Глава 11
Остров Кайданова
Фатеев и Юркевич уже четвертую неделю лежали в госпитале. Комиссар Слобода выписался раньше.
У обоих бойцов вытащили из тела штук по тридцать мелких осколков от 20-миллиметровых снарядов и разрывных пуль. У Паши Юркевича воспалился и помутнел правый глаз, его хотели удалить, но отыскался хороший офтальмолог, и глаз удалось спасти.
У Фатеева дела поначалу обстояли хуже. Его привезли в госпиталь без сознания. Кожа распухла, из многочисленных ран сочилась бурая сукровица, температура поднялась до сорока градусов.
Почти все осколки удалили. Но за два дня, пока группа выбиралась из немецкого тыла, началось заражение. Славку спас пенициллин. Антибиотик, изобретенный еще в конце 20-х годов, очень медленно входил в практику. Союзники уже начали его понемногу применять. Наши, как всегда, тянули.
Так бы и загнулся Славка Фатеев в тесной палате для умирающих, но Никита Васильевич Маркин вместе с Юшиным пошли к американцам, рассказали, что мужественный разведчик, награжденный почетной грамотой конгресса США, находится при смерти.
– Помним, — закивали американцы. — Маленький моряк с красивым орденом. Чем сможем помочь?
– У него заражение крови. Говорят, помогает только пенициллин.
– У нас его тоже не хватает, но попробуем найти.
Созвонились с врачами, привезли флаконы с белым порошком и переправили их в госпиталь вместе со связкой бананов.
– Маленький моряк любит бананы. Пусть поправляется.
Славке было тогда не до бананов. Заморские фрукты отнесли своим детям санитарки, а Фатеева медленно выводили из полубессознательного состояния инъекциями пенициллина. Понемногу спал жар, подсыхали раны. Славку заставили через силу глотать бульон и теплое молоко. Через две недели уже вставал с койки и, пошатываясь, гулял по коридору.
Из отряда приезжали комиссар Николай Слобода, Антон Парфенов и Усман Салиев. Привезли коньяку, продуктов, письма из дома. Мать рассказала, что центр города полностью разрушен, уцелели лишь окраины. Красноармейск тоже бомбили, но бомбы сыпали в основном на заводы. От отца по-прежнему нет известий, скорее всего сгинул.
Пришло также письмо от соседки Оли. Ее послания были похожи одно на другое. Аккуратным почерком, без помарок (наверное, с черновика списывала), сообщала о том, что их комсомольская бригада получила за перевыполнение плана переходящее Красное Знамя. Кое-какие новости сообщала о соседских ребятах.
В основном не слишком веселые. Кто-то пропал без вести, на кого-то пришла похоронка, а Витька Долгов вернулся без ноги. Послали учиться на курсы закройщиков, а он их бросил. Шатается по улице, выпивает. Это, конечно, нехорошо и не красит комсомольца.
– Не красит, — соглашался Слава, читая письмо вслух Паше Юркевичу. — Но я бы от ста граммов не отказался.
– Я бы и двести принял, — говорил Паша, у которого по ночам сильно болел после операции глаз. — Хоть поспал бы как следует.
Еще Оля писала о Сергее Манохине, который закончил летное училище, сбил сколько-то немецких самолетов и награжден двумя орденами. Герой! Вот с таких и надо брать пример.
– Конечно, надо, — опять соглашался Слава. — Не с меня же пример брать. Перед войной чуть за решетку не угодил, а орден всего один заработал.
Далее Ольга сообщала, что смены длятся долго, после работы помогает матери. На танцы не ходит и не понимает девушек, которые веселятся в такое тяжелое время и забывают своих боевых друзей.
– Правильная у тебя подруга, — хвалил Ольгу Паша Юркевич. — По танцам не шляется, тебя, наверное, ждет.
– Серьезно, что ли? — подозрительно спрашивал Славка. — Или смеешься?
– Какой уж тут смех, — вздыхал Паша и аккуратно поправлял чистый платок, который накрывал больной глаз. От света тот начинал слезиться. — А я бы на танцы сходил, пообжимался бы с какой-нибудь сестричкой. Глядишь, уболтал бы на что-нибудь посерьезнее.
– Сестричек командиры разобрали. Одни старухи остались.
Немного поболтав, засыпали. Чем еще в госпитале заняться? Перевязки, таблетки, да спишь, как сурок. За это время Слава крепко сдружился с Пашей Юркевичем. До войны он жил в Витебске. В 1940 году призвали в армию, служил под Архангельском. Вся семья находится в оккупации. Это его третье ранение. Рассказывал, как под Ленинградом выползали ночью, чтобы отрубить кусок мороженой конины.
Стук топора о замерзшее мясо был слышен издалека, и немцы открывали огонь из пулеметов. Каждую ночь либо раненых вытаскивали, либо убитые на нейтралке оставались.
– Я однажды нарубил кусков, — вспоминал Паша. — Принес в вещмешке. Воды, чтобы промыть не было, потерли куски о снег и в котел. Через полчаса так завоняло, что хоть из землянки убегай. Оказывается, я вместе с мясом кишки принес, а там навоз. Вылили воду, кишки почистили, давай снова варить. А терпения не хватает. Почти сырьем жрали. Воняет страшно, глотаешь и боишься, что вырвет — пропадет добро.
– Хлебом-то хоть снабжали? — спросил Слава.
– Снабжали. Выдали как-то на отделение двухкилограммовую буханку, а она как лед, сутки надо оттаивать. Кто-то умный предложил: давайте разрубим ее на четвертинки и на печке оттаем. Тюкнули, как следует, а буханка в труху рассыпалась. Не знаю, из чего тот хлеб делали, но муки в нем, кажется, вообще не было. На противень бросили, через полчаса там зеленая каша шипит и травой пахнет. Ложками делили. Я думал, живым оттуда не выберусь. Едва ноги таскал. А фрицы, как по расписанию, с утра мин с полсотни высыпят, перед обедом повторят, а вечером гаубицы стрелять начинают. Всю ночь фугасы посылают. Не часто, а примерно штуки три в час. Какой-нибудь в цель точно попадет. Спишь и ждешь, когда он к тебе через крышу на нары прилетит. Никакие бревна и земля не спасали. Бывало, проснешься, а вместо соседней землянки груда бревен дымится. Начинаешь откапывать — то рука, то нога попадается.
– Перебежчики были? — спросил Фатеев.
– А то нет! Каждую ночь кто-нибудь из батальона сбегал. И больше бы бежали, но кругом мины — риск! Не всякий решался. Бывало, лежит такой на нейтралке с оторванной ногой и стонет: «Спасите, братцы!» — а ему в ответ: «Как бежал, так и возвращайся». Может, кто бы и сжалился, вытащил, но либо сам подорвешься, либо фрицы из пулемета прикончат. Комбат нашему ротному грозил, едва не застрелил. Ведь комбата командир полка с комиссаром шпыняют.
– Так и бегали?
– Нет. В феврале саперов прислали, все подходы заминировали. Вроде бы от немцев, а на самом деле от перебежчиков. Взводных предупредили, что, если кто пропадет, под суд пойдут за своих подчиненных. Вот и караулили нас ночами бедные лейтенанты. А днем отсыпались.
– Моряки редко бежали, — сказал Фатеев. — Коллективы крепкие, предателя сами могли шлепнуть.
– У нас один чудак нашелся, молился потихоньку каждый день. Не за спасение, а чтобы рану получить.
– Получил?
– А как же. Немецкий снайпер ему под ключицу пулю вложил. Рана тяжелая, но не смертельная. Зато месяца на два в госпиталь попал.
– Во, сволочь хитрая, — удивился Слава.
– Точно сволочь. Он под теплое одеяло, а нам на морозе за него воевать. Ротный жалел, что узнал об этом поздно. Грозился после: «Если услышу, кто рану себе вымаливает, пристрелю на месте».
Паша, как и большинство других бойцов в роте, отморозил ступни и пальцы на руках. Но таких в санбат не брали, некому было бы обороняться. Мазь выдадут, мажь ноги, пальцы, сам лечись. Но Паше повезло. Во время одного из обстрелов заработал несколько осколков. Положили в санбат, а потом в госпиталь. Осколки через день вытащили, а обмороженные ступни два месяца лечили.
Тоскливые разговоры надоедали, вспоминали довоенную жизнь. Она казалась такой безоблачной и веселой. И ведь не ценили.
В один из дней приехал Антон Парфенов, а с ним зенитчица Маша Воробьева, на которую когда-то Славка заглядывался, но ничего у него не получилось. Заметив удивление в глазах, Маша насмешливо поздоровалась:
– Привет тебе от всех, герой.
– Ты к кому приехала-то?
– К тебе. Проведать товарища.
– Мы с тобой товарищами сроду не были, ты возле командиров всегда крутилась. Кстати, командирские палаты на втором этаже.
Но красивая Маша вела себя, как всегда, уверенно.
– Чего ты выделываешься, Славка? К тебе я приехала, а ты всякую ерунду вспоминаешь. Или Катьку ждал?
– Никого я не ждал. А где твой капитан?
– Был, да сплыл. И вообще, я сейчас в санчасти работаю. У меня ведь незаконченный курс медучилища. Грамотная!
Она засмеялась так заразительно, что два десятка раненых, набитые в тесную палату, повысовывались из-под одеял и с интересом следили за происходящим.
– Чего вылупился? — Маша показала язык небритому худому саперу, который разглядывал ее, разинув рот. — Побрился бы лучше. И вообще, воняет тут у вас, пошли на воздух.
– Куревом не угостите? — попросил один из раненых.
Маша развязала вещмешок, выложила две пачки махорки, кулек печенья и большой кусок вареной трески.
– Пользуйтесь, а на большее не рассчитывайте. Водки у нас мало, а закуску получше я для Славика привезла. Ему сил набираться надо.
– Ох и девка! — покачал головой старшина-артиллерист. — Такую пока объездишь, все силы истратишь.
– Ты за Славика не переживай. Он хоть и мелкий, а в корень пошел. Лучший разведчик в бригаде. Читали в газете?
Вчетвером пошли в лесок неподалеку. Когда проходили мимо кладбища, Слава предложил:
– Может, к Але Величко на могилу зайдем.
