Глава 9
Бои в окружении
На равнину спустились около пятисот человек. Проклятый мост забрал более ста жизней. Двигались по лесной колее, сплошь раздолбанной колесами машин, повозок, копытами лошадей, солдатскими ботинками.
То в одном, то в другом месте попадались обломки повозок, завязшие в грязи грузовики, трупы красноармейцев. У тех, кто отступал, времени хоронить товарищей не оставалось, лишь кое-где виднелись бугорки, чаще безымянные. На ветках деревьев или у подножья лежали грудами противогазы, каски, и здесь же окровавленные бинты, обрывки нательных рубах, которые пустили на перевязки.
Сумрачной и мрачной была эта лесная колея. Но отделение разведки во главе со старшиной Будько увидело на гравийном проселке зрелище, которое невозможно было представить.
Сплошь изрытая полоса гравия и подходы к дороге представляли собой кладбище техники. Танки разных типов, броневики, грузовые машины, тягачи плотно забили дорогу и обочины к ней. Это был мертвый поток горелого, разбитого металла.
Судя по всему, наша техника уничтожалась прямо на марше. Поодаль, на широком, изрытом колеями и воронками поле, произошло сражение. Танки застыли как попало. Сгоревшие до основания, уткнувшиеся друг в друга, перевернутые.
У многих были сорваны и валялись рядом башни с погнутыми орудиями. Взорвавшийся боезапас смахивал их напрочь, выворачивая массивные опорные плиты, разламывая цилиндры двигателей, лопнувшие тяги, разрывали, как бумагу, броню.
Скрученные гусеницы лоснились отполированными траками. Между звеньями и колесами виднелись куски человеческих тел. Остро пахло гнилью, горелой плотью, резиной, металлом.
Полтора десятка разведчиков невольно держали оружие наготове, рассыпавшись в готовую огрызнуться цепь. Но кругом была лишь смерть во всех ее немыслимых проявлениях. Николай Мальцев вместе с Костей Ореховым остановились возле разбитого легкого танка БТ-7.
Двое танкистов лежали рядом. Комбинезоны вплавились в тело, синюшно-фиолетовые лица широко улыбались.
– Сами сгорели, а зубы почему-то белые, – шепнул Костя Орехов, не решаясь нарушить мертвую тишину.
– Как люди мучились! Заживо ведь сгорели, – сказал Николай.
Знаменитая «тридцатьчетверка», махина по сравнению с легкими БТ и Т-26, застыла с раскрытыми круглыми люками. Мальцев насчитал не меньше пяти-шести пробоин. Танк упорно дрался и тяжело умирал. Земля вокруг была перепахана гусеницами, валялись смятые гильзы. Решетка трансмиссии вспучилась от сильного взрыва и обуглилась от жара сгоревшего мотора.
Поодаль завалился в канаву уже знакомый Мальцеву чешский танк Т-38, весь перекошенный, с хищной тонкой пушкой. Немного дальше застыл немецкий средний танк Т-3 с развороченной лобовой броней и плоской башней, валявшейся рядом с гусеницами. Из-под нее торчали ноги в шипованных ботинках.
– Уделали двоих, – удовлетворенно заметил Орехов.
– Ты вон туда посмотри, – показал рукой Мальцев.
Легкие танки Т-26 и БТ-7 застыли кучей, словно собрались о чем-то посовещаться и здесь их накрыли снарядами. Вокруг лежали не меньше десятка тел погибших, почти все обгоревшие.
Мальцев нырнул в люк более-менее уцелевшего БТ-7 и вытащил пулемет со складным прикладом.
– Чего патроны не захватил? – спросил Будько.
– Воняет сильно…
В машину полез Костя Орехов, достал мешок с дисками. С трудом переводил дыхание.
– Там механик с разорванным животом лежит. Не продохнешь.
Яков Павлович Будько, в котором проснулась хозяйственная жилка, приказал поискать оружие, патроны и продукты.
– Спирт, если попадется, – не забыл добавить он.
По мелочи кое-что собрали. Исправных пулеметов больше не нашли. Даже не сгоревшие танки были сильно избиты, а в них все переломано. В некоторых просто невозможно было находиться. Из люков шел такой сильный запах разложения, что не выдерживали самые стойкие бойцы. Ныряли в темноту, как в воду, и долго не могли отдышаться.
– Нет, лучше на свежем воздухе воевать, – отдувался Зиновий Лыков, который настырнее других искал спирт и продукты. – Тоска сплошная в железном гробу гнить, пока тебя до мослов не объедят.
Кое-чем разжились. Нашли несколько наганов, пулеметные диски, гранаты, банок двадцать консервов. Некоторые ребята помоложе сменили пилотки и каски на танкошлемы.
– Что, думаете танкистами сразу стали? – бурчал Лыков, хлебнувший спирта. – С мертвяков сняли, плохая примета. Как бы сами…
Будько забрал у него недопитую флягу и предупредил:
– Иди, харю помой и не вздумай лакать больше. Немцы вокруг.
Старший сержант притих, испугался, что у него отберут вторую флягу, тщательно спрятанную в вещмешке.
Постояли возле десятиметровой громадины Т-35 с пятью башнями. Тяжелый танк ощетинился тремя пушками и множеством пулеметов. Но сильное вооружение его не спасло.
Броня в полтора пальца толщиной зияла многочисленными пробоинами даже от легких немецких снарядов. Экипаж из одиннадцати человек почти в полном составе лежал рядом. Люди выскакивали из горящей громадины и тут же попадали под вражеский огонь.
– И к чему такую дуру строить надо было? – сказал кто-то из бойцов. – Она, наверное, тонн семьдесят весит. Завязнет в первой луже.
