Первые залпы сразили нескольких нападавших. Немцы заметались по двору, ища укрытие. Тела убитых гитлеровцев остались валяться на подступах к казарме.

— Не робей, ребята! — подбадривал пограничников старшина. — Скоро подмога подойдет.

Пограничники были полны решимости держать оборону и биться до конца. С вооружением у них, по счастью, оказалось все в порядке. В казарме находился неполный личный состав, многие были в увольнительных и в отпусках. Плюс убитые и раненые. Поэтому все оставшиеся солдаты были вооружены, и боеприпасов хватало. Гранаты РГД-33 по приказу Кожевникова сержант Пахомов раздал наиболее опытным бойцам. Среди личного состава было много первогодок, но с винтовками они уже успели познакомиться. Сборка-разборка и чистка оружия проводились почти ежедневно, да и стрельбы устраивались достаточно часто.

Ко всему прочему у них в распоряжении находилось два недавно поступивших на вооружение станковых пулемета ДС-39 и один «максим» с двумя коробками патронов.

— Быстро «максима» к окну на северную сторону, — распоряжался старшина. — Один «дегтярь» — на восточную, второй — на крышу!

Кожевникову необходимо было спешно и грамотно организовать оборону казармы.

— Что вы медлите?! — кричал он на двух коротко стриженных худощавых первогодок, тащивших громоздкий и тяжелый «максим» к окну. — Да помогите же им!

На скорое подкрепление он лично не рассчитывал. Старшина прекрасно понимал, что ураганный огонь обрушился не только на укрепления Западного острова, изрядно досталось всей линии границы. Он лишь надеялся, что основные силы быстро оправятся от шока после артобстрела и сумеют отбросить врага. Но сколько на это потребуется времени? Час, два, сутки?

Встретив отчаянное сопротивление, немцы не отваживались идти напролом. Даже имея численное преимущество, они не желали рисковать своими людьми и пока огрызались выстрелами из укрытий. Их тактика была ясна — дожидаться подхода легкой артиллерии и минометных расчетов.

У Кожевникова было два варианта дальнейших действий: либо подорвать решетки на окнах, выбраться наружу и, объединив оставшихся на острове людей, отступать к цитадели, либо держать оборону казармы до прихода подмоги.

Старшина решил, что, оставаясь в казарме под защитой толстых кирпичных стен, он сможет сохранить своих солдат, тогда как во время прорыва многие из них наверняка погибнут. Немцы могли ожидать именно такого развития событий, устроить засады и расстрелять их, как куропаток. Ни о численности противника, ни о ситуации на всех четырех островах Брестской крепости, да и на границе в целом, у него информации не было.

Кожевников постоянно думал о Дашке, оставшейся на Центральном острове, в Цитадели. Он очень волновался — смогла ли она пережить тот ужасающий артобстрел, которому подвергли Цитадель немцы, но надеялся, что мощные стены крепости защитили его дочь.

Убежденный атеист и член коммунистической партии, он сам не замечал, как мысленно молился Всевышнему, чтобы тот оградил Дарью от бед, уберег ее.

Старшина очень хотел быть сейчас рядом с ней, но ничего не мог поделать. Он нес ответственность за горстку этих полуодетых, ошеломленных солдат.

Обстрел со стороны немцев усилился.

— Вести прицельный огонь, беречь боезапас! — командовал Кожевников. — Попусту не высовываться.

Пули влетали в разбитые окна, рикошетили о стены. Одному солдату такая пуля чиркнула по спине, он изогнулся, выронил винтовку из рук и завалился на бок. Кожевников, пригибаясь, подобрался к нему, разорвал на спине рубаху, готовый перевязать рану Побледневший солдат закатывал глаза, тихо стонал и терял сознание. Но на спине у парня оказалась лишь легкая царапина — сильно кровоточащая, однако совсем неопасная.

— Эй, боец! — старшина звонко хлопнул его по щеке. — А ну подъем! Быстро взял винтовку в руки, а то под трибунал пойдешь!

Солдат заморгал, словно очнувшись.

«Совсем еще дети, — подумал старшина. — Пороха не нюхали до сегодняшнего дня».

Осознание того, что ранение несмертельно, давалось испуганному солдату с трудом. Он нерешительно взял протянутую Кожевниковым винтовку и, охая, поднялся. Покосившись на старшину, бедолага ожидал от него хорошей взбучки, но тот лишь кивком указал ему на позицию у окна.