– Не надо, — отмахнулась Маша. — У нас вся жизнь как могила. На прошлой неделе опять бомбежка была, троих ребят похоронили.
Нашли укромную поляну, разложили на бушлате выпивку, еду. Славка никак не мог прийти в себя. Маша это заметила и придвинула кружку с водкой.
– Выпей и голову всякой всячиной не забивай.
Выпили по одной-другой, закусили тушенкой и салом. Для Славки отдельно Маша привезла баночку красной икры. Но тот отказался есть в одиночку.
– Я что, умирающий? Наливайте еще, а икрой закусим.
– Молодец, Славка, — хлопнула его по спине Маша. — Узнаю орла.
Через час Парфенов и Юркевич деликатно поднялись и сообщили, что хотят прогуляться. Когда оба удалились, Маша пожаловалась, что жарко, и расстегнула верхние пуговицы на гимнастерке:
– Наконец-то дружки твои догадались. Двигайся ближе, чего как неживой?
– Капитана бросила, что ли?
– Вот он тебе сдался, успокоиться не можешь. Женатый, двое детей, чего время зря с ним тратить.
– А со мной не зря?
– Брось, Славка. Ты мне всегда нравился, а получалось как-то по-дурацки. Обними, что ли…
Слава, забыв про все, целовал ее в губы, пытаясь расстегнуть остальные пуговицы на гимнастерке.
– Подожди, я сама.
Сняла юбку, что-то еще. Легла на бушлат.
– Раздевайся, чего медлишь?
Когда Антон и Паша вернулись, парочка сидела обнявшись и о чем-то мирно переговаривалась. Допили водку и двинулись на причал, через полчаса уходил катер.
– Ну что, Славка, не забудешь меня? — спросила Маша.
– Нет. У меня еще такого не было.
– Дней через пяток, может, снова приеду.
– Приезжай обязательно. Буду ждать.
Целовались на причале, никак не могли оторваться друг от друга. Матрос торопил их:
– Заканчивайте любовь. Отчаливаем.
Паша Юркевич на обратном пути сказал:
– Красивая у тебя подружка. Видел, как все в палате облизывались?
– Красивая, — согласился Слава. — Да и я ничего.
На куртке, которую он одолжил у ребят, блестел и переливался орден Отечественной войны. Почетная награда, не просто ее заслужить. В бригаде такой орден всего у двоих-троих имеется.
В конце сентября на смену дождям выпал и быстро растаял снег. Задувал холодный ветер, и даже тихий залив захлестывало волнами. Море стало серым и неприветливым, как настроение у большинства бойцов.
Участились бомбежки. В середине сентября немцы предприняли наступление с целью перерезать железную дорогу, связывающую Мурманск с Кандалакшей и далее с Большой землей. Наступление отбили с большими потерями. На железнодорожной насыпи остались несколько сгоревших эшелонов, ремонтники спешно восстанавливали путь.
В другом месте атаковали части 19-й армии, пытаясь сдвинуть линию фронта, выгнувшуюся наиболее глубоко на восток и нависшую над станцией Лоухи, от которой до побережья Белого моря оставалось менее ста километров.
От бригады Юшина выделили второй батальон капитан-лейтенанта Ефимова. В жестоких трехдневных боях из 470 бойцов осталось немногим более пятидесяти. Сдвинуть немцев не удалось. В окрестностях, среди многочисленных озер, погибли более двух тысяч бойцов сухопутных войск и морской пехоты. В санбаты и госпитали на подводах и грузовиках везли раненых. Фатеев и Юркевич выписались досрочно и кое-как по раскисшим дорогам добрались до своей бригады.
Напряженные вести приходили из Сталинграда. Город был практически в руках 6-й армии Паулюса, но немецкие дивизии застряли в двухстах метрах от Волги, где бои не прекращались ни днем ни ночью.
Наши войска наносили в Сталинграде непрерывные контрудары. Полк моряков-североморцев, созданный из добровольцев, сражался в центральной части города. В добротных черных куртках и бескозырках с надписью «Северный флот», они атаковали один из главных опорных пунктов — центральный элеватор.
Моряки показали полное презрение к смерти. Шли в атаку с примкнутыми штыками, дрались до последнего, и большинство полегло на берегу под сильным пулеметным огнем. Пленные немцы позже рассказывали, что на элеваторе были установлены около 40 пулеметов.
Награды за авиабазу на этот раз вручали скупо. Слишком тяжелая обстановка складывалась на передовой, а три авиационных полка, принимавших участие в налете, потеряли более двадцати самолетов.
Николай Слобода, возглавлявший диверсионную группу, получил орден Отечественной войны, Слава Фатеев и Паша Юркевич — медали «За отвагу», еще трое-четверо были награждены медалями «За боевые заслуги». Командира отряда Маркина на этот раз обошли. Юшин имел к нему какие-то претензии и брюзгливо выговаривал:
– Ты за подводную лодку сразу два ордена отхватил и очередное звание досрочно. Хватит с тебя, а то избалуем.
Фатееву, еще не оправившемуся от ран, дали отпуск на десять дней. Вечерами встречались с Машей. Как-то раз состоялся разговор о будущей жизни. Оба решили, что поженятся.
– Где только жить после войны будем? — спрашивал Слава. — У меня в Сталинграде не дом, а халупа, да и та в овраг скоро сползет.
– Можно у меня, — предлагала Маша. — Дом просторный, на берегу Суры, кругом лес, грибы, ягоды. На той стороне заливные луга и озера. Рыбалка знаешь какая? Сомы по два пуда попадаются, карась на удочку как сумасшедший клюет.
– Примут твои? — слегка ломался Славка. — У меня за душой, кроме штанов да ботинок, ничего нет.
– Лишь бы дожить. Войне конца-края не видно. Хорошо бы тебе на старшинскую должность перейти. Николай Слобода, твой дружок, небось поможет. Ты ведь три раза уже ранен, заслужил спокойную должность. И по характеру шустрый, справишься.
– Никто меня в старшины не переведет. В разведке опытных ребят раз-два и обчелся. Кто остался? — И перечислял, загибая пальцы: — Антоха Парфенов, Усман Салиев да я. Пашу Юркевича и Андрюху Ступникова взяли, ребята хваткие, но когда еще из них разведчики получатся.
– Да наплевать мне на твою разведку, — вскипала Маша. — Я, может, беременная хожу, а ребенку отец нужен.
– Правда, что ли?
– Пока не знаю. Но долго ли забеременеть? Почти каждый день встречаемся, а ты просто так гулять не хочешь.
– Да и тебе это дело по вкусу.
– Пока молодая, по вкусу. Только мне ведь уже двадцать два, пора о будущей жизни думать. Мои ровесницы в селе еще до войны родили, а кто второго или третьего ребенка завел.
Только со Славой Маша становилась сама собой. Узнал не слишком простую ее жизнь. В семье было трое детей, все девки. Одна совсем чахлая, в девять лет умерла. У старшей сердце больное, толстая, одышкой мучается, хотя от работы не бежит. Но замуж ей не выйти, для здоровых девок парней не хватает, а больная кому нужна.
Году в тридцать пятом отец уехал на заработки в Пензу, там и прижился. Изредка присылал то пятьдесят, то сто рублей, и ни слова, вернется или нет. Потом и деньги перестал высылать.
Через пару лет мать вышла замуж снова. Родились двое мальчишек, опять вроде жизнь налаживаться стала. В сорок первом на второй день войны забрали отчима, а зимой пришла бумага, что он пропал без вести.
– У меня такая же история с отцом, — сказал Слава. — Только я его сильно не жду. Пьяница, бездельник и мать поколачивал.
– У меня отчим хороший был. К нам с сестрой как к родным относился.
– Маша, чего тебя в армию понесло?
– Ты, Славка, городской парень, деревенской жизни не видел. Знаешь, чем я занималась? На поле с утра до ночи гнешься, зимой навоз гребешь да мешки с зерном на горбу таскаешь. А голодуха какая была. Осенью в сорок первом весь хлеб на нужды фронта выгребли. Что успели спрятать, с лебедой мешали, ну, картошка еще спасала. Ко мне наш председатель, лысый боров, привязывался. В теплой конторе будешь сидеть, в чулочках да в кофте нарядной. А сам весь потный, сопит, как хряк. Вот и пошла в военкомат. Здесь себя хоть человеком почувствовала, хотя все начальство ко мне привязывалось, проходу не давало. Даже Юшин, хрен старый.
– Теперь никто не привяжется, — обнимал ее за плечи Славка. — Башку в момент сорву.
Кто Фатеева не знал, мог и ухмыльнуться над малорослым помкомвзвода, обещавшим сорвать кому-то башку. Но орден, две медали и три нашивки за ранения говорили, что он не простой парень.
Война людей меняет. Скажи кто-нибудь года полтора назад, что с легкостью научится он убивать — никогда бы не поверил. А ведь душ двадцать пять германских на счету, если не больше. В последнем бою на Туломе часового на нож взял, тот и не пикнул. Двоих пулеметчиков в упор расстрелял и поджег из захваченного пулемета тяжелый «Юнкерс». За что и медаль получил, хотя рассчитывал на орден.
Иногда всплывали в памяти лица убитых им немцев. Как хрипели перед смертью часовые, которых снимал (проще говоря, резал) Славка во время разведки. Как с ужасом смотрели на него в последние свои секунды оба обреченных пулеметчика на авиабазе, которым было не больше девятнадцати лет.
Ко всему привыкаешь. И к смерти тоже. Но, обнимая подругу, верил, что рано или поздно все кончится. Переживут они чертову войну и уедут жить в дом над рекой Сурой в верховьях Волги.
В это же время озабоченный Юшин возвратился к себе в штаб и приказал вызвать командиров батальонов и отдельных рот. Короткая передышка кончилась, предстояла десантная операция. Соблюдая режим секретности, командир бригады ни слова не сказал о месте, где предстоят боевые действия. Но в воздухе уже висело знакомое всем слово. Остров Кайданова.
Остров был невелик, скалист и мрачен, как окружающее его море в ненастные дни. Когда ветер утихал, исчезали облака и появлялось солнце, море отражало голубое небо, делаясь обманчиво ласковым. В такие дни не верилось, что рядом семидесятая параллель, а за горизонтом, не так далеко отсюда, начинаются полярные льды. Свое название этот неласковый клочок земли (точнее, нагромождение скал) получил в честь одного из полярных капитанов, открывавшего в XVIII веке северные земли.