– Если строили, значит, надо было, – философски заметил Будько. – В землю вкопать, и вот тебе готовый дот с тремя пушками.
Вдалеке послышался шум мотора, и группа торопливо зашагала в лес. Когда старшина докладывал Зимину, что на поле боя и на дороге находятся около сотни наших подбитых и сгоревших танков, политрук Зелинский не преминул вставить:
– Скажи еще, что двести! У страха глаза ох и велики.
– Ну а немецких гадюк много побили? – спросил Зимин, не обращая внимания на политрука. – Им-то хоть досталось?
– Досталось маненько, – неопределенно заметил Будько, не желая окончательно портить настроение командиру.
– Я посчитал, – отрывисто проговорил Грицевич. – Штук восемнадцать – двадцать.
– Это что же, на один подбитый фашистский танк пять наших приходится? – снова встрял Зелинский. – Такого быть не может.
– Иди посчитай да понюхай, как там мертвечиной пахнет, – огрызнулся Будько. – Это тебе не газета с брехливой статьей, а настоящее поле боя. Где люди насмерть сражались и не убегали.
Зелинский почуял намек в свой адрес. Героическая биография у него явно не складывалась, и война получалась совсем не такая, как он ожидал. С лихими атаками, развевающимися знаменами и смелыми политруками во главе рвущихся в бой красноармейцев. После огромных потерь бойцы сильно в бой не рвались, да и сам Зелинский предпочитал возиться с бумагами.
– Часть своих поврежденных танков немцы на ремонт оттащили, – рассудительно заметил особист Лесков. – Так что наши ребята могли и тридцать панцеров, и даже больше подбить. Но обстановка складывается пока не в нашу пользу.
– Здесь задерживаться опасно, – подвел итог Григорий Зимин. – Тыловики, ремонтники вот-вот появятся. Надо срочно уходить.
Но кольцо вокруг полка замкнулось плотное. Этот день, когда уходили на восток остатки разбитых мехкорпусов Юго-Западного фронта, оказался черным и для полка капитана Зимина.
* * *
Сначала наткнулись на гусеничный тягач «Фамо» и ремонтный грузовик «Шкода» с краном-стрелой и электрогенератором на прицепе. Обе машины двигались к месту прошедшего боя. Тягач так ревел своим мощным двигателем, способным буксировать любой танк, что его услышали издалека. Колонну срочно развернули в лес.
Но укрыть полтысячи человек не удалось. Кроме того движение сковывали раненые. После одержанной победы немецкие ремонтники чувствовали подъем и тоже рвались ударить по отступающим частям Красной Армии, которая была практически раздавлена и сметена… Так писали во всех немецких газетах и торжественно вещали радиостанции.
Человек пятнадцать ремонтников сидели в будке «Шкоды». Открыв окна, щелкали затворами и кричали водителю:
– Стой! Сейчас мы прихлопнем эту шайку.
Кроме положенных по штату винтовок и пистолетов, ремонтники подобрали по дороге пулемет «дегтярева» и сразу же открыли огонь. Героев-тыловиков можно было понять. Где еще так легко заработать награды, как расстреливая убегающих русских!
Увеличил скорость многотонный тягач «Фамо» с пулеметом на турели. Его экипаж, десяток таких же отважных тыловиков, торопливо опустошали обоймы. Кричали, свистели вслед трусливым русским, а старый пулемет «дрейзе» опустошал один за другим барабанные магазины емкостью 75 зарядов. Чем не развлечение!
Хвост колонны угодил под плотный огонь, люди падали один за другим. Бойцы стреляли в ответ, но набравшая скорость желто-зеленая громада полугусеничного вездехода «Фамо» уже азартно давила, наматывая на гусеницы раненых и отставших. В азарте не щадили и тех немногих, кто поднимал руки, сдаваясь в плен.
Станковый «максим», прикрывавший отход, хрустнув, превратился в плоскую груду металла. Не в состоянии даже вскрикнуть от болевого шока, отползал пулеметчик с раздавленными ногами.
Его лихо добил из «вальтера» техник-лейтенант и огляделся вокруг, все ли видели меткий выстрел с ходу. Остальные стреляли не менее азартно, показывая пулеметчику цель:
– Вон, бегут стразу трое. Вали их!
«Дрейзе» с характерным треском опустошил половину барабана, всадив в каждого из бегущих по несколько пуль, а многотонная масса тягача сплющила полуживые тела. Но немцы зарвались, как не раз зарывались они в год своего торжества – сорок первый.
Несмотря не устрашающую массу, гусеницы, броню и пулемет, громадный тягач был уязвим, и даже кабина была без крыши. Один из пограничников всадил из винтовки пулю в радиатор, мгновенно окутавшийся облаком пара. «Дрейзе» смахнул парня в зеленой фуражке, но водитель с руганью надавил на тормоз.
– Шайзе! Свиньи! Они решили…
Водитель не успел выпалить все, что думал о проклятых азиатах, недобитых большевиках, не желавших ложиться под гусеницы тягача. Костя Орехов выстрелом из СВТ угодил ему в плечо, перебив ключицу.
Журавлев и его люди, прикрывающие отход, открыли огонь. Выпустив карабин из рук, свалился один солдат, пулеметчик пригнулся. Техник-лейтенант среагировал быстро. Перескочив на место водителя, включил сцепление и дал газ.
Перегревшегося от азартной стрельбы «дрейзе» заклинило, а в кабину летели пули, выпущенные из самозарядки Костей Ореховым. Лейтенант, бывший инженер завода «Опель», сполз с сиденья, зажимая рану под глазом, из которой струйкой выталкивало кровь. Он с ужасом понял, что ранение тяжелое, скорее всего, смертельное, и, стоная, думал о семье. Господи, старая мать, жена, трое дочерей, которые так его любят. Что будет с ними?
