МОРЯКИ НУЖНЫ НА СУШЕ!
Рано утром, курсом из главной базы, заметили два корабля. В головном сразу же узнали минный заградитель «Дооб». Второй был крупнее — транспорт.
Корабли подошли к плавбатарее. «Дооб» ошвартовался возле борта, а транспорт стал, застопорив машины, в полутора кабельтовых.
Старший лейтенант Иващенко, командир «Дооба», бодро взбежал по трапу на палубу плавбатареи. Поздоровался с Мошенским и Середой. Те уже знали причину прихода «Дооба» и транспорта. В пятом часу утра Мошенскому вручили расшифрованную радиограмму, в которой предписывалось срочно демонтировать оба 130-миллимитровых орудия и с расчетами направить их в распоряжение командования береговой обороны. Вместе со своими комендорами отзывался и лейтенант Михаил Лопатко.
На прибывшем транспорте имелся подъемный кран, с помощью которого должна быть произведена перегрузка орудий с плавбатареи на транспорт. Лейтенант Лопатко и его люди вовсю работали здоровенными спецключами, откручивая гайки, которыми крепились орудийные тумбы к опорным платформам палубы. Распоряжался чернявый с четкими усиками воентехник 2-го ранга Костя. Фамилии его никто не знал. Временно оставленный на плавбатарее для присмотра за немногочисленной механической частью орудий, воентехник, как и все на «Квадрате», с августа не сходил на берег. Командировка его явно затянулась, и сегодня воентехник Костя всерьез надеялся, что со снятием стотридцаток командировка его наконец-то кончится. (Костя считал, что на «Квадрате» его «использовали не по назначению».)
Механическая часть орудий была отлажена, испытана в боевых условиях, и воентехник какое-то время пребывал без дела. Он «травил» анекдоты — беседовал со свободными от боевого дежурства представителями «тыловых служб мичманом Бегасинским и Пузько. Костя им не понравился, и ему пришлось переключиться на военфельдшера Бориса Язвинского. Тому не стоило большого труда раскусить, что воентехника интересует прежде всего спиртик. Взаимопонимания и здесь не произошло. И Костя откровенно заскучал.
Мошенский, чтобы Костя «развивался как личность», приписал его на время воздушных налетов «в трудных случаях» подносить «чемоданы» — боезапас к 37-миллиметровым орудиям, а заодно в бою следить за их механической исправностью.
Костя возмутился: «Я, в конце концов, воентехник второго ранга, а не рядовой матрос!» Мошенскому в логике не откажешь: «Немецкой бомбе все равно, кто я, кто вы. Главное для нас — отразить любыми средствами налет, сорвать планы гитлеровских летчиков. Комиссар вот, например, не «чемоданчики» — снаряды к 76-миллиметровым орудиям подносил. Так ведь, Нестор Степанович? Как видите, ничего в этом зазорного нет».
Комиссар Середа, что, вообще-то, нечасто с ним бывало, пошутил: «Насбиваем самолетов — глядишь, и в списке награжденных себя обнаружите. Медаль как с куста!» Костя в сердцах только махнул рукой.
Внешне он смирился, но в неделю по нескольку раз подходил к радисту Сергееву, уважительно называл по имени-отчеству, интересовался, нет ли какой доброй вести для него. Сергеев тоже очень вежливо отвечал, что воентехнику добрых вестей пока нет. Приходилось терпеть, ждать и надеяться. Иногда Костя впадал в лирическое настроение. Случалось подобное в вечерние часы, в ясную штилевую погоду. В кругу лейтенантов он мечтал: «Эх, хлопцы, если бы не война… Какая распрекрасная жизнь была! Выйдешь, бывало, на Примбуль проветриться… Цветы, музыка, девушки. Зайдешь на танцы, высмотришь ту, что покрасивее, подойдешь: «Разрешите пригласить вас на вальс?»
В воспоминаниях Кости, несмотря на всю их прямолинейность, все же было что-то очень дорогое и знакомое каждому из лейтенантов. Неулыбчивый Даньшин и тот светлел лицом: «Я, ребята, уже забыл, какая она, земля, бывает. Все думается, что и она — железная…»
«Ничего, хлопцы, — бодрился Костя, — надеюсь, по суше мы еще топнем ногами. Дам вам на всякий пожарный случай свой адресочек. У меня квартира отдельная. Мама эвакуировалась. Патефончик, пластиночки мировые. Помните? «У меня есть тоже патефончик, только я его не завожу. Потому что он меня прикончит, я с ума от музыки схожу!» «Любушка» есть, «Андрюша», «Рио-Рита». Девчат пригласим, водочки-винца выпьем, потанцуем! Заходите обязательно!»
…Возле рубки стояли и сидели полтора десятка старшин и краснофлотцев. Одеты кто в шинели, кто в бушлаты, а двое даже в полушубках. Середа собрал боевой актив плавбатареи. В руках у комиссара — свежий номер газеты. Политотдельцы ОВРа вовремя позаботились о ее доставке. Ровным уверенным голосом Середа читал:
— «Операция по выводу воинских частей из Одессы была проделана советским командованием организованно. Из города вывезены все войска, артиллерия, танки, бронемашины, тракторы, лошади, большое количество разного груза. Эвакуированы все раненые, а также десятки тысяч гражданского населения».
Плавбатарейцы жадно ловили каждое слово комиссара. Старшина 1-й статьи Сиротов, толкнув локтем краснофлотца Пузько, шепнул:
— Слышал? Десятки тысяч гражданских!
Гавриил Пузько рассеянно кивнул. Он не состоял в боевом активе, но мичман Бегасинский освободил своего помощника от самых срочных работ: пусть Гавриил Васильевич послушает сводку, поговорит с комиссаром, облегчит душу. В Одессе у Пузько осталась семья…
— «Неприятель был в полном неведении, — читал Середа. — Этому способствовали удачный маневр и военная хитрость, примененные советским командованием. Перед отходом наши войска совместно с кораблями и авиацией Черноморского флота произвели ряд мощных огневых ударов по неприятелю. Организованный и внезапный отрыв наших войск под прикрытием арьергардов ввел противника в заблуждение и позволил беспрепятственно провести посадку войск на транспорты и боевые корабли.
Вражеские генералы не догадывались об эвакуации наших частей до последней минуты. Достаточно сказать, что через 5–6 часов после отплытия последних кораблей неприятель продолжал бомбардировку с воздуха и артиллерийский обстрел переднего края обороны города, хотя там наших войск совершенно не было». — Середа улыбнулся, развел руками, как бы говоря: «Вот так!» Докончил читать статью: — «Действующая армия, 20 октября».
— Здорово! — восхищенно воскликнул моторист Шилов. — Неужели все так и ушли?
— До единого бойца! — заверил Середа.
— Хорошо…
— А чего хорошего? Город-то сдали…
— Сдавать-то мы научились. Когда брать научимся?..
Середа строго взглянул на старшину-пулеметчика Василия Андреева, оборвал заговоривших было людей:
— Оставление нами Одессы, товарищи, обусловлено сокращением боевых коммуникаций и участков фронтов. Обстановка серьезная. Противник рвется в Крым. Идут упорные бои па Ишуньских позициях. Кстати, наверное, туда сегодня уходят наши с вами боевые товарищи…
Все невольно взглянули в сторону кормы: там возле борта толпились работавшие по перегрузке орудий моряки, виднелась стрела крана, а место, где еще недавно было установлено орудие, пустовало… Видно, действительно на сухопутье трудно, если потребовалась морская помощь.
— Непосредственно к нам, в Севастополь, прибыла вся героическая Приморская армия.
— Вся к нам?! — удивленно спросил Андреев.
— Да, все войска только к нам. В Крым, в Севастополь!
— Ну, тогда немцам — мертвого осла уши, а не Севастополь! — весело вставил парторг Михаил Бондарь.
Батарейцы заулыбались. Заканчивая беседу, Середа попросил всех взять свежие газеты и провести в первой половине дня политбеседы о текущем моменте.
Тем временем перегрузили на транспорт второе орудие. Старший лейтенант Иващенко поторапливал:
— Давай скоренько, Сергей Яковлевич! Не ровен час, фрицы налетят, а мы гуртом стоим, да и куда мне с этой «Коломбиной»! — Иващенко кивнул на транспорт.
Мошенский в свою очередь поторопил Лопатко.
* * *
…Отъезжающие краснофлотцы и старшины были построены в одну шеренгу около борта. Перед каждым на палубе лежал тощий вещевой мешок, и в нем сухой паек на двое суток.
Мичман Бегасинский и лейтенант Лопатко обходили строй, ненадолго останавливаясь то возле одного, то возле другого краснофлотца.
— Что, Петров, сияешь? Рад, что от меня избавился?
— Что вы, товарищ мичман! — ответил почти двухметрового роста краснофлотец Петров. — Я оттого довольный, что действовать мы наконец начнем нашими пушками.
— Действуйте, действуйте, флотцы-краснофлотцы!
И Бегасинский уже обращался к следующему моряку:
— Претензий нет, Гензюк?
— Какие могут быть претензии, товарищ мичман! Бегасинский круто повернулся к лейтенанту Лопатко:
— Товарищ лейтенант, по моей части все обеспечены обмундированием и питанием. Счастливой вам дороги, и пусть лиха беда вас минует! До свидания!
Мичман горячо пожал крепкую руку лейтенанта и вдруг по-отцовски обнял.
— Командир! — подсказал лейтенанту кто-то из строя. Лопатко подал команду «Смирно», доложил Мошенскому и пришедшему с ним комиссару о том, что личный состав батареи 130-миллиметровых орудий к отправке на сушу готов.
— Добро, — принял доклад Мошенский. Помолчал, вглядываясь в лица отъезжающих моряков. — Что сказать вам, товарищи, на прощание? Служили вы хорошо. Дело свое знаете. Помните, как вражескую лодку пугнули? Теперь обстановка требует нашей флотской помощи на суше. Постарайтесь. Сделайте все, чтобы мы могли гордиться вами. Не забывайте, пишите мне и комиссару. Товарищам вашим пишите. Извините, что не имею возможности построить весь экипаж, но считайте, что здесь стоят все… — Мошенский умолк, глаза его влажно блеснули. — Минуту на прощание! Разойдись!
Какое-то время оба строя не двигались, точно еще осмысливая сказанное командиром, а затем разом распались, смешались. Моряки коротко стискивали друг друга, похлопывали по гудящим крутым спинам, по загорелым шеям.
— Будь, Серега! Не забывай.
— Румянцев! Держись тут. За борт не упади!
— Не бойся! Я цепкий, как клещ.
— Смотри там всех фрицев не поубивай — на мою долю оставь!
Лейтенанты Хигер и Данынин прощались с Михаилом Лопатко. Было их, однокашников, трое на плавбатарее. Теперь остается двое…
— Ну, Миша, счастливо! Клеши на берегу подворачивай, чтобы не запылить!
— Сапоги выдали — считай, пехотинец! — отвечал Лопатко.
Отъезжающие по трапу спустились на «Дооб». Махали бескозырками. С высоких камуфляжных бортов отвечали им тем же.
— Вот и стало нас, комиссар, сто одиннадцать… — грустно сказал Сергей Мошенский.
— Да. Сто одиннадцать, — точно эхо, раздумчиво повторил Середа.