Западная оконечность острова поднималась неровными утесами, о которые день и ночь бились волны мощного течения, берущего начало где-то далеко на юге. К востоку остров понижался, напоминая припавшего к земле ежа. Спина топорщилась колючими верхушками северных елей и гребнями скал. Посреди острова возвышался давно потухший вулкан.
Неуютное место. Ни удобной гавани, ни пологой отмели, куда можно вытащить поврежденное судно. Укрываясь от штормов, небольшие корабли с риском втискивались среди скал, обдирая борта о шершавый камень. Ну а если отказал двигатель, то втыкайся носом в откос, где на узкой галечной отмели лежат огромные валуны.
Бросай все якоря, и, если цепи крепкие, а шторм не зашкаливает за шесть-семь баллов, может, и выдержит поврежденная посудина непогоду. Ну а если море разыграется в полную силу, то сплющит, затопит невезучее судно, а обломки прибой неустанно будет добивать о скалы. Дерево превратится в крошево, а металл скрутит и сомнет, зарывая разорванные куски в грунт.
Весной 1942 года, когда пошли караваны из Англии, доставляя в Мурманск и Архангельск нужные военные грузы, остров стал важным объектом.
Не сказать, что он стоял на главном пути, скорее, на дальней обочине, но служил хорошим местом для наблюдения, а при случае и маяком. Здесь могли отстояться сутки-двое поврежденная подводная лодка или небольшой корабль. Видя спасение, гребли к острову на шлюпках или плотах моряки с потопленных кораблей. Выпрыгивали в воду, карабкались по откосам, хватаясь за уступы скал.
– Ура, берег! Будем жить!
Будут или нет, это еще вопрос. Если одновременно сталкивались и наши, и немцы, то разгорались схватки не на жизнь, а на смерть. Оружия большинство моряков с потопленных судов захватить не успевали: пара-тройка пистолетов на шлюпку, изредка карабин или автомат с малым запасом патронов.
Когда расстреливали обоймы, в ход шли аварийные багры, топорики или просто хватали камни и обрушивали их на противника. Бой, который начинался на море, продолжался на острове. Тела мертвых клевали хищные птицы, а победители пытались выжить на неуютных холодных берегах.
Крупную базу построить здесь было невозможно из-за рельефа местности, да и смысла нет — слишком отдаленный клочок земли. А вот наблюдательный пункт, учитывая высоту вулкана шестьсот метров, получался перспективный. С него отлично просматривались окраины караванного пути, эскадрильи бомберов, описывающие хитрый круг для внезапного удара, или корабли, крадущиеся к цели по задворкам морских путей.
Первую военную зиму на Кайданове было тихо, вопрос о поставках грузов по ленд-лизу только решался. Весной сорок второго, когда потянулись караваны и оживились морские пути, сюда кинулись и наши, и немцы. Остров дважды переходил из рук в руки, а затем его оседлали егеря группы армий «Север». Помогла авиация, скоростные катера, артиллерия эсминцев и фрегатов.
Защитники острова, краснофлотцы, вооруженные винтовками и несколькими пулеметами, сражались до последнего, не ожидая пощады. Их уничтожали плотным огнем пулеметов, минами, выжигали из лабиринта скал огнеметами. Уцелевших моряков немцы загнали на мыс (дальше отступать некуда) и расстреляли, мстя за погибших камрадов.
Краснофлотцы, в тельняшках и бескозырках, почти все израненные, до последней минуты внушали егерям опасение (а может, страх). Патроны моряки давно расстреляли, но хищно блестели штыки, матросские массивные ножи, саперные лопатки. Им не предлагали сдаться, а моряки не просили пощады. Их перебили из автоматов, не рискуя приближаться, так как вместе с русским матом летели в сторону победителей ножи и камни.
Так остров Кайданова временно стал немецким. Здесь оборудовали наблюдательный пункт, установили недавно появившиеся радары, дальномеры, мощные радиостанции, и потекла отрывистая немецкая речь из глубины исконно русского моря.
Летом немцев пытались раза два с острова выбить. Не хватало кораблей, авиации, попытки закончились неудачей. Остров на время оставили в покое. Но во второй половине октября, когда все южнее стали подступать ледовые поля, замерзали проливы, снова вспомнили про Кайданова.
Вокруг него море не замерзало, мешало сильное течение. И наши, и союзные корабли поневоле приближали свой маршрут к острову, где их засекали наблюдатели и вызывали авиацию.
Случалось, что, заблудившись в тумане, транспорт неосторожно приближался к острову. Локаторы засекали смутные цели, подпускали корабли поближе, и трехорудийная батарея 105-миллиметровых горных гаубиц обрушивала на судно пятнадцатикилограммовые снаряды.
Огромный транспорт «Калифорния», поврежденный торпедой и отставший от каравана, приблизился к острову менее чем на пять миль. Тяжело груженный автомобилями, алюминием, запасными двигателями для танков и самолетов, транспорт плохо подчинялся рулю, а капитан слишком поздно разглядел сквозь туман скалы враждебного острова.
Гаубицы били со скоростью шесть выстрелов в минуту. Пока транспорт пытался изменить курс, выбираясь из мощного течения, расстояние еще больше сократилось. Фугасные снаряды пробивали лишенный броневой защиты борт «Калифорнии», взрывались в трюмах.
Немцам отвечали зенитные автоматы калибра 40 и 20 миллиметров, но толку от них было совсем мало — гаубицы вели огонь с закрытых позиций. Несмотря на множество пробоин, горящие надстройки, огромный корабль не потерял хода, а насосы исправно откачивали воду.
Один из зенитных 40-миллиметровых снарядов все же накрыл гаубицу, вывел ее из строя и тяжело ранил двоих артиллеристов. Плотность огня заметно уменьшилась, и командир батареи с досадой произнес:
– А ведь американский слон может уйти.
– Сосредоточьте огонь на кормовой части, — приказал майор, комендант острова. Он не был артиллеристом, но хорошо знал уязвимые места кораблей.
Майор оказался прав. Фонтаны от падающих снарядов плясали возле массивной кормы, там появилось несколько пробоин. Один из снарядов нарушил центровку гребного вала, судно замедлило ход, корпус сотрясался, огромные винты работали вразнобой.
Еще одно попадание пришлось в машинное отделение. Из пробитых трубопроводов вытекало топливо, искрили электродвигатели. Когда полыхнуло пламя, главный механик понял — корабль обречен. Два его помощника лежали тяжело раненные, очередной снаряд разметал горящее топливо, трюм пылал, выкидывая клубы дыма через люк и пробоины.
«Калифорния» тонула долго. Успели спустить шлюпки и спасательные плоты, но их расстреляли с берега. Когда судно погрузилось в воду кормой вниз, мощная воронка засосала уцелевших моряков. Спастись никто не сумел.
– Гибель «Калифорнии» — это следствие ошибки в определении курса, — рассуждал Юшин. — Можно сказать, случайность. Но потопленные немецкой авиацией на этом маршруте пять других судов случайностью не назовешь. Скоро наступят морозы, корабли будут вынуждены идти южнее. А это значит, половина судов окажется в пределах видимости с наблюдательных постов острова.
– Прыщ, — коротко заявил капитан первого батальона. — И нам предстоит его выдавить. Я правильно понял?
– Правильно. Командование поручило нашей бригаде уничтожить гарнизон острова и закрепиться там. Что мы имеем?
Оказалось, бригада имеет не так и много. После безуспешных боев возле станции Лоухи от второго батальона осталось менее пятидесяти человек. Пополнения в ближайшее время не ожидается. В первом и третьем батальоне в строю находилось в общей сложности четыреста человек. Плюс батарея легких полковых трехдюймовок, минометная рота, саперный взвод и отряд «Онега». Операцию планировали начать в ближайшие два дня.
Присутствующие на совещании зашумели:
– Опять спешка!
– Мы же не на прогулку собираемся. Надо подготовиться.
– В ротах по сорок-пятьдесят человек, много новичков. С кем воевать?
– Авиацию, конечно, не дадут!
– А ты чего молчишь, Никита Васильевич? — обратился Юшин к командиру «Онеги». — О чем думаешь?
– О бабах, — зевнул Маркин.
– Небось обижаешься, что за Тулому не наградили?
– Может, и обижаюсь. Но мои люди готовы. В строю, не считая повара, восемьдесят два человека. Оружие в порядке, больных нет.
– Во, молодец, — одобрил бодрый ответ Никиты Маркина командир бригады. — Значит, в десантной операции будут участвовать около семисот человек.
– Ты и мой батальон считаешь? — удивился комбат Ефимов. — Активных штыков я и три десятка не наберу. Ездовые, связисты, технари…
– Блядешки, — подсказал Маркин. — Чего ты стонешь? Все пойдем, включая поваров. Или не понял ситуации?
– Немецкий гарнизон на острове не слишком многочисленный, — продолжал Юшин. — По сведениям авиаразведки и сообщениям агентуры, примерно человек 150–170.
– Агентура что, на острове дежурит?
– Ха! Какая там авиаразведка. Сплошные скалы и расщелины. Чего там разглядишь? — выражал возмущение командир второго батальона Ефимов, которому предстояло идти в бой непонятно в каком качестве. То ли ротным командиром, то ли взводным.
– Пусть двести, но не больше, — набычился Юшин. — Чего ты расплакался, Ефимов? Полк туда не пошлют, тяжелые орудия вроде «шестидюймовок» на скалы не втащат, они пять тонн весят. Вооружение у них так себе: штуки две-три гаубиц-стопяток, примерно столько же полевых пушек 75-миллиметровых, ну и штук шесть минометов. Но главное не в этом. Чуть что, они вызывают авиацию, на чем и погорел последний десант. Ну, тогда лето было, светло круглые сутки. А нам, значит, высадиться следует до рассвета. Понятно!
Еще час-полтора обсуждали мелкие детали, гадали, какие корабли выделят бригаде, затем командиры разошлись по своим подразделениям.
Порывы ветра гнали череду трехметровых серых волн, которые били о борта кораблей с такой силой, что казалось, сейчас проломят тонкую преграду между студеной водой и трюмами, куда набились роты и батальоны.