Пулеметчик, не в силах выбить заклинившую гильзу, выхватил пистолет и выстрелил в зеленую фуражку, из-под которой зло и беспощадно блестели глаза пограничника. Раненый боец упал, выпустив из рук винтовку, но штык другого пограничника ударил офицера в горло. Лейтенант поднял окровавленные руки. Они не посмеют добивать раненых!
Офицер даже в последние минуты не хотел понять, что беспощадность войны всегда имеет две стороны. Он не был строевым офицером, но считал, что любой солдат вермахта должен не щадить врага, особенно русских.
В Польше, сев за пулемет, он походя смахнул полдесятка пленных, мешавших двигаться его тягачу. И два дня назад, когда ему поручили охрану группы русских танкистов, обожженных, стонавших от боли и просивших воды, лейтенант приказал подчиненным добить их штыками, чтобы не мешали работать.
Сегодня они давили отступавших гусеницами, но так некстати заклинило пулемет. Его должны пощадить. Пленный офицер всегда пригодится.
– Не стреляйте!
Вспышка ударила ему в глаза. А поднявшийся с земли раненый пограничник, не обращая внимания на кровь, струившуюся из-под фуражки, прицелился и выстрелил в спину слесарю-ефрейтору. Добродушному тихому человеку, земляку лейтенанта, который успел выпустить в русских всего две пули.
Пограничники выдернули из зажимов пулемет «дрейзе», собирали оружие, патроны, консервы. Молодой солдат с нашивкой за храбрость заполз под окровавленные гусеницы и затаился среди железа. Сержанту-саперу надоело с ним возиться, и он дважды выстрелил солдату в ноги. Затем тягач подожгли, а когда солдат с нашивкой за храбрость полез из-под горящей машины, его добили штыком.
Тяжело раненного лейтенанта посчитали мертвым. Сняли с руки часы, переступили через тело, подобрали пистолет.
Отделение ремонтников на грузовике, азартно стрелявшее в русских, тоже слишком поздно поняло опасность. Мальцев прошил капот и кабину грузовика очередью из танкового пулемета ДТ. Сошек не было, Николай стрелял от пояса, пули рассеивало в стороны.
Все же он сумел свалить ефрейтора с пулеметом «дегтярева» и поджег двигатель «Шкоды». Ремонтники, имевшие хорошее вооружение и запас патронов, все же не были готовы к серьезному бою.
Рассчитывали, что толпу русских разгонит тяжелый тягач, внесет панику огонь двух пулеметов, а там должен подоспеть второй взвод из их роты. Но коллеги почему-то опаздывали, возможно, собирали трофеи, оставив на произвол судьбы однополчан.
Унтер-офицер быстрее других разобрался в ситуации. Расстреляв обойму своего «вальтера», затравленно озирался.
Его товарищи продолжали вести огонь, торопливый и неприцельный. Значит, и унтер-офицер не имел права убегать. Он тщетно шарил в кармане комбинезона в поисках запасной обоймы. Унтер никогда не брал ее с собой, считая лишней тяжестью.
Рядом упал, получив пулю в живот, его земляк из Лотарингии. Чудный германский край, озера, сосновые леса, умытые дождями, добротные дома и ухоженные пастбища. Красивая невеста, ожидающая его с фронта…
Последние минуты для остатков немецкого взвода, устроившего охоту на своих тяжелых машинах с пулеметами на отступавших русских, оказались жестокими и страшными. Обозленные выстрелами в спину, огромными потерями при штурме моста, зрелищем сожженных танков вместе с экипажами, красноармейцы перебили остатки взвода без выстрелов. Слишком велика была ненависть.
Унтер-офицера из Лотарингии закололи немецким кинжалом. Бегущим разбивали головы прикладами (ремонтники не носили касок), били четырехгранными, острыми, как шило, штыками, рубили саперными лопатками.
Через четверть часа все было кончено. Горели многотонный тягач и тяжелая «Шкода». Прицеп-генератор был окутан огнем, а дым горевшей изоляции пробивали стрелы электрических разрядов, расплавив корпус.
Вокруг лежали тела германских солдат, не успевших стать героями. Унтер-офицер, молодой, светло-рыжий парень, сидел, привалившись к сосне, зажимая пропоротый кинжалом живот. Рядом все сильнее разгорался грузовик, обдавая унтер-офицера раскаленным воздухом, но раненый не мог отползти в сторону, отказали ноги.
Огонь разгорался все сильнее, боль становилась невыносимой. Унтер-офицер пытался звать на помощь, но вокруг был чужой мрачный лес. Господи, за что такие мучения? Помоги! Он из последних сил пытался сдвинуть тело хоть на метр. Горели брюки и сапоги, лопалась кожа. Но Бог все же услышал одного из своих грешников.
Ярко и почему-то бесшумно взорвался топливный бак, и мучения сразу прекратились. Спустя час прибыл второй взвод. Тело унтер-офицера опознать не смогли, расплавилась даже алюминиевая пластинка с личным номером.
– Отнесите его сюда. После разберемся, – командовал старший. – Сволочи, русские! Огрызаются, как волки перед смертью.
* * *
За неделю, прошедшую после штурма моста, полку (скорее батальону) капитана Зимина несколько раз приходилось вступать в бой. Сейчас в строю оставалось около семидесяти человек. Из эпицентра танкового сражения, местности, наводненной немецкими частями, выбраться было не просто.