— Иди, — тихо произнес Кожевников. — Аккуратнее будь там. — И тут же обернулся к бойцам: — Врага близко не подпускать, не дать им забросать нас гранатами!

Он приблизился к окну и осторожно выглянул. На улице творилось нечто невообразимое. Дым, пожарища, трупы вокруг. Но, что самое страшное, судя по всему, силы вермахта прорвались на Центральный остров, где сейчас находилась Дарья…

Выстрелы слышались отовсюду. Не только бойцы под руководством Кожевникова оказывали сопротивление врагу На их острове находились транспортная и саперная роты и курсы шоферов. Оставались еще люди, готовые защищать Родину!

Но были и другие. В окно Кожевников отчетливо видел, как несколько десятков красноармейцев идут навстречу немцам с поднятыми руками, боязливо озираясь по сторонам. Бессильный гнев охватил старшину, сдавил дыхание жгучими щупальцами. Он смотрел, как трусы, спасая свои никчемные жизни, шли в плен на милость врагу, предав товарищей в первые же часы боя.

Одна из фигур в передних рядах сдающихся показалась Кожевникову очень знакомой. Приглядевшись, он узнал рядового Гусейна Азизбекова, водителя лейтенанта Сомова. Лихой, заносчивый горец шел впереди, высоко держа в вытянутой руке белую тряпку.

Их окружили немцы, начали что-то спрашивать. Азизбеков согласно кивал и показывал рукой направление.

— Скотина! — глухо выругался старшина. — Он им местонахождение других групп показывает!

Кожевников вскинул винтовку, но прицелиться и выстрелить не успел. Немцы открыли по окнам беспрерывный огонь, пришлось спешно укрыться за стену.

— Товарищ старшина! — подбежал к нему рядовой Сагитдуллин. На лице его был отчаяние. — Что же нам делать, их там сотни!

— Ваша задача, рядовой, — как можно спокойнее произнес старшина, — держать оборону. Скоро подойдет подмога. Выполняйте!

Кожевников не сомневался, что Красная Армия уже спешит на помощь к защитникам крепости, нужно только продержаться еще немного, и враг будет раздавлен и наказан. Паники допускать нельзя. Здесь он был старшим по званию, и весь груз ответственности лежал на нем. Как поведут себя бойцы, во многом зависело именно от него.

Огонь противника смолк, и старшина выглянул в окно, поводя стволом. За поленницей заметил плечо в серо-зеленой форме, прицелился и нажал спусковой крючок Пуля выбила щепки в паре сантиметров правее цели. Старшина постарался сосредоточиться, передернул затвор и еще раз выстрелил. Попал! Раненый немец дернулся, и на какое-то время его грудь оказалась в поле зрения. Старшина выстрелил в третий раз, теперь уже в сердце. Одним меньше!

Со стороны противника раздался пулеметный стрекот. Били разом как минимум с двух точек

Немцы, похоже, знали, что казарму защищает лишь горстка людей и взять ее — только дело времени, и потому особо не торопились. Осада казармы на данный момент была лучшим, что они могли предпринять. К попытке красноармейцев прорваться они наверняка были готовы, поэтому выжидали, ведя прицельный огонь по окнам.

«Почему же до сих пор молчит на крыше наш пулемет?» — подумал старшина.

— Мамочкин! — подозвал он рядового, пытаясь перекричать шум стрельбы. Мамочкин неумело, то по-пластунски, то на карачках, подобрался к командиру. Он был весь в пыли, рот перекошен от страха, глаза выпучены.

— Узнай, сынок, почему не слышно пулемета на крыше, и быстро сюда, понял?

— Так точно, — отозвался рядовой и часто-часто заморгал. — Я, того, мигом.

— Давай!

Оглушительный взрыв раздался совсем рядом. Помещение снова заволокло дымом, а кирпичная крошка посыпалась на защитников, царапая кожу.

— Черт, минометы! Беречь глаза!

Окно, в которое попал снаряд, разворотило взрывом, решетку выбило внутрь казармы. Рядового Сагитдуллина отбросило на несколько метров. Он застыл на полу, не двигаясь, и признаков жизни не подавал. Оказавшийся возле него Мамочкин опасливо склонился над телом и оторопело пробубнил:

— Мертвый…

Кожевников подскочил к окну, кинул в пустоту гранату.

— Сюда пулемет. Живо!

