— Эй, дружище! — Карл Риммер потряс Матиаса за плечи. — Что с тобой? Ты в порядке?

Матиас стоял и смотрел на убитого русского. В глазах расплывалось, ладони взмокли, на лице выступила испарина. Странные чувства одолевали его. Он не то чтобы жалел о совершенном убийстве, тут все понятно — или русский прикончит тебя, или ты его. Матиасу стало страшно оттого, что он перешел эфемерную, зыбкую, но при этом весьма важную для любого нормального человека грань.

— Чертов говнюк! — Карл пнул труп обожженного красноармейца мыском сапога. — Он ведь едва не пристрелил тебя. А ты молодец, парень, хорошо среагировал.

Матиас молча кивнул.

К Глыбе подбежал незнакомый фельдфебель и принялся что-то ему быстро говорить, указывая на карту. Лейтенант выслушал его, делая карандашом пометки в блокноте, затем вскинул голову, окидывая взглядом столпившихся солдат своего подразделения.

— Так! Нас перебрасывают к воротам Центрального острова, — пояснил он, когда фельдфебель, козырнув, удалился. — Нужно выбить оставшуюся падаль из их вонючих нор и занять Цитадель.

Матиас поежился, его била мелкая дрожь. Крутом стоял грохот, то слева, то справа раздавалась пулеметная трель. Со стороны Цитадели звуки стрельбы нарастали и усиливались с каждой минутой. Там сейчас шел самый серьезный бой, и их ждала полнейшая неизвестность. Сколько в Цитадели уцелело русских, никому не ведомо. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

— В самое пекло нас гонят, — тихо осклабился Карл.

В отличие от Хорна, Риммер не переживал. От горящих хищным огнем глаз приятеля Матиасу стало не по себе. Риммер пребывал в каком-то странном возбуждении, и ухмылка, более смахивавшая на оскал, не сходила с его лица.

— Бегом к дороге! — скомандовал Пабст. — Не растягиваться!

Они двигались по уже захваченной территории. Окружающая картина походила на дьявольский пикник в аду. Пожарища, раскуроченная советская техника, мертвые тела. Они прошли мимо группы военнопленных, которую охранял всего один солдат. Молодые мальчишки, примерно такого же возраста, что и Хорн. С ужасом в глазах пленники зыркали по сторонам, словно загнанные в угол зверьки. На половине из них было только нижнее белье.

К мосту, соединявшему Западный и Центральный острова, направлялись штурмовые отряды. Перемещались они небольшими группами — быстро и пригибаясь. Дорога простреливалась русскими снайперами, и легко можно было схлопотать пулю. Санитары с белыми повязками на рукавах сидели возле раненых, которых оказалось довольно много.

Из Цитадели явственно доносились звуки стрельбы, стрекот пулеметов и разрывы гранат. Русские отчаянно сопротивлялись войскам вермахта.

— Дружище, не вешай нос, к вечеру тут все зачистим! — Риммер попытался приободрить Матиаса.

— Надеюсь, — вяло вздохнул Хорн. — Ты видел, как быстро они оклемались после того жуткого артобстрела?

— Ничего особенного, — пожал плечами Карл. — Побегают, постреляют, а потом кверху лапы задерут, и сдаваться. Вон, гляди…

Из Тереспольских ворот вышла еще кучка красноармейцев. Полураздетые, со следами гари на лицах, с той же растерянностью в глазах, которую совсем недавно видел Хорн у других пленных. Среди них было много раненых.

— Посмотри на этих свиней, — с омерзением сплюнул Риммер. — Ни одной нормальной физиономии.

Пленных остановил один офицер в чине обер-лейтенанта. В уголке его рта тлела сигарета. Рядом с ним стояли два пехотинца с карабинами наперевес. Офицер долго и пристально разглядывал сгрудившихся красноармейцев, затем указал пальцем на двух человек. Конвоиры вытолкнули их из строя. Один был чернявый, на другом надета офицерская форма.