Преследуя русских, прорвавшихся через мост, уничтоживших его охрану, а следом ремонтный взвод с тяжелой техникой, немецкий моторизованный батальон выдавил остатки полка Зимина на открытую местность, где состоялся бой. Танковой роте и бронетранспортерам пограничники и красноармейцы сумели противопоставить лишь остатки взрывчатки, несколько бутылок с бензином, наспех скрученные телефонным проводом связки гранат.
Все это оказалось малоэффективным. Сумели поджечь легкий танк и подбить бронетранспортер. Остальные машины расстреливали обреченных людей, не подпуская ближе ста метров.
Погибли капитан Зимин и многие другие. Сотни полторы бойцов немцы захватили в плен. Пограничников, политработников и бойцов, похожих внешностью на евреев, расстреляли. Добили тяжелораненых, а остальных погнали к городу Дубно, где прямо в поле размещался пересыльный лагерь.
Сквозь кольцо, расстреливая последние патроны, пуская в ход штыки и приклады, сумели пробиться семьдесят бойцов и командиров – один из десяти, миновавших Чертов мост.
Большинство были ранены или контужены после боев и стычек. Группа кое-как добрела до густого сосняка на склоне горы и свалилась без сил, не обращая внимания на дождь.
Через час капитан Журавлев, принявший на себя командование, кое-как поднял людей и заставил рубить шалаши. Настояла военврач Наталья Руденко.
– К утру половина от простуды сляжет. Люди хотя бы вместе собьются, друг друга греть будут.
Красноармейцы рубили молодые деревья и ветки саперными лопатками, трофейными штыками, с трудом ломали руками, вцепившись в неподатливую древесину сразу вдвоем-втроем.
После изнуряющего пути через кустарник, болота, рукопашных схваток с преследователями бойцы напоминали бродяг. У большинства было порвано обмундирование, развалилась от долгого пути обувь, некоторые были в шинелях поверх нательных рубашек.
Кое-как слепив шалаши, люди вползали внутрь и засыпали, прижавшись друг к другу. Вряд ли немцы будут преследовать отряд в такую погоду. Опасность представляли местные жители, которые могут навести на измотанных, обессилевших бойцов бандеровцев.
Иван Журавлев, особист Лесков, политрук Зелинский, лейтенант Кондратьев вместе с Натальей Руденко совещались, что делать дальше. В шалаш, пригибаясь, вошел старшина Будько с двумя котелками горячего отвара.
– На смородиновых листьях закипятил. Надо горячего обязательно попить. Бойцов пока не трогаем, пусть отсыпаются до завтра.
– Надо выделить дежурных, – сказал Журавлев. – Как бы местные сюда не забрели.
– Я подежурю, – вызвался особист Лесков. – По очереди с политруком. Ну, еще пару сержантов понадежнее.
– Мальцева и Грицевича через часок разбудите. Утром приводим себя в порядок. Моемся, бреемся, штопаем форму. Без дисциплины пропадем. Как дела с ранеными, Наталья Викторовна?
– Чего спрашиваете? – огрызнулась Руденко. – Тяжелых побросали, пока удирали, остальных буду на рассвете осматривать.
Зелинскому не понравились слова хирурга.
– Мы под огнем отступали, а не удирали. Во врага стреляли.
– Герои, значит? – непонятно усмехалась военврач, вытряхивая горку мокрой махорки на грубо сколоченный стол. – Боец с перебитой ногой на помощь зовет, а все мимо бегут. Каждый свою шкуру спасает. По-моему, ты мимо и пробегал, Илья Борисович.
– Нет. Такого не было, – краснел и пыжился политрук.
– Не было, – устало согласилась Руденко. – Ты в первых рядах убегал.
– Бросьте, чего теперь, – наливал горьковатый отвар в кружки старшина Будько. – Танками горелыми вся дорога забита, чего уж с нас взять. Были патроны, стреляли, а теперь и в немца пальнуть нечем. У меня четыре штуки в маузере.
– А у меня обойма неполная, – поспешил вставить Зелинский.
– Ну-ка, дай сюда свой ТТ, – протянул руку Лесков.
Выщелкнул семь патронов из обоймы, проверил запасную, в которой было еще шесть зарядов. Три патрона вернул растерянному политруку, а десяток положил в карман.
– Чего смотришь? Тебе и трех хватит, Илья Борисович. Пару штук в фашистов пульнешь, последний в себя, чтобы в плен не попасть.
– Ну и шутки у вас, товарищ майор. Верните патроны. Чем я воевать буду?
Лесков никак не отреагировал, Кондратьев лишь усмехнулся, а старшина Будько докладывал:
– На винтовку в лучшем случае по обойме осталось. Пулеметы почти пустые, гранат, может, полдесятка наберется.
– Да, с боеприпасами что-то надо решать, – озабоченно проговорил Журавлев.
А Лесков тем временем хлопнул ладонью по спине Зелинского и засмеялся:
– Ну чего ты стонешь? Патроны для разведчиков нужны. А тебе бумаги надо срочно писать. Так?
– Так, – осторожно согласился Илья Борисович, опасаясь, что особист сунет его в какую-нибудь боевую группу. – Коммунистов и комсомольцев много выбыло, надо обновить списки.
– Вот и пиши.
Тем временем Федор Кондратьев собрал остатки табака из трофейного прорезиненного мешочка и свернул для военврача Руденко самокрутку.
– Спасибо, Федя, – обняла его Наталья. – Кто бы еще позаботился!
На рассвете построили людей. Оказалось, что человек шесть идти не в состоянии. У кого воспалилась рана, кто-то повредил босую ногу, двое сильно простудились. Ослабевшие бойцы нести товарищей были не в состоянии. Люди три дня толком не ели.