Тяжко и неуютно сидеть в трюмах, которые находятся ниже уровня воды. Сильная качка свалила уже немало десантников — от морской болезни лекарства нет. Те, кто чувствовали себя более-менее бодро, прилипли к иллюминаторам, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.
Снежный заряд обрушился на самоходный десантный корабль, мгновенно залепив иллюминаторы слоем мокрого снега. Очередная волна смыла его, но снег продолжал лететь почти горизонтально, подхваченный сильным ветром, и снова залеплял иллюминаторы.
Собачья погода, поэтому десант шел с опозданием. Зато вряд ли появятся немецкие самолеты. Слава Фатеев сидел рядом с Антоном Парфеновым, к нему прижималась Маша, которую сильно мутило от качки. Очередной удар волны под плоское днище грохнул, как выстрел.
Половину людей сбросило с узких скамеек, кто-то разбил лицо и отчаянно матерился. Кроме прочих судов, для бригады выделили два десантных корабля: «Печора» и «Николай Руднев», которые двигались со скоростью 11 узлов (вдвое быстрее, чем прежние десантные баржи). Малая осадка позволяла подойти к берегу вплотную.
На «Печоре» разместился отряд «Онега», первый батальон, артиллерийская батарея и минометная рота. Остальную часть бригады разместили на «Николае Рудневе», нескольких сейнерах и четырнадцатиметровых десантных катерах типа «тендер». Сейнеры и катера безнадежно отставали. Поневоле сбавляли скорость и другие корабли.
Десантную группу сопровождали два тральщика и сторожевик. Два 100-миллиметровых орудия сторожевого корабля «Тайфун» и одна «сотка» на тральщике «Проводник» — вот и вся тяжелая артиллерия прикрытия.
Еще имеются «сорокапятки» и 37-миллиметровые зенитные автоматы. В момент высадки они способны оказать действенную помощь. Но до высадки надо еще дойти. Планировали установить на «Печоре» минометы, но сильная качка помешала это сделать.
Мили за три от острова, когда уже хорошо различались скалы, суда разделились на две части. Десантироваться предстояло с двух сторон. Немцы огонь пока не открывали, зато Маркин с верхней палубы «Печоры» отчетливо видел, что творится у берегов. Прибой поднимал массу воды и бился мощной волной о скалы, поднимая сплошную завесу брызг и водяной пыли.
– Ты погляди, что творится, — сказал Николай Слобода. — Как высаживаться будем?
– Как обычно. Назад ходу нет, — коротко отозвался Маркин. — Иди, умойся холодной водой, легче станет.
Обычно подтянутый и свежий, комиссар стоял, держась за поручни с желтым мятым лицом. Качка уложила его еще в начале пути. Кто-то посоветовал выпить крепкого чая, но Николая через минуту вырвало. Матрос принес ведро воды.
– Лей на голову, — скомандовал Маркин. — Через полчаса все равно купаться будем. И Парфенова с Фатеевым сюда вызови.
Второй и третий батальоны на своих судах забирали правее. Первый батальон и отряд «Онега» шли напрямик. Неуклюжие мелкие сейнеры держались устойчиво. Зато внезапно заглох мотор на четырнадцатиметровом катере «тендер».
Не рассчитанный на такую качку (возможно, капитан был неопытный), катер развернулся бортом к волне и перевернулся. Матросы и десантники цеплялись за борта, некоторые сразу тонули под тяжестью оружия и груза.
Второй катер догонял собрата, которого тащило и вертело течением. Это стало сигналом для гарнизона острова открыть огонь. Тяжелый 105-миллиметровый снаряд пошел с перелетом и взорвался за кормой «Печоры». Еще один жутко провыл над головой и поднял фонтан воды немного ближе.
– Открывай ответный огонь, — приказал Маркин капитану «Печоры».
– Какой толк? У меня всего два крупнокалиберных пулемета.
– Для красоты установлены? А ну, огонь!
Сразу же открыл огонь сторожевик «Тайфун». Сначала из 100-миллиметровок, затем из «сорокапяток» и зенитных автоматов. Через минуту ударили пушки обоих тральщиков. Но немецкие артиллеристы из всех кораблей выбрали две главные цели: «Печору» и «Тайфун».
После нескольких пристрелочных выстрелов гаубичный снаряд ударил в носовую часть «Печоры». Взрыв выбил дыру метра полтора в диаметре. Тральщик, загораживая корабль с людьми, бил из носовой 100-миллиметровой пушки и зенитных автоматов.
Разведчики стояли рядом с Маркиным. Тот показывал место, куда воткнется плоским днищем «Печора».
– Весь разведвзвод сразу наверх. Цепляйтесь за камни зубами, руками, но не теряйте ни минуты.
– Ясно.
Немецкие артиллеристы обратили внимание на катера. Из воды вытаскивали людей. Некоторые намертво вцепились в борт перевернувшегося «тендера». Их с трудом отдирали и втаскивали на палубу второго катера.
Тратить тяжелые снаряды на мелкие катера немцы не захотели, открыли огонь из 75-миллиметровки. Дрейфующие борт о борт катера представляли хорошую мишень, и уже с пятого-шестого выстрела взрыв накрыл оба катера. В воде оказались тридцать или сорок человек.
Снаряды добили один из «тендеров», второй плыл вверх днищем. «Семидесятипятка» обнаружила себя вспышкой пламени. Носовое орудие «Тайфуна» выпустило три снаряда подряд, на скале взметнулся клубок огня. Ствол вместе с откатным устройством сплющило и отбросило в сторону, снесло щит, и раскидало тела артиллеристов.
– Есть! — кричал комбриг Юшин, находившийся в боевой рубке «Тайфуна» рядом с капитаном.
Спасать людей двинулся сейнер, оказавшийся ближе других. Но тяжелогруженое судно с маломощным дизелем пробивалось сквозь волны слишком медленно. Моряки тонули один за другим. Даже те, кто сумел избавиться от оружия и вещмешков. Вода температурой четыре градуса намертво скручивала мышцы.
Люди исчезали под водой в полном сознании, не в силах шевелить руками или ногами. Последние их минуты были наполнены ужасом неминуемой смерти. Те, у кого остановилось от холода сердце, уходили в глубину, ничего не чувствуя, и тела их исчезали в темной воде.
«Проводник» приблизился к скалам ближе всех и вел беглый огонь, отвлекая на себя снаряды, предназначенные для десантных судов. Капитан «Тайфуна» тоже прибавил ходу. Семь орудий сторожевика, в том числе два тяжелых, тоже стреляли непрерывно.
Снаряды находили свою цель. То в одном, то в другом месте что-то загоралось. Перевернуло взрывом 105-миллиметровку, расчет погиб почти полностью. Зенитный автомат посылал трассы, стремясь накрыть крупнокалиберный пулемет, размещенный в доте. Один из снарядов влетел в амбразуру, разбил казенник пулемета и тяжело ранил двоих человек из расчета.
«Тайфун» развернулся бортом. В таком положении могли вести прицельный огонь все семь пушек, но и сторожевик становился уязвимой мишенью. Немецкий снаряд ударил в бронированную рубку, и хотя не пробил ее, но оглушил всех, кто там находился.
– Сто пять миллиметров, — определил капитан. — Крупнее этого калибра пушек на острове у фрицев нет. Так что броня наша держит удар.
У рулевого текла из ушей кровь, он едва стоял. Его заменил штурман. Еще один снаряд взорвался с тыльной стороны рубки. Командиров спасло лишь то, что фугас прошел вскользь, смяв бронированную дверь, которая перестала закрываться. На этот раз досталось и Юшину. Взрывной волной его ударило о стену, разбило лицо. Зажимая нос, из которого текла кровь, крикнул:
– Ты чего нас под снаряды подставляешь? Хватит геройствовать.
Командир «Тайфуна», молодой, лет двадцати восьми, но уже с нашивками капитана второго ранга и с двумя орденами, невозмутимо разглядывал в бинокль происходящее.
– Твои высаживаются. Уже на скалах…
Если на десантников обрушился огонь минометов, то артиллеристы, пытаясь ослабить огонь сторожевого корабля, не выпускали его из прицелов. Разбило зенитный автомат, погибли сразу три человека из расчета. Снаряды летели в кормовую часть, немцы стремились вывести из строя машинное отделение.
Гаубица посылала снаряд за снарядом, целясь в командирскую рубку. Переломило мачту, которая обрушилась на дымовую трубу. Юшину показалось, что скрежет раздирает сторожевик пополам, а переговорное устройство тем временем докладывало:
– Пожар в машинном отделении. Принимаем меры к тушению.
– Срочно направить туда боцманскую команду, — приказал капитан «Тайфуна». — Главный механик там?
– Так точно.
Снаряд взорвался рядом с рубкой, закричал раненый матрос. Капитан набивал трубку табаком и оставался невозмутимым. «Притворяется, сопляк», — подумал Юшин. В то же время он понимал: сторожевик приблизился на такое опасное расстояние, чтобы вести наиболее точный огонь, иначе высадка сорвется.
Командир бригады Юшин много чего пережил за свои сорок шесть лет. Еще в 1919 году получил тяжелую контузию, когда был простым матросом. Сколько лет шел он от матросской должности до нынешних золотых нашивок капитана первого ранга! И мечтать об этом не мог, командуя двенадцать лет подряд ротой береговой обороны.
Сейчас он достиг всего: высокой должности и звания, благополучия для семьи. Работал в безопасности и комфорте, вдали от передовой, в окружении преданных штабных помощников, подруг из числа телефонисток и медсестер. Понял, что на войне тоже можно жить неплохо и сытно. И вот его сунули под снаряды.
Нехорошее предчувствие не оставляло Юшина со вчерашнего дня. К чему командира бригады совать в каждую дыру? Разве мало подчиненных? Но приказ был жесткий — десант возглавляет лично комбриг. Оставили на базе комиссара: контролировать связисток и постовых да политдонесения сочинять.
На берегу активно шла высадка. Непрерывная стрельба, взрывы мин и гранат, разноцветные пулеметные трассы и дружный рев матросских глоток: «Полундра!»
Юшин приблизился к узкому окошку, частично прикрытому заслонкой. Он хотел лично видеть, что там творится. Снаряд раскололся о бронированный лоб командирской рубки немного выше окошка. Вспышка огненным языком ворвалась в бойницу, хлестнула в лицо командира бригады, а взрывная волна отшвырнула его, ломая кости.