Он опасался, что напуганные чудовищной реальностью, замкнутые в пропахшем порохом, гарью и кровью пространстве солдаты могут попытаться выбраться через эту брешь на волю. Но там их ждет мгновенная смерть. Их тут же скосит немецкий пулеметчик. Если выходить, то только организованно, ошарашив противника и не дав ему возможности опомниться. Но выбираться отсюда было пока рано, надо дождаться наступления темноты.

Еще несколько взрывов сотрясло казарму. Немецкие минометные расчеты вносили страшную лепту в разрушение здания. Сквозь грохот слышались приглушенные стоны солдат. Кожевников, пошатываясь, пошел к перенесенным в каптерку раненым. Парень со штырем в животе уже умер, его лицо превратилось в белую гипсовую маску, а остекленевшие глаза глядели в готовый вот-вот обвалиться потолок Пограничник с изуродованной рукой был засыпан обрушившимися сверху обломками кирпича и тоже скончался.

Внезапно смолк пулемет «максим».

— Где сержант Пахомов? — выскочив из каптерки, крикнул Кожевников.

— Здесь, товарищ старшина! — отозвался сержант. Он действовал грамотно, стреляя по противнику из окон, постоянно перемещаясь и не давая возможности врагу пристрелять позицию.

— Почему «максим» молчит?

— Закипел, товарищ старшина, — развел руками Пахомов. — Воды нет, краны пустые.

— Найти воду! Наберите из бачков, раскурочьте батареи. Наполнить фляги и беречь их как зеницу ока!

Прошло всего несколько часов боя, а жажда уже давала о себе знать, солдаты мучились, пыль раздирала горло, царапала его, губы пересыхали и трескались. Кожевников не меньше страдал от отсутствия живительной влаги, но виду не подавал. Ушибленная голова сильно болела, но он держался, понимая, что должен служить солдатам примером. Он надеялся, что скоро подойдет подкрепление и этот ад закончится.

— Давай, ребятки, крепись! Недолго осталось! — нарочито бодрым голосом покрикивал он. — Родина и товарищ Сталин помнят о вас!

— Товарищ старшина, смотрите! — один из солдат указал в дальнее окно. — Пушки!

И действительно, немцы выкатили на позиции два артиллерийских орудия, чтобы ударить по казарме прямой наводкой, и теперь суетились, поднося снаряды. Пальба по казарме из стрелкового оружия продолжалась, но уже менее интенсивно. Если 37-миллиметровка никакого вреда стенам причинить не могла, только шум создавала, то 88-миллиметровое зенитное орудие заставило Кожевникова похолодеть. Стены казармы достаточно толстые, чтобы выдержать прямое попадание десятков 37-миллиметровых снарядов, но 88-миллиметровое зенитное орудие рано или поздно превратит их в руины и сровняет с землей.

В бинокль было видно, что расчетами с важным видом командует высокий молодой лейтенант. Он отдавал приказы своим солдатам, размахивая затянутыми в черные кожаные перчатки руками. Гладко выбритое, заносчивое лицо, уверенный взгляд. Ни дать ни взять облик победителя, хозяина.

Кожевников огляделся:

— Есть тут у нас меткие стрелки, отличники боевой подготовки? Кто снимет этого хлыща?

— Я могу, товарищ старшина, — отозвался темноволосый пограничник

— Давай, Григорян! Давай, родной! — похлопал его по плечу Кожевников. — Мы тебя прикроем.

Парень подобрался к окну и осторожно высунул голову.

— Дать бинокль? — спросил старшина.

— Не надо, — отозвался солдат. — Я его и так достану.

Воцарилась неожиданная и от того еще более страшная тишина. Стрельба снаружи и взрывы вокруг не прекращались, но в казарме будто все замерло. Лучи света пробивались сквозь разбитые окна, освещая жуткий погром внутри расположения. Еще несколько часов назад здесь мирно спали солдаты, и теперь, при свете дня, все окружающее представлялось настолько нелепым, настолько безумным, что казалось — закрой глаза, сосчитай до десяти, открой, и этот кошмар исчезнет.

— Я взял его, — услышал Кожевников голос Григоряна.

— Приготовились, ребятки, — старшина поднял руку, выждал паузу. — О-огонь!

Сразу громыхнули несколько стволов, им в ответ застрочили немецкие пулеметы. Снова казарму заполнили звуки войны. Кожевников внимательно следил в бинокль за вражеским офицером. Тот на мгновение перестал жестикулировать, будто о чем-то задумался, лицо его приобрело сосредоточенный вид, брови нахмурились, и он медленно осел, исчезая из поля зрения.