Голод толкал бойцов, особенно молодых, на необдуманные, опасные для жизни поступки. Двое парней сорвали несколько сырых грибов, а затем уже не могли остановиться, торопясь набить желудки.
Оба отравились. Их выворачивало зеленью, начались судороги. Наталья Руденко приказала нагреть воды и силком влить в обоих по несколько литров. Глядя на них, поняла, что дня два оба не смогут подняться.
Люди ели кору, жевали кусочки кожаных ремней. Несколько человек накинулись в поле на недозрелую пшеницу и забили желудки. Катались по земле, тоже пили воду, но кишечники склеило намертво. На помощь пришел Будько, заставил красноармейцев через силу бегать, двигаться, сделал какой-то отвар и спас всех, кроме одного.
Когда умершего закапывали, кто-то невесело усмехнулся:
– Бывает же. На войне от запора помирают.
Услышав реплику, капитан Руденко отреагировала быстро и зло:
– А ты от дизентерии загнешься, если всякую гадость в рот тащить будешь. И к тем кустам не подходите, это же волчьи ягоды. Я ведь предупреждала.
Обессиленный отряд мог стать легкой добычей даже небольшой группы бандеровцев, не говоря о немецких патрулях.
К пулемету ДТ, снятому Николаем Мальцевым с танка, осталось двадцать патронов, еще шесть в обойме ТТ. Снайпера Василя Грицевича снабдили по приказу Журавлева дополнительным боезапасом. Два магазина по десять зарядов к винтовке СВТ имелись у Кости Орехова.
Подсумки остальных бойцов были пустые – в лучшем случае, обойма в казеннике. Ко второму пулемету в отряде наскребли половину диска, которого и для короткого боя не хватит.
Нестерпимо хотелось есть. Но с утра, по приказу Журавлева, пользуясь хорошей погодой, приводили себя в порядок. Зашивали гимнастерки и брюки, подматывали проволокой ботинки и сапоги. В ручье стирали белье и сопревшие от долгого пути портянки. Наталья Руденко, обходя бойцов, осматривала раны и ушибы. Увидев, что кто-то надевает ботинки на босую ногу, объяснила, не слишком выбирая слова:
– Сотрешь шкуру к ядрене фене. Рви нательную рубашку или кальсоны и обязательно обматывай ступни.
– У меня штаны расползлись. Не хочу перед вами хозяйством сверкать.
– Ничего, я насмотрелась. Не удивишь.
Пришла к Журавлеву и заявила:
– Людей хоть чем-то надо покормить. Грибы в рот пихают, траву жуют. Через день-два ослабеют, все здесь останемся.
– В хутора хода нет. Пока были сильные, нас боялись. А сейчас сообщат немцам, выследят и перебьют всех.
– Ну, дальше, – торопила его Руденко. – Дохлятину жрать будем?
– Я дал распоряжение. Сколотили две группы, к вечеру что-нибудь принесут. Может, интендантов немецких подкараулят, либо лошадь бесхозную пригонят.
– Лошадь с повозкой для раненых нужна. Как я поняла, больше чем на пару дней задерживаться нельзя. Выследят нас здесь. Больно уж местные нашу власть любят, пропадем ни за грош.
– Националисты, кулаки могут выдать нас фашистам, – важно согласился Зелинский, исполнявший должность комиссара отряда.
– Ой, да брось политинформацию читать! – отмахнулась Наталья Руденко. – Кулаки, подкулачники… всем им мы здесь как кость в горле. Чем быстрее к прежней границе уйдем, тем здоровее будем.
Пользуясь своей комиссарской должностью, Илья Борисович хотел сделать военврачу замечание. Но перехватил взгляд майора-особиста и промолчал. Михаил Андреевич Лесков не терпел пустой болтовни. И сейчас вместо того, чтобы сделать замечание капитану Руденко, буркнул, вроде ни к кому не обращаясь:
– Чем бумажки строчить, лучше бы с людьми побеседовал. Обувь проверить надо, помочь с ремонтом.
– Я список коммунистов и комсомольцев составляю.
– Чего его составлять? Все и так на виду.
Слова особиста больно царапнули по самолюбию. Что, комиссар должен ботинки чинить? Для этого старшина имеется.
Но возразить особисту не посмел, собрал бумаги и вышел из землянки.
* * *
Нужны боеприпасы, еда, обувь, бинты, йод. Много чего нужно. Список на полстраницы. Но это не Смоленск и не Могилев. Что бы там ни говорили о дружбе и братстве, но земля здесь чужая. В лучшем случае, все давно спрятано, и откажут поделиться (даже продать) под предлогом, что самим есть нечего. А в худшем, пошлют расторопного хлопца на лошади и выдадут либо бандеровцам, либо первому же немецкому патрулю.
Николай Мальцев шел во главе группы. Вторую, ушедшую в другую сторону, возглавил Яков Павлович Будько. Когда Журавлев инструктировал старших групп, говорил зло, цедя короткие фразы сквозь зубы:
– Выкручивайтесь, как хотите. Но людей надо накормить. Раздобыть патронов и хоть какой-то мази для ран.
– И в хутора не заходить?
– Не заходить, – подтвердил начальник заставы. – Наведете на след, никакие харчи не понадобятся.
– Немцев пощипаем, тоже всполошатся, – рассуждал Будько. – По следу кинутся. В общем, иди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что.
– Все ты знаешь, – отмахнулся Журавлев. – Всю жизнь в старшинах ходишь. И ты, Николай, хоть не старшина, но парень сообразительный. В общем, пустыми не возвращайтесь.