По жесту обер-лейтенанта два пехотинца отогнали отобранных красноармейцев от остальной группы и, подталкивая прикладами карабинов в спину, повели в сторону за деревья. Офицер неспешно пошел следом, на ходу расстегивая кобуру. Сигарету изо рта он так и не вынул.

Он скрылся за деревьями, и через мгновение раздалось два пистолетных выстрела.

— Вот и все, — равнодушно проворчал Риммер и, поймав вопросительный взгляд Матиаса, добавил: — Жидов и комиссаров приказано расстреливать на месте.

Офицер появился, убирая оружие в кобуру. Остановился, выплюнул окурок и раздавил его сапогом. Подойдя к конвойным, разрешил им уводить пленных.

Матиас и представить не мог, что кто-то способен так обыденно и цинично прикончить безоружных людей. Они враги, но с поднятыми руками сдались на милость победителя, а их в овраге хладнокровно пристрелили как собак, не меняя при этом выражения лица и не выпуская изо рта сигареты. Это было дико для него, но Матиас уже начинал сознавать, что в чудовищный день двадцать второго июня шагнул в такую моральную пропасть, из которой возврата нет — есть только каменистое дно преисподней. То, что он увидел в первые же часы войны, никогда не сотрется из памяти. Он, Матиас Хорн, никогда уже не станет таким, как прежде.

— Шевелись! — заорал на них Глыба. — Нечего тут озираться!

Матиас крепче сжал карабин и поспешил за остальными.

Неприступная с виду Цитадель внушала уважение и трепет. Матиас рассчитывал увидеть здесь сплошные руины — лишь груды битого камня да обгоревшие трупы, — но, несмотря на усиленную бомбардировку и артобстрел, стены и башни сохранили свою величественность и оставались грозным препятствием на пути вермахта. И люди остались, готовые драться до конца. Каждая бойница таила в себе опасность.

Но сильнее всего его поразили трупы женщин и детей. Оказалось, что, кроме красноармейцев на островах Брестской крепости жили семьи русских командиров, а снаряды и бомбы не щадили никого. Раньше Матиасу это и в голову не приходило. Прежде он тешил себя надеждой, что готов лицезреть войну, но не задумывался, что под пули попадают не только вражеские солдаты, но и мирное население.

Пропитанный героическим духом кинохроники «Ди Дойче Вохеншау», он до этого момента свято верил, что войну они ведут с коммунистическими прихвостнями, спасая от жидо-большевистского ига мирных людей. А теперь замечал среди убитых тела русских женщин и маленьких детей. Взгляд его остановился на трупе мальчика лет трех, лежавшем уткнувшись лицом в землю. Голова его была рассечена, и в крошечных закоченевших пальчиках он сжимал игрушечную деревянную лошадку — не очень искусно раскрашенную, но дорогую его сердцу. Он наверняка с ней гулял, засыпал и просыпался, пытался спасти от огня во время бомбежки и умер вместе с ней.

Матиас почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Вся героическая шелуха спала. Реальность обнажила нелицеприятные картины, донесла запах гари и паленого мяса.

— Посторонись! — донеслось издалека, словно отголосок сна. Хорн отскочил. Навстречу ему бежали санитары, тащившие носилки с раненым солдатом… Смертельно бледное, искаженное гримасой лицо, безжизненно свисающая с носилок рука… Вместо второй руки торчала окровавленная культя. Солдат кривился от боли и надрывно кричал. Матиас застыл на ватных ногах и, не отрываясь, смотрел на отвратительный обрубок и корчащегося от боли солдата.

— Сраные свиньи, — сквозь зубы прошипел Риммер, провожая взглядом раненого бойца. — Всех этих русских надо уничтожать…

— Ненависть порождает ненависть, — тихим голосом глухо ответил Матиас, но Карл хорошо расслышал его.

— О чем ты? — изумился Риммер. — Они пыль под нашими сапогами.

— Да я так, — отмахнулся Хорн. — От нервов все…

Они подходили к Тереспольским воротам, за которыми находилась Цитадель. Десятки подкованных сапог гулко стучали по мосту, соединяющему Западный и Центральный острова.

За воротами слышалась нескончаемая стрельба.

Там шел жестокий бой.