Глава 6
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ НОЯБРЯ
Шестого ноября 1942 года Верховный Главнокомандующий Сталин, выступая на торжественном собрании в Москве, посвященном 25-й годовщине Октябрьской революции произнес такую фразу: «Будет и на нашей улице праздник».
Фразу эту многократно повторяли, зная, что Сталин ничего не говорит зря. Некоторые ожидали мощных ударов в день праздника. Немцы сутки не вылезали из траншей и не отходили от пулеметов.
Но ничего особенного в этот день не произошло. Немецкие офицеры обходили под морозным ветром траншеи и разъясняли своим подчиненным, показывая на узкую полосу траншей, где упорно сражались недобитые русские:
— До наступления ледостава все закончится. Переправа действует кое-как, красноармейцы варят дохлую конину и ремни на закуску. По-человечески их жаль, это туповатые, не смыслящие в политике деревенские мужики. Многие желали бы сдаться, но за ними постоянно следят комиссары и НКВД.
Солдаты кивали, в чем-то соглашаясь со своими офицерами, но задавали и вопросы:
— Ходят слухи о большом русском наступлении. В этом есть хоть частица правды?
— Кто и откуда будет наступать? У них триста метров тыла, да еще отрезанного от своих главных сил. Вы видели хоть один танк или орудие крупнее, чем их примитивные «сорокапятки»?
Несмотря на затяжные бои и серьезные потери, жалобы на плохое питание, болезни и вши, боевой дух большинства немецких солдат и офицеров оставался довольно высоким. Они верили фюреру, видели, в каких тяжелых условиях воюют русские, неся огромные потери, и соглашались, что большевики не смогут долго оборонять эту вспаханную снарядами и бомбами полоску земли.
В то же время наиболее дальновидные из немецких высших офицеров уже давно наблюдали за сосредоточением советских частей на южном и северном флангах. Они отлично понимали, что это грозит фланговыми ударами. Но после двух удачных летних кампаний сорок первого и сорок второго года, руководство вермахта в своем большинстве не верило, что русские способны на массированное наступление.
Гитлер 8 ноября выступил в Мюнхене перед ветеранами с большой речью, которая транслировалась по всей Германии. Надо было как-то объяснять причины того, что город никак не удается взять.
Фюрер заверял: он не желает, чтобы его войска несли неоправданные потери, и остатки русских будут сметены небольшими штурмовыми отрядами. Волга перекрыта, 62-я армия Чуйкова, закопавшись в развалины, блокирована, и скоро все будет кончено.
Да, Гитлер старался по возможности беречь своих солдат, и в этом вопросе его военачальники занимали куда более разумную позицию, чем многие наши генералы, без устали гнавшие красноармейцев в безнадежные лобовые атаки.
Но здесь, в Сталинграде, не жалели солдат ни с той, ни с другой стороны. Для Гитлера город, носящий имя его главного врага, вызывал стойкое раздражение. Захватить его и окончательно выбить русских, несмотря ни на какие потери, превратилось в навязчивую идею. Возьмем Сталинград — и сразу закончится война.
В этих рассуждениях отсутствовала логика. Гигантский фронт тянулся на тысячи километров от Баренцева до Черного моря. И взятие какого-то города, чье бы имя он ни носил, не решало судьбу войны.
Подходы к Сталинграду были ограждены, как частоколом, сотнями немецких кладбищ, а в самом городе трупы русских и немцев лежали повсюду, и число их постоянно увеличивалось.
Ранним утром, еще до рассвета, Саня Приходько, по прозвищу Матрос, и его напарник Кирилл Астахов заняли позиции на правом фланге полка.
Впрочем, трудно было назвать полком цепочку бойцов, насчитывающую две с половиной сотни штыков. Большинством взводов командовали сержанты. Командиры рот еще вчера были взводными, а пара «максимов» и противотанковое ружье на роту считалось солидным вооружением.
И все же это был полк, и он воевал. Хоронили погибших, получали пополнение, углубляли засыпанную взрывами траншею и держались за доверенную им полосу земли.
Здесь, на правом фланге, берег был выше, чем в других местах, а глиняный, с примесью песка, обрыв окаймлял присыпанный снегом холм, сплошь изрытый воронками. Место было удобным для наших наблюдателей, и немцы не ленились по несколько раз в сутки обрушивать на него орудийные и минометные залпы.
До войны здесь был небольшой деревообрабатывающий завод, скорее мастерская. Деревянные корпуса выгорели, осталась кирпичная контора с несколькими пробоинами от снарядов среднего калибра и смятой, лопнувшей во многих местах жестяной крышей, сплошь издырявленной осколками и пулями.
Несмотря на то что 7 5-миллиметровые фугасы разбили и разметали внутри конторы все, что могли, а крыша провалилась с одного края до пола, Саня-Матрос нашел это дырявое кирпичное убежище подходящим местом для засады.
Кроме того, неподалеку шла полузасыпанная траншея с ячейками и просевшей землянкой, которые могли служить запасными позициями. Напарником у двадцатидвухлетнего Сани Приходько был Кирилл Астахов, которого Саня для краткости называл Кирюхой.
Астахов считался в своей роте неплохим стрелком, был увертлив и быстр в движениях. По мнению Чумака, помощник из него мог получиться вполне подходящий. Правда, снайперской винтовки у Астахова пока не было, зато в придачу к обычной трехлинейке имелась половинка бинокля. Все же по штату напарники снайперов числились еще и наблюдателями.
Несмотря на морозную погоду, Волга держалась крепко, лишь кое-где в затонах блестели наплывы льда. Дальше его размывало течением, но вода в реке сделалась по-зимнему прозрачной и вместе с тем густой. Говорят, Дон уже стоял, но мощную двухкилометровую гладь Волги, по словам местных ребят, лед покроет не раньше, чем через пару недель, да и то, если ударит сильный мороз.
Приходько родом из Ростова, который с осени был под немцем. Беспокоила судьба семьи, а особенно младшей сестры. Девка видная, а фрицы ведут себя как хозяева. Где-то в здешних местах воевал старший брат Сани, но писем от него давно не приходило.
В пехоту он попал случайно. Сначала Приходько перевели на сейнер, который курсировал от Астрахани до Сталинграда, возил людей, грузы. В августе попали под налет «Юнкерса-87». Шли небольшим караваном: тральщик и два сейнера. На тральщике стояли две «сорокапятки» и счетверенный пулемет.
Зенитчики открыли огонь дружно и сумели повредить головной «юнкере». Снаряд ударил в корпус, пробил его насквозь, и «юнкере», кое-как выйдя из пике, дымя, пошел в сторону берега. Спаренная пулеметная установка задрала стволы вверх, видимо, кормовой стрелок был убит.
Второй «юнкере» сбросил сразу две бомбы-стокилограммовки, чтобы избавиться от опасного для самолетов корабля. Одна из них рванула рядом с бортом тральщика и опрокинула его набок. В огромные пробоины хлынула вода, и, тральщик, перевернувшись, ушел в воду.
Сейнеру, идущему следом, удалось пройти немного. С его бортов прыгали новобранцы в гражданской одежде, некоторые с заплечными мешками или старенькими чемоданчиками. Они еще не поняли, что происходит, было жаль выбрасывать харчи, собранные в дорогу.
«Юнкере» с воем спикировал метров до двухсот и точно вложил бомбу в центр сейнера. Саня Приходько первый раз видел, как судно разлетается на куски в безобразном фонтане огня, дыма и обломков. Бомба была не менее чем «пятидесятка», и деревянной посудине хватило ее с лихвой.
Третьему сейнеру, на котором нес службу краснофлотец Приходько, пока везло. Опытный капитан сумел раз и другой увернуться от падающих бомб, хотя осколки уже пробили во многих местах борт и надстройки.
Но немецкий пилот угадал очередной маневр капитана и вложил бомбу почти вплотную к сейнеру, проломив борт. Большинство бойцов уже выскочили из трюма, опасаясь быть заживо утопленными. Десятки людей в новенькой, еще не обмятой красноармейской форме метались по палубе, усиливая качку, многие прыгали в воду.
Когда судно кренилось на проломленный борт, вода хлестала внутрь потоком, ускоряя гибель сейнера. «Юнкере», выходя из пике, ударил из спаренного кормового пулемета. Саня Приходько стоял вторым номером возле зенитного пулемета и подавал ленту. Но пули «максима» лишь рикошетили от бронированного корпуса бомбардировщика.
Палуба была завалена телами убитых и тяжелораненых, десятки людей пытались плыть к берегу. Намокшие шинели, тяжелые ботинки и спутанные обмотки тянули людей вниз. Сержанты, которые сопровождали новобранцев, были с винтовками и упорно не желали бросать их в воду. Как могли, они пытались оказать помощь тонущим, но те, в полной растерянности, намертво цеплялись за сержантов и тянули их за собой на дно.
Потеряв самообладание, молоденький боец кинулся под ноги Приходько. Он надеялся найти защиту за небольшим пулеметным щитом и тумбой. Саня, меняя ленту, на секунду встретился взглядом с расширенными от ужаса зрачками мальчишки лет восемнадцати.
Уже на подходе к берегу «юнкерсы» добили второй сейнер. Судно село на мель, погрузившись в воду до половины. Это дало возможность экипажу и уцелевшим бойцам выскочить на берег и кинуться под защиту густого ивняка.
Зарывшись в песок, люди со страхом наблюдали, что происходит на воде. «Юнкерсы» пикировали, расстреливая людей из носовых пулеметов. Когда выходили из пике, в дело вступали спаренные кормовые установки.
Вода, замутненная кровью, кипела от попаданий длинных очередей. Пилоты развлекались, мстя за своего подбитого товарища, гонялись порой за одиночными красноармейцами, которые поднимали руки, прося о пощаде. Группа из пяти-шести опытных пловцов, ныряя, приближалась к песчаному обрыву. «Юнкерсы» пронеслись над ними раз и другой, но сумели достать очередью лишь одного бойца. Видимо, боеприпасы подходили к концу. Оба самолета, описывая круги, не спеша, выжидали, когда красноармейцы приблизятся к берегу, затем дружно пошли в пике. Пули доставали людей на кромке берега, пробивая тела насквозь. Четверо остались лежать на песке, один нырнул в гущу ивняка. Пилоты «юнкерсов», описав петлю, помахали руками в знак победы немногим уцелевшим красноармейцам и взяли курс на свой аэродром.
Из-под обрыва, прихрамывая, выскочил лейтенант и погрозил «юнкерсам» кулаком вслед.
— Долетаетесь, суки! Всех в землю вобьем.
А к отмели течение прибивало все новые тела убитых, колыхались размотавшиеся обмотки. Пена, которая накатывалась вместе с мелкой волной на песок, была розовой от крови.
Тральщик и оба сейнера везли человек четыреста пополнения. Уцелела лишь малая часть. Если комбат Логунов в Финляндии навсегда запомнил обоз с обмороженными бойцами, которых привезли в госпиталь ампутировать ноги, то Саня Приходько уже никогда не забудет кипящую воду, в которой один за другим исчезали десятки беспомощных людей, а немецкие летчики, улыбаясь, махали сверху.
Ничего, сочтемся!
Кирилл Астахов, хоть и был старше на год своего шефа, имел семью, двоих детей, но относился к Сане Приходько, такому же рядовому, как он сам, с большим уважением.
Приходько был одним из лучших снайперов в полку. Счет уничтоженных немцев приближался к трем десяткам, уступал он только Матвею Черных, Антону Глухову и Андрею Ермакову. Да и повидал Саня в жизни куда больше, чем бывший колхозник Кирилл Астахов.
За свои двадцать три года Кирилл дальше окрестных деревень нигде не был. Разок попал в райцентр Инзу, небольшой городок, и первый раз увидел железную дорогу, паровоз, вагоны. Куда и зачем ему разъезжать? Закончил пять классов и с тринадцати лет работал в колхозе.
Хотел еще учиться, но Кирилл был в семье старшим сыном. Кроме него, пятеро младших братьев и сестер. Чтобы такую ораву прокормить у отца с матерью сил не хватит. В колхозе толком не платят, отвесят по осени мешка три ржи, гороха, ну еще чего-то по мелочи.
Вся надежда на себя, огород, двадцать соток картофельного поля, которое жилы вымотает, пока взборонишь, посадишь, обработаешь да в подвал урожай спустишь. Картошка в их краях — главная еда.
Мать вывалит на стол чугун и наворачивают старые и малые картоху в мундире с небольшим кусочком хлеба и огурцами. Но это по-простому. Когда молоко имеется, мать томит картошку в русской печи, пока не появится румяная корочка — вот это лакомство! Суп (щерба) — чаще без мяса, заправлен подсолнечным маслом, но тоже вкусно.
Ну еще лес выручал: грибы, ягоды, орехи.
Была и корова, но по налогам столько приходилось молока да масла сдавать, что самим почти не оставалось.
Когда малые подросли, Кирилл настроился учиться на землемера, но рано женился, дети пошли — тут совсем не до учебы. До нынешней весны имел броню как ремонтник в колхозной мастерской, но в апреле забрали на фронт, а жена уже третьего ждет — скоро рожать.
У Сани Приходько жизнь куда интереснее. За недолгое время рассказали друг другу все о себе. Кирюха в тринадцать лет в навозе ковырялся, а Саня с рыбацкой бригадой уже в Азов ходил. Когда освоился, зарабатывал столько, что Кирюхе и не снилось.
В Турции побывал, возили туда рыбу и икру. На обратном пути чуть в тюрьму не вляпался, пытался провезти два турецких ножа с серебряной насечкой. Контрабанда, холодное оружие! Месяц в каталажке просидел, а обещали аж пять лет. Спасибо капитану, собрал характеристики, ходатайство от экипажа, наверное, сунул в лапу кому надо и помог освободиться. Саньке тогда всего восемнадцать было, может, и поэтому в суде пожалели, дали год условно.
И девок всяких повидал: ресторанных, портовых приблуд, на разные любовные штуки умелых. Даже с турчанкой в Стамбуле хорошо погулял. Успел и жениться, но неудачно. Жена загуляла, пока он месяцами в плаваниях был.
Сидели, терпеливо выслеживая цель. Мороз прижимал, не спасало теплое белье и ватные штаны. Да и много на себя не наденешь, будешь как кукла. Ни пошевелиться, ни позицию быстро сменить.
По очереди уходили в глубь конторки, разминали руки-ноги. Чем еще согреешься? Не костер же разводить. Подходящая цель пока не попадалась. Мелькнул метров за семьсот фриц, судя по всему рядовой. На таком расстоянии попасть трудно. Еще один высовывался, но, словно предчувствуя прицелы русских винтовок, быстро убрался.
— Слышь, Кирюха, — вдруг неожиданно вспомнил Саня. — А того капитана, что меня спас, убили. Помнишь, я тебе рассказывал, как два наших сейнера и тральщик фрицы утопили?
— Ну?
— Чего «ну»? Я когда на берег выбирался, в рубку заглянул, а капитан вместе с рулевым мертвые лежат. Потолок весь в дырках, под одну пулеметную очередь попали. Я его потом похоронил, крест даже сколотил.
— А остальных, что, не хоронили?
— Не всех. Торопиться надо было да и раненых быстрее вытаскивать. — Саня Приходько осекся и толкнул напарника. — Ну-ка, глянь в свой «цейс», кто-то там вдоль оврага шлепает.
Это был немецкий связист. Он не спеша двигался вдоль низины. На спине отчетливо виднелась катушка с разноцветным проводом. Приходько шевелил губами, уточнял расстояние до него. Метров четыреста. Наверное, он произнес это вслух, потому что сразу отозвался Кирилл:
— Пожалуй, поменьше… где-то триста с гаком.
Они оба неплохо определяли расстояние, и если выходили разные цифры, то брали среднюю. Метров триста пятьдесят будет. Тем временем связист присел возле бугорка, снял катушку и закурил. Это был, по их понятиям, уже немолодой немец, лет за тридцать.
Он задумчиво смотрел на Волгу, думал о своем, а возможно, просто отдыхал. Судя по возрасту, наверное, отслужил уже пару-тройку лет и не подозревал, что в этом пустынном месте подходит к концу его жизнь.
— Ставлю прицел на триста пятьдесят, — решительно проговорил Саня Приходько. — Лучше бы офицерик попался, но сойдет и этот.
— Может, я пальну? — предложил Кирилл.
— Далековато. Без оптики можешь промазать. Тут у них, наверное, порыв связи поблизости случился. Приберу этого, следующий приползет. Твоя очередь стрелять будет.
Астахов, еще не привыкший к такой охоте, вздохнул, а Саня подкрутил винт вертикальной наводки. С минуту или две медлил, ожидая, не ударит ли поблизости взрыв, который заглушит выстрел. Как назло, артиллерия в этом секторе молчала, а связист не спеша поднялся и снова надел на плечи катушку.
Выстрел щелкнул негромко, хоть и резко. Звук поглотила обширная возвышенность, широкая лента реки и бескрайний пойменный лес на левом берегу. Немец свалился ничком. Астахов, всматриваясь в шестикратные линзы своего бинокля, пробормотал:
— В грудь уделал. Насквозь. Даже катушку пробило.
Но связист вдруг зашевелился и пополз. Он даже сумел отцепить катушку и двигался к воронке от снаряда, где надеялся укрыться.
— Добей, — зашептал Кирилл.
— Сам подохнет. — Приходько, сжав зубы, выбросил стреляную гильзу, дослал в казенник новый патрон.
Он злился на свой неточный выстрел и вспомнил в очередной раз, как немецкие летчики добивали мальчишек-новобранцев с потопленного сейнера, издевательски махая им руками.
Связист все же добрался до воронки, но вскарабкаться на бруствер не хватило сил. Какое-то время сапоги скребли лед, а рука тянулась к сухому кусту бурьяна. Затем немец замер и больше не шевелился, а Кирилл Астахов с облегчением вздохнул.
— Следующий твой, — напомнил Приходько. — Ставь планку на триста пятьдесят метров, не ошибешься. Только бери поправку на ветер, с востока дует.
Заметив что-то в выражении лица напарника, предложил:
— Могу и я. Ты вроде как его пожалел.
— Я про это слово давно забыл, — отозвался без всякого выражения Кирилл. — В селе, когда стали повестки разносить, в первый же день набрали человек сорок, ну и потом все лето призывали. Все, кого призвали, погибли или без вести пропали.
— Так уж и все?
— Если полгода писем нет и военкомат молчит, надеяться уже не на что. У меня дядьку и двоюродного брата убили. Представляешь, в один день обоих.
— Представляю.
Достали фляги с водой из-за пазухи, перекусили черствым хлебом, зато с сахаром. Последнюю неделю для остроты зрения снова стали выдавать сахар.
Убитый связист продолжал лежать возле воронки. Никто к нему не спешил. Саня кивнул на катушку с хлорвиниловым проводом и предложил:
— Может, сбегаю? Наши связисты за такую катушку и немецкий аппарат не меньше литра поставят. Провода легкие, удобные и цвет разный, не перепутаешь. Не то, что наша веревка, — полпуда на катушке.
— Не надо, — отрицательно помотал головой Астахов. — Место открытое, в момент подстрелят.
— Всех делов на двадцать минут.
Но Кирилл повторил, что нет смысла рисковать из-за мелочи, и Саня его послушался, хоть и был старшим в паре. Привык, что Астахов — парень осторожный и советы дает дельные.
И действительно, вскоре оба услышали шум моторов. Легкие вездеходы тащили на прицепах закрытые брезентом то ли пушки, то ли минометы с необычно толстыми стволами.
Немцы действовали быстро. За считаные минуты отсоединяли прицепы, для каждого уже был приготовлен неглубокий окоп. Это были реактивные шестиствольные минометы калибра 158 миллиметров. Говорили, что фрицы изобрели их в противовес нашим «катюшам». Надо сказать, что неприятностей они доставляли немало.
Две батареи из шести установок каждая были установлены в считаные минуты. На возвышении стояли разведывательный бронеавтомобиль и грузовик с торчавшей из кузова счетверенной крупнокалиберной пулеметной установкой. Зенитчики внимательно следили за небом, в окопах уже сидели наблюдатели со своей хитрой оптикой.
Видимо, цель была определена заранее. Реактивные установки быстро навели в цель, и Саня шепнул напарнику:
— Не слышал, как «ишаки» в полный голос ревут?
— Не приходилось.
— Тогда закрывай уши.
И, действительно, установки буквально заревели, выбрасывая языки пламени. Реактивные мины, весом тридцать четыре килограмма, летели по дуге, оставляя за собой хвосты черного дыма. Рев заполнял все вокруг, а небо словно перечеркивали мазки туши, расплывающейся на высоте.
Саня Приходько уже понял, куда направлен удар. Дымные полосы скрещивались, устремляясь к причалам поселка Красная Слобода. На островах и в затонах укрывались на день суда, обеспечивающие переправу, прятались в окопах и под деревьями маршевые роты, находились временные склады боеприпасов, продовольствия и медикаментов.
Семьдесят две тяжелые мины (фугасные, осколочные, зажигательные) взрывались одна за другой, иногда по несколько штук сразу. Взлетали вырванные с корнем деревья, обломки ящиков, рваные полотнища брезента.
Астахов даже различал в бинокль тела людей, которых взрывной волной поднимало вверх. Прямое попадание раскидало в разные стороны бревна причала и людей, суетившихся на нем.
Загорались, охватив огнем лес, бочки с бензином и соляркой. От детонации взрывались ящики со снарядами и взрывчаткой. В просеке, проломленной минами, виднелся горящий пароход. Его сорвало с якорей и медленно несло вдоль протоки. Прибрежная часть небольшого городка Красная Слобода горела, дым заволакивал берег.
Отстрелявшись, артиллеристы спешно накрывали установки брезентом, подгоняли вездеходы. Приходько знал, что расчеты всегда торопятся скрыться после залпов. Черный дым выдавал местонахождение реактивных установок. В любой момент могла появиться наша авиация, специально охотившаяся за этими установками.
Двое офицеров наблюдали в бинокли результаты обстрела. На островах и в затоне продолжало гореть и взрываться. Оба оживленно переговаривались, явно довольные своей работой.
— Кирюха, чего спишь? Прицел триста метров, твой — левый, в каске. Мой — правый, в фуражке.
Астахов пристраивал винтовку слишком медленно. Наверное, боялся промахнуться.
— Сейчас смоются. Бей!
Сам Приходько уже держал в перекрестье прицела офицера в фуражке и меховой шинели. Капитан или майор, не меньше. Два выстрела ударили одновременно. Офицер в фуражке покачнулся, сделал шаг вперед, пытаясь удержать равновесие, но тут же упал лицом вниз.
Второй офицер, опустив бинокль, растерянно оглядывался по сторонам. Саня лихорадочно передергивал затвор, но офицер в каске не долго медлил и бросился на землю. Пуля прошла над ним, взбив фонтанчик мерзлой земли на бруствере старого окопа.
Ударила из всех четырех стволов крупнокалиберная зенитная установка. Били пулеметы с разведывательного автомобиля, несколько минометчиков открыли огонь из карабинов, другие бежали к упавшим офицерам.
— Ты чего мажешь?! — выругался Саня и точным выстрелом свалил одного из бегущих солдат.
Астахов тщательно прицелился и тоже выстрелил. Раненый солдат схватился за живот и скорчился на мерзлом пятачке. Кирилл досылал в магазин новый патрон, но Приходько тянул его за руку.
— Сматываемся, пока целые.
Зенитная счетверенка и пулеметы прочесывали подозрительные места. Зенитчики, возможно, засекли, откуда стреляли снайперы. Тяжелые пули калибра 13 миллиметров пробивали насквозь стену, вышибали куски кирпичей. Массивный подоконник разлетелся в щепки, крыша гремела от прямых попаданий и ухала, разлетались скрученные куски жести.
Наверное, в погоню за снайперами выделили бы группу преследования, но Приходько и Астахов уже скатились в кустарник и, пригибаясь, убегали под прикрытия бугра. Да и батареи спешили убраться с этого места. Расплывающаяся пелена дыма выдавала позицию. Русские наверняка ее засекли. Теперь жди налета штурмовиков или ответного гаубичного огня с левого берега.
По уходящей колонне выпустила десятка три мин батарея из соседнего полка. Попали или нет, непонятно. С запозданием, после многочисленных согласований, дала наконец несколько залпов гаубичная батарея с левого берега. Осколочные снаряды, почти не оставляя воронок, свистели над пустым бугром. Свалили невесть как уцелевший телеграфный столб, вырвали кусок жестяной крыши из конторки, где сидели в засаде снайперы. Какой-никакой ответ дали!
Пожар, охвативший остров и прибрежные дома в Красной Слободе, был виден издалека.
— Повоевали, — мрачно плевался Приходько. — Сколько наших там погибло? Сто, двести, а может, и все пятьсот. Зато мы отличились: офицерика да трех солдат срезали. Молодцы!
Кирилл Астахов сопел, переживая за промах. Когда остановились свернуть цигарку, он решительно потребовал:
— Ты, Санька, доставай мне настоящую винтовку со снайперским прицелом. У тебя друзья кругом, найдут одну для меня.
— Найдут, Кирюха, — хлопнул приятеля по спине Саня.
Сегодня он округлил счет до тридцати фрицев, и один из них был офицер.
— Капитан, наверное, — машинально произнес вслух.
— Не меньше, — поддержал его Астахов.
Антон Глухов действовал без напарника. С ними ему не везло. Так как снайперов не хватало, Глухову сунули в помощники бойца, который хоть и был дисциплинирован, выбивал нормативы по стрельбе на «хорошо» и «отлично», но не имел никакого опыта.
Они сходили вместе на задание всего два раза. Из парня мог вполне получиться неплохой снайпер. Он даже успел открыть счет, уложив точным выстрелом неосторожно высунувшегося немца. Но спустя какой-то час, так же неосторожно делал перебежку и угодил под пулеметную очередь.
Второй напарник постоянно хитрил. Выбирал укрытия понадежнее, даже если из них ничего толком не было видно. Делал все, чтобы сохранить свою жизнь. При этом держался уверенно, рассуждал о снайперских приемах и даже с большой осторожностью сумел подстрелить вражеского наблюдателя.
Забравшись под бетонную плиту, он делал вид, что внимательно изучает вражеские позиции, а сам попросту отсиживался. Когда поблизости велся артиллерийский огонь, делал один-два выстрела, заглушаемые взрывами снарядов, и объявлял, что «кажется, еще одного уложил».
Несмотря на его изворотливость, Антон быстро разгадал хитрости напарника. Отчитал раз и другой, но, как говорится, «из дерьма пулю не слепишь». В напарнике поселился панический страх еще во время переправы через Волгу.
На его глазах затонул понтон с бойцами, получивший тяжелый снаряд в борт. При тусклом свете ракет было видно, как воронка на месте гибели судна, затягивала в темную зловещую яму десятки бойцов. Небольшой катер, пришедший на выручку, перевернулся от взрыва. Снаряды и мины добивали барахтающихся в холодной воде красноармейцев. Один за другим они исчезали среди кипящих взрывов.
И на берегу было не легче. Полоска, которую занимала его рота, была перепахана снарядами и минами вдоль и поперек. Когда прибывшие углубляли траншею, то вместе с землей выбрасывали разложившиеся куски человеческих тел. Прятаться здесь было негде, разве что зарываться в землю. Но и земля спасала далеко не всегда, когда непрерывно летят снаряды и мины.
В конце концов, Глухов едва не погиб из-за трусливого напарника. Рассчитывая на него, сержант не всегда оглядывался назад. Однажды, целясь в немецкого пулеметчика, устроившегося со своим МГ-34 в развалинах дома напротив, Антон даже не услышал, а скорее уловил чьи-то осторожные шаги.
Обернувшись, он увидел, как по избитой лестнице спускается немец в камуфляжной куртке. Глухова спасла мгновенная реакция. Немец в камуфляже (скорее всего разведчик) замер, наводя автомат на русского снайпера, но Антон успел выстрелить не целясь, навскидку. Тело разведчика осело на ступени, он пытался подняться, а сверху ударила автоматная очередь — стрелял второй немец. Пули прошли рядом с Глуховым, выбили кусок штукатурки, заполнив закуток известняковой завесой.
Небольшого роста, худой, но с крепкими витыми мышцами, работавший с детства на поле, Антон мгновенно отпрыгнул, досылая в казенник винтовки новый патрон. Немец, хоть и различил за пыльной завесой русского снайпера, но ударил длинной очередью с запозданием.
Пули шли веером. Трассирующие высвечивались мгновенными зелеными огоньками, разрывные выбивали крошево кирпича маленькими яркими взрывами. Автомат замолк — кончился магазин. Установилась напряженная тишина, слышались лишь стоны раненного в живот, лежавшего на лестнице головного разведчика.
Второй немец менял магазин, а может, доставал гранату — медлить было нельзя. Антон одним прыжком выскочил на лестницу и оказался лицом к лицу с врагом. Молодой крепкий парень, отвинтив колпачок на рукоятке гранаты, уже выдернул шнур и замахивался для броска.
Здесь уже сыграла роль не только мгновенная реакция, но и опыт войны, на которую Глухова забрали еще осенью сорок первого. Запал горит пять секунд, выстрелить и отскочить сержант успеет. Стрелял снова навскидку, но в упор не промахнешься.
После выстрела Антон успел отскочить за простенок, а пять секунд пролетели мгновенно, быстрее, чем он ожидал. Возможно, немец выдернул шнурок раньше и собирался швырнуть гранату с задержкой, чтобы русский не перебросил ее обратно.
Взрыв в замкнутом пространстве грохнул с такой силой, что у Антона заложило уши. Глаза забило известняковой пылью, кирпичное крошево пучком прошло рядом.
И снова медлить было нельзя — немец мог уцелеть, а в узком коридоре все преимущества на стороне короткого скорострельного автомата. Но в рассеивающемся облаке, Глухов увидел, что немец не сумел убежать от собственной гранаты.
Осколки догнали его, изрешетили ноги. Из дырок в кожаных сапогах струйками выталкивало кровь, брюки до пояса были порваны и пропитались красным. Немец, скорчившись, сжимал ладонями низ живота. Видимо, осколки разбили промежность, смертельно раненный солдат застыл от болевого шока.
Прибежал напарник. С ходу добил в голову немца, раненного в живот, подошел ко второму и удовлетворенно заметил:
— Ого, яйца оторвало. Я думаю, что за грохот, а в дыму ничего не видно. Надо бы и этого добить.
— Ни к чему, он и так доходит.
— Для верности надо…
— Пошел на хрен! Забился в щель и отсиживался там. Или тебе пулю всадить за трусость для верности? — теряя выдержку, закричал Глухов. — Забери автомат, магазины, документы. Часы не трогай.
— Ты чего, Антон? Боевые трофеи.
— Я тебе сказал, не трогать! У тебя есть одни — достаточно.
Запретил брать часы со злости. Для снайпера вещь необходимая, лишняя пара часов всегда пригодится. А можно из ребят кому подарить. Но уж слишком разозлился на своего трусливого напарника.
Поймав взглядом ствол винтовки, направленный ему в живот, напарник поспешно отпустил руку немца с часами:
— Я не виноват. Наблюдал за той стороной улицы. Там трое немцев с пулеметом шли. Думаю, вдруг к нам, решил их подстеречь, а тут выстрел, очереди, граната рванула. Я…
— Головка от хрена! Бегом вперед!
Напарник вдруг съежился:
— Ты мне в спину не пальнешь? Ей-богу, я на помощь спешил, но не успел.
Бежали молча, уходя от поднявшейся стрельбы. Когда пришли в свой батальон, комбат долго рассматривал документы убитых. Определил:
— Та же дивизия. Автомат я разведчикам отдам, он им больше пригодится. Не возражаешь, Антон?
— Нет, — пожал плечами Глухов. — Автоматы им действительно нужнее.
— Ты не контужен случаем? Вид у тебя как из-под взрыва ушел.
— Так граната рядом ахнула. Простенок спас, а глаза до сих пор режет, известкой забило.
— Сейчас санитарку вызовем, промоет теплой водой. А то, может, и в санчасть идти придется. Вижу, что повоевали. Какие результаты?
Глухов молчал, а беспокойно крутившийся напарник торопливо объяснял, оживленно жестикулируя.
— Фрицы Антона живьем взять хотели, а он одного из винтаря уделал, а второго его собственной гранатой взорвал. Вложил в десятку, аж яйца отлетели.
— Ты что, успел в воздухе гранату перехватить? — спросил комбат.
— Слушайте вы болтуна! — отмахнулся Глухов. — Те двое фрицев, наверное, из разведки были. Влезли незаметно, я их, можно сказать, прозевал. Но в последний момент шаги услышал. Одного из винтовки уложил, а во второго, пока он запальный шнур из гранаты дергал, я тоже выстрелить успел. Со страху руки-то быстро работают. В общем, успел. Ну его еще, кроме пули, и осколками своими же посекло.
— Молодец ты, Антон. Все бы у меня такие были! Сколько уже на счету?
— С этими двумя — тридцать четыре.
— А ты где, трус хренов, околачивался? — повернулся он к напарнику Глухова. — Сбежал? Прятался?
— Я неподалеку был. Следил… пулеметчики шли, вот я…
— Товарищ капитан, — разозлился Глухов. — Уберите его из снайперов. Ну чего про него разговор вести? Трус и болтун.
— Трусов у нас некуда убирать, — хмуро сказал комбат. — Их расстреливают. И никакого трибунала для этого не требуется.
Напарника трясло мелкой дрожью. Он знал, что комбат-2 Ищенко на расправу скорый. Если начнет разбираться, может и шлепнуть.
— Не надо никаких расстрелов, — отмахнулся Глухов. — И так людей не хватает. Пусть в траншее сидит.
— Пошел вон! — крикнул подвыпивший комбат. — В третьем взводе рядовым воевать будешь. Увижу, что струсишь, шлепну на месте.
С тех пор Антон Глухов воевал без напарника. Комбата Ищенко дня через два убили, новый командир про напарника не вспоминал. А Глухову было даже спокойнее одному, вся надежда на себя. Справится как-нибудь.
Ничего справляется. С того дня время прошло. Убили комбата Ищенко, толкового, хоть и чересчур горячего мужика. Бывший напарник попал под разрыв мины, хотя говорят, окоп глубже всех вырыл. И на новом месте свою жизнь изо всех сил спасал. Но от судьбы не уйдешь.
Седьмое ноября прошло в общем спокойно, обе стороны держались настороженно, иногда постреливали, но день пережили без особых происшествий. Восьмого утром Глухов был уже на присмотренной заранее позиции. Котельную еще в сентябре разнесло бомбой, осталась лишь груда кирпича, вдавленная крыша и кусок дымоходной трубы.
Труба толстая, кирпичная, есть, где пристроиться внутри. И обзор с нее на всю округу. Но именно по этой причине по ней то фрицы ударят, то наши запустят пару-тройку мин. Всем чудится, что там вражеский наблюдатель или снайпер сидит. Но умный снайпер сидеть здесь не будет.
Место Антону хорошо знакомое. Нырнет в развалины и через узкий лаз карабкается по куску арматуры до трещины в трубе. Осмотрится, пока окончательно не рассвело, и снова спускается вниз.
Однажды засмотрелся, как немцы перегоняют танки. Хотел определить, куда двигаются эти четыре приземистые коробки, — может, атака на их полк готовится. Ну и досиделся, пока не прилетел снаряд со склона Мамаева кургана.
Стреляли не по Глухову. Вряд ли его заметили. Наверное, наводчик 7 5-миллиметровки проверял прицел и врезал по торчавшему обрубку. Угодил точно, отколол метровый обломок, добавив вокруг кучу битых кирпичей, и на этом успокоился. Антон едва успел спрыгнуть вниз, нырнуть в котельную и отделался лишь звоном в ушах.
Больше долгими наблюдениями из трубы не увлекался. Засекли бы его, ударили калибром посерьезнее. Пудовый снаряд 105-миллиметровки снес бы остаток трубы и смешал бы Глухова в одну кучу с кирпичами.
Из развалин котельной такого обзора, конечно, нет. Но место надежное. Антон раскопал несколько амбразур, не поленился потратить две ночи и выдолбил, очистил от обломков неглубокую, по колено траншейку, по которой, в случае необходимости, можно доползти до кустов, и дальше до оврага, ведущего вниз, к своим.
Когда-то в развалинах располагался немецкий пост наблюдения. Но место для фрицев оказалось неудобным. Слишком близко от наших траншей. И хотя саперы натыкали вокруг мин, наши разведчики пару раз подбирались к посту. Однажды взяли языка (утащили вместе с пулеметом), а в другой раз закидали подвал через амбразуры гранатами.
Война за котельную длилась недолго. Когда немцы установили здесь минометы и принялись осыпать наши траншеи минами едва не прямой наводкой, командир полка Волошин договорился с артиллерийским начальством. Из-за Волги ударила шестидюймовая батарея.
И хотя разброс снарядов за четыре километра оказался велик, два трехпудовых фугасных снаряда легли точно в цель. Добили котельную, похоронив под обломками целое отделение, обвалили трубу и вырыли вокруг несколько огромных воронок — земля в октябре после дождей была мягкая.
Немцы поначалу пытались выкопать останки своих убитых, но попали раз-другой под мины и пулеметный огонь из наших траншей, понесли новые потери и решили оставить мертвецов в покое.
Когда Глухов забрался в полузасыпанную котельную первый раз, то едва не задохнулся от вони разлагающихся останков. Но место показалось ему удобным. Обмотали с напарником лица влажными тряпками и в обычных мешках вытащили сколько смогли кусков арийских тел, оторванных рук и ног. Позже захолодало, вонять стало меньше, а Глухову место пришлось по душе, особенно когда выгнал труса-напарника.
Появлялся Антон здесь раза два в неделю, не чаще, чтобы не привлекать излишнего внимания. Конкурентов у него не было, так как немцы в свое время хорошо заминировали подходы, и лезть сюда никто не решался. Посылали иногда снаряд или пулеметную очередь в обломок трубы. Разок врезали из фугасного огнемета по развалинам, но расстояние оказалось великовато. Огненная струя выжгла траву и небольшую часть кирпичей.
Глядя потом на спекшиеся от тысячеградусного жара пузырчатые комья, Антона с ужасом думал, что если бы в амбразуру угодило, то сгорел бы он до костей, как в крематории. После этого не поленился, разыскал обломки чугунных заслонок от печей и закрывал ими амбразуры, подпирая железяками.
Место было удобно своей неприметностью: трубу почти полностью снесли, груда обгорелого кирпича, пустырь, обрывки колючей проволоки. Хотя из амбразур, расположенных низко над землей, многие цели были не видны, но Антону хватало и того, что удалось поймать в прицел.
Последние дни заметно похолодало, его нора покрылась толстым слоем инея. Несмотря на подстилки из сухой травы и старых шинелей, приходилось без конца вставать и греться: подпрыгивать, колотить варежками по бокам.
«Охота» в этом месте, как правило, была удачная. Отсюда просматривалась дорога, два дома с немецкими гарнизонами, траншея и несколько блиндажей. Личный счет Антона Глухова двигался уже к сорока уничтоженным немцам. Могло быть и больше, но осторожный и рассудительный сержант не злоупотреблял своим укрытием и нередко «охотился» в куда менее удобных местах.
Справа вдруг загрохотало. Антон выглянул в амбразуру. Небо перечеркивали дымные полосы, стоял рев летящих в сторону левого берега тяжелых реактивных мин. Все ясно: работают «ишаки», реактивные немецкие минометы. Тяжелые мины, оставляя дымные хвосты, летели, кажется, в затон и причалы поселка Красная Слобода.
Под такой рев можно выпускать из глубины подвала пулю за пулей: вспышек не видно, а грохот и рев заглушат винтовочные хлопки. Стреляли немцы довольно точно. К взрывам мин присоединился грохот сдетонировавших на островах боеприпасов. Значит, накрыли склад или судно, нагруженное снарядами, укрытое в затоне.
Небо на северо-востоке заволокло пеленой дыма, горел лес, возможно, досталось сейнерам и небольшим пароходам, прятавшимся под берегом островов.
Рев также быстро прекратился, как и начался. Сейчас немцы будут срочно увозить свои шестиствольные установки. Хотя на политзанятиях практически о любом немецком оружии отзывались пренебрежительно, но шестиствольные минометы были оружием серьезным и в считаные минуты накрывали огнем большую площадь.
Судя по интенсивности стрельбы, вели огонь не менее десятка установок. Скорее всего — две батареи, а это двенадцать «ишаков». Значит, на затоны, находившиеся там, суда, людей, ожидавших переправу, обрушилось семьдесят две тяжелые мины.
Вчера, в праздник, фрицы не сильно высовывались, ожидали наших ударов, а сегодня вывезли на огневую позицию сразу двенадцать установок. Видимо, решили заранее нанести удар перед ночной переправой, чтобы не дать пополнить людьми обескровленные части.
Где-то правее тоже находились снайперы. Утром он встретил Саню Приходько и его напарника Кирилла Астахова, пожелали друг другу удачи. Кажется, немецкие реактивные установки вели огонь неподалеку от их позиций.
Артиллерийские разведчики могли прочесать местность, и, если наткнулись на ребят, им пришлось туго. За ревом установок, выстрелов слышно не было, потом вроде хлопнула раз-другой винтовка и открыли огонь пулеметы. Значит, ребята поймали кого-то в прицел.
Глухов выбрал амбразуру повыше. Спешно отходящая минометная колонна могла пройти мимо него. Он зарядил обойму патронами с бронебойно-зажигательными пулями и приготовился. Колонна во главе с разведывательным автомобилем быстро двигалась по нижней дороге. Но вскоре должна была круто повернуть, и тогда вездеходы и реактивные установки на короткое время окажутся под прицелом.
Он еще не решил, будет ли стрелять. Вести огонь из винтовки по вездеходам нет смысла. Грузовые отсеки покрыты брезентом, он даже не увидит расчеты. А если увидит и поймает в прицел? Вряд ли фрицы остановятся, даже если он кого-то уложит.
Минометчики торопились на свою базу, в укрытие, так как после залпа за ними часто начинали «охоту» русские штурмовики. Останавливаться им нельзя. Тем более в затоне и на островах продолжало гореть и взрываться. Если под рукой окажутся самолеты, командование бросит их на штурмовку реактивных установок.
Из-за поворота появился бронеавтомобиль с разведкой, за ним двигались один за другим легкие вездеходы. Иногда сквозь приоткрытый брезент виднелись артиллеристы в куртках и касках, светились огоньки сигарет. В каждом расчете 6–7 человек да еще наблюдатели. Если успеть ударить пару-тройку раз, то наверняка кого-нибудь зацепишь.
Антон продолжал колебаться, он не любил выстрелов наугад. Но представляя, какие потери нанесли эти батареи и сколько погибло наших ребят на островах, он невольно вел прицел вслед каждому вездеходу с реактивной установкой на прицепе.
В большой семье Глуховых за год войны пропал без вести отец и старший брат Антона, сгинули три двоюродных брата — ни слуху ни духу. Погибли несколько друзей, которых он знал с детства.
Из предпоследнего вездехода вылетела яркая цветная пачка из-под сигарет. Антону показалось, что он слышит смех довольных собой артиллеристов. Они хорошо отстрелялись, сумели уйти, курили. Впереди ждал обед и порция рома. За такую стрельбу нальют и двойную.
Брезентовый полог этого вездехода был широко распахнут. Тепло одетые артиллеристы курили на свежем морозном воздухе, и в грузовом отсеке их было, кажется, не меньше полдесятка. Смеетесь? Ну, посмейтесь еще!
Сержант Глухов выпустил первую пулю в солдата, сидевшего у заднего борта. Расстояние не превышало ста двадцати метров, а вездеходы на повороте снижали скорость. Пуля опытного стрелка ударила артиллериста в грудь, он дернулся и повис на борту. Слетела и загремела на мерзлой земле каска, ветер катил искрящуюся сигарету, которую только что курил убитый теперь солдат.
Он едва не вывалился от тряски. Сидевшие рядом торопливо втащили его внутрь и отпрянули в глубину грузового отсека. Прежде чем вездеход исчез за поворотом, Антон успел выстрелить еще два раза. Кажется, в кого-то попал, но уверен в этом не был. Оставшиеся два заряда он хотел выпустить в последний вездеход, но грузовой отсек был плотно закрыт брезентом.
Колонну замыкал грузовик. В открытом кузове торчала счетверенная крупнокалиберная установка, а вокруг нее открыто сидели несколько зенитчиков. Пуля сбросила наводчика с сиденья, остальные пригнулись. Последняя, пятая пуля из обоймы ударила в борт, выбив мелкие щепки.
Как и ожидал сержант Глухов, колонна, не замедляя ход, двигалась дальше. Лишь на десяток минут приостановился грузовик. Зенитчики мгновенно заняли свои места и, опустив стволы, ударили счетверенной трассой наугад.
Пули хлестнули по развалинам котельной, выбили несколько кирпичей из трубы и прошли плотным пучком через кусты, где мог прятаться вражеский стрелок. Но задерживаться зенитчики не могли, они обязаны были сопровождать колонну. Увозя убитого наводчика, машина спешно догоняла колонну.
Антон Глухов был не только одним из самых результативных снайперов полка, но, как и Матвей Черных, отличался четкой обдуманностью своих действий. Такую стрельбу по колонне, да еще с близкого расстояния мог сгоряча открыть суетливый и неопытный Максим Быков. Увидел фрица — бей его, потом разберемся! Но Антон учел, кажется, все: торопливый отход колонны, отсутствие поблизости немецких позиций и другие факторы.
Теперь можно было собираться. Каждый раз, покидая надежное каменное укрытие, сержант Глухов уничтожал все следы своего пребывания в подвале. Собрал крошки хлеба, окурок цигарки, долго искал затерявшуюся стреляную гильзу.
Старых гильз, и немецких, и русских, здесь хватало, но блестящая, только что отстрелянная латунь, могла выдать его, если сюда наведаются немцы.
И он бы благополучно ушел. По меньшей мере два фрица — артиллерист и зенитчик — убиты. Антон не сомневался, что хоть одна из трех других пуль тоже угодила в цель, но утверждать точно этого не мог и вырезал на прикладе две очередные небольшие зарубки.
Но на сержанта Глухова уже открыли охоту, о чем он пока не догадывался.
Антон не знал, что попал в кольцо разведывательно-штурмовой группы случайно. Выстрелом его товарища, Сани Приходько, был убит майор, командир реактивно-минометного дивизиона.
Обслуживание шестиствольных реактивных установок требовало немалой подготовки и опыта. Установок имелось немного, и гибель командира такого ранга стала серьезной потерей для артиллерийского полка специального назначения. Установки задействовали для уничтожения наиболее важных целей.
Успешным налетом на корабельную стоянку, маршевые роты и склады, укрытые на островах возле поселка Красная Слобода, дивизион был обязан прежде всего четким и умелым действиям командира дивизиона. Это был боевой опытный офицер, пусть в сравнительно невысоком звании, но заменить его не могли даже артиллеристские полковники, отдававшие ему приказы и ненужные советы.
Когда в штаб передали по рации о его гибели от пули русского снайпера, там вначале отчитали начальника штаба и командира разведки, а затем дали приказ прочесать возможные места засады и найти снайпера. Масло в огонь подлило и сообщение, что дивизион был обстрелян несколько раз, два человека погибли (в том числе, наводчик зенитной установки) и еще двое тяжело ранены.
Но толком определить место, откуда велся огонь, не смогли. Группа из пятнадцати человек прочесала одно-другое возможное укрытие, обстреляли из огнеметов щели, подвалы и наткнулась на разрушенную котельную.
Выстрелов и шума снаружи сержант Глухов не слышал и выбирался из укрытия хоть и осторожно, но спокойно. Он замаскировал вход, смел пучком травы следы валенок и пополз по вырытой им неглубокой траншее. Оставалось преодолеть несколько метров траншеи, покрытые инеем кусты и нырнуть в овражек, где его надежно укрывали деревья.
Приглушенные голоса заставили Антона застыть на месте. Слова были немецкие, а говорящих, по меньшей мере, двое. Затем послышались шаги с другой стороны. Глухов понял, кто-то шагает в сторону траншеи и через минуту-две он будет как на ладони. С запозданием пожалел, что не выдолбил траншею поглубже, но вряд ли бы это что-то изменило.
У Антона, кроме винтовки, имелся пистолет ТТ, доставшийся от покойника-взводного (он его недолгое время замещал), и граната-лимонка. Он понял, что надо срочно прорываться — внезапное появление немцев на этом заброшенном пустыре наверняка связано с его выстрелами по колонне. Вычислили!
Когда скрип шагов по мерзлой земле стал слышен совсем отчетливо, Антон выдернул кольцо гранаты, отпустил чеку и, привстав, швырнул ее под ноги немцу в камуфляжной куртке. Значит, точно разведка! А ищут его — мелькнуло в голове.
Немец, увидев русского сержанта, шарахнулся прочь от гранаты. Антон держал ТТ, готовый сразу после выстрела выскочить из траншеи и прорываться. Рвануло, забив грохотом уши, сверху посыпались мерзлые комки земли, обломки кирпичей.
Выпрыгнув наверх, Глухов увидел, что немец лежит, прикрыв голову в каске автоматом, но вряд ли его крепко задело. Зная, что в ближнем бою пистолет более удобен, Антон выстрелил в лежавшего, но промахнулся. Хотел нажать на спуск еще раз, но двое немцев, чьи голоса он слышал минуту назад, приближались быстрыми шагами и поднимали автоматы.
Эти двое показались ему более опасными. Глухов выстрелил четыре раза подряд, переводя ствол с одного немца на другого. Один, перегнувшись пополам, выронил автомат и опустился на четвереньки, прижимая ладони к животу.
Второй был тоже ранен, но успел дать короткую очередь одновременно с выстрелами ТТ. Антону обожгло бок и правую руку, но кость, видимо, не задело. Глухов бежал на него, выстрелил еще раз, уже в упор, и, ускорив шаг, пытался перемахнуть голый клочок земли с заиндевевшей травой.
Несмотря на боль и желание быстрее нырнуть в овражек, он оглянулся в сторону контуженного взрывом немца. Тот сидел на подвернутых ногах. Автомат в его руках раскачивался, не находя цель.
Антон нажал на спуск, но онемевшая правая рука послала пулю мимо цели, да это и не имело значения. От оврага бежали еще двое или трое, в камуфляже, с автоматами. А сидевший, как восточный божок, контуженый разведчик, ударил длинной очередью, целясь в ноги.
Ударило словно железным ломом по ноге, повыше щиколотки, прожгло острой болью перебитую кость и свалило на снег. Боясь потерять сознание, сержант шарил и не мог найти выпавший пистолет. По руке ударили сапогом и скомандовали почти на правильном русском языке:
— Жить хочешь — не шевелись.
— Не хочу, суки, — прошамкал Антон.
Видимо, он сильно разбил лицо, когда падал. Вокруг собралось не меньше десятка немцев, все в камуфляжных куртках, с автоматами. Двое, видимо, разбирающиеся в медицине, разрезали на нем валенки, перевязали прострелянные ноги.
На перебитую кость наложили шину — предусмотрительные сволочи — готовые шины с собой возят. Затем обработали, перевязали бок и руку, куда тоже угодили пули.
— Хлебнешь, парень? — подмигнул крепкий рыжий фриц, доставая фляжку.
— А чего бы перед смертью не глотнуть, — отозвался Глухов.
— Не торопись на тот свет. Придет время, все там будем.
Антон сделал несколько глотков чего-то крепкого и вернул фляжку.
— Спасибо. Хорошо по-русски говоришь. Где научился?
— Пришлось пожить года три в вашей засранной России. Посмотрел, как вы там существуете. Ну и за кого ты воевал, умирать собрался? За вашу грязь непролазную и драные лапти?
— Бойкий ты, рыжий. А, наверное, обосрался бы, если б нас местами поменять.
— Не наглей! — Немец наступил на перебитую лодыжку, и Антон невольно вскрикнул от острой боли, прожигающей все тело до мозга.
— Могу еще разок нажать, хочешь?
Но Глухов намертво прикусил губы. Страх куда-то ушел.
Стоявшие в кружок немцы рассматривали его винтовку, считали зарубки, в голосах слышалась злость. Подошел кто-то еще и пнул Антона, а рыжий, по-прежнему улыбаясь, проговорил:
— Сорок наших ребят угробил. Ну теперь жди благодарности.
Антона долго куда-то везли. Тряска мучительно отдавалась в перебитой ноге, повязка и шина сползли. Он чувствовал, как из обеих ран на левой ноге снова вытекает кровь и мутится, слабеет сознание. Когда выгружали, немцы обнаружили, что снайпер истекает кровью, и наложили свежую повязку. В каком-то помещении его пытались допрашивать: сколько снайперов действует в его полку, где они устраивают засады, много ли в ротах боеприпасов.
Глухов что-то бормотал в ответ, язык ворочался с трудом. Что хотели узнать, немцы от него не услышали. Кто-то снова крутнул перебитую в лодыжке ступню. На этот раз боль, как гвоздем, проколола сердце. Была она совсем короткой, как вспышка, и Антон сразу потерял сознание.
Полковник, руководивший допросом, безнадежно махнул рукой и собрался уходить.
— Заканчивайте, — поморщился он, когда Глухову снова крутнули почти оторванную лодыжку, и он закричал, в очередной раз теряя сознание.
— Как с ним прикажете поступить, господин полковник?
— Накормить, обласкать за то, что он взвод наших солдат на тот свет отправил.
— На прикладе есть зарубки подлиннее, — подсказали полковнику. — Шесть штук. Это наверняка офицеры.
— Добавьте к ним седьмого — командира дивизиона. Опытный был снайпер, заканчивайте с ним. Расстреляйте или сожгите в мусорной яме! Он мне надоел. Все. Доложите позже, кого планируете на должность командира дивизиона.
Антон Глухов принял свою смерть в воронке от бомбы, где уже лежали два промерзших трупа: босой красноармеец в рваной гимнастерке и женщина в старом пальто и резиновых ботах. Его бросили на окоченевшие тела, наверху что-то зашипело, и огнеметная струя погасила в глазах Антона то, что он хотел увидеть в последнюю секунду: лица детей, жены, матери. Горючего не пожалели, и дым от горевших тел, одежды и обуви потащило в небо.
Немцы постояли на краю ямы, кто-то сделал фотографию. В карманах уже мертвого русского сержанта вдруг захлопали оставленные в спешке патроны. Немцы шарахнулись прочь и принялись ругать какого-то Пауля, который не обыскал как следует русского.
— А если бы у него граната в кармане осталась? — кричал на Пауля кто-то из коллег.
— Граната — это плохо, — ответил виновный. — Тогда пришлось бы хоронить кого-то из наших, может, и не одного, а земля мерзлая.