— Готов, товарищ старшина! — торжествующе закричал Григорян.

— Молодец! Держи артиллерийский расчет 88-миллиметровки на мушке и бей каждого, кто высунется.

— Слушаюсь!

Пограничники радостно загалдели. Они видели, что врага можно бить, он смертен, а следовательно, не все еще потеряно.

— Так держать! Не давать врагу и носа высунуть!

Сколько точно прошло времени с момента нападения, Кожевников не знал. Часы разбил, даже не заметив, как это случилось. Циферблат треснул, а стрелки замерли на отметке трех часов двадцати четырех минут.

«Покойникам часы ни к чему», — вспомнился ему вчерашний разговор с Сомовым. Сердце вновь сжалось в груди. Ведь они там, в Цитадели, — Сомов, Катя, Андрюшка. А с ними Дашка, его единственная родная кровинушка. Живы ли они, смогли ли спастись от сокрушительного артобстрела? Больше всего на свете он хотел знать правду. В нем теплилась надежда, что с ними все в порядке, что они уцелели, но в душу закрадывались мучительные сомнения.

Стреляя из винтовки по немцам, Кожевников заскрежетал зубами, зарычал. Ему безумно хотелось дотянуться до врага, схватить его, крушить кулаками, вгрызаться в горло. Кровь прилила к голове, в висках гулко стучало, он уже не чувствовал указательного пальца на правой руке, постоянно нажимающего на спусковой крючок

Испепеляющая ненависть к врагам охватывала его изнутри, заставляла забыть об осторожности… И вдруг опомнился… Нельзя! Держи себя в руках! Нельзя поддаваться эмоциям. Действовать надо холодно и расчетливо. От него, старшины Кожевникова, зависела сейчас жизнь этих мальчишек. Обычных мальчишек, которые уже в течение нескольких часов упорно сдерживают натиск превосходящих сил остервеневшего врага… Врага, имеющего в своем распоряжении технику, минометы, артиллерию, авиацию. Но кучка полуодетых, оглушенных взрывами, вооруженных лишь винтовками советских солдат сражается отчаянно и не щадит своих жизней, защищая Родину.

Постепенно перестрелка стихла, и Кожевников снова расположился у окна, которое служило ему наблюдательным пунктом. Он видел, как вдали фашисты движутся по дороге к Тереспольским воротам, ведущим в Цитадель, где находились его дочь и друзья. Помешать им не было никакой возможности. Что он может противопоставить этой мощи? Чем ему воевать? В его распоряжении даже мало-мальской пушки нет. Вот если бы отбить у немцев эти два орудия, сразу бы стало воевать легче. Но как это сделать силами горстки его солдат?

Он до сих пор не мог поверить, что все это случилось на самом деле. Красная Армия — самая могучая сила на земле; армия, которую никто и никогда не мог сломить, сейчас с трудом отбивается от орды германцев, у которых на головы надеты стальные ночные горшки. Куда же смотрело командование?! Неужели никто ничего не знал и ни о чем не догадывался? Неужели товарищу Сталину было неведомо о готовящемся нападении? Как можно было с такой легкостью отмахиваться от сведений об огромном скоплении немецких войск на собственной границе?! Знали же об этом — не скроешь столько пушек и солдат! Это же не иголка в стоге сена! Не утаишь такое, как ни пытайся. С той стороны много перебежчиков говорили о предстоящем нападении на Советский Союз. Почему же партийное руководство называло их провокаторами, а от своих требовало заткнуться и не сеять панику? А может, это часть плана советского командования? Дать врагу возможность показать свое вероломство, позволить увязнуть на нашей территории, а потом безжалостно разгромить одним мощным ударом? Чтобы показать всему миру, кто есть Гитлер на самом деле? Выставить на всеобщее обозрение его коварство и сломать зверю хребет?

Множество вопросов крутилось в голове Кожевникова, и ни на один из них он не находил ответа.

— Товарищ старшина, — обратился к нему Пахомов, — смотрите, они опять идут.

Он и сам это видел. Немцы снова решились на бросок и теперь подтягивали свежие силы. Понимая, что у защитников только стрелковое оружие, фашисты приободрились. Решили попробовать напором взять пограничников. Кожевников заметил ссутулившиеся фигуры с большими баллонами за плечами. Огнеметчики!

— Слушай мою команду! — крикнул он. — Бейте в первую очередь по офицерам. Особое внимание к огнеметчикам! Старайтесь попасть в баллон. Все меня поняли?