У Якова Павловича Будько были свои планы, о которых он не распространялся. Николай Мальцев с помощниками шел вдоль речки, где накануне видел следы переправы, брошенные повозки, остатки разбитых понтонов.
Искать еду и патроны следовало не ближе пяти-шести километров от места стоянки, чтобы не оставить за собой тропу.
Место переправы и следы боя нашли после нескольких часов плутания. Растянулись без сил на берегу небольшой, метров двадцать в ширину, речки. Как она называется, никого не интересовало. Здесь уже похозяйничали местные жители. Картина знакомая – разутые и раздетые тела красноармейцев, вывернутые карманы. Оружие тоже исчезло, а над истоптанным, изрытым воронками берегу висел тошнотворный дух разлагающейся плоти.
Крупных поселений поблизости не было. Поэтому обшарить и вычистить все местные хуторяне, жадные до наживы, не успели. Все шестеро: Николай Мальцев, Костя Орехов, двое пограничников из восьмой заставы и двое саперов из взвода Кондратьева – разбрелись по берегу. Вскоре стали попадаться боеприпасы.
Винтовочные патроны лежали редкой россыпью, иногда обоймами. Их собирали азартно: пара… еще тройка, а вот сразу две обоймы. Нашли штук шесть гранат, разбитую винтовку, несколько снарядов возле взорванной «сорокапятки».
Через час посчитали добычу и поделили на всех остатки махорки в найденном кисете. Всего сотня патронов без малого, а консервы, если и были, местные подчистую выгребли.
– Надо в речке искать, – с сожалением докуривая шипящую самокрутку, предложил Зиновий Лыков. – Мне в воду нельзя, пальцы не зажили, я караулить буду.
– Умный! Нам среди коряг лазать, а ты загорать будешь.
Но Мальцев уже оценил предложение беспалого сержанта и приказал:
– Гимнастерки, рубашки долой! Лезем в воду. А ты, Зиновий, будешь на посту. Если зевнешь, пеняй на себя. Возьми мой пулемет.
Первым вытащили утонувшего красноармейца. Вода в речке была холодная, да и боец имел при себе тяжелый груз: чем-то набитый вещмешок, полный подсумок с патронами и две увесистые гранаты РГД.
Из мешка вытряхнули белье, запасную гимнастерку, всякую мелочовку, а самое главное, две банки рыбных консервов. На еду смотрели с такой жадностью, что Мальцеву стоило немалых усилий уговорить товарищей:
– Пока никого нет, продолжаем поиски.
– На сытый желудок быстрее бы дело пошло, – глотнул слюну заметно отощавший здоровяк Зиновий Лыков.
Никогда бы не подумал Мальцев, что лазание в воде на месте разбитой переправы окажется таким муторным делом. Саперы с азартом тянули какую-то тяжесть. На берегу дружно выпустили ношу из рук и шарахнулись от хлынувшей трупной вони.
Это была половинка человека, разорванная снарядом. Из-под гимнастерки тянулись комком внутренности, висевшая на лоскутьях кожи нога.
– Я больше не полезу, – давясь от приступов рвоты, жаловался молодой сапер лет восемнадцати. – Зачем мертвяков тревожить? Негоже…
– Заткнись, конопатый, – оборвал его Лыков. – Жить хочешь, будешь говно собирать. Пошел в воду! Брезгливый какой.
На поверхности затхлой мутной воды поднимались и лопались пузыри, распространяя запах гнили. Всплыло человеческое тело, которое Николай приказал вытащить на берег.
Нащупали затопленную подводу с перерубленными постромками. Выволокли мокрые шинели, под ними нащупали небольшой бочонок.
– Наверное, селедка. Ох, и пожуем. Воды полно, селедка как раз подойдет.
Но это оказался солидол. Плевались, ругали на чем свет стоит запасливого ездового. Но вскоре терпеливые поиски принесли плоды. Вытащили деревянный ящик, в котором были упакованы две цинковые коробки по пятьсот патронов в каждой. Это была уже серьезная добыча.
Гранаты, полежавшие в воде, трогать не рисковали, нашли исправную винтовку, еще сколько-то патронов. И хотя бойцы старались не трогать покойников, Николай приказал вытащить несколько тел. Помнил, какая разбитая обувь была у большинства ребят в отряде.
Сняли четыре пары ботинок. Шнурки не поддавались, их резали ножами, воротя нос от разбухших, изъеденных речной живностью тел. Люди торопились побыстрее уйти отсюда. Казалось, все они пропитались гнилостным духом. Временно забыли даже о еде, которую так и не сумели найти.
Отойдя шагов на двести, вымылись, постирали одежду. Одну пару ботинок Мальцев разрешил взять конопатому саперу – у него свои уже полностью развалились. Поделили и съели содержимое двух консервных банок. Досталось всего ничего.
На какое-то время потеряли осторожность и прозевали пастуха с десятком коров. Парень лет восемнадцати послушно поднял руки, дал себя обыскать. Складной нож, хлеб, несколько вареных картошин, кусок копченого сала, мешочек с самосадом.
Табак забрали не спросив, свернули цигарки. Едой парень поделился добровольно.
– Я не голодный. Кушайте на здоровье.
– Мы у тебя бычка вон того реквизируем, – сказал Зиновий Лыков. – Стадо приличное, не обеднеешь.
Парень упал на колени и взмолился:
– Хозяин насмерть палкой забьет. Я за того бычка в жизни не рассчитаюсь.
– Батрачишь? – сочувственно спросил Костя Орехов.
– Точно так. Хозяин как собака злой, не простит бычка. Пощадите. Отца нет, мать да трое младших сестренок. Пропадет семья, дом заберут.
