17

На фронте творилась какая-то чертовщина. Прибыв в свой полк в апреле 1917-го, поручик Марков не узнал родного соединения. Дисциплина упала невообразимо. Так же как и в Петрограде, здесь повсюду были комитеты. Точно так же время проводилось в бесконечных и бесполезных разговорах и митингах. Невесть откуда возникали всевозможные заезжие агитаторы. Поначалу их сдавали по начальству. Маркову рассказали: вскоре после случившейся в столице революции, когда до Румынского фронта только начали докатываться первые ее волны, нескольких ораторов, агитировавших против войны, солдаты по своему почину расстреляли как германских лазутчиков.

– Ясное дело, германцы, – здраво рассудили солдаты, терпеливо выслушав антивоенную агитацию. – Такое только им выгодно.

Еще один смертный приговор агитатору утвердил командир полка. Итог – по приказу сверху сняли с должности командира. Люди перестали что-либо понимать в происходящем…

В команде пеших разведчиков, которой заведовал во время отсутствия Маркова прапорщик военного времени из бывших студентов, дела обстояли неважно. Марков решил прибегнуть к единственному, на его взгляд, действенному средству, чтобы вновь сплотить подразделение и поднять его боевой дух – испросив разрешения у вышестоящего начальства, стал готовить разведывательный рейд. Неожиданно возникло препятствие, о котором раньше нельзя было и помыслить – оказалось, что солдатский комитет проголосовал против такого рейда. Сообразно новым условиям пришел на помощь Прохор Зыков. Поначалу Марков весьма удивился, когда его верный вестовой вдруг заделался комитетчиком. Однако вскоре под влиянием развившего в новой структуре бурную деятельность Зыкова комитет начал принимать более или менее вменяемые решения. Зыков стал в полку видной фигурой. Маркову все это категорически не нравилось, что он без обиняков и высказал Прохору.

– Они ж как дети, Егорий Владимирыч, – успокаивал поручика Зыков, ставя на стол шипящий самовар. – Им кинули игрушку, теперь просто так не заберешь…

Зыкову долгое время удавалось невероятное: при соблюдении всей пламенной революционной риторики на собраниях комитета проводить в жизнь те решения, которые худо-бедно позволяли осуществлять боевую деятельность. Марков поражался: и откуда только взялись у Прохора такие способности говорить речи!

В хозяйственном отношении у них с Зыковым все оставалось безупречно. Стараниями Прохора личный состав был прекрасно одет, обут и накормлен, размещен в лучших помещениях. Марков все-таки предпринял задуманный рейд, увенчавшийся полным успехом – они приволокли из-за линии фронта австрийского полковника. Дисциплина в команде сразу укрепилась. Впрочем, поручику было ясно, что держалась она исключительно на личном уважении к нему его собственных солдат. Относительно общего состояния армии он уже не питал иллюзий. Но так хотелось надеяться, что все принесенные за эти годы жертвы были не напрасны.

– Ничего, – смеялся Прохор, – и при комитетах прожить можно. Бог даст, еще все наладится.

Но ничего не налаживалось, а наоборот – разваливалось окончательно. Летом 1917-го Марков и другие патриотически настроенные офицеры возлагали большие надежды на генерала Корнилова – его выступление закончилось неудачей. К осени наступила всеобщая апатия. После большевистского переворота в Петрограде и последовавших затем событий фронтовые структуры еще некоторое время продолжали действовать как бы по инерции. Массовый характер приобрело дезертирство.

– Отпустите нас домой, – пришли к Маркову его старые разведчики. – Ничего мы больше здесь не хотим…

Они могли его ни о чем и не просить – просто взять и уйти, как делали тогда многие. Марков поблагодарил тех, с кем вместе смотрел смерти в лицо все эти годы. Он очень по-доброму, с болью и грустью в душе, расстался с ребятами, снабдил их деньгами и документами. Зыков, ловко проведя нужное «решение комитета», обеспечил отъезжающих комплектами нового обмундирования и запасами продовольствия. Прощаясь, разведчики на вокзале, полном праздно шатающихся распустившихся нижних чинов, образцово взяли Маркову под козырек. Это было все, что они могли сделать друг для друга. Вторая отечественная война, наполненная жертвами и подвигами, приближенная общими стараниями к самому порогу победы, заканчивалась поражением собственного отечества. Это было чудовищно, пронзительно несправедливо и неправильно. Острое чувство несправедливости происходящего вокруг переполняло тогда Маркова, требовало выхода наружу, конкретных действий. Он не мог оставаться безучастным наблюдателем. А еще было очень-очень стыдно. Глядя на творившийся кругом бардак, в котором все будто с ума посходили, Марков испытывал жгучее чувство стыда. Тогда его охватили именно чувства стыда и национального унижения, а отнюдь не ненависти к кому-либо. К происходящему вокруг тебя беспорядку можно относиться по-разному: можно от него бежать, можно пытаться его игнорировать и делать вид, что ничего не случилось. Только в первом случае, с учетом масштаба происходивших в России катаклизмов, ты лишишься родины, а во втором – скорее всего, и жизни. Уж самого себя точно во втором случае лишишься. А можно деятельно пытаться всеми силами бороться против этого беспорядка. Даже если шансы на успех кажутся совсем призрачными, а бездействием окружающих создается впечатление, будто ты в меньшинстве или даже в полном одиночестве. Именно последний вариант – вариант действия – и был для Маркова единственным возможным. К сожалению, так думали и поступали тогда далеко не все – прежде всего из числа кадровых офицеров… Выход нашелся – вскоре Марков присоединился к бригаде русских добровольцев Румынского фронта, которую сформировал некий полковник Дроздовский.

Его собственный полк к тому времени совершенно развалился. Маркову было тяжело наблюдать агонию некогда дружной и спаянной воинской части, так славно принявшей его в самый канун мировой войны, в рядах которой он проделал долгий и трудный боевой путь. К собиравшему свои нехитрые пожитки Маркову отчего-то неуверенно постучался Прохор Зыков:

– Разрешите…

– Заходи, Проша.

Прохор был сам не свой. Марков увидел, что на верном вестовом прямо лица нет. Он помог ему начать трудный разговор.

– Остаешься? – прямо и просто спросил Марков, догадавшийся, в чем дело.

– Дозвольте, ваше благородие…

– Я не неволю. Да ты и не должен ничего. Это с нас спросу больше…

Они обнялись и простились очень тепло.

– Спасибо тебе, дружище. Жаль, что все так выщло.

– Не поминайте лихом, Егорий Владимирыч. – Прохор смахнул ладонью выступившие на глазах слезы и поспешно отвернулся.

Под руководством Михаила Гордеевича Дроздовского Марков проделал в начале 1918 года весь поход из Румынии на Дон.

В рядах дроздовцев Марков повстречал своего старинного друга и однокашника Сашку Лукина. С Сашкой они были знакомы с незапамятных времен – впервые встретились еще мальчишками-кадетами в Симбирском корпусе, вместе были юнкерами-»павлонами». По окончании училища, несмотря на гвардейские баллы, они вышли в армейскую пехоту в разные полки. В последнем письме с Великой войны, которое Марков получил минувшим летом, Сашка, как всегда, писал другу Жоржу о всякой всячине, совершенно умолчав о собственных заслугах. Теперь оказалось, что Лукин уже штабс-капитан, командовал ротой и имеет два офицерских Георгия.

– Ну ты молодчина, – обнимая друга, говорил Марков. – Как же ты?

– Ты же знаешь, я заговоренный! – по привычке сдвинув фуражку на затылок и поправляя рыжеватую челку, весело смеялся в ответ Лукин.

– Эх ты, заговоренный, – кивнув на три нашивки за ранения на рукаве гимнастерки друга, произнес Марков.

– Ты тоже хорош, – парировал Сашка, щелкнув в свою очередь пальцем по рукаву Маркова – там таких же нашивок красовалось две.

– То ли еще будет, – раздумчиво протянул Марков.

– Будет трудно, – неожиданно очень серьезно сказал Лукин. – Но что бы ни было, – главное, не опускать руки.

И, возвращаясь по своему обыкновению, к веселому тону, бодро закончил:

– Ничего, Жорж! Живы будем – не помрем!

О взглядах на происходящее в России им долго говорить между собой не было особой нужды. То, что их взгляды сходятся, доказывало их добровольное пребывание в отряде Дроздовского.

На одной из станций, выбравшись из своего эшелона, Марков и Лукин подошли вдвоем к водокачке, надеясь набрать кипятку. Здесь их окружила небольшая толпа из солдат и рабочих.

– Снимите погоны! – напористо выдвинулся вперед молодой человек в студенческой тужурке.

Марков быстро оценил ситуацию – толпа заслонила их от теплушек с добровольцами.

– Позвольте полюбопытствовать, на каком основании? – вступил в разговор Лукин.

– А на том, что у нас свобода и революция! – заявил молодой человек.

– Значит, мы тоже свободны?

– Революция освободила всех. И мы будем защищать ее завоевания! – под одобрительное гудение толпы провозгласил студент.

– Прекрасно, прекрасно, – улыбался Сашка, очень медленно делая шаги в сторону железнодорожных путей, стараясь занять такое положение, чтобы быть видимым своими со стороны поезда. Его примеру ненавязчиво следовал и Жорж. – То есть я могу делать, что захочу?

– Вообще-то они офицеры – чуждый рабочему классу элемент, – напомнил чей-то голос из толпы.

Маркова аж перекосило – вот так в одно мгновение людей разделили на классы и элементы.

Но студент, видимо, был настроен более идеалистически.

– Несомненно, вы свободны! – патетически произнес он, впрочем, посчитав необходимым уточнить: – Если только это не направлено против интересов трудового народа.

Сашке оставалось проделать еще несколько шагов, чтобы их заметили от теплушек. На помощь пришел Марков, привлекая всеобщее внимание к себе, спросил:

– Вы хотите носить погоны?

– Нет! – гордо выкрикнул студент.

– А мы хотим. Ведь мы свободны, не так ли? Революция нас освободила…

Подобная логика явно повергла толпу в замешательство.

– Наши погоны трудовому народу не мешают, – уже не скрывая откровенной насмешки, проговорил Лукин. Они с Марковым за разговором выбрались обратно на железнодорожные пути. От эшелона им махали фуражками добровольцы. К водокачке выдвинулся офицерский патруль.

– И никогда не мешали, смею заметить, – уперев руки в бока, повысил голос Сашка.

Из толпы заметили направлявшихся в их сторону вооруженных людей тоже в погонах, четко печатавших шаг.

– Контра, – процедил сквозь зубы студент, отступая назад. За ним, боязливо озираясь на эшелон, подались остальные.

– Мы еще встретимся, – с глухой угрозой проронили из толпы.

Шагая назад к эшелону, Марков рассуждал:

– Всегда считал, что твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека.

– Согласен с тобой, Жорж, – отозвался Лукин.

– А эти сами не знают, чего хотят.

– Вот это и опаснее всего, – с грустью покачал головой Сашка.

Разгоралась война, страшнее которой не бывает на свете – гражданская. До самого окончания организованной вооруженной борьбы ни Марков, ни Лукин не сменили раз выбранной стороны в этой войне…