— Так точно, — нестройно раздалось по казарме.

— Не слышу!

— Так точно! — уже более слаженно и громко воскликнули солдаты.

— Сержант! Что там с огневой поддержкой на крыше? Почему пулемет до сих пор молчит?

— Сейчас выясню, — коротко ответил Пахомов.

— Выяснить и доложить. И еще… — Кожевников помедлил, потирая пальцами переносицу. — По возможности беречь боеприпасы и воду. Расход воды таков — в первую очередь пулемет, раненым по глотку. Остальные только смачивают губы. За неисполнение — сам расстреляю! Ясно?

— Так точно!

— Выполняйте.

Кожевников проверил патроны, пока их еще было достаточно. Но сколько весь этот ад продлится, он не знал. Единственное, что он уже отчетливо начинал понимать, — долго казарму им не удержать. Конкретного плана старшина еще не имел, но постоянно думал, как вывести людей из здания и прорваться в Цитадель.

Гитлеровцы снова начали обстрел казармы из минометов. Здание сотрясалось от взрывов, в ленинской комнате занялся пожар, и оттуда валил едкий дым. Один из солдат-первогодков попытался перебежать в глубь помещения в поисках укрытия, но в этот момент мина влетела прямо в окно. Солдата взрывной волной подбросило в воздух, тело его немыслимым образом изогнулось. Он упал на пол рядом с Кожевниковым. Половина черепа первогодка была снесена, рука оторвана.

Кожевников, повидавший за свою долгую и неспокойную армейскую жизнь немало смертей, содрогнулся. Накрыв голову руками, он вжался спиной в стену, считая взрывы: пятый, шестой, седьмой… Дважды ухнула 88-миллиметровка… На старшину сыпались какие-то обломки, кирпичная крошка, неподалеку горела груда досок, и жар пламени обжигал закрывающие лицо руки… десятый, одиннадцатый, двенадцатый…

Наконец обстрел прекратился. Старшина выбрался из-под завалившего его мусора и оглядел расположение. В ушах звенело, перед глазами все плыло. Солдаты с кряхтеньем поднимались и отряхивались. С дальней стороны казармы слышались стоны.

В одной из стен образовалась здоровая брешь в человеческий рост. Кирпичи, выбитые из нее минами, раскидало по помещению.

Пошатываясь, не в силах даже пригнуться и оттого рискуя нарваться на пулю, Кожевников побрел к развороченной в стене дыре. Винтовку он устало волочил за собой, ухватив ее за ствол.

— Занять оборону, — сдавленно скомандовал он. — Пахомов, выполнять!

Старшина выглянул в образованную взрывами брешь. Рядом с головой цокнула о кирпич пуля, но он не обратил внимания. Протерев глаза от пыли, увидел, как немцы выбираются из своих укрытий и медленно, пригнувшись, подступают к казарме.

— К окнам! — закричал старшина, но горло жутко саднило, и крик получился надрывным и хриплым.

Враги были всего метрах в сорока от проломленной стены, и, несмотря на ответный огонь пограничников, сдержать их мощный напор уже не представлялось возможным. К тому же выяснилось, что один станковый «Дегтярев» был поврежден взрывом, а у «максима» заканчивались патроны. Положение казалось безвыходным. Немцы вот-вот должны были ворваться в казарму, и оставалось только одно…

— Примкнуть штыки! — зычно взревел Кожевников, спешно присоединяя длинный узкий штык к винтовке. Он уже ничего ни от кого не ждал, ни на что не надеялся, он лишь хотел скорее встретиться с врагом лицом к лицу. Смерть его не пугала.

— Рвать зубами! Всех до единого! За трусость — сам расстреляю!

Ощетинившись жалами штыков, большинство красноармейцев заняли позицию у провала в стене, остальные рассредоточились по окнам, чтобы прикрывать их огнем.

И в тот момент, когда казалось, что рукопашной не миновать, с крыши раздался треск пулемета. Атака немцев захлебнулась, словно натолкнувшись на невидимую преграду, несколько пехотинцев упали. Пулеметчик бил короткими очередями, прицельно, прорывая бреши в рядах врагов. Из окон в них полетели гранаты.

Фашисты не выдержали, заметались, ища, где спрятаться от смертоносного огня, а затем запаниковали и бросились обратно к прежним позициям. Вслед им раздалось громогласное «Уррраааааа!!!» пограничников.

Еще один бой был выигран.

Казарма держалась.