Командир бригады умер мгновенно. По существу, он сумел лишь подготовить, погрузить десант и довести до места высадки. Юшин вместе с адъютантом, офицером связи и несколькими автоматчиками планировал высадиться на моторной шлюпке несколько позже.
Не успел. А может, не слишком торопился. Штурман, который, несмотря на контузию, не выпускал штурвал, смотрел на сгоревшее до костей лицо командира бригады. Ему повезло, что язык пламени хлестнул в стороне.
– Отнесите командира бригады в лазарет, — приказал капитан. — Похороним на базе… если вырвемся.
В рубку вбежал адъютант Юшина, капитан-лейтенант в прорезиненной куртке, с автоматом в руке.
– Где комбриг? — выкрикнул он.
– Вы кого спрашиваете? — раскуривая трубку, осведомился командир корабля. — Если меня, то извольте обращаться по званию.
– Товарищ капитан второго ранга, — начал было адъютант, но командир перебил его: — Тело погибшего командира бригады находится в лазарете.
– Товарищ комбриг не оставил никаких указаний. Я хотел…
И снова капитан резко перебил его:
– Что вы хотели? Всей толпой охранять тело? Мне некогда с вами заниматься. Вас двое офицеров и четверо автоматчиков. У вас тоже имеется автомат. Я дам вам шлюпку, высаживайтесь вон на том мысу. Правда, придется прыгать по грудь в воду.
– Как же… — адъютант попытался что-то сказать еще, но капитан уже отдавал команды артиллеристам, а осиротевшую группу приближенных Юшина вели к шлюпке.
«Печора», избитая снарядами, уткнулась носом в обрыв. Корма затонула и прочно села на грунт, волны перекатывались через палубу, шевеля тела погибших десантников и моряков из команды десантного корабля. Уцелевшие моряки (капитан «Печоры» погиб) под командой боцмана заливали водой дымившиеся отсеки. Пожар в целом потушили, а в помещения, не затопленные водой, временно поместили раненых.
Тела погибших при высадке било прибоем о скалы, некоторые унесло течением в море. Пулеметчик крупнокалиберного ДШК ловил вспышки чужих выстрелов и продолжал вести огонь.
Первый батальон и отряд «Онега» уже захватили участок берега не менее километра в окружности. Высадка обошлась дорого. Моряков расстреливали в упор, забрасывали гранатами. Тела погибших сплошным слоем лежали на крутых обрывах. Время от времени какое-то из них скатывалось вниз, исчезая в клубящейся пене прибоя.
Санитары разыскивали раненых. Тех, кто лежал ближе к воде, относили на «Печору». Хирург, в заляпанном кровью халате, делал операции прямо в камбузе. Лежавших наверху несли в другой лазарет, размещенный в немецком блиндаже. Здесь работал второй хирург, и здесь же находилась Маша Воробьева.
– Мой Славка не ранен? — спрашивала она у санитаров, приносивших очередного раненого или контуженого.
Слово «убит» она не могла даже произнести, такого не могло быть. Ведь Маша действительно была беременна, хотя две недели назад говорила об этом в шутку. Вот и накликала. Не вовремя она носила в себе будущего ребенка среди взрывов и пулеметных трасс. Теперь только беречь его и остается.
– Жив твой Славка, — выгрузив очередного раненого, санитары неторопливо сворачивали самокрутки. — Он мелкий, в него трудно попасть.
– Зато у тебя пузо шире задницы, — огрызнулась Маша. — Не промахнешься. Ступайте за ранеными, не хрена тут отсиживаться. Или всех уже принесли?
Три пары санитаров не успевали собирать раненых. Многие были без сознания. Плацдарм, занятый морской пехотой, был усеян телами погибших и тяжелораненых. Среди черных бушлатов виднелись серые шинели и куртки немецких солдат и егерей. Тела застыли в самых невероятных позах. Лежали в узких, продолбленных ходах сообщения, застыли на голых буграх среди замерзшего лишайника.
Расчет немецких артиллеристов раскидало вокруг исковерканной гаубицы. И сами тела были избиты, разорваны снарядом с «Тайфуна», как и горная гаубица 105-миллиметровка, с погнутым стволом и торчавшим, как сломанный палец, откатником.
Дот, сложенный из больших кирпичей и затесанных кусков базальта, стоял на возвышении, через амбразуры хорошо просматривались подходы. Корабельные снаряды не смогли одолеть метровую стену, лишь оставили несколько глубоких щербин.
Дот взорвали саперы, развалив часть сооружения. Металлическую дверь зарядом взрывчатки вмяло внутрь. Возле темного прохода лежали кучкой трое немецких пулеметчиков, исколотые штыками. Двое были перебинтованы, но моряки не пощадили и раненых. На покрытой лишайником поляне застыли не меньше двух десятков погибших краснофлотцев, в том числе из отряда «Онега».
Дот был хорошо замаскирован. Атакующие моряки, выбив немцев из первой линии окопов и укрытий, продолжая атаку, наткнулись на огонь сразу двух крупнокалиберных пулеметов.
Пули калибра 13-миллиметров наносят раны, после которых человек редко выживает. Кровь вытекает из рваных отверстий за считаные минуты, разрывные пули раскалывают черепа и отрывают кисти рук. На погибших парней, как правило, не старше девятнадцати лет, было жутко смотреть. Поэтому не щадили пленных.
Замедлять темп наступления было нельзя. Немцы могли прислать подмогу. Маркин показывал очередной рубеж Слободе, Парфенову и Фатееву. Продвижению на этом участке мешали два пулемета и батальонные минометы. Скалистый остров был удобным местом для обороны. Скалы, расщелины, нагромождения камней и поваленные огнем деревья создавали хорошие укрытия для гарнизона.
Мины летели одна за другой. В цель попадали не так часто, но если влетали в укрытие, то убивали наповал или калечили. Очередная мина, набирая высоту, звенела, как натянутая струна, замерла в наивысшей точке и со свистом понеслась вниз.
Взрыв и чей-то пронзительный крик.
– Славка, глянь, что там, — приказал Маркин.
Пока Фатеев бежал выполнять поручение, неподалеку хлопнула еще одна мина. Видимо, услышав крик, немцы решили добавить. Пулеметная ячейка была забрызгана кровью. Пулеметчик с разорванным животом и вывернутой ногой ворочался и стонал. Второй номер, видимо контуженный, сидел, подняв руку, из которой текла кровь и капала из разорванного в клочья рукава бушлата. «Максим» со смятым кожухом уткнулся рыльцем в камни.
В ячейку спрыгнула Маша. Не обращая внимания на раненых, заголосила:
– Славка, береги себя, ради бога. Я с ума схожу.
– Сама берегись, со мной ничего не случится. Займись ранеными.
– Этот умрет через десяток минут, — вытирая слезы, сказала она. — Второго надо перевязать. Да не стонай, парень, ничего страшного нет.
Фатеев помог стащить бушлат, разрезал гимнастерку, тельняшку. Маша, оглядев полдесятка небольших ран, быстро накладывала повязку. Мина упала с недолетом, осколки звякнули о шит пулемета.
– Убирайтесь отсюда, — подтолкнул обоих Славка.
– А ты куда?
– К Маркину. Ну, быстрее, пока не накрыли.
Маша кричала что-то вслед, но Фатеев бежал на командирский пункт. Доложил увиденное. Командир «Онеги» выругался:
– Последний «максим» разбили. Ты глянь, как обнаглели, сволочи!
Мины летели одна за другой, тяжело ранив еще двоих моряков. Фрицам скупо отвечал батальонный миномет, но бил в основном наугад. Почти всю артиллерию утопили во время высадки, боеприпасы остались в затопленном трюме «Печоры».
Легкая полковая трехдюймовка вела огонь по пулевым гнездам. Еще одна пушка со смятым щитом стояла в укрытии — не было снарядов. Четверо артиллеристов курили и тихо переговаривались, стараясь не попадаться на глаза начальству. Вроде при деле сидят. Завыла очередная мина, и все четверо прижались к земле.
Накрыло «полковушку», которая вела огонь по немецким пулеметам. Командира орудия отбросило в сторону, наводчика (главного человека в расчете) и заряжающего тяжело ранило осколками. Их торопливо перевязывали. Пушка тоже вышла из строя: заклинило затвор, а из откатника сочилось масло.
– Каюк нашей «полковушке», — доложил Маркину командир орудия. — А из расчета уцелели два подносчика да я.
– Снаряды есть?
– Штук семнадцать. Из них десять бронебойных. Какой дурак решил, что по этим камням танки пройдут?
Бронебойные снаряды приказал взять, исходя из каких-то соображений, командир бригады Юшин. Час назад доложили, что Юшин погиб. Обязанности командира бригады временно исполнял начальник штаба Черных. Но он находился вместе со вторым и третьим батальоном на другом плацдарме, отрезанный от Маркина полосой немецкой обороны. Команду на месте высадки «Печоры» взял на себя Никита Васильевич Маркин.
Сторожевой корабль «Тайфун», получивший десятки пробоин, уже двигался к базе, с поврежденным двигателем, увозя часть раненых. В трюмах плескалась вода, насосы кое-как справлялись, волны захлестывали палубу. Дойдет или нет? Дай бог, чтобы дошел. В кильваторе двигались уцелевшие сейнеры и катера «тендер», почти все с пробоинами.
Тральщик «Проводник» снял с «Печоры» около ста раненых. Капитан доложил Маркину, что тоже уходит. Носовая 100-миллиметровка не действует, в пробоины поступает вода, половина команды вышла из строя.
– С Богом, ребята, — напутствовал их Маркин. — Спасибо за службу.
– К черту, — не по уставу отозвался командир отважного тральщика, капитан-лейтенант в возрасте двадцати четырех лет.
Маркин распоряжался четко.
– Как фамилия? — спросил он командира поврежденного орудия.
– Главстаршина Байдин Иван.
– Бери вон то орудие и наводчика. Два помощника у тебя остались. Справитесь вчетвером?
– Так точно.
– Продолжайте вести огонь по пулеметным точкам. А вы трое, — он показал пальцем на артиллеристов второго орудия, — кончай перекур. Марш на «Печору», раздевайтесь и ныряйте в трюмы за снарядами.
– Вода как лед, — пробормотал один из артиллеристов. — Сердце схватит — и каюк.
– Без снарядов не возвращаться. У старшины возьмите пол-литра спирта для обогрева. Вперед! Парфенов, Фатеев — идите сюда.
Не теряя времени, объяснил им задачу. Минометы, судя по свету, три штуки, стоят на склоне вулкана. Необходимо зайти с фланга и ликвидировать гадючье гнездо.
– Расправитесь с ними, постарайтесь вывести из строя хоть один пулемет. После этого начнем атаку.
Группа из десяти человек карабкалась по камням, приближаясь к склонам горы. В одном месте путь пролегал через двухсотметровую полосу то ли асфальта, то ли сплавившегося камня.
– Лава, — объяснил Парфенов. — Из вулкана когда-то вытекала и застыла.
– Если минометчики нас заметят, то все на этой площадке и останемся, — мрачно заметил Усман Салиев. — Мины на камне взрываются без воронок, осколки веером летят.
– Ползти, что ли, будем? — спросил кто-то из молодых.
– Какая разница. Осколки траву бреют и ползущих побьют. Надо бегом.
– Побежим без остановки, — согласился Парфенов. — Если кто заляжет, пеняйте на себя.
Подтянули пояса, автоматы взяли в руки и по команде рванули вперед. Требуется полминуты, чтобы преодолеть двести метров. Пулемет МГ-34 выпускает за это время четыреста пуль. Хватит на всю компанию, если прячутся поблизости егеря со своим «машингевером». Добежим!
Группе пока везло. Пересекли открытое место без потерь. Запоздало рассыпалась автоматная очередь, но стреляли издалека. Пули шли россыпью, высекая искры из древнего камня.
– Все же заметили, — переводя дыхание, сказал младший лейтенант Парфенов. — Надо двигаться дальше, пока минометчики оборону не организовали.
Никак не могли отдышаться. Двести метров показались целым километром, слишком велико было напряжение. Окажись поблизости засада, ни один из десятерых бы не спасся.
Три миномета стояли в низине, прикрытые каменным гребнем, на котором устроились двое наблюдателей. Хотя «самовары» были прикрыты гребнем, обстоятельные немцы выкопали в каменистой почве окопы метра полтора глубиной и отсечные ходы.
– Глубоко закопались, — отрывая газа от бинокля, сказал Парфенов. — Поэтому наши их засечь никак не могли.
Приблизиться незаметно всей группой не удастся, слишком много суеты. А если броситься напролом, то минометчики сразу схватятся за оружие. До окопов оставалось метров двести пятьдесят, и больше всего мешали наблюдатели.
– Выход один, — предложил Фатеев. — Я с Усманом и Пашей Юркевичем поднимемся вон до того уступа и ударим в спину.
«Ударим» сказано слишком самоуверенно. Предстояло скатываться вниз по открытому склону, прячась за редкие валуны и ели.
Внизу рассыпались пулеметные очереди, и с большими паузами вела огонь короткоствольная «полковушка» под командой Ивана Байдина. После каждого выстрела немцы пускали в ответ несколько мин. Боеприпасов, судя по всему, у них имелось в достатке.
Наверх ползли, а местами бежали, когда позволяло нагромождение камней. Торопились, слушая, как продолжают вести огонь минометы. Обойдя батарею с тыла, двинулись вниз. Приблизиться, закидать гранатами? Не получится. Со стороны горы путь к минометам прикрывала каменистая плешина, утыканная редкими кустами. Отсюда и предстоит стрелять, хотя обзор неважный.
Мертвая зона под уступом, глубокие окопы, в которых торчат лишь головы в касках. До наблюдателей далековато, зато как на ладони были двое подносчиков, которые сновали взад-вперед с ящиками в руках.
Ударили одновременно два ППШ и американский «томпсон». Один из подносчиков упал, второй, хромая, кинулся под защиту уступа. Неожиданность помогла срезать телефониста, который сидел на краю окопа. Минометчики мгновенно нырнули в свои гнезда, а наблюдатели скрылись за гребнем.
В горячке опустошали диски, обрушивая края окопов и раскалывая мелкие камни. Одна из пуль звякнула о минометный ствол и рикошетом ушла вверх.
– Ничего не получится, — выругался Фатеев. — Прикрывайте меня, а затем прыгайте вниз.
Объяснять подробно свои действия не оставалось времени. Скатился с уступа, доставая из-за пазухи РГД, и лицом к лицу столкнулся с подносчиком боеприпасов. Не раздумывая, ударил гранатой по голове, прикрытой теплым кепи. Увидел, что левая штанина немца насквозь пропиталась кровью. Подобрал карабин, лежавший рядом, и пригрозил:
– Сиди тихо, если жить хочешь.
За пазухой и в подсумке имелось штук пять гранат. Славка бросал их в окопы одну за другой. Судя по крикам, кого-то уложил на месте, сразу несколько человек, спасаясь от взрывов, выскочили наверх. В руках у некоторых было оружие.
Фатеев выстрелом в упор свалил одного из минометчиков. Второй навалился на него и опрокинул на землю. С уступа катились Усман Салиев и Паша Юркевич. Оба стреляли на ходу, но в спешке мазали. Появление еще двоих русских внесло растерянность. Видимо, немцы решили, что началась атака с тыла.
Эта растерянность, не свойственная солдатам вермахта, а тем более егерям, спасла жизнь главстаршине Фатееву. Душивший его фриц отпустил свою жертву и бросился убегать.
Но бегство не было беспорядочным. Лейтенант в каске хладнокровно опустил гранату в ствол миномета. Вторую «трубу» подорвал унтер-офицер. Наблюдатели на гребне высунули стволы карабинов и открыли огонь. Усман Салиев зажал простреленное горло, его смуглое лицо почернело, он хрипел, но сделал один шаг и второй, не выпуская из рук автомата.
Немецкий лейтенант дважды выстрелил в него из «парабеллума», затем прицелился в Фатеева, но Славка уже держал в руке подаренный американцами массивный «кольт». Пуля калибра 11,43 миллиметра отбросила офицера на шаг назад, голова в каске звякнула о камни.
Паша Юркевич стрелял в наблюдателей, заставив их спрятаться. Минометчик передергивал затвор карабина. В него одновременно выстрелили Юркевич и Славка. И все же бой закончился бы в пользу минометчиков, если бы не подоспел Парфенов с остальными десантниками.
Фатеев достаточно повоевал, но сейчас в очередной раз убедился в четких действиях «белых волков». Унтер-офицер мгновенно пресек бегство и очередью из автомата в упор свалил одного из десантников. Огромного роста минометчик, который пытался задушить Славку, бросился на Антона Парфенова.
Младший лейтенант успел его ранить, но егерь, схватившись за ствол ППШ, рывком отвел его в сторону и выдернул оружие из рук Парфенова, далеко не слабого парня. Взмахнул прикладом и наверняка разбил бы Антону голову, но тот, нырнув под ноги, схватил немца за колени и опрокинул на землю.
Подскочил молодой десантник и проткнул немца штыком. Но столько злости и силы было у этого арийца, что он, будучи дважды ранен, сумел выдернуть штык из плеча и пошел на десантника, рыча и выкрикивая что-то на немецком.
– Жри, бугай!
Фатеев выстрелил в него три раза подряд, и немец наконец упал лицом вниз. Унтер-офицер очередью в упор застрелил моряка из первого батальона. Магазин кончился, сменил он его за считаные секунды. Парфенов подобрал свой ППШ и, обозленный, что сплоховал, давил на спуск. Затвор, лязгая, выбрасывал веер золотистых гильз, из спины унтера вылетали клочья окровавленного мундира.
Это был переломный момент боя. Наблюдатели отступили, прикрывая друг друга выстрелами из карабинов. Минометчика, пытавшегося бросить в десантников гранату, срезали очередью и добили саперной лопаткой. В наблюдателей стрелял Паша Юркевич. Сумел одного ранить, но второй подхватил товарища, и оба исчезли в расщелине, ведущей вниз.
Взятый в плен раненый подносчик боеприпасов оказался русским. Зная, что предателей в живых не оставляют, угрюмо смотрел на десантников.
– Власовец? — спросил Фатеев.
– Служил во Второй армии генерала Власова, взят в плен. Вот заставили таскать боеприпасы.
– Крепко старался, вон сколько пустых ящиков валяется.
Подскочил земляк погибшего Усмана Салиева и ударом кулака сшиб власовца на землю. Тот сплюнул на ладонь выбитый зуб и выругался:
– Такие же гестаповцы, как и фрицы! Пленных легко бить. Жаль, ты мне на мушку не попался.
Ненависть с обеих сторон была так велика, что власовец даже не пытался просить пощады, а его пнули еще раз, не обращая внимания на раненую ногу.
– Ребята, гля, а минометы наши, русские.
– Откуда взяли? — спросил Парфенов.
– Из-под Ленинграда. Оттуда ваше оружие эшелонами вывозили и пленных толпами гнали.
– Заткнись, сволочь!
– Чего ради мне затыкаться? — усмехался власовец. — Через пяток минут вы меня кончите. Воюйте до последней капли. Может, оценят, опять в колхозах батрачить разрешат.
Привели пленного немца, спрятавшегося в окопе. Парфенов хотел его допросить, но внизу усилилась стрельба и послышалась матросская «полундра». Остатки первого батальона и отряда «Онега» шли в атаку. Иван Байдин, которому принесли с затопленной баржи несколько ящиков снарядов, сумел разбить дзот прямым попаданием в амбразуру и погасить вторую пулеметную точку.
– С меня орден, — хлопнул его по спине Маркин.
Если отряд «Онега» и первый батальон, хоть и с потерями, продвигался вперед, то второй и третий батальоны с самого начала стали преследовать неудачи. Немцы заминировали часть подходов к острову. Тральщик «Алтай» умело подрезал тралом две мины. Пока менял трал, наткнулся на следующую мину.
Семисоткилограммовый шар с рожками-взрывателями подтянуло винтами под корму. Мощный взрыв проломил в днище огромную дыру, вывел из строя машины, и «Алтай» стал стремительно погружаться. Подоспевший сейнер сумел подобрать лишь полтора десятка человек. Основная часть команды, оглушенная взрывом, сброшенная в ледяную воду, ушла в глубину вместе со своим кораблем.
Десант не встретил здесь такого сильного артиллерийского обстрела, возможно, немцы рассчитывали на минное заграждение. Моряков встретил огонь полевого 75-миллиметрового орудия и нескольких минометов. Десантный корабль «Николай Руднев» ответил огнем двух своих «сорокапяток». Один из сейнеров также имел на борту пушку.
«Сорокапятки» вывели из строя немецкое орудие, заставили замолчать часть пулеметов. Минометы не могли нанести серьезных повреждений «Николаю Рудневу», но десятки мин, взрываясь на месте высадки и на палубе десантного корабля, косили моряков одного за другим. Особенно много было раненых с тяжелыми осколочными повреждениями. С перебитыми руками, ногами они не могли преодолеть последние метры и тонули у самого берега, а волны уносили тела в море.
Начальник штаба бригады Санаев понимал, что все решает быстрота. Его главной боеспособной единицей был третий батальон. Комбат-2 Ефимов так и не пришел в себя после бойни у станции Лоухи, где от батальона остались пятьдесят человек, погибли командиры рот и почти все взводные.
Он убедил себя, что комбату не обязательно идти в первых рядах, нервничал, размахивал пистолетом, подгоняя бойцов. Люди видели его страх и тоже не торопились бросаться вперед.
Положение осложнялось тем, что в его малочисленный батальон свели самый пестрый состав: матросов, охранявших пирс, ездовых, хозяйственников, моряков береговой обороны. А комендантский взвод, избалованный штабной службой, объявили штурмовым взводом только из-за того, что там имелось больше всего автоматов.
Такой подбор стал серьезной ошибкой командира бригады Юшина, который стремился увеличить численность батальона, не заботясь о качестве. Капитан третьего ранга Ефимов, достаточно опытный командир, видел, что с этим составом многого не добьешься. Внезапная гибель тральщика с его трехдюймовыми орудиями еще больше подорвала решимость комбата.
Третий батальон во главе с начальником штаба бригады сумел взобраться на обрывистый берег, оставляя на каждом шагу убитых и раненых. Пятидесятилетний начштаба Санаев, захвативший Первую мировую и кусок Гражданской войны, шел впереди, бок о бок с комбатом, молодым капитан-лейтенантом. Только так они могли вести за собой людей.
Комбат-3 погиб на краю обрыва, прошитый пулеметной очередью. Тело его сорвалось с обрыва и мгновенно исчезло в водовороте прибоя. Санаев в упор застрелил немецкого пулеметчика. Обгоняя начальника штаба, моряки прыгали в окопы и каменные гнезда. Началась рукопашная схватка, и здесь преимущество оказалось на стороне краснофлотцев.
Моряки уже пережили собственную смерть, когда автоматные трассы лишь случайно миновали их и убивали товарища. Они успевали отшвырнуть упавшую возле ног гранату и, добравшись наконец до врага, кидались с такой яростью, что не выдерживали нервы даже у испытанных егерей.
Немецкий офицер, командир взвода, стрелял из автомата в бегущего на него русского матроса. Он попадал в цель, но страшный игольчатый штык тянулся к нему и с маху пробил бок. Убитый краснофлотец свалился в окоп, а офицер, еще живой, полез наверх, волоча застрявший в ребрах штык.
Два егеря-пулеметчика выпустили не менее пяти-шести лент. Они стреляли метко, выцеливая прыгавших с трапа «Руднева» и бредущих по воде моряков. Последней очередью свалили рослого краснофлотца, бежавшего с винтовкой наперевес, в расстегнутом бушлате и тельняшке, обтягивающей мощную грудь.
– Такой бычище пальцами глотку раздавит и не моргнет, — пробормотал один из егерей.
Раскалившийся ствол, лязгнув, наглухо сцепился с перегревшимся затвором. На обрыве уже возникали новые фигуры в черных бушлатах. Растерявшийся пулеметчик дергал рукоятку затвора, второй егерь тянул из деревянной кобуры длинноствольный «люгер».
Не успеть! Он выпрыгнул из окопа, но, перемахнув препятствие, матрос пригвоздил его ударом штыка в затылок (егеря не носили касок). Второй номер не успел бросить бесполезный пулемет и поднять руки. Впрочем, это бы не помогло. Саперная лопатка разрубила основание шеи, из раны брызнула кровь.
Немцев гнали от берега, убивая в спину выстрелами из винтовок, кололи штыками, рубили саперными лопатками. Моряки из комендантского взвода строчили из автоматов вслед бегущим, но чаще мазали, чем попадали. Пользоваться своим оружием они толком не умели. Дефицитные ППШ, которые распределялись по ротам поштучно, «комендачи» носили как атрибут штабной экипировки вместе с добротными яловыми сапогами и меховыми шапками с начищенными «крабами».
– Даешь! — кричал возбужденный Ефимов, размахивая пистолетом, из которого так и не сделал ни одного выстрела.
Но его бодрый призыв никто не поддержал. Атака выдохлась. Слишком большие потери понес третий батальон, сумевший под бешеным огнем взобраться на обрыв и занять прибрежные укрепления.
Атакующие натолкнулись на вторую линию окопов, где тоже стояли многочисленные МГ-42, а два каменных дота вели непрерывный огонь из крупнокалиберных пулеметов. Здесь досталось и комендантскому взводу, и тыловикам, которые в погоне за трофеями рванулись было вперед, но наткнулись на пулеметные трассы.
Начальнику штаба Санаеву пуля наискось пробила левую руку, задела кость, а вторая оторвала часть уха и пропахала скулу. Всегда подтянутый, в отутюженном кителе, он был забрызган кровью, лицо перекосилось от боли. Фельдшер и добровольный помощник из писарей накладывали шину и делали перевязку.
– Михеев, иди сюда, — негромко позвал он лейтенанта, командира комендантского взвода. — Возьмешь своих и сожжешь ближний к нам дот.
Сказано было таким тоном, словно посылали в соседний штабной кабинет.
– Как сжечь?
– Просто. Бензином. Я видел в окопах бутылки. Гранат германцы тоже заготовили в достатке. Всю толпу не гони, а отбери человек восемь понадежнее, а остальные прикроют.
– Ясно, — шумно двинул кадыком лейтенант. Он испытывал страх.
Среди «комендачей» поднялась возня, спорили, кому идти, некоторые жаловались на контузии.
– А ну, живее, — с трудом шевеля поврежденной челюстью, негромко поторопил их начштаба.
– Живее, — поддакнул комбат-2, Ефимов.
– А ты, Ефимов, организуй оборону и посчитай людей. Я полежу с полчаса, голова что-то кружится.
Санаев поднялся, его шатнуло. Но он дошел до блиндажа и опустился на нары. Требовалось хоть немного прийти в себя и обдумать дальнейшие действия.
Атака первого батальона и остатков отряда «Онега» оказалась успешной. Бойцы заняли высоты, с которых просматривалась половина острова. Оставшаяся часть немецкого гарнизона скопилась на укрепленном участке, где имелись два дота, минометы и достаточное количество боеприпасов.
– Надо их оттуда вышибать, — сказал Маркин. — Чего-то Санаев застрял. Пока на острове останется хоть пара укрепленных участков, спокойно спать не придется. Если погода чуть прояснится, жди парашютного десанта. Для катеров расстояние далековатое, но могут и с воды ударить. Чуешь, Николай Захарович?
– Чую. На другом склоне горы станция воздушного наблюдения расположена. Человек тридцать-сорок, считая зенитчиков.
– Руки до них никак не дойдут, — отозвался Маркин. — Да и людей всего ничего осталось.
– Глянь, — воскликнул Антон Парфенов. — Там взрывы возле крайнего дота. Воюют славяне.
Слава Фатеев и Маша сидели в стороне. Говорили о своем, о том, что проклятый остров, считай, взяли и зима на носу. Здесь, на Севере, зимой сильных боев не бывает, полярная ночь. Глядишь, доживут до весны. С Кавказа фрицев поперли, в Сталинграде они по уши завязли. Не так все и плохо.
На стрельбу и взрывы вдалеке оба внимания не обращали. Свою задачу «Онега» выполнила, пусть другие воюют.
– Так ведь, Слава?
Но Славка дремал. Не догадывался, что, казалось бы, выигранный бой еще не закончен. И дожить до весны — это как Бог рассудит. Из-за облаков выглянуло тусклое, почти не греющее солнце. Но здесь, в затишке, Слава чувствовал сквозь дремоту его тепло. А может, это теплые женские пальцы осторожно гладили его по щекам.
Девять бойцов комендантского взвода ползли медленно, с передышками. За месяцы спокойной, сытой службы при штабе бригады отяжелели, разучились ползать по-пластунски. Кто-то пытался приподняться на локтях и коленях. Двигаться на карачках тоже тяжело, но быстрее.
– А ну, ложись, — зашипел командир взвода Михеев. — Чего задницу выставил!
Один ложился, зато поднимался другой. Выручила низина, окруженная жухлой, битой первыми морозами травой. По ней группа сумела пробежать метров семьдесят и зайти к доту с фланга. А что дальше? Открытое место, здесь от пуль не спрячешься.
– Ползем, — решительно заявил лейтенант. — Оружие и гранаты держать наготове.
Поползли. Но так шумно и вразнобой, что их вскоре заметили. Егерь, в кепи и теплой куртке с меховым воротником, стрелял с крыши дота короткими прицельными очередями. Он был один, амбразуры с этой стороны не было, но никто из девятерых не догадался открыть ответный огонь. Более того, один из подчиненных Михеева поднялся и побежал назад. На него оглядывались остальные, готовые тоже убегать.
– А ну, стой! — кричал взводный.
Начавшуюся панику пресекла разрывная пуля, которая ударила беглеца в бедро. Он заревел от боли так, что остальные замерли на месте. Егерь менял магазин, даже улыбался, презирая беспомощно топтавшуюся группу трусливых русских, а тяжелораненый продолжал кричать, зажимая рваную рану, из которой брызгала кровь. Михеев понимал: надо срочно атаковать, пока не открыли стрельбу другие немцы.
– Вперед! — срывающимся голосом скомандовал взводный, но его никто не слышал.
