15
В сентябре 1941-го они уже попали с маршевым пополнением на фронт под Ленинград. Их с ходу бросили в бой под Красным селом. Марков в очередной раз подивился превратностям судьбы. В этих местах, будучи юнкером Павловского военного училища, он проводил каждое лето на выезде в традиционных красносельских лагерях. Места, где некогда квартировали с конца каждой весны блестящие полки и военные учебные заведения бывшей столицы, теперь были пустынны и заброшенны. А чуть западнее уже проходила линия фронта. Вернее, никакой линии не было. Просто шли маневренные бои остатков кадровых подразделений Красной армии и разрозненных групп ополченцев с передовыми дозорами стремящихся к городу немцев. Без всякой предварительной подготовки, без огневого прикрытия и разведки, даже не закончив толком сосредоточение, спецконтингент вместе со вчерашними ленинградскими рабочими и служащими бросили в атаку среди бела дня. Сначала они долго карабкались на гребень одной из высот. Где-то впереди слышались приглушенные звуки боя. Устали, запыхались, расстроили ряды. Вдоль сбившейся шеренги энергично прошелся немолодой уже старший политрук с револьвером в руке. Впереди было осеннее поле с поросшим пожухлой травой, но еще вполне читаемым профилем старых окопов и капониров. За полем виднелась опушка леса, чуть левее – серая гладь озера с болотистыми берегами в сухом тростнике. Дальше начиналась очередная возвышенность, вся в золотом убранстве осенних деревьев. Было красиво, тревожно и немного тоскливо. Долго любоваться красотами природы им не позволили. Шум боя неожиданно затих. Недоумение Маркова усилилось после того, как их практически тут же погнали с высоты вниз, на поле, приказав развернуться в цепь. Шли плохо, строя не держали, потому что не умели. Цепь заламывалась и извивалась по фронту чудовищными прогибами. Ни интервалов, ни разбивки на подразделения, машинально отмечал Марков, опытным глазом наблюдая происходящее слева и справа от себя. Но самое нелепое, по его мнению, было в том, что противника перед ними не наблюдалось. Логичнее было проделать путь по открытому пространству во взводных колоннах форсированным маршем. И быстро укрыться под защитой деревьев впереди. Мысли работали четко и ясно, выдавая профессиональные военные решения. Будто и не было промежутка между войнами в двадцать один год…
Они почти дошли до опушки леса и остановились в недоумении: что же делать дальше. Народ начал подходить друг к другу, инстинктивно сбиваясь в кучи. И в этот момент из-за перелеска по толпе шквально ударили минометы. Моментально все потонуло в пелене разрывов. Крики, беготня, вой, паника. Что-то кричал, размахивая револьвером, старший политрук. Его никто не слушал. Кто-то кинулся назад, часть людей, и Марков в их числе, устремились к ближайшему перед ними лесу. Заскочив в лес, неожиданно наткнулись на неглубокие, но правильно вырытые зигзагом траншеи. Пригибаясь, в траншеях сидело несколько десятков человек в зеленых касках с красными звездами. Недолго думая, разрозненные остатки ополченцев и спецконтингента, ничем, впрочем, не отличавшиеся друг от друга по убожеству своего внешнего вида и снаряжения, посыпались сверху в эти траншеи. Сюда же плюхнулся и старший политрук, где-то потерявший фуражку, но продолжавший сжимать в побелевшей руке револьвер.
Минометный обстрел за их спинами прекратился. Марков огляделся – они оказались всего лишь в перелеске, приспособленном под узел обороны. Дальше внизу шла балка, по дну которой, петляя, проходило шоссе с асфальтовым покрытием, затем снова на другой стороне от дороги поросший кустарником склон начинал подниматься вверх. Противника до сих пор так и не было видно. Задумка сделать на этой небольшой лесистой возвышенности, контролировавшей дорогу внизу, укрепленный пункт была хороша, но ее авторам явно не хватило времени. По флангам стояли два станковых пулемета. Стрелковые ячейки были отрыты почти в полный профиль, но ходы сообщения между ними были недоделаны. Занимавшее здесь оборону подразделение было явно из кадровых. То ли потрепанная рота, то ли хорошо укомплектованный взвод с приданным тяжелым стрелковым вооружением.
– А ну, не толпись! – гаркнул кто-то совсем рядом.
Марков обернулся. Буквально за шиворот расставляя серые фигурки ополченцев вдоль бруствера, по траншее шел здоровенный старшина, практически с головы до ног увешанный амуницией и снаряжением. Как игрушечная, наискось болталась у него на шее самозарядная винтовка Токарева. За ним следовал затянутый в ремни молоденькой лейтенантик, бледный и худенький, в новеньком обмундировании со стрелковыми петлицами и с пухлой полевой сумкой на боку.
– Да, товарищи, займите оборону, – совершенно неавторитетно повторял лейтенант вслед за старшиной.
– Расступись, набрать интервалы! – громыхал старшина.
– Рассредоточьтесь, товарищи бойцы, – скороговоркой сыпал лейтенант, – рассредоточьтесь, давайте-давайте.
Вновь прибывшие грязно-серыми вкраплениями влились в однообразные ряды занимавших здесь оборону ранее. Смотрелись они жалко – пилотки на головах, шинели да ватники, перехваченные ремнями, на которых скудно висело по одному брезентовому или кожаному подсумку, линялые вещмешки за спинами. Те, кто находился на позициях до внезапного прибытия ополченцев и спецконтингента, были и вправду снаряжены и одеты на славу: все в стальных шлемах с гребнями образца 1936 года, в полном походном красноармейском снаряжении. Бойцы в аккуратно пригнанном защитном обмундировании. На каждом поясные и плечевые ремни с положенными по уставу предметами: патронными, противогазными и сухарными сумками, флягами, шанцевым инструментом. В стрелковых ячейках стояли снятые ранцы с умело притороченными к ним шинельными скатками. Сразу видно – ухоженное и хорошо сколоченное кадровое подразделение. С такими ребятами, казалось, только и воевать – ан нет, откатились ведь под самые стены северной столицы. Впрочем, надо полагать, вряд ли это подразделение отступило сюда в таком виде с границы. Скорее всего, его тоже перебросили недавно откуда-нибудь из тылового военного округа.
Поступил приказ занять оборону. Люди энергично заработали саперными лопатками – спешно углублялись траншеи и ходы сообщений. К старшине и лейтенанту, наводившим порядок на позициях, присоединился старший политрук. Последний вполне пришел в себя от минометного обстрела противника, раздобыл где-то каску-»халхинголку» взамен потерянной фуражки и теперь продолжал энергично распоряжаться. Людей расставляли в круговую оборону. Не надо было быть большим стратегом, чтобы понять – ожидается бой в окружении.
Немцы навалились после обеда. Они атаковали сразу с двух сторон – с фронта и тыла. Невидимые в зарослях кустарника, с противоположной возвышенности по ним опять ударили минометы, точно накрывая красноармейские позиции. Не жалея патронов, строчили через балку и шоссе куда-то оба «максима». Бойцы отстреливались из винтовок, по большей части наугад. Бой продлился недолго – немцы попросту обошли узел сопротивления, не имевший соседей на флангах. Когда огонь утих, выслали разведку. Только поползла она не вперед, а назад – туда, откуда пришли цепью по полю ополченцы. Вскоре вернувшиеся разведчики доложили – у кромки леса против них расположился сильный немецкий дозор, по полевой дороге как ни в чем не бывало уже движется на восток в сторону высот, откуда они пришли всего пару часов назад, колонна немецких грузовиков и мотоциклов. Окружение, и уже весьма глубокое. Вот так быстро…
Известие об окружении моментально распространилось среди личного состава. Люди растерялись, приуныли, хотя по ним никто больше пока и не стрелял. На дне траншеи, за стрелковой ячейкой Маркова, расположились лейтенант, старшина и старший политрук. Присев на корточки, они вполголоса обсуждали, что делать дальше. Марков невольно слушал их приглушенные, но вполне четкие голоса. Старшина предлагал прорываться на восток, считая, что обороняться здесь уже нет смысла – все равно немцы их обошли с двух сторон и контроль над участком шоссе внизу потерял значение. Лейтенант напирал на то, что оставлять вверенную ему позицию без приказа не имеет права. Старший политрук вопреки ожиданиям заявил, что дает такой приказ – отступить. Лейтенант сначала опешил, потом неожиданно заявил, что политрук не является его прямым начальником. Политрука поддержал старшина. Тогда лейтенант потребовал приказ на отступление в письменном виде. Марков мысленно усмехнулся: мальчишка-командир оказался не таким простым, как могло показаться поначалу. Зашуршала бумага. С минуту политрук, сопя, что-то царапал химическим карандашом на измятом листочке. Закончив писать, протянул клочок лейтенанту.
– Устраивает?
– Вполне.
Лейтенант упрятал бумажку в свою распухшую полевую сумку.
Начали обсуждать, как и куда прорываться. По разговору Марков понял, что все трое толком не представляют местности, по которой придется идти. Маркову же здешние края были хорошо знакомы. Еще по дороге сюда он без труда узнал поле со старыми заросшими траншеями и капонирами – здесь они упражнялись в тактике в начале 1910-х годов. Эх, взглянуть бы на карту хоть одним глазком!
Между тем, пользуясь временным затишьем, пересчитали личный состав. В наличии оказалось полсотни бойцов, подавляющее большинство из которых было вооружено трехлинейными винтовками. Выяснилась одна чрезвычайно неприятная деталь – у обороняющихся практически не осталось патронов.
– Что же делать? – растерянно проговорил снова за спиной у Маркова лейтенант.
Политрук начал предлагать испортить и бросить пулеметы, все патроны из снаряженных лент раздать личному составу на руки и идти на прорыв. Было слышно, как в задумчивости скребет, сдвинув каску на глаза, пятерней стриженый затылок старшина.
– Разрешите обратиться, товарищ старший политрук, – сделав шаг вперед из своей ячейки, приставил винтовку к ноге Марков.
– Вы кто такой? – уставились на него три пары глаз.
Марков представился по уставу. Затем произнес:
– Сзади между полем и озером есть низина. Тянется вдоль самой воды. По ней можно организованно отступить.
Начальствующий состав переглянулся. Некоторое время три пары глаз пристально изучали возникшего перед ними бойца в длиннополой серой шинели без знаков различия. Старшина, видимо по привычке, оценивающе оглядел заскорузлый коробчатый подсумок на брезентовом ремне у Маркова.
– Могу показать на карте, – добавил Марков.
– Показывайте, – решился лейтенант и распахнул полевую сумку.
Память Маркова не подвела. Низина действительно присутствовала. Вот она, обозначена на карте. Да и как ее забудешь, когда за юнкерские года не один раз делал тут с товарищами съемки местности…
– Надо только сбить немецкий заслон… – озабоченно потер подбородок лейтенант.
– Патронов в обрез, – отозвался старшина.
– Сколько отсюда до немцев? – поинтересовался Марков.
Его опять недоуменно смерили взглядом, но ответили:
– Метров сто пятьдесят.
– Нам бы только это расстояние пройти, – посетовал лейтенант. – А дальше в низине скроемся.
– Отдайте все патроны пулеметам. Пусть нанесут короткий, но мощный огневой удар. А затем ударим в штыки, – произнес Марков.
На несколько секунд все остальные опешили от его высказывания. Затем старший политрук ядовито произнес:
– Товарищ боец, вы не слишком много на себя берете?
Старшина и лейтенант переглянулись друг с другом. В их взглядах промелькнуло одобрение.
– Боец дело говорит, – прогудел старшина.
– А это идея, – согласился лейтенант и даже азартно улыбнулся уголком рта.
По рядам пошли каски, в которые сбрасывали патроны. Было решено оставить только одну обойму на человека. Оба «максима» развернули в обратном направлении. Наметили сектора обстрела для пулеметов и направление прорыва. Атаку назначили за час до наступления вечерних сумерек.
– Приготовиться к атаке, – шепотом понеслось по траншее. А затем Марков повторил, передавая дальше, так хорошо знакомую ему команду:
– Примкнуть штыки!
Залязгало железо о железо. Исправно выполнили команду кадровые красноармейцы. Рядом так же сноровисто, как и Марков, четкими движениями, провернув, зафиксировал штык на стволе винтовки пожилой кряжистый ополченец с седыми усами в ладно пригнанной шинели. С прочими ополченцами дело обстояло хуже – опыта обращения с оружием они практически не имели. По траншее, пригибаясь, пробирался старшина, быстро осматривая винтовки, кому-то что-то на ходу поправляя и показывая. Закончив осмотр, старшина сделал знак лейтенанту. Тот посмотрел на наручные часы и махнул рукой.
Хлестко ударили с флангов в сторону разведанных немецких позиций пулеметы. Немцы, засевшие на краю поля, допустили ошибку – принялись тут же отвечать из всех видов стрелкового оружия. Чем обнаружили раньше времени свою систему огня. Хотя им стоило бы дождаться самой атаки и уже потом открывать огонь. Цели для «максимов» были немедленно откорректированы, обстрел перенесли на немецкие огневые точки. Неприятельский огонь начал заметно стихать.
– Патроны на исходе! – доложили пулеметчики.
Лейтенант отважно выскочил на бруствер с пистолетом в руке:
– За Родину!
– За Сталина! – Это выбрался на другом фланге узкого участка прорыва старший политрук.
– С х… ли нам! – негромко огрызнулись по траншее несколько вчерашних зэков из числа спецконтингента, тем не менее исправно вылезая наружу.
Над бруствером нерешительно стали появляться серые и зеленые фигурки.
– Пошли, вашу мать!!! – подвел итог своим рыком носившийся в центре позиций с винтовкой наперевес старшина, подгоняя замешкавшихся бойцов.
Рядом с Марковым размашисто перекрестился пожилой седоусый ополченец, ловко перехватил винтовку и, поставив ногу в заранее выдолбленную земляную ступеньку, оттолкнувшись, выскочил из окопа. Марков последовал его примеру. На бруствер он прыгнул с каким-то даже остервенелым весельем. Тело подсказывало верные движения, винтовка в руках придавала уверенности. А то, что в магазине всего пять патронов, – так к этому не привыкать! Бывало и хуже…
Бежали нестройно, тяжело дыша, только размеренно брякало на атакующих снаряжение. Пулеметы, расстреляв последние патроны, смолкли. На какой-то миг оказалось, что звуков боя не слышно вовсе. Только сосредоточенное сопение и топот нескольких десятков пар ног. Кто-то поскользнулся, матерно выругавшись на ходу, кто-то отчетливо прочистил нос, громко харкнув в пожухлую траву. И все это не сбавляя темпа, стремительно сближаясь с противником. Отчетливо разглядев его перед собой, припустили так, что им показалось – они не бежали, а летели над землей. Видимо, эти долгие секунды безмолвия, в котором надвигалась на них грозно ощетинившаяся штыками нестройная цепь, и вывели немцев из равновесия. Когда противоборствующие стороны сблизились до двух десятков метров, противник засуетился на своих позициях. Пригибаясь, несколько серо-зеленых фигур побежали назад. Округу огласили истеричные вопли на немецком языке. Они как будто явились сигналом для всех: частой скороговоркой затараторили немецкие автоматы, сразу же делая большие бреши в цепях атакующих. Но момент был противником упущен.
– Огонь! Огонь! – надрывно понеслось над цепью.
Нестройным залпом бабахнули трехлинейки. Затем еще раз совсем вразнобой, а после уже отдельными одиночными выстрелами. Стреляли с ходу. Секунду спустя первые ряды бегущих на прорыв бойцов схлестнулись с немецким заслоном. За миг до этого от него отделилось несколько человек с примкнутыми к винтовкам штык-ножами и очертя голову бросились с перекошенными лицами навстречу русским. Смешалось все: уханье, выкрики, мат, предсмертные хрипы, стоны раненых. И этот отвратительный хруст входящих в живые тела штыков. Не было только одного – за время рукопашной не раздалось ни одного выстрела. И от этого, пожалуй, было еще страшнее, чем если бы они стреляли друг в друга, потому что все это время люди со всех сторон стремительно продолжали падать замертво. Взаимное избиение перед кромкой леса продолжалось всего пару минут. Но на земле остались лежать несколько десятков скорченных в страшных позах трупов русских и немцев.
Марков привычно отразил достаточно умелый выпад, сделанный против него жилистым немцем в круглых очках с металлической оправой. Принятая на цевье, винтовка противника пошла в сторону и вниз. Теряя равновесие, тот по инерции начал подаваться к земле. Не успевая ударить штыком, Марков на бегу с размаху заехал ему прикладом по лицу, вбивая кованым затыльником трехлинейки круглые очки прямо в переносицу. Истошный крик сзади, но Марков даже не обернулся, перепрыгнув через чей-то труп, стремительно понесся дальше. Следующий выбранный им противник, не прияв удара, опрометью пустился наутек. Преследуя его, Марков наскочил в кустах на немецкий пулеметный расчет, отчаянно пытавшийся перезарядить ленту. Невесть откуда рядом возник тот самый кадровый старшина с самозарядной винтовкой. Выпустив по кому-то в другую сторону один за другим оставшиеся в обойме патроны, старшина развернулся к немецким пулеметчикам и, дико, вращая глазами, громовым голосом заорал:
– Пленных не бра-а-ать!!!
Марков выставил перед собой винтовку с примкнутым штыком. У него к тому времени в ней тоже не оставалось ни единого патрона. Они со старшиной подались на немцев одновременно. Те, бросив пулемет, метнулись к кустарнику и, как лоси, отчаянно затрещали ветками на бегу, оставляя за собой в зарослях целую просеку.
Врага гнали до самого поля. Уже за кромкой леса Марков видел, как бывший перед началом атаки в траншее рядом с ним пожилой седоусый ополченец по всем правилам штыкового боя атаковал одного за другим двух долговязых немцев, попытавшихся сопротивляться. Все было кончено в три секунды – подобно чучелам на полигоне, оба продырявленных противника поочередно повалились в разные стороны.
«Длинным – коли, коротким – коли!» – только и билось в голове у Маркова в такт с бешено стучащим сердцем. На поле они остановились, медленно приходя в себя. После атаки осталось десятка два бойцов. Выживших ополченцев Марков насчитал всего несколько человек. Немецкий заслон, выставленный против них, вырезали полностью…
Шатаясь, от деревьев к ним шел лейтенант. Левый рукав его гимнастерки был распорот штыком от запястья до локтя, головной убор потерян, светлые волосы, оставленные над выстриженными висками, трепал ветер. Продолжая сжимать в руке пистолет, лейтенант то и дело судорожно поправлял прическу раненой рукой, не замечая, что уже весь измазал себя своей кровью. А может быть, и не только своей. Старший политрук из боя не вышел. Наспех перевязав раненых и подобрав кое-какие трофеи, быстрым шагом двинулись к низине у озера. И лишь отойдя на пару километров, присели отдохнуть ненадолго под прикрытием зарослей тростника. Смеркалось.
Марков оседлал поваленный ствол дерева, отвинтил крышку немецкой фляги, подобранной на месте боя. Поднес флягу к губам, понюхал – мягко ударило крепким приятным алкоголем. Он сделал большой глоток – во фляге оказался ром. Внутри сразу потеплело. Суконный чехол фляги с одного бока пропитался кровью, надо полагать, бывшего владельца. Это не беда, совершенно равнодушно отметил про себя Марков, пятна можно будет застирать. Невдалеке уже велся негромкий разговор.
– А немец-то штыкового удара не держит, – с удивлением отмечал один из кадровых бойцов.
– Он его никогда и не держал, – произнес седоусый пожилой ополченец, тот самый, что заколол на поле двоих противников.
– Не скажи, – вступил в разговор третий, тоже из ополченцев, худой и сморщенный, на вид лет хорошо за пятьдесят. – Мы в шестнадцатом с немецкой гвардией крепко сошлись. Полдня на штыках качались – то они нас, то мы их.
– Ну и? В итоге?
– В итоге мы их.
– А я про что? – усмехнулся седоусый. – Говорю же, не держит. Проверено.
– Какого полка? – уверенно окликнул Марков пожилого седоусого ополченца.
– 147-го пехотного Самарского, – моментально бодро отозвался тот и расплылся в улыбке.
– 37-я дивизия? – тоже улыбнулся Марков, придвигаясь ближе.
– Ага. От Маньчжурии до Румынии.
– Ну, давайте, мужики. Будем живы…
Фляга пошла по рукам.
Пожилой ополченец выпил, крякнул и промокнул верхней стороной ладони усы. Хитро прищурившись, сказал вдруг Маркову:
– А вообще-то мы ополченцы с Путиловского завода. Нынче – завода имени товарища Сергея Мироновича Кирова. Вот так-то – попрошу вас иметь в виду.
– Красная гвардия! – добавил худой таким тоном, что было непонятно, язвит он или говорит серьезно.
– Отчего ты со мной на «вы»? – поинтересовался Марков. Седоусый ополченец был прилично его старше.
– Оттого, что вы из прежних офицеров, – делая ударение на букве «о», глядя все с той же хитрецой, отвечал старый солдат. – У меня тоже глаз наметан…
– Верно, – не стал отпираться Марков.
Ополченец поглядел на него пристально и уже серьезно, затем сделал из фляги еще один глоток и, так ничего больше и не сказав, вернул ее Маркову.
– Подъем, подъем, – вопреки обыкновению негромко сообщал шедший по низине старшина. – Выдвигаемся, ребята.
– Ну, с Богом, – обронили, вставая, путиловцы, ныне рабочие завода имени Сергея Мироновича Кирова…
Той же ночью они благополучно вышли к своим. Лейтенант обещал представить Маркова и других отличившихся в рукопашной схватке к наградам. При неровном свете коптилки в низенькой землянке он старательно переписал все их данные и упрятал листок в ставшую еще более пухлой полевую сумку. Больше ни лейтенанта, ни его старшину Марков никогда не видел. Не нашли их и награды – может быть, затерялось в суматохе боев представление на них, может, лейтенант не успел его подать, или с ним самим чего случилось, а может, где-то наверху решили, что недостойны они, лагерники с непогашенной судимостью, пока что никаких правительственных наград. Судимость с Маркова сняли только в новом, 1942 году. На Пулковских высотах он был легко ранен в руку пулей навылет. Его привезли в госпиталь в Ленинград. Пустячная, в сущности, рана никак не хотела заживать – прежде всего виной была катастрофическая недостача питания. Более того, с рукой начались осложнения. Та, первая блокадная зима оставила в душе у Маркова неизгладимый след. Он отчетливо увидал, что бывают вещи пострашнее передовой – это тыл, если имя этому тылу блокадный Ленинград. Разум отказывался верить, что картины конца зимы еще не самые страшные по сравнению с тем, что, как рассказывали выжившие жители, творилось здесь в декабре 1941-го. Разум не способен был тогда задавать вопросы. Во всем существе пульсировала лишь одна мысль, один образ: Господи, за какие грехи ты допустил такой кошмар, который не может перекрыть никакое мужество? Ему сказочно повезло, когда его в числе прочих раненых эвакуировали из блокадного города по ледяной трассе. Вылечившись, он к лету снова попал на фронт, на сей раз под Ржев. Теперь уже в качестве полноправного красноармейца. В разведку его не хотели брать достаточно долго – мешали немолодой возраст и анкетные данные. Несколько раз Маркова заставляли писать автобиографию, будто бы ожидали новых фактов из его жизни. Стиснув зубы, он всякий раз садился писать…
– Читал я твое дело. Офицер, отсидел… Странно, что статья не политическая. Да ты небось в первом же рейде к немцу перебежишь, – полушутя, полусерьезно говорил батальонный комиссар, в очередной раз рассматривая кандидатуру Маркова. – Чего ты так в разведку рвешься?
– Видать, невнимательно читали, – закусив губу, процедил Марков. – Рвусь, потому что могу быть полезен. Не в тыл прошусь. А перебежать уже давно мог. Вы по себе судите?
– Ну, Марков, ну знаешь ли, за такие шуточки… – прямо задохнулся комиссар.
– Это справедливо, – высказал свое мнение командир разведроты, средних лет майор с орденами, полученными еще за бои при Хасане и в финскую кампанию. И, обернувшись к комиссару, пояснил: – Кто хотел перебежать, давно уже перебежал. Сами знаете.
– Это враги народа! – отрубил комиссар.
– Спасибо. Утешили, – скривил губы в адрес майора Марков.
– Не кипятись. – Майор вынул из ножен на поясе нож разведчика и, повертев его будто в задумчивости, резким движением, не вставая из-за стола, метров с десяти вогнал в поддерживающий накат бревенчатый столб. Подошел, выдернул нож, протянул Маркову:
– Попадешь в то же место?
– Дайте сюда.
Марков отошел с ножом в самый дальний угол блиндажа. Майор и комиссар следили за ним очень внимательно, но ни один, ни второй не смогли уловить момента, когда Марков осуществил замах. Потому что замаха не было – нож был пущен прямо от бедра. С сухим треском сталь вошла четко в оставленную майором расщелину.
– Ловко! Научите? – подивился майор, сам не замечая, что назвал Маркова на «вы».
– Берете в разведку? – в упор поглядел на майора Марков.
Тот переглянулся с комиссаром. Последний сделал недовольно-неопределенную гримасу.
– Беру! – твердо заявил майор.
Майор ни разу не пожалел о своем выборе. К весне 1943-го Марков уже командовал разведвзводом, когда на него пришел вызов прямо из штаба дивизии. На сердце стало холодно и тоскливо. Оставаясь внешне совершенно спокойным, Марков явился по назначению. На столе лежало весьма пухлое дело, которое листал толстый дядька с малиновыми просветами на подполковничьих погонах. Видеть снова погоны Маркову было непривычно.
– А, Марков, – кивнул вошедшему на стул подполковник. – Присаживайтесь…
Чуть позже оказалось – нет повода для беспокойства. Скорее, наоборот…
– Так-так, Симбирский кадетский корпус… Павловское военное училище – ого! – поднял глаза на напряженно сидевшего перед ним Маркова малиновый подполковник. – Команда пеших разведчиков. В 1917 году поручик…
Марков судорожно сглотнул помимо своей воли – лучше в самый опасный рейд, чем сидеть вот так вот здесь, на стуле…
– Армии нужны квалифицированные кадры, – закрыв папку и хлопнув по ней сверху ладонью, дружелюбно произнес подполковник. – С вашими подготовкой и опытом… В общем, принято решение отправить вас на курсы младших лейтенантов.
Тем же летом Марков вернулся на фронт уже в офицерских погонах. Вернулся как раз в самый канун немецкого наступления под Курском. А впереди были еще почти два года войны, командование разведротой, бесчисленные рейды в тыл противника, тяжелые бои, освобождение собственной территории, вступление в Европу. И почти каждый день – потерянные товарищи. Повседневная боевая работа. И вот теперь, под самый конец войны, судьба забросила их в Югославию…