– Ладно, пошутил он, – сказал Николай. – Не тронем мы твоих коров. Может, поблизости еду можно купить? Мы заплатим.
– Не знаю, – торопился пастух. – Кругом немцы. На машинах с пулеметами. Пойду я. Спасибо вам, товарищи.
Когда пастух отошел метров на двести, Мальцев задумчиво проговорил:
– На батрака не похож. Сапоги крепкие, свитка добротная.
– И харчи неплохие, – рассматривая шматок ветчины с фунт весом, заметил Лыков. – У нас в селе такие куски пастухам отродясь не давали. Набросают в сумку черствого хлеба, вот и вся еда на день. Догнать бы хлопчика! Глазенки у него хитроватые.
Но пастух уже отбежал на километр и продолжал гнать коров, хлопая длинным кнутом.
– Ладно, черт с ним, – отмахнулся Мальцев. – Патронами все же разжились. Глядишь, Яков Павлович харчи раздобудет.
Но пограничники и красноармейцы пока еще мало знали, что это за штука – окружение. Случайный эпизод с пастухом через час обернулся бедой.
* * *
Сначала наткнулись на листовки. Двадцать восьмого июня взят Минск, тридцатого июня – Львов. Стремительное наступление немецких войск продолжается. И рядом другие листки с призывом: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича!» А на обратной стороне что-то вроде пропуска. Добро пожаловать к нам, накормим, напоим и спать уложим.
Хозяйственный Лыков взялся было сворачивать листовку-пропуск, но Мальцев хмуро протянул руку:
– Дай сюда.
– Тебе зачем? Бумага пригодится.
– Давай, давай. Вражеские листовки хранить запрещено.
– Думаешь, если НКВД, то распоряжаться всем можешь? – вскинулся старший сержант. – Пора бы забыть о своих привычках. Как бы хуже не было.
– Кому хуже?
Николай смотрел на здоровяка безмятежно и спокойно. Те, кто знал сержанта Мальцева получше, угадали бы, что он на грани срыва. Тяжелые бои, отступление, сегодняшний поиск патронов среди разложившихся тел товарищей по оружию. А теперь недвусмысленная угроза приблудного здоровяка ему, сержанту-пограничнику.
Пальцы Николая перебирали брезентовый ремень пулемета ДТ, снятого с разбитого танка. Диск набит патронами, одно движение, ствол приподнимется, а указательный палец надавит на спусковой крючок.
– Кому хуже придется? – переспросил Мальцев. – Договаривай до конца.
Костя Орехов выдернул листовку из руки Лыкова и порвал на мелкие клочья.
– С огнем играешь, мордастый! Что, к немцам решил перекинуться? – Костя тоже снимал с плеча свою самозарядку. – Здесь и ляжешь с пробитыми кишками. И закапывать не станем. Язык распустил, паскуда. Вот где натура человека проявляется.
– Вы что, ребята. Просто сорвалось с языка. Я ж ничего такого в виду не имел. И воевали вместе.
Палец сержанта Мальцева все же дотянулся до спускового крючка. Патрон всегда находился в казеннике, диск набит на все шестьдесят три заряда, остается лишь сдвинуть предохранитель.
– Не надо, Николай, – хрипло проговорил Костя Орехов. – Я тебя прошу. Хватит на сегодня мертвых. Пусть живет урод… Если что, я сам его прикончу. Ты же меня знаешь.
Продолжал молчать Мальцев, застыли оба сапера. И в этой зловещей тишине Зиновий Лыков каждой клеткой ощутил близкую смерть. Хотел что-то сказать еще, оправдаться. Но голос не повиновался. Из горла вырвалось лишь слабое шипение.
– Пошли, – коротко скомандовал Мальцев, – Задержались мы тут.
Но благополучно добраться до места стоянки им не дали. Обеспокоенный встречей с пастухом, Мальцев повел группу по кругу. Опасался, что парень наведет на них немцев. Его подозрения оправдались, а события приняли следующий оборот.
Парень прибежал на хутор и рассказал отцу о встрече. Он был сыном хозяина, а не пастухом, которому поручили в тот день другую работу, помогал резать свиней для нужд немецкого артиллерийского полка. За продовольствие германцы в тот период неплохо платили жителям Западной Украины.
С утра на хутор приехал с тремя немцами старший сын хозяина Казимир, служивший еще с весны в одном из батальонов знаменитой эсэсовской дивизии «Галичина».
В добротной форме, перетянутой ремнями, вооруженный автоматом, он произвел впечатление на всю семью. Настоящий освободитель от большевиков! Казимир имел должность старшего стрелка, но серебристые молнии на петлицах, блестящая эмблема, орел со свастикой говорили, что это не простой солдат.
Все бы сложилось по-другому, не вызовись Казимир сопровождать снабженцев, а младший брат Сашко, захлебываясь от возбуждения, не наплел целый короб вранья про пограничников, угрозами пытавшихся отобрать у него коров. Но он их перехитрил и сумел убежать.
В хуторе жили две семьи. Молодежь уже обзавелась оружием, подобранным на местах боев. Все были выпивши, рвались опробовать винтовки и найденный пулемет «дегтярева» на москалях.
– Стадо хотели отбить. А вот хрен им в глотку!
– Комиссарам руки не отшибить, они все загребут, даже девок наших!
Казимир, уже немного повоевавший, взял командование на себя. Возражал брат хозяина, считая, что связываться с пограничниками слишком опасно, но масла в огонь подлил Сашко:
– Они своих мертвяков из воды вытаскивали, ботинки снимали и патроны искали. Бегут красные, даже обувки и боеприпасов нет. Самое время им юшку пустить.
