Глава 9
Укрываясь за деревьями, красноармейцы во главе с Мельниковым выдвинулись в сторону Тереспольских ворот. Кожевников передал Мамочкину один из двух ручных пулеметов Дегтярева, доставшихся от отряда Черного.
— Справишься? — спросил он рядового.
— Постараюсь. — Мамочкин бережно принял пулемет и запасной диск
— Уж постарайся, — строго вставил Мельников, услышав их диалог. — Иначе под трибунал пойдешь.
Мамочкин удивленно посмотрел на старшину, но тот сделал успокаивающий жест «не волнуйся».
Нервы у всех были на пределе. У каждого бойца в голове роилось множество вопросов, на которые никто ответить не мог. А потому нервозное состояние Мельникова старшина прекрасно понимал. Без связи, без какой-либо информации о происходящем на границе старшему лейтенанту приходилось принимать серьезные стратегические решения, брать на себя ответственность за жизни людей.
Война, ничего не поделаешь. Короткое, емкое слово, а за ним боль, лишения, смерть близких людей, ярость, кровь и снова боль.
Группа продвигалась скрытно и крайне осторожно, стараясь избегать контакта с врагом. Фашистов видели только издали, но не трогали, даже если превосходили числом. Любая случайная стычка с немцами могла полностью нарушить все планы.
Оставалось надеяться, что фашисты не сгруппировали крупные силы у дороги к Центральному острову, не перекрыли мост. Это была важная стратегическая артерия, и, конечно, ей следовало обеспечить серьезную охрану, но поскольку основная часть Брестской крепости уже находилась в руках фашистов, они могли уверовать в свою победу и считать невозможными активные действия мелких групп красноармейцев Западного острова. Мельников рассчитывал, что мост будет охраняться малыми силами немцев.
— Постараемся использовать эффект внезапности, — напутствовал он бойцов. — Как они с нами, так и мы с ними.
— Не лучше ли переправиться вплавь и выбраться на острове в более спокойном месте? — не особо веря в план старшего лейтенанта, предложил Кожевников.
— Слишком рисково. На воде мы будем не только хорошей мишенью, но и сопротивления оказать никакого не сможем. Устроят нам «стрельбу по уточкам», как в тире.
Возразить Мельникову старшине было нечем — попадись немцам на глаза во время переправы, а вероятность того большая, события станут неконтролируемыми. На земле хоть отступить можно, а в воде ты совершенно беззащитен.
Показалась дорога. Она хорошо просматривалась, и Мельников приказал остановиться.
— Вон ваша казарма, можем пройти за ней, — сказал он Кожевникову, — и тогда достаточно долго будем оставаться незамеченными. После того как вы выбрались оттуда, там едва ли кто из немцев остался. Закидали все для верности гранатами и дальше пошли.
Кожевников прильнул к биноклю, с болью в сердце взглянул на развалины, еще вчера бывшие для него родным домом. Изнутри разрушенного здания в небо лениво поднимался дымок. Признаков жизни ни в казарме, ни вокруг нее не наблюдалось.
Вчера здесь кипела жизнь, все шло своим чередом и мелкие заботы казались тяжкими. Сегодня за считаные часы весь этот мир старшины разрушен и истоптан грязными сапогами фашистских захватчиков. Все самое светлое для него превратилось в пепел и руины. Еще вчера он был счастливым человеком, радовался встрече с любимой дочерью, строил планы на будущее, а сегодня видит, как убивают его друзей, и не знает, жива его единственная дочь или ее изуродованное взрывами немецких снарядов тело покоится под обломками. Он верил, что Дашка жива, отгонял прочь мрачные, гнетущие мысли. Верил, что обязательно отыщет и спасет ее, выведет из этого пекла. А потом начнется его мужская работа — давить фашистскую гадину, мстить до тех пор, пока не захлебнется она в собственной поганой крови.
— За мной! — приказал Мельников. — Короткими перебежками.
Пригнувшись, он двинулся вперед. Старшина с остальными бойцами последовал за ним.
Мамочкин с пулеметом наперевес шел за Кожевниковым след в след. Чуть поодаль по-кошачьи мягко ступал Пахомов. В руках он сжимал трофейный пистолет-пулемет.
Несмотря на то что небо было затянуто дымом, солнце пекло невыносимо. Дышать из-за гари с каждым шагом становилось все труднее.
Обогнув разрушенную казарму, красноармейцы снова затаились. Отсюда дорога и мост были как на ладони. Однако увиденное быстро остудило их пыл и решимость идти на прорыв — окутанные облаками пыли немецкие солдаты, техника, артиллерия. Все это пребывало в хаотичном движении. Одни входили в Цитадель сквозь арочные ворота, другие возвращались на Западный остров. Разобрать точное количество фашистов не представлялось возможным. Может, сотня, а может, все три. Пробиваться здесь в Цитадель, откуда доносились отзвуки ожесточенных перестрелок, было безумием. Кожевников в отчаянии покачал головой. Чем он поможет дочери, если его убьют при подходе к Цитадели? Тихо, чтобы не слышали солдаты, он обратился к Мельникову:
— Товарищ старший лейтенант!
— Слушаю тебя, Митрич.
— Может, лучше ночью попробовать?
— Я вас не понимаю, старшина. — Мельников пристально посмотрел в глаза Кожевникову: — Неужто ты трусишь?
— Мы не знаем, что там, внутри, за воротами. Даже если пройдем туда с боем, можем наткнуться на крупные силы противника. Обратной дороги не будет. Нас прижмут к стене и перестреляют.
Заметив в глазах Мельникова тень сомнения, старшина заговорил быстрее:
— Поймите, товарищ старший лейтенант, я очень хочу попасть туда. Там моя дочь. Но напролом нам не пройти.
— Прекрасно вижу, что ситуация сложная, старшина, — отозвался Мельников. — Но мы должны попытаться. Здесь, на этом острове, нам не закрепиться. А там мы сможем влиться в ряды защитников крепости. Вы слышите? Там идут серьезные бои, там много наших бойцов, и мы будем противостоять врагу в полной мере, до последней капли крови.
Закончил говорить Мельников громко, чтобы слышали все. Затем сказал уже гораздо тише:
— Я не желаю слышать от вас, опытного солдата, такие пораженческие разговоры. Я ясно излагаю?
— Так точно, — сухо ответил Кожевников.
Мельников обернулся к красноармейцам:
— Скрытно подбираемся как можно ближе к мосту, затем решительным броском подавляем противника и проникаем в Цитадель. Внутри действуем по обстановке. Задача всем ясна?
Бойцы согласно закивали.
— Тогда вперед!
Они выскользнули из-за угла казармы и крадучись двинулись к мосту…
— Halt! — грозный оклик раздался слева от них. Мгновением позже глухо громыхнул выстрел из карабина.
В немецком патруле было человек двенадцать. Для них встреча оказалась столь же неожиданной, как и для пограничников, поэтому, вместо того чтобы открыть огонь из укрытия, они обнаружили себя раньше времени. Противников разделяло метров десять, не более.
— Бей врага! — закричал Мельников и первым бросился в атаку.
Завязалась рукопашная. Обе стороны дрались свирепо. Немцы защищали свою жизнь, а красноармейцы выплеснули на них все, что накопилось в душе за сегодняшнее утро: злобу, страх, ненависть.
Кожевников сбил штыком направленный на него карабин и резко саданул немца прикладом в висок Удар пришелся по каске, она слетела, а оглушенный гитлеровец зашатался, выронил карабин из ослабевших рук и тут же был нанизан старшиной на штык
Кто-то налетел на Кожевникова, навалился сзади, но Митрич извернулся, и в то место, где мгновением ранее была его голова, в землю воткнулся широкий нож. Фашист упустил свой шанс — старшина сдернул его с себя, и они покатились в пыли, рыча, как звери. Крепкие пальцы Кожевникова сомкнулись на шее врага, сдавили ее и не отпускали, пока немец хрипел, сучил ногами и пытался вырваться. Лишь только когда фашист затих, а из его широко открытого рта вывалился язык, Кожевников разжал пальцы и стряхнул с себя мертвое тело.
Он начал подниматься, озираясь по сторонам и ощупью ища винтовку в клубах поднятой пыли, как вдруг увидел перед собой искаженное злобой лицо гитлеровского унтер-офицера и черную дыру ствола пистолета. Старшине показалось, что время остановилось. Палец немца на спусковом крючке медленно начал сжиматься, и он понял, что избежать пули уже не сможет, осознал, что сейчас умрет. Но унтер-офицер выстрелил не в него. Его руки взметнулись вверх — в стороны, словно он хотел обнять Кожевникова, пуля с режущим свистом ушла в небо, а голова фашиста разлетелась на части.
Старшина поднял глаза. Перед ним стоял Мамочкин, сжимая в руках «дегтярь». Он выпустил очередь в немца в упор.
Все было кончено, гитлеровский патруль уничтожен. Еще одна схватка была выиграна ценой жизни четырех пограничников. Пятеро получили легкие ранения. Но это была временная победа. Появление красноармейцев и их бой с патрулем заметили с дороги. Раздались выстрелы, пули ударили в землю рядом с пограничниками. Несколько десятков немецких пехотинцев рассредоточились и начали цепью двигаться в их направлении.
— Надо убираться отсюда! — закричал старшина Мельникову.
— Отходим за казарму, — приказал старший лейтенант. — Возвращаемся к курсам шоферов.
Было ясно, что момент упущен и теперь им не пробиться даже к мосту. Красноармейцы поспешили за здание казармы, их никто не преследовал.
Солдаты возвращались понурые и уставшие. Кожевников оглядел ребят. Все из его роты живы, правда, у Пахомова было сильно разбито лицо, но держался он молодцом и помогал идти раненному в ногу бойцу, поддерживая его. Мамочкин шел с потерянным видом, неся пулемет на плече.
Старший лейтенант Мельников тихо матерился себе под нос, глубоко переживая потерю четырех солдат, тела которых забрать не было никакой возможности.
— Что дальше, товарищ старший лейтенант? — попытался отвлечь его от самобичевания Кожевников.
— Вернемся к Черному, а после попробуем объединиться с лейтенантом Ждановым. Вот тогда и подумаем, что дальше делать.
Старшина чувствовал себя скверно. Он видел стены Цитадели совсем близко, но попасть в нее не смог. Там шли тяжелые бои, звуки стрельбы и взрывов были хорошо слышны. Столбы черного дыма ясно свидетельствовали, что в Цитадели много пожаров. Что творится на Северном острове и в Корбинском укреплении, вообще неясно. Складывалось впечатление, что немцы захватили их и, возможно, уже даже разгуливают по Бресту.
Черный не скрывал радости при их появлении. Он усиленно готовился к обороне и до сих пор верил, что необходимо именно здесь дожидаться Красной Армии. Разубеждать его было бессмысленно, а так как других возможностей прорваться в ближайшее время не предвиделось, Мельников согласился остаться с Черным.
На позициях пока было тихо, немцы, скорее всего, оставили зачистку Западного острова «на потом», сосредоточив все силы на Цитадели.
С техникой дела обстояли совсем плохо. Почти весь автомобильный парк был разбит артиллерийскими ударами, а те машины, что уцелели, оказались заставлены покореженной снарядами техникой. Чтобы их вывести, потребовалось бы немало усилий и времени. Но времени как раз и не было. Разведчик, которого предусмотрительный Мельников послал к немецким позициям, вернулся с дурными вестями.
— Фашисты собираются с силами, готовят штурмовые отряды. Наверное, намереваются зачистить остров.
— Сколько их?
— Много, — ответил разведчик, помедлив. — Очень много.
И так было понятно, что красноармейцы были существенной помехой на теперь уже немецкой территории. Пограничники оказались в немецком тылу, как парадоксально это ни звучало.
— Надо разделиться, — сказал Черный.
— Зачем? — удивился Мельников.
— Я не могу бросить транспорт. Его нельзя отдать немцам. Я со своими бойцами засяду в гараже, а ты будешь удерживать казарму.
Мельников не стал спорить. На том и порешили. Кожевников остался со старшим лейтенантом Черным, взяв с собой сержанта Пахомова и рядового Мамочкина, за которым уже закрепились обязанности пулеметчика.
Пахомов выглядел неважно, нос у него оказался сломан, разбитое лицо отекло, правая половина его приобрела фиолетовый оттенок, а глаз вовсе заплыл. Выяснилось, что в рукопашной он сошелся с огромным немцем, который, схватив его за грудки, дважды саданул ему левым кулаком по лицу. Удары, по словам сержанта, были страшными. Пахомов перерезал ему горло.
Поделив боеприпасы поровну, солдаты обеих групп на всякий случай простились друг с другом. Никто не знал, суждено ли им встретиться вновь.
Черный собирался закрепиться у гаража — большого одноэтажного каменного строения с огромными деревянными воротами. Здание сильно пострадало с одной стороны, где во время утреннего налета Люфтваффе в него угодила немецкая авиабомба. Она пробила крышу и рванула внутри, искорежив несколько машин. От взорвавшихся топливных баков в помещении полыхнул сильный пожар, часть транспорта выгорела. Солдаты под руководством Черного пытались вывести оставшиеся целыми автомобили из гаража, но те были обстреляны немецкими пехотинцами и пришли в негодность. Изрешеченные пулями, они стояли теперь во дворе, как молчаливые свидетели прежних боев.
Но добраться незамеченными до гаража не удалось. Отряд гитлеровцев появился, когда красноармейцы уже были рядом со своей целью. Раздались хлопки карабинов, завязалась перестрелка. Прячась за разбитой техникой и отстреливаясь, пограничники были вынуждены укрыться в гараже, но фашисты не остановились на достигнутом успехе и ринулись в ворота вслед за ними. Внутри здания гулко зазвучали выстрелы.
Кожевников заскочил за ящики с запчастями и открыл прицельную стрельбу по появившимся в проеме ворот силуэтам. В гараже было темно, душно, нестерпимо пахло гарью. Глаза слезились от дыма, мешая целиться.
Несколько гитлеровцев упали на входе, сраженные пулями, остальные отступили за ворота.
— Беречь патроны! — выкрикнул Черный. — Не пускать немцев внутрь и не давать закидать нас гранатами!
Выполнить его противоречивый приказ было трудно. Патронов действительно с каждой стычкой становилось все меньше, но остановить немцев мог только массированный огонь.
Первоначальная тактика немцев взять остатки переживших ужасающий артобстрел и бомбежку красноармейцев нахрапом не сработала, и теперь, наверстывая упущенное, они пытались выбить сопротивляющихся пограничников силами пехотинцев. Их штурмовые группы расползлись по всей территории Западного острова, выискивая последних защитников.
— Мамочкин! — громко позвал Кожевников.
— Я! — последовал ответ.
— Держи ворота и бей короткими! На тебя вся надежда.
— Слушаюсь!
Стрельба стихла, и фашисты расценили это как сигнал к действию. Их офицер понимал, что боеприпасов у красноармейцев мало, и решился на второй рывок В ворота полетели «колотушки» М-24.
Одна из гранат упала возле сержанта Пахомова, и тот, не растерявшись, схватил ее за деревянную ручку и метнул обратно в проем. «Колотушка» взорвалась в полете прямо у ворот. Во все стороны полетели щепки, проход заволокло дымом. Но две другие, гранаты взорвались в гараже. Первая закатилась под разбитый автомобиль, и днище его приняло на себя всю ее мощь. Вторая взорвалась в руках солдата, который попытался повторить действия Пахомова. Он сумел ее схватить, но не успел отбросить. Храбреца убило на месте, осколки гранаты просвистели над головами укрывшихся красноармейцев.
Не дожидаясь, пока рассеется черный дым, немцы устремились внутрь гаража. Они ожидали, что задыхающиеся, оглушенные взрывами пограничники не смогут оказать достойного сопротивления. Но у русских было одно преимущество — враг врывался в темное незнакомое помещение, а глаза красноармейцев уже привыкли к полумраку, и они знали обстановку в гараже. Пригнувшиеся фигуры атакующих были хорошо видны им на светлом фоне улицы.
— Огонь! — закричал Черный.
Первый залп из винтовок и очередь из «дегтяря» Мамочкина срезали трех немцев, но другим удалось ворваться внутрь. Им оставалось только сориентироваться в помещении, занять удачные позиции среди нагромождения искореженных автомашин — тогда бой надолго переместится в гараж и победителем выйдет не тот, чьи выдержка и решимость крепче, а тот, у кого больше боезапас и численное превосходство. Это прекрасно сознавали и немецкий офицер, и старший лейтенант Черный.
— Впереееед! — отчаянный крик командира красноармейцев эхом прокатился по гаражу. Он первым бросился на врагов, пограничники ринулись следом. Схватка была жестокой, кровопролитной, но недолгой. Еще пятеро фашистов остались лежать на бетонном полу, остальные благоразумно ретировались.
Трупы быстро обыскали, забрали карабины, патроны, гранаты и фляги с водой. Могли пригодиться и противогазы, имевшиеся в экипировке каждого немецкого пехотинца. Гарь и дым приходилось вдыхать постоянно, а в душном, жарком гараже воздуха совсем не хватало. Несмотря на это, противогазами пока никто не пользовался — видимость в них хуже, да и стрелять неудобно.
Стянули с тел и ранцы, в которых могла находиться еда. Жажда и голод ощутимо давали о себе знать. От гари и жажды горло нестерпимо саднило, язык ссыхался. Губы у многих пограничников уже успели потрескаться, покрыться сухой коркой.
— Экономить воду! — распорядился старший лейтенант. — Всю провизию сюда. Выделять буду поровну.
Пока враг готовился к новому броску, у пограничников было время подкрепиться и передохнуть. Черный выставил часовых и собрал бойцов. У немцев удалось достать несколько банок тушенки, шоколад, хлеб, семь неполных фляг с водой. В одном ранце обнаружился большой шмат сала. Чего у гитлеровцев оказалось вволю, так это сигарет.
Старший лейтенант раздал скудные порции, и голодные солдаты жадно ели, запивая маленькими глотками теплой, нагретой солнцем воды.
Мамочкин присел рядом с Кожевниковым. В руках он держал пулемет, а на голове его красовалась немецкая каска.
— Что это у тебя? — изумился Кожевников.
— Для защиты, товарищ старшина! — бойко ответил Мамочкин. — Башку уберечь чтобы.
Каска рядовому была явно велика и смотрелась на нем комично. В темноте кто-то тихо засмеялся. Смешок подхватили. Через минуту хохотали все, включая серьезного старшего лейтенанта и самого Кожевникова. Утомленные тяжелейшими схватками, ставшие за короткий промежуток времени настоящими бойцами, увидевшие кровь, разрушения и гибель своих друзей, солдаты получили небольшую разрядку Мамочкин сначала стоял, глядя на всех оторопело и непонимающе, а потом и сам присоединился к всеобщему веселью.
У Кожевникова от смеха потекли слезы. Он смеялся так, что долго потом не мог отдышаться. Наконец, переведя дух, он как можно более жестким тоном произнес:
— Немедленно снять!
Но фраза только вызвала вторичную бурю эмоций. Посыпались сальные шуточки в адрес «бравого фашиста Мамочкина». Тут уж парень по-настоящему расстроился, перестал смеяться, начал обиженно что-то мямлить, стягивая с головы каску. Он в сердцах отбросил ее в угол. Каска со звоном ударилась об пол, закатилась под изуродованный взрывом автомобиль.
— Ну все, хватит, — проговорил наконец Черный. — Посмеялись, и будет.
— Не обижайся, — попытался утешить рядового Кожевников под утихающий смех. — В этом ночном горшке тебя ненароком свои подстрелят или прирежут в неразберихе рукопашной. Вот как, по-твоему, разбираться в бою, чья голова появилась из укрытия? Не буду я выяснять — фашист это высунулся или Мамочкин собственной персоной. Сразу башку отстрелю.
Мамочкин согласно кивнул.
— Лучше скажи, как с патронами для «дегтяря»? — поинтересовался у него Кожевников.
— Половина диска, товарищ старшина.
— Экономь.
— А табачок-то у них полное говно! — раздался откуда-то ехидный голос. — Не чета нашей махорочке.
Закурившие солдаты с радостью поддержали тему, но обсудить качество германского табака им не удалось.
— Немцы! — вдруг выкрикнул часовой.
— Не угомонятся никак, суки! — зло сплюнул Пахомов.
— Занять оборону! — скомандовал Черный.
Казалось, что это никогда не кончится. Снова завертелась смертельная пляска. Кожевников не знал, сколько времени длились следующие бои. Он потерял счет минутам и часам. Немцы напирали, и сдерживать их становилось все труднее. Патроны заканчивались, и враг, чувствуя это, действовал с каждым разом наглее. Несколько раз гитлеровцам удавалось ворваться в гараж, и порой снова доходило до рукопашной. Старшина весь перемазался в своей и чужой крови. Руки были разбиты, на плече появился неглубокий порез от немецкого ножа. Когда он получил эту рану, в какой из жарких схваток, старшина не помнил.
С наступлением темноты немцы оставили засевших в гараже красноармейцев в покое. Им тоже нужна была передышка. Но надолго ли?
От нестерпимой жажды мучились все пограничники. Мысли о том, что совсем рядом омывает своими прохладными водами берега острова река Буг, не давала покоя. Хотелось войти в нее, склонить голову и пить, пить, пить! К счастью, в захваченных в боях флягах вода еще была, но ее берегли. Еды тоже пока хватало.
Трупы на жаре начинали постепенно разлагаться, и вонь в гараже стояла омерзительная. Те, которые можно было забрать, не опасаясь попасть под пули, унесли в дальний угол гаража. Раненые стонали, бредили, им становилось хуже.
Около полуночи немцы обратились к пограничникам с предложением сдаться. Кто-то на русском языке с чудовищным акцентом орал в рупор:
— Иван, стафайся! Красная Армия расбит, сахраняй сипья. Ми давайт типе много вода и ида. Ми давайт раньеный лечьенье…
И далее в том же духе.
Красноармейцы сперва отвечали на посулы матерком, а потом перестали обращать внимание. Ни у кого и в мыслях не было поверить в эту чушь и выйти.
В целом ночь прошла спокойно. Противник не рискнул в темноте ввязываться в бой. Кожевников спал урывками, без сновидений. Измученное тело ныло, мучила сильная головная боль. Да и невозможно было нормально спать, ожидая, что в любой момент может начаться новый штурм.
Когда забрезжил рассвет, солдаты по распоряжению Черного совершили небольшую вылазку. Утренний туман оказался хорошим прикрытием, и им удалось обыскать трупы немецких солдат, лежащие снаружи у гаража. Пространство перед гаражом хорошо простреливалось, и немцы не рискнули их вынести.
Результаты вылазки оказались скудными, но это было лучше, чем ничего. Пара фляг с водой, которые тут же единогласно отдали раненым, плоская банка сардин и перевязочные пакеты. Зато с патронами стало лучше. Уже многие красноармейцы были вооружены трофейными карабинами. Особенно радовались нескольким немецким «колотушкам» — гранатам М-24.
В сердце Кожевникова не утихала тревога. Он все сильнее корил себя за то, что не остался с дочерью. Если тут было тяжело, то в Цитадели творился полнейший ад. Грохот и стрельба со стороны Центрального острова не прекращались даже ночью, а небо в той стороне было красным от пожарищ. Старшина пытался утешить себя надеждой, что Дашка и семья Сомова успели спрятаться в казематах.
Старший лейтенант Черный подошел к нему, протянул сигарету, но присаживаться не стал.
— Не переживай, Митрич, мы им еще хребтину переломим. Только подмоги надо дождаться.
— За дочку я маюсь, Аким. — Кожевников назвал его по имени. Сейчас они разговаривали, как товарищи, и субординация была ни к чему.
— Все в порядке будет, Митрич, не сомневайся, — успокаивающе проговорил Черный. — Найдешь свою дочку.
Он тронул его за плечо, повернулся и побрел проверять раненых.
— Ребята говорят, что его жену убило при артобстреле, — тихо сказал сидевший рядом Пахомов. — Он только наскоро успел с ней попрощаться и тут же побежал в расположение. Оглянулся, а дом бомбами накрыло. Один он теперь…
Кожевников тяжело вздохнул, провожая взглядом удалявшуюся фигуру старшего лейтенанта. Он не стал отвечать Пахомову. Что он мог сказать об этом человеке, который потерял любимую женщину, но не пал духом и продолжает сражаться с врагом.
— Вот выгоним фашистскую нечисть с нашей земли, — со злостью в голосе продолжил Пахомов, — заживем счастливо… Правда, Митрич?
— Правда, — мрачно ответил Кожевников.