Егерь тем временем точным шлепком ладони забил новый магазин и одним пальцем передернул затвор. И тогда, понимая, что ждать нечего, открыл огонь лейтенант Михеев. Длинная беспорядочная очередь высекала снопы искр из каменной стены и крыши дота, две пули пробили егерю ногу и живот. Мгновенно растеряв уверенность, «белый волк» уползал по крыше к открытому люку.
Оттуда высунулась еще одна голова в кепи, но лейтенант, не жалея патронов, продолжал давить на спуск. Голова мгновенно исчезла, егерь ворочался, зажав ладонями живот, а Михеев бежал вперед, не заботясь, последует ли кто за ним.
Диск опустел. Лейтенант вставил запасной и оглянулся. Вся его команда бежала, не отставая, и стреляла на ходу. Двое егерей, торопясь, устанавливали рядом с дотом чешский пулемет «зброевка» с магазином наверху. Но огонь девяти автоматов был слишком плотный, а расстояние быстро сокращалось.
Первый номер успел дать очередь, срезал одного из моряков, но получил пулю в лицо и откинулся к стенке окопа. Михеев, сам не ожидая от себя такой прыти, обежал дот вокруг и ловко вскарабкался наверх. Приготовил «лимонку», чтобы бросить в люк, но тяжелая крышка уже захлопнулась.
Кольцо он уже выдернул, граната была на взводе. Куда ее бросить? Из окопа неподалеку стреляли из карабинов. Михеев как следует примерился и швырнул гранату, целясь в окоп. Смелым везет. Пока взводный размахивался, стоя во весь рост, мог очень просто получить пулю.
Но не получил. Одна и другая просвистели мимо, а лейтенант увидел вентиляционную трубу и немедленно опустил в нее следующую гранату. Он набрал их с собой достаточно. Третья или четвертая проломила решетку и взорвалась внутри. Кто-то закричал, а из узкой амбразуры, прикрытой заслонкой, поползла ядовитая гарь взрывчатки.
Один из бойцов вставил в узкую щель амбразуры автомат и дал длинную очередь. Ему ответили пулеметной очередью в лицо. Разрывные пули выбили на выходе затылочную кость. Комки серого с красным брызнули на другого моряка, стоявшего рядом.
Коля Михеев, которого в штабе не принимали всерьез даже телефонистки, считая, что он косит от передовой, действовал сегодня смело. Словно вспомнив тот день, когда ему вручали по окончании училища новенькие петлицы с лейтенантскими кубарями, тяжелый ТТ в кожаной кобуре и призывали верно служить Родине.
Сегодня за шестнадцать месяцев войны лейтенант Михеев проявил себя, оправдывая пожелание и свои отличные отметки за учебу.
Снова приоткрылся люк, высунулась рука с «вальтером». Взводный среагировал мгновенно. Увернувшись от двух торопливых выстрелов, прыгнул на крышку, придавив руку выше локтя, и выдернул массивный «вальтер». Не теряясь, выпустил остаток обоймы в щель, туда же сунул последнюю оставшуюся гранату.
Уцелевшие бойцы комендантского взвода вели огонь из окопов. Один, особенно настырный, разбил две бутылки с бензином о толстую бронированную дверь и поднес зажигалку к лужице. Пламя взвилось хлопком, обожгло бойца, а лейтенант кричал сверху:
– Сюда бензин… сюда! И гранаты тоже.
Старшина с оттопыренной пазухой, вскарабкался на крышу, тут же был сбит пулей и скатился вниз. Со второй попытки все же принесли лейтенанту бензин и подожгли дот через приоткрытый люк. Из бронированной двери выскочили двое егерей, их застрелили тут же, у входа, возле горящей лужи бензина.
Остатки немецкого гарнизона готовились к атаке, чтобы вновь оседлать укрепления на берегу. Радист уже связался со взводом радиолокационной разведки, и три десятка солдат приближались быстрым шагом, чтобы с ходу вступить в бой.
Но к Маркину уже прибежал, пробрался между камней и редких елей шустрый морячок с запиской от начальника штаба бригады Санаева. Тяжело дыша, протянул мятый листок, вырванный из блокнота: «Никита, атакуем с двух сторон. Сигнал — две красные ракеты».
Из девяти автоматчиков комендантского взвода уцелели четверо. Они расстреляли диски своих ППШ, подбирали трофейные винтовки, автоматы, наладили чешский пулемет «зброевка» и довольно успешно отражали попытки приблизиться к их закопченной крепости.
Их бы добили. Трое из четверых были ранены, патроны заканчивались. Но взвились красные ракеты, и остатки бригады с двух сторон пошли на штурм последнего укрепления острова Кайданова. Это была странная атака. Люди, в мокрых, изодранных бушлатах, большинство с трофейным оружием, уже не бежали, как на рассвете, а шли усталым равномерным шагом.
Иван Байда установил на прямую наводку свое легкое орудие и посылал снаряд за снарядом. Подмоченные в трюме «Печоры» капсюля срабатывали не всегда, и подмоченные снаряды отбрасывали в сторону.
Маркин и Николай Слобода шли впереди. Маша кинулась было вслед за Фатеевым, но на нее закричали сразу Маркин и Слава Фатеев. Она остановилась, а затем присела. Славка был уже далеко и не заметил, как странно сидит Маша, привалившись к камню, и прижимает ладони к животу.
– Ранили, что ли? — подбежали к ней санитары.
– Кажется.
– Э, да тебя в живот угораздило. Двумя пулями. Ничего, почистят, зашьют…
Торопливо перевязали и отнесли в операционную, размещенную на берегу. Хирург бегло осмотрел два небольших входных отверстия от пуль. Маша была в сознании и умоляюще глядела ему в глаза:
– Режьте, Степан Артемович. Чего ждете?
– Тебя, Маша, на Большую землю надо. Две пули в кишечник — серьезная операция требуется. Здесь я тебя угроблю.
– Не угробите, режьте, — приступ боли выжал на лице холодную испарину. — И водички хоть глоток.
– Через час сейнер с ранеными уходит. Введем морфин, поспишь, а утром уже в госпитале будешь.
Маше сделали инъекцию морфина и отнесли в трюм сейнера. На матросских тюфяках, одеялах, расстеленных шинелях лежали десятка два раненых. Маша погрузилась не то в сон, не то в забытье. Она не видела, как в трюм ввели Маркина с плотно забинтованной грудной клеткой.
Бледный, с осунувшимися глазами, командир «Онеги» дышал неровно и хрипло. В углах рта вскипала розовая пена. Он увидел Машу и приказал сопровождающему раненых санитару:
– Положите меня рядом… если можно.
– Почему же нельзя, товарищ Маркин. Вот я вам бушлат под голову подложу, чтобы дышать свободнее было.
Возле дотов бой уже заканчивался. Он уже не был таким ожесточенным, даже стали брать пленных. Но отдаленные очаги сопротивления продолжали действовать. Со склона горы вели огонь два пулемета, изредка сыпались мины.
– На что они надеются, — удивлялся Иван Байда, осматривая оставшиеся снаряды к своей «полковушке».
Подмога в количестве тридцати человек с радиолокационной станции появилась внезапно. Видимо, они имели приказ удерживать остров до конца, и бой вспыхнул с новой силой. Под разрыв мины попал уже дважды раненный начальник бригады Санаев. Осколок перебил ему кость на ноге повыше щиколотки. Пока накладывали шину и перевязывали, он, морщась от боли, инструктировал Николая Слободу:
– Добивай их, комиссар, не давай опомниться. — И, не выдержав боли, попросил: — Налейте водки, что ли.
– Последняя атака, — сказал Слобода. — Ефимов, начинаем через четверть часа. Бери на себя правый фланг. Парфенов будет рядом со мной. Славка, кто из разведчиков в строю остался?
– Юркевич Паша, Ступников Андрюха, ну, еще двое-трое.
– Бери вот этих, — показал Слобода на адъютанта и остальных приближенных покойного комбрига Юшина. Они, как сироты теперь, курят под обрывом, не знают что делать.
Адъютант, в блестящей портупее, фуражке с «крабом», встрепенулся, хотел что-то сказать, но промолчал. Маленький старшина, ниже его по должности и званию, уже показывал направление.
– Перебежками вперед. Если выйду из строя, меня заменит Юркевич. И не давай, Паша, этим штабным героям залечь. Если что, стреляй на месте.
И снова адъютант оскорбленно дернул головой. Навстречу уже свистели пули, взвод перебежками двигался вперед. Адъютант покойного Юшина, помедлив, пристроился в задних рядах. Кто-то из моряков подтолкнул его в спину:
– А ну, не волынь. Шире шаг!
Как знал Славка, что назначил себе замену. Он успел пробежать десяток шагов, когда грудь прожгло сильным ударом, а вместо неба перед глазами оказалась каменистая земля.
Сейнер с ранеными шел к Большой земле уже больше суток. Мешала сильная встречная волна. Маша очнулась, просила пить, повторяла:
– Слава, ты где… помоги. Не хочу умирать.
И тянулась руками к одеревеневшему телу Степана Маркина. Командир «Онеги» умер ночью. Санитары наконец догадались отнести тело в сторону и сделали Маше еще один укол морфина.
Она заснула и не слышала, как заглох двигатель, а сейнер раскачивается на волнах, удерживаемый рулем. Маша умерла, когда подступал поздний октябрьский рассвет. Двигатель ремонтировали долго, почти весь день.
Капитан сейнера, спустившись вниз, посмотрел, как сильная качка перекатывает мертвые тела, втянул носом тяжелый трупный воздух и запах гниющих ран. Кто-то из пожилых раненых посоветовал ему:
– Четверо за ночь умерли. Похорони ты их, Андреич, в море, как положено. Им и нам легче будет.
Трупы вынесли на палубу, боцман принес четыре больших холщовых мешка. Моряки со снятыми бескозырками столпились вокруг. Пулеметчик застыл возле «максима», всматриваясь в облачное небо. В такую погоду немцы летают редко, разве что авиаразведчики. Бомбы они, как правило, не берут. Но для деревянного сейнера достаточно точной очереди 20-миллиметровой пушки или двух-трех пулеметов. Одна надежда на старый пулемет.
Тем временем тела по одному спустили по наклонной доске за борт. Последней была Маша Воробьева. Капитан трижды выстрелил вверх из нагана и снял фуражку.
– Там вам спокойнее будет. А мы дойдем до базы или нет — неизвестно.