Уговорили присоединиться к охоте на русских приехавших артиллеристов. Будет повод гульнуть! Немцы согласились. После легкой победы над убегающими красноармейцами намечалась гулянка, танцы с местными девушками. Время есть, отпустили на сутки, гулянье будет славное, и девки местные, судя по всему, безотказные.
На немецкий грузовик погрузились человек восемь. В последний момент присоединился брат хозяина хутора. Пыхтя, проверил старую винтовку и полез в кузов.
Женщины кричали вслед:
– Одежку прикордонникам не портите! Она у них дюже гарная, шерстяная.
– Ладно, будем в лоб бить.
– Белье тоже снимайте.
– Сымем!
Зажиточные хуторяне ненавидели новую власть. Но не рискнули бы напасть, если бы не победное шествие немецких войск. Львов взят, большевиков к Киеву гонят, скоро вся Украина свободной будет.
Но спешно организованная охота под началом старшего стрелка, эсэсовца Казимира, в успехе которой никто не сомневался, закончилась трагично для обеих сторон.
* * *
Отделение Мальцева догнали на опушке леса. Сразу отрезали путь к отступлению и прижали плотным огнем. Бойцы залегли и ответили выстрелами. Возможно, самым разумным было с ходу прорваться. Но пули летели слишком густо, не смолкал «дегтярев», и пробиться сквозь вражеское кольцо возможности пока не было.
– Ну что, в атаку, – предложил Костя Орехов. – Опрокинем гадов.
– Подождем. Надо хотя бы одного-двоих выбить, а затем прорываться.
Мальцев уже понял, что, несмотря на неплохое вооружение и присутствие немецких солдат, противник не слишком опытен.
Винтовочный огонь был слишком торопливый. Стрелки опустошали обоймы, не успевая целиться. Но ручной пулемет «дегтярева» даже на таком расстоянии не дал бы пробежать отделению и двух десятков шагов.
Он безостановочно сыпал длинными очередями. Но пулеметчик был явно неумелый. При таком темпе стрельбы «дегтярев» сильно перегревается и в любую минуту может заклинить.
Главную роль в группе играл высокий черноволосый эсэсовец (откуда он взялся?). Он вел огонь из автомата короткими очередями и время от времени призывал красноармейцев сдаться.
– Кроме жидов, всех отпустим!
– Отпустим, – тоже обещал конопатый «пастух» и смеялся.
– Только сначала яйца отрежем, – негромко добавил его сосед, загоняя в казенник новую обойму.
Трое немцев из хозобслуги артиллерийского полка на рожон не лезли. Они уже поняли, что с наскока русских взять не удастся. Загнали грузовик в низину, изредка постреливая и подгоняя Казимира:
– Чего застряли? Мы думали, эсэсовцы действуют решительнее.
А один из артиллеристов разглядел зеленую фуражку и обеспокоенно заметил:
– Это – пограничники, войска НКВД. В плен они не сдаются. Зря мы ввязались в эту историю.
– Зато получишь хороший ужин и деревенскую девку на ночь.
– Как бы пулю в лоб не получить! Эй, Казимир, надо заканчивать с красными.
Но полдесятка молодых парней, слыша свист пуль, не трогались с места и, не поднимая голов, выпускали обойму за обоймой.
– Пусть азарт собьют, – подполз к Орехову Николай Мальцев. – Пулемет скоро заклинит. Они четвертый диск без перерыва высаживают. Как осторожность потеряют, возьми на мушку эсэсовца. Он у них старший.
Казимир дал команду окружать русских с трех сторон. Он же приказал пулеметчику умерить пыл, а остальным целиться точнее. Сам сделал перебежку и, оказавшись, в ста шагах от группы Мальцева, снова открыл довольно точный огонь из автомата.
Николай стрелял из пулемета, снятого с танка, экономя патроны. У него имелся единственный, почти опустевший диск. Перезарядить его не успеет, патроны находятся в цинковой коробке в вещмешке.
– Костя, кончай с эсэсовцем!
Но хорошему стрелку Орехову тоже не давали прицеливаться. Он выстрелил, пуля вмяла каску и ушла рикошетом. Казимир, старший стрелок и будущий шарфюрер, лежал, сжимая ладонями гудящую от удара голову.
Усатый хуторянин, старше других возрастом, ответил точным выстрелом. Сержанту Орехову пробило предплечье, он выронил свою десятизарядку СВТ, из раны толчками выбивало кровь.
Николай пополз к товарищу, торопливо наложил жгут. Кровь продолжала сочиться. Вышел из строя лучший стрелок. Кто-то беспокойно зашевелил головой, оглянулся по сторонам.
– Что случилось, Николай?
– Башку спрячь и веди огонь.
Команда опоздала на секунду. Усатый, воевавший еще в Первую мировую, вложил пулю в лицо саперу. Боец приподнялся, зажимая рану ладонью. В него выстрелили сразу двое и свалили на землю.
– Сволочи, они нас добьют!
Непонятно, кто крикнул это в отчаянии. Но Мальцев уже ловил в прицел усатого стрелка, прятавшегося за капот небольшого грузовика. Очередь прошила жестяную облицовку, двигатель задымил, пуская языки пламени.
Николай всадил остаток диска, но пробил лишь переднюю шину и хлестнул комьями земли усатого стрелка. Шофер с руганью бросился к грузовику. Открыл капот, из-под которого взвилось пламя. Ему было наплевать, добьют ли русских или нет. Он знал одно – если машина сгорит, ему не поздоровится.
На помощь водителю бежали два его приятеля. В полку ждали продукты, а не дурацкой потасовки с убегающими русