавшая штаб, носила два ордена Красной Звезды. Ей покровительствовал комполка и, не стесняясь, представлял к наградам. Вот так обстояло дело.
В ноябре полк снова вступил в бой. Нас развернули на юго-запад в направлении города Сольнок. Он ничего особенного из себя не представлял. Так, небольшой городок. Однако от него оставалось менее ста километров до Будапешта. Мы были уверены, что преодолеем расстояние до венгерской столицы за короткое время. Для этого имелись все основания. За неполный месяц наступления войска 2-го Украинского фронта продвинулись вперед на 150-200 километров, разгромили крупную группировку противника в северной части Венгрии, вышли к Дунаю.
Мы видели перепаханные авиацией и тяжелой артиллерией вражеские траншеи, массивные доты, расколотые, как орех. Сгоревшая и раздавленная немецкая техника показывала, каким мощным было наступление наших танков. В одном месте наткнулись на черное поле, которое напомнило мне роман Герберта Уэллса «Война миров».
Видимо, сюда обрушился залп десятков «катюш», возможно, применялось другое оружие. Целый час мы шли, увязая в грязи, смешанной со слоем сгоревшей травы. Редкие деревья стояли без ветвей, одни обугленные стволы, сломанные на высоте трех-четырех метров. Мы обходили трупы (непонятно, венгров или немцев), превращенные в головешки. Когда случайно наступали на них ногой, раздавался хруст, и сапог погружался в золу, все, что осталось от человека. Я видел тяжелое орудие с расплавившимся стволом, от колес остались металлические ободья. Какой же высокой была температура горения, если мощный ствол из лучшей стали потек, как масло, покрывшись фиолетовой окалиной.
Передвигались в основном пешим ходом, изредка подбрасывали на грузовиках передовые батальоны. Наступление шло тяжело, во встречных боях снова несли потери. Климат в Венгрии мягче, чем в России, во время оттепели техника вязла в грязи, выручали лошади. Да и сами мы нагружались боеприпасами не хуже лошадей. На смену теплу ударяли морозы, хоть и небольшие, пять-семь градусов, однако пронизывающий ветер не давал согреться и на привалах.
Равнинная болотистая местность с озерами, прудами, дамбами продувалась насквозь. Возле одной из дорог батальон столкнулся с отступающей немецкой частью. Командуя взводом, я одновременно вел огонь из пулемета Горюнова. Получил третье за войну ранение. На этот раз пуля оказалась милосерднее, пробила мякоть левой ноги выше колена под кожей. Еще день прошагал сгоряча вперед, нога опухла, и меня отправили в полковую санчасть, а затем в санбат дивизии.
Санбат размещался на берегу озера, среди редких деревьев-кустов акации. В палатках стояла такая же температура, как и снаружи, брезент под сильным ветром не держал тепло. Кто мог, сбивались у печки, жарили хлеб, так как кормили плохо. Раненых всегда старались поддержать, но снабжение почему-то прекратилось, зато вспыхнула канонада на востоке. Санбат готовился к эвакуации, ждали транспорт. Из остатков муки сделали лепешки и напоили всех крепким, очень сладким чаем. Главврач зашел в нашу палатку и посоветовал:
— Ребята, кажется, немцы провели контрудар. Кто может шагать, не ждите машин.
Собралась группа, человек тридцать под командованием капитана, адъютанта начальника штаба. У некоторых офицеров сохранились пистолеты, раздали также винтовки из небольшого склада при санбате. Мне винтовки не досталось, но я имел трофейный «вальтер» с шестью патронами в обойме. В ночь двинулись вдоль озера и сразу вляпались в болото. Мокрые по колено, шагали всю ночь. Некоторые отставали, помочь им мы ничем не могли, так как сами от усталости едва двигались. Рана на ноге открылась, в сапоге хлюпала кровь и болотная жижа.

 

Утром послышался гул танковых моторов, мы спрятались среди кустарника в низине. Осталось человек восемнадцать. Колонна танков прошла километрах в полутора, если бы нас заметили, то просто бы раздавили. Однако немцы сосредоточенно двигались вперед. Мы сидели в оцепенении, сжимая в руках оружие. Скажу без всякой рисовки, в тот час все прощались с жизнью. Молодой лейтенант, сидевший рядом со мной, попросил:
— Слушай, сержант, если на нас пойдут танки, застрели меня. Страшно под гусеницами погибать.
Я молча кивнул, хотя не представлял, как буду стрелять в своего товарища. Напряжение достигло такого предела, что один из бойцов непроизвольно нажал на спусковой крючок винтовки. Выстрел показался оглушительно громким, но с дороги его не услышали. У старшего лейтенанта из саперной роты отнялись ноги, хотя он имел ранение в плечо. Когда поднялись, он сообщил, что идти не в состоянии. С ним остались двое ослабевших бойцов. Начштаба батальона пытался их поднять, но не смог.
— Вас здесь убьют! — крикнул он. — Нести некому, гляньте на остальных. Сами едва идут.
Мы пошли, заковыляли дальше, оставив трех человек в кустарнике. Выжили они или нет, неизвестно. Выходили из окружения двое суток. Никогда не думал, что снова окажусь во вражеском кольце в конце сорок четвертого года, когда бои шли уже в Германии. Следующую ночь провели под открытым небом, наломав для подстилки камыша. На рассвете развели небольшой костер, совали окоченевшие ладони прямо в огонь. Кто-то отморозил пальцы на ногах, хотя температура держалась на уровне одного-двух градусов ниже нуля. Я выбросил мокрые портянки и обернул ноги разорванной надвое нательной рубашкой. Не успев надеть шинель, услышал голос капитана:
— Сидеть спокойно. Без команды не стрелять.
Мимо прошла группа немецких солдат. Смотрели друг на друга настороженно, ни они, ни мы стрелять не рискнули. Немцы выглядели такими же измотанными, тоже пробивались к своим. Молодец капитан, сумел удержать людей от бездумной стрельбы. Когда они исчезли, у молодого лейтенанта началась истерика.
— Что, испугались! — выкрикивал он. — Жаль, у меня автомата нет, я бы их перебил.
Лейтенант вскоре успокоился, даже извинялся перед остальными. Думаю, затей мы стрельбу, шансов уцелеть у нас бы не осталось. Все ранены, три-четыре винтовки, пистолеты. Капитану очень не понравилась выходка лейтенанта. Он знал, что после выхода из окружения (если выйдем!) нас обязательно допросят особисты. Лейтенант, изобразивший из себя героя, мог наболтать лишнего. Мол, начштаба запретил вступать в бой с фашистами, струсил. Хотя это был бы не бой, а чистое самоубийство. Остальные в нашей группе предупредили лейтенанта:
— Забудь про эту встречу. Если ляпнешь языком, напомним, что ты оружие брать отказался.
Когда вышли к своим, обошлось без разбирательств. Кое-где и особисты и политработники попадали в окружение. Самих себя, что ли, допрашивать? Через несколько дней я оказался в своей дивизии, а затем и в полку. Несмотря на мытарства, рана стала затягиваться. Хотя и хромал, но остался в батальоне. Комбат Зиборов меня обнял, приказал старшине найти мне новые брюки и шинель. Ротный Данкевич организовал хороший ужин. Я жадно глотал куски, спирт на меня не действовал, просто в конце ужина прилег на кровать и проспал часов пятнадцать.
Если посмотреть на карту боевых действий в Венгрии в конце сорок четвертого года, сразу обращают на себя внимание три подковообразных оборонительных полосы, упирающиеся флангами в Дунай. Здесь немцы построили мощные оборонительные сооружения. Бои на подступах к городу затянулись. Наша дивизия вместе с другими частями 53-й армии осуществляла удар с фланга с целью окружения Будапештской группировки.
Эту задачу выполнили к концу декабря. В боях погиб старший лейтенант Данкевич. По слухам, его представляли к званию Героя, но, кажется, заменили на орден Красного Знамени. Впрочем, самому Ивану Филипповичу было уже все равно. Мы похоронили его недалеко от города Вац. За время боев с декабря сорок четвертого по февраль сорок пятого полк дважды отводился на пополнение людьми и техникой. Я не успевал как следует познакомиться с бойцами взвода, личный состав постоянно менялся.
В окруженном Будапеште немецкие и венгерские части оказывали ожесточенное сопротивление, хотя 28 декабря новое правительство Венгрии объявило войну Германии. Бои в Будапеште закончились лишь 13 февраля 1945 года, ликвидировали немецкую группировку войск, насчитывающую около 200 тысяч человек. Александр Матвеевич Зиборов, получивший к тому времени звание «майор», забрал меня в штаб батальона, где я и заканчивал войну. Демобилизовался осенью сорок шестого года и вернулся в свой родной город.
Назад: Глава 9. СНОВА ГОСПИТАЛЬ. ГОДЕН К НЕСТРОЕВОЙ
Дальше: Глава 11. О ЖИЗНИ ПОСЛЕВОЕННОЙ И О СНАЙПЕРАХ