9
Фон Вальдерзее покачал головой:
— И что… Их…
— Да, герр лейтенант. Их расстреляли. Перед строем. А вы как думали?
— Но… Но это же преступление…
— Особисты и комиссары настояли на расстреле. Вы же знаете, что такое НКВД?
Лейтенант откинулся на стуле:
— К счастью нет. Только слышал со слов пленных.
— Мне ничего не оставалось делать, как только выполнить приказ комиссара, — Тарасов потер покрасневшие от усталости и боли в голове глаза.
— Кстати, герр лейтенант, мы так и не узнали, что это был за генерал…
Лейтенант довольно усмехнулся:
— Не было никакого генерала. Никто из нашего командования не попадал в плен к вам. Ваши солдаты ввели вас в заблуждение!
Тарасов засмеялся:
— Значит, генеральские погоны они нашли на дороге? Не смешите меня, Юрген!
— Николай Ефимович! — как все немцы, фон Вальдерзее с трудом произносил русский звук «Ч». У него получалось — «Ефимовитч». — Ваши бойцы остановили тогда на дороге одиночную машину, в которой не было никого, кроме водителя, везшего вещи генерал-полковника фон Трауберга — главного интенданта корпуса. Не более.
— И на следующий день вы предприняли атаку прямо на штаб бригады, просочившись сквозь стык боевых охранений батальонов? — спросил подполковник.
— Конечно! Ведь водитель запомнил место, где его остановили ваши незадачливые разведчики. Кстати, господин подполковник… Почему вы все время улыбаетесь?
— Вспоминаю, какие отборные бойцы нас тогда атаковали…
* * *
— Итак, товарищи политработники, приступим. На повестке дня несколько вопросов. Первый — благодушное отношение бойцов бригады к выполняемым боевым обязанностям. Я думаю, все из вас в курсе, что произошло сегодня ночью? — комиссар бригады обвел строгим взглядом своих подчиненных. Сидели они в свежепостроенном большом шалаше. В углу трещала маленькая печечка-буржуечка, притащенная одним из отделений разведчиков. Тепла давала мало, зато дыма много. Рядовой даже сделал дощечку, которой махал как можно бесшумнее в сторону выхода. Не ахти как, но у него получалось.
— Александр Ильич, — обратился к комиссару политрук разведроты.
— Не перебивай, — обрезал того Мачихин. — С тобой отдельный разговор. Что в других подразделениях? Такие же баптисты воюют или хуже?
Младший политрук Калиничев, военный комиссар отдельной зенитно-пулемётной бригады встал, покашливая и поправляя полушубок:
— Товарищ… Кхм… Товарищ военком, ну парни необстрелянные. Они фрица живого ещё толком не видели. Добрые они, характер у нас такой, вятский…
— Не добрые! Не добрые, товарищ младший политрук! А добренькие! Над нами вся армия, да что там… Весь фронт смеяться будет! Генерала фрицевского упустили по доброте душевной. Невзрачный он показался бойцам, мать их ети за ногу да в голубое небо…
Мачихин матерился редко. Но метко. Как стрелял. Должность обязывала быть примером во всем.
— А это, товарищи политработники, ваша недоработка, что бойцы недооценивают противника. Нет. Не так. Не противника. Врага. Кто из вас был на фронте?
Несколько молча человек подняли руки.
— Деревни сожженные видели? Когда трубы, как пальцы торчат? Черные такие, богу в харю тычут. Видели?
Фронтовики кивнули.
Мачихин помолчал, обведя взглядом политруков. Потом достал из кармана смятый листок, расправил его и стал читать:
— Ефрейтор Хеккель из дивизии «Мертвая голова» пишет свое жене: «Скоро ты будешь иметь столько славянских рабов, сколько пожелаешь. Мы станем помещиками, у нас будет земля, столько сколько мы пожелаем». Донесите эти слова до бойцов. Слово в слово донесите. Это приказ. Письмо это добыли разведчики младшего лейтенанта Михаила Бурдэ. В следующей ситуации. Группа товарища Бурдэ возвращалась из разведки. Проходя мимо деревни Малый Заход, они обнаружили, что на окраине села немцы приготовили виселицу. И собираются повесить двух человек. Мужчину и женщину. Бойцы младшего лейтенанта не задумались, как отделение сержанта Клепикова. Они просто открыли огонь. И отбили людей. И положили, согласно их докладу — двадцать фрицев. И никого не потеряли. Эффект неожиданности, так сказать. В кармане у одного из убитых добыли это письмо, которое я вам процитировал. Товарищи Шишкин и Гриншпун так же требовали наказания и этих разведчиков. За раскрытие бригады. И по своему были правы…
— Да что, Шишкин совсем с ума сошёл, что ли? — вскочил всегда несдержанный военком четвертого батальона. — У него совесть есть? Это же наши! Это же советские люди!!
— А ты, товарищ Куклин, не кричи на весь лес. Особый отдел мы переубедили. На то мы и комиссары, чтобы воевать за людей не оружием, а словом, прежде всего. Но и оружием тоже, — Мачихин опять потер глаза. — Так что, требую от вас, товарищи политработники донести эти факты до личного состава. И донести так, чтобы каждый, я подчеркиваю, каждый боец понял — зачем мы тут и с какой целью.
— Александр Ильич, что там с газетами?
— Газеты? Газеты будут вместе с продуктами. Когда наладим снабжение. Не забывайте. Мы в самом начале пути. И забота о продуктах лежит, кстати, и на нас. Помогайте командирам. Вся операция на наших плечах держится. Боец в бой идёт по приказу командира и смотрит на комиссара — где он и как он. Спать — позже всех, вставать — раньше всех. вперёд идти — первому, есть — последнему. Все понятно?
— А с штрафниками что? Которые генерала упустили? — снова подал голос Куклин.
— Что, что… Отправили их ямы копать. А что с ними ещё прикажете делать?
Неожиданный миномётный разрыв едва не уронил стенку шалаша.
— К бою! — закричал чей-то хриплый голос снаружи и политработники, один за другим, стали выскакивать на воздух.
А дневальный тихо матерился, прикрывая дощечкой продырявленный осколком бок печечки.
* * *
— Ты сержант, все-таки, полный дурак. Нет. Не так. Ты абсолютный дурак. Полный, безнадежный и беспутый дурак. Это же надо… Невзрачный старикашка… ещё и зажигалку ему с портсигаром отдал, — ворчал Кочуров на командира отделения, долбя промерзлую землю малой саперной лопаткой.
— И портсигар с часами. Часы золотые, между прочим… — подтвердил Саня Щетнев — молодой пацан из Северодвинска, неведомым путем попавший осенью сорок первого в Кировскую область, где и пошёл добровольцем в десантники.
— Заткнитесь мужики, а? — сержант Клепиков разогнулся, потирая ноющую поясницу. — И так хреново. Долбим тут, м-мать, сортирную яму…
— А кто виноват? — Щетнев встал с колен. — Кабы ты генерала того не отпустил, так сейчас бы медали получали. Или ордена.
Клепиков виновато поджал губы и снова стал долбить землю.
Минут через двадцать через лед стала сочиться вода. Ледяная. Рука выдерживала ее секунд десять. Потом судорогой начинало схватывало мышцы. Наконец, углубились, примерно на полметра. Перекурили трофейными сигаретами.
— Ну что, мужики, будем жребий бросать? — устало сказал рядовой Кочуров, передавая сержанту треть окурка.
— Не… По старшинству пойдем. Я первый, — Клепиков жадно затянулся и собрался уже прыгать в ледяную жижу, замерзавшую на глазах.
Щетнев глубоко зевнул. Мартовское солнце хотя и не грело толком, но припекало. И после бессонной ночи хотелось спать, спать, спать…
— Рот закрой, а то ворона насерет! — рявкнул командирским голосом подошедший незаметно военврач. — Готова яма?
— Ещё нет, товарищ военврач третьего ранга! — бойцы подскочили как куклы на веревочках.
Военврач посмотрел на жижу:
— Достаточно. А ты, боец, не вздумай в эту чачу лазать. Понял? — врач был устал и зол.
— Дык, товарищ военврач, углубить бы надо…
Военврач третьего ранга Николай Попов махнул, вместо ответа, бойцам державшим чуть в отдалении тяжелую плащ-палатку, провисшую почти до снега.
Санитары сноровисто подбежали и стали ссыпать в яму валенки с торчащими оттуда обпилками костей и мяса.
Много валенок.
По верху черной торфяной жижи побежали ручейки красного.
Бойцы, не отрывая глаз, смотрели на это.
— Закапывайте, — равнодушно сказал военврач.
Десантники не шевельнулись.
— Закапывайте!
Попов закурил, с присвистом втягивая воздух ощерившимся ртом:
— А если ты, сержант, полезешь в воду в валенках, я лично тебя пристрелю. За измену Родине.
Сержант сглотнул, глядя на тонущие в яме окровавленные кости:
— А Родина-то тут причем?
Военврач протянул ему окурок:
— Родина — это девка, которая тебя с ногами дома ждет. Понял?
Клепиков кивнул. И мигнул дольше обычного.
— А глаза-то не закрывай. Смотри. И учись. И немца — убей. Встретишь — сразу убей. Иначе не то что ногу, а тебя тут похороню. Или друзей твоих. Понял, сержант?
Клепиков снова кивнул. Но военврач уже не смотрел на него. Он возвращался назад. Его ждали новые ампутации обмороженных ног. Не глядя назад он кинул:
— Закапывайте эту. И ещё одну выкопайте.
Санитары обтерли плащ-палатку о снег и пошли за врачом. Один из них вдруг остановился, подошёл к бойцам и сказал:
— Можете поменьше копать. Там десять гангрен осталось. На сегодня все.
И ушли.
А парни молча стояли и смотрели им в след.
И даже миномётный взрыв не сразу уронил их в снег.
Спустя несколько секунд, когда комки мерзлой земли посыпались на них.
А потом ещё один взрыв. И ещё один.
Бестолковой толпой они бросились от ямы сначала направо. А потом налево. А потом опять направо.
— Ложись, ложись!! — заорал сержант Клепиков, снова обнаружив себя командиром отделения.
Бойцы рухнули — кто-где — наземь, разбросав вокруг саперный инвентарь.
Глеб приподнял голову. Из командирского шалаша выскакивали политруки всех рангов и тут же разбегались в разные стороны. Глеб тихо ругнулся про себя. А потом понял, что политруки разбегались каждый по своим местам.
— Гриншпун! Гриншпун! — орал кто-то из бригадного начальства. — Бери своих архаровцев и на левый фланг. Разведка — на левый! Политотдельцы ко мне!
— Мачихин, что ль командует? — крикнул через грохот разрывов и выстрелов сержанту Клепикову Щетнев. — А Тарасов где?
— А я, млять, у него вторая мама? Слышал команду? Разведка налево!
— Командир! У нас и винтовок-то нет!
— Лопатки есть, понял рядовой Кочуров? За мной!!
Клепиков вскочил и отделение рвануло за ним, выходя с линии обстрела. Немцы хлопали из винтовок и пулемётов — нет! одного пулемёта! с левого, как раз фланга, тварь! — по суматохе штабного лагеря. И не заметили в этой суматохе рывок на дурь группы пяти десантников. А они проскочили сектор обстрела и рыбкой нырнули за аппендиксовый выступ леса.
— Лопатки у всех? — рявкнул Клепиков. И, не дождавшись, ответа крикнул:
— За мной, славяне!
Удмурт Култышев даже не улыбнулся. Не хватало смелости улыбаться.
Наконец фашистам стали отвечать наши стволы.
Клепиков упрямо полз по снегу на злые очереди немецкого пулемёта. С малой саперной лопаткой в руке.
За пять метров до пулемёта он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.
И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулемётчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.
А за ним на немецких пулемётчиков бежали четверо рядовых.
Кочуров.
Щетнев.
Кутергин.
Мельник.
Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.
— Подавай!! — заорал сержант на Кутергина.
Тот неумело схватил ленту тридцатьчетвертого машиненгеверка и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемёт.
Короткими очередями Глеб стал садить по берёзовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.
— Ленту! Ленту меняй!!
— Как??? — заорал в ответ Кутергин.
— Бегом!!!!
Рядовой завозился в ранцах убитых фрицев. И достал только пачку сигарет и какую-то банку.
И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.
Мимо вдруг побежали десантники.
— Клепиков? Почему ямы не роешь? — вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо старший лейтенант Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.
— Фу… Фубля… — заматерился Мельник. — Это что было?
Потом встал, навалился на берёзу и сполз в снег.
Кутергин кинул ему банку и уселся на труп немца:
— Тёплый ещё… — нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб. — Открывай консерву, не томи!
Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленных ран истоптанный — весь в гильзах — снег.
Мельник достал финку и, в три движения, вскрыл банку. Там внутри было нечто густое желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.
— Сладко, — хриплым голосом сказал он. — На!
И протянул банку командиру.
Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.
В три приема они прикончили банку.
— Пить хочется… — скрывая дрожь, сказал Кочуров.
— Сгущенка она такая, — ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.
Кочуров прикрыл глаза и ответил:
— Чё?
— Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал, -
Кутергина вдруг пробило на разговоры. — Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.
— О! А Култышев где? — встрепенулся кто-то
— Тут… — ответил ленивый голос. Рядовой Гоша Култышев лежал, раскинув руки крестом, и молча смотрел в мартовское небо.
— Ранен, что ли?
— А нах? — ответил Култышев.
— А пох…
Вдруг зашевелились кусты и оттуда вышел почему-то немец.
Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:
— Ich bin Kommunisten!
Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.
После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Старший лейтенант Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:
— Молодцы!
Потом потащил одной лапищей фрица в сторону шалашей. Немец волочился за ним ровно половая тряпка.
Сделав несколько шагов, комроты разведчиков оглянулся:
— Дохликов прикопайте, гляжу и лопатки есть…
И утащил фрица за собой.
Старались парни не особо. Разгребли снег и уложили изрубленные немецкие тела в ямку. Потом стали заваливать. Молча. Потому как руки ходуном ходили, и смотреть друг на друга было почему-то стыдно.
Чтобы скрыть смущение, сержант Клепиков стал разбираться с пулемётом. И только он его взял в руки, как появился Малеев.
— За мной, бойцы.
Все пятеро послушно побрели за командиром.
— Здесь стоять, — остановил он их перед шалашом комбрига. Через минуту оттуда вывели пленного немца.
За фрицем вышёл и сам комбриг. Осунувшийся, с рыжей щетиной на почерневшем лице, но с прежним огнём в глазах.
— Выдайте им личное оружие, — скомандовал Тарасов.
Бойцы из взвода охраны сноровисто раздали винтовки отделению сержанта Клепикова.
Тарасов обвел их взглядом. Помолчал. Потом резко произнес:
— Расстрелять фрица.
Машинально бойцы стали поднимать винтовки.
Комбриг напрягся, чуть не отпрыгнув в сторону:
— Да не здесь, долбодятлы! В сторону отведите. И прикопайте там. По исполнению задания доложите командиру роты старшему лейтенанту Малееву. Потом в строй.
Немец тихо плакал, когда они шли в те же берёзки, откуда он выскочил, потеряв направление в суматохе боя. На голове его была немецкая пилотка, натянутая почти до ушей, а шея обвязана серым старушачьим платком.
— Стой! — скомандовал Малеев, когда они отошли в сторону. — Снимай с фрица!
Разведчик одним движением сдернул с него стеганку.
— Валенки потом снимем… Пусть пока погреется
Капитан отошёл в сторону.
— Целься!
Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.
Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос…
Расплывался он в прицеле… Ну вот расплывался и все. И не надо думать, что ты бы смог, пока сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.
— Огонь!
Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он ещё сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.
— В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, — проводил отделение взглядом капитан Малеев.
Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.
— Парни, а парни… А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял… — подал голос Ваня Кочуров.
А я — нет! — Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Передернулся. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.
Заканчивалось пятнадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.
