ХРАНИТЬ ВЕЧНО!
Работая над книгой о плавбатарее, я старался зримо представить своих героев, знать, как они выглядели. Почти каждый третий из плавбатарейцев известен мне в лицо. Удалось собрать фотографии всех командиров. Правда, сначала у меня было фото С. Я. Мошенского, где он — старший лейтенант и без ордена, которым его наградили в марте сорок второго. Не было и фотографий плавбатарейцев в боевой обстановке, возле орудий, хотя оставшиеся в живых вспоминали, что последнее время их довольно часто навещали фотокорреспонденты. Об этом же в своих письмах к жене сообщал и Мошенский.
Надо было искать опубликованные в войну фотоснимки, а по ним — фронтовых фотокорреспондентов, что их сделали. Работа была кропотливой. Пролистав иллюстрации и журналы военной поры, я «выудил» только одну фотографию, сделал с нее репродукцию. Качество оказалось, конечно, неважным…
Попытался установить контакт с известным фотокорреспондентом, который, как я точно знал, бывал на плавбатарее. Попросил его найти негатив фронтового снимка плавбатареи. Через день тот товарищ рассеянно переспросил меня по телефону: «Какую батарею? Ах, эту… Нет, вы знаете, не нашел».
На счастье, плавбатареец Константин Александрович Румянцев вспомнил, что был у них в мае или июне 1942 года кинооператор по фамилии Донец. Меня такая подробность смутила. Может, Румянцев что-то путает? Прошло тридцать пять лет, тут самая прекрасная память может подвести. На все объяснилось просто: на плавбатарее был однофамилец кинооператора — краснофлотец Виктор Иванович Донец. Но вот в 1976 году я познакомился с кинооператором Дмитрием Георгиевичем Рымаревым, который всю осаду пробыл в Севастополе и покинул город на одном из последних кораблей.
Рымарев — известный кинодокументалист, дважды лауреат Государственной премии. Тогда он только что закончил работу над документальным фильмом «Подвиг Севастополя».
При создании кинокартины он много работал в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов, просмотрел документы отечественной и трофейной хроники.
Не приходилось ли ему бывать на плавбатарее? Не встречал ли он в архиве какие-либо фотоленты о ней? Я спросил об этом Дмитрия Георгиевича. Он ответил, что о плавбатарее слышал, но побывать на ней не пришлось. Встречал ли что-нибудь в архиве о плавбатарее? «Кажется, что-то там есть…»
Тогда я вспомнил об операторе Донце. Был ли такой в действительности? Рымарев оживился:
— Да, да, Григорий Донец. Был такой оператор! Его фотопленку о плавбатарее я встречал в архиве. Не помню почему, но я не обратил на нее внимания. Может, просто по сценарию она не «шла» в фильм.
Через несколько дней Дмитрий Георгиевич позвонил мне:
— Запишите номер киноматериала. Отснял его действительно Григорий Донец.
Трудно передать охватившее меня волнение. Надо же, где-то под Москвой, в архиве, тридцать с лишним лет бережно хранится кинопленка, отснятая в годы войны на плавбатарее! В цинковой круглой коробке дремлют до поры герои войны, мои плавбатарейцы. Застрекочет просмотровый аппарат, и на экране оживут моряки-зенитчики. При одной мысли об этом меня бросило в дрожь.
Позвонил проживающим в Москве плавбатарейцам. Сообщил о фотопленке. Сколько было радости!
А затем настал день, когда мы — Рымарев, Румянцев и я (Ревин болел) — приехали в архив.
В просмотровой комнате нас приветливо встретила женщина в белом халате. Рымарев поднес к очкам блокнотик, назвал ей номер киноматериала. В журнале учета женщина нашла интересующую нас запись: «Плавбатарея № 3. Политработа. 15.06.42 года. — Оператор Донец».
15 июня? Значит, всего за четыре дня до ее последнего боя побывал на плавбатарее фронтовой кинооператор Григорий Донец!
Сотрудница архива ушла за кинопленкой, а мы остались в комнате. Как томительно тянулось время… Кто-то, сидя спиной к нам, работал на стенде просмотра кинодокументов, включал «ход», и на экране, размером с экран среднего телевизора, голубовато светились, двигались люди, танки, автомашины… Фронтовая кинохроника. Кто-то тоже работал, искал.
Вдруг в комнату быстро вошел пожилой высокий мужчина. Чувствовалось, что здесь он свой или, во всяком случае, бывает часто. Он и Рымарев приветливо поздоровались, взаимно коротко осведомились о делах-заботах, приведших их сюда.
— Ну, товарищи, — обращаясь к нам, задорно сверкнул очками Дмитрий Георгиевич, и сухое лицо его тронула улыбка, — нам повезло! Это и есть Лебедев Алексей Алексеевич, о котором я вам говорил!
Наверное, только профессиональное чувство кинохроникера не позволило Рымареву торжественно сказать: «Это и есть единственный, монопольный обладатель уникальной фотоприставки, позволяющей переснимать на фотоаппарат кадры с кинопленки!» Я понял, что хотел сказать Рымарев. С удовольствием познакомился с несколько рассеянным и уже мысленно углубленным в предстоящую работу Лебедевым. В ответ на просьбу Рымарева воспользоваться фотоаппаратом и приставкой Лебедев ответил:
— Хорошо, но могу ссудить только полпленки. Больше ни кадра. Много работы. Боюсь, не хватит.
И то было счастье. Мы ждали ленту.
Наконец сотрудница пришла, положила на стол круглую жестяную коробку. Но радоваться было рано. Пленка была единственной копией, и крутить ее в кинопросмотровом аппарате не разрешалось. Экая досада… Но ведь можно посмотреть ее над матовым подсвеченным стеклом монтажного стола! Можно. Мы взяли лупу и принялись за дело. Незабываемый миг — Рымарев поставил пленку на специальный вращающийся ролик, стал медленно разматывать ее.
— Здесь всего-то на две-три минуты непрерывной работы киноаппарата…
— Прекрасно!
— Что же прекрасного? Очень мало, — сматывая первые, «слепые» кадры, проговорил Рымарев.
Константин Александрович Румянцев, в новом костюме, при галстуке, был на удивление торжествен и терпелив. Рымарев остановил перемотку, вгляделся в кадры:
— Мостик, что ли? Высокий командир с биноклем…
— Мошенский?! — не выдержав, рванулся Румянцев. — Разрешите, я взгляну. Эх, очки не те взял!
Но и это не помешало Румянцеву. Всмотревшись в кадры — их в поле зрения было два, — воскликнул:
— Да, он! Наш командир. Капитан-лейтенант Мошенский. А это, в левом углу мостика, лейтенант Хигер!
Мне с трудом удалось увидеть то, о чем они говорили, но и одного взгляда было достаточно, чтобы понять — это удача. Необыкновенная удача. Мостик плавбатареи во время боя. На нем Мошенский, Хигер, радисты…
Рымарев крутил пленку дальше.
…Командир крупным планом, в каске, с орденом на кителе, с нашивками капитан-лейтенанта на рукаве. Вот он, снимок, которого еще не было ни у кого, о котором я мечтал! …Дальномерщики возле трубы дальномера. Кто? Куликов, Гуммель, Столяров, Бочков, Мазниченко? Очень мелко, не разобрать. Да и не знаю я их в лицо.
…Зенитчики 37-миллиметровых носовых автоматов. Стволы нацелены в небо. Моряки сосредоточенны. Между пушек командир с биноклем. Лейтенант Даньшин? Да он!
…Снова зенитчики. Один из расчетов. Крупный план…
— Это Дима Сиволап, Коля Герусов, Коля Циленко… — взволнованно говорит Румянцев. — Этого не помню. Забыл. И этого не помню… Пошлем Сиволапу — он всех назовет. О! А это уже наша батарея. Наша! Постойте, постойте — да ведь это мой расчет. В черных очках — старшина Камынин. Биркин… облокотился на щит. А это — Бондарь, парторгом на батарее был, а я на их орудии наводчиком. А это… — Румянцев еще раз вгляделся, отпрянул, обвел присутствующих торжественным взглядом… На одном выдохе закончил: — Это я, братцы. Вот этот, в берете, руки в карманах брюк. Ох, я такой был…
Из-за соседнего стенда встал, подошел к нам человек, только что смотревший кинохронику. Подошел и Лебедев. Профессионально вгляделись в кадры кинопленки. Сравнили с «оригиналом».
— Вы! — удивленно заключил один.
— Похож! — сдержанно улыбнулся кинооператор Лебедев. — Поздравляю. Такое у фронтовиков не часто случается.
А бывший наводчик третьего 76-миллиметрового орудия плавбатареи стоял пунцовый от счастья, сухонький, распрямивший плечи, точно вручали ему воинскую награду.
Были и другие кадры, а потом, в заключение, вдруг высветлились, поднялись стены какой-то крепости, а над ними — застывшие в летнем небе облака. Стоп! Да ведь это борт, стальной борт плавбатареи. Иллюминаторы, леера, стволы пушек, верхняя часть мостика, фигурки людей на нем…
Плавбатарея, железный остров! Вот какая ты была…
Не умерла, не канула в небытие! Живешь не только в памяти людей, не только в боевых документах военных лет, а еще и в скупых метрах кинохроники. Для людей, живущих сегодня на счастливой солнечной земле. Для тех, кто будет жить на ней после нас. Недаром на фронтовых архивных фондах, на коробках, делах, кинокассетах стоит строгий государственный гриф: «Хранить постоянно». То есть вечно!
Я снова в Севастополе. В одной из бухт, где ошвартованы боевые корабли. Одни готовятся к выходу в море, другие только недавно возвратились. Из мощных труб голубыми хлопками течет, пульсирует прозрачный дым, гудят широкие раструбы воздухозаборников, подпирают небо высокие, цвета зимнего моря надстройки и мачты, деловито вращаются, зудят радиолокационные антенны…
А на палубах кораблей, на пирсе у грузовиков и кранов работают загорелые, крепкие, в парусиновых робах и беретах матросы, деловито распоряжаются офицеры в легких кремовых рубашках и фуражках с белым верхом…
Флот живет, трудится.
Поздно вечером приезжаю в бухту Казачью. Где-то здесь были старые бараки. А вон там, на черной глади бухты, стояла плавбатарея № 3, «Не тронь меня!». И служили на ней моряки-черноморцы. Десять месяцев без схода на берег.
449 воздушных атак врага отразили плавбатарейцы капитан-лейтенанта Мошенского. 450-й бой стал последним для плавбатареи.
ХРОНИКА
В период обороны Севастополя части и корабли охраны водного района Севастополя сбили 54 самолета противника. Из их числа 22 самолета сбила плавбатарея № 3.
Неслучайно в «Общем отчете ОВРа ГМБ ЧФ об обороне Севастополя 1941–1942 гг.», составленном по горячим следам событий, среди многих отличившихся подразделений и кораблей охраны водного района первой названа плавбатарея, ее бойцы и командиры.
…Быстро темнеет. Уже не видно глади Казачьей бухты. Теплая южная ночь растворяет в себе море и берег…
Да, сейчас трудно представить, как в такой же вот ночи, надрывно завывая, шли на Севастополь, на его бухты, на Херсонес фашистские бомбовозы, как неожиданно вспыхивали, вставали на их пути голубые лучи прожекторов…
У Леонида Соболева, в его фронтовом очерке «Не тронь меня!», есть слова, которые бы мне хотелось привести в заключение:
«Останется в моей памяти плавбатарея № 3, прозванная «Не тронь меня!». Я провел на ней считаное количество часов, но напряженная боевая жизнь ее героического экипажа встала предо мной во всем своем скромном величии, во всем спокойствии подвига, во всей красоте воинской славы.
Это — одна из жемчужин севастопольской короны бессмертия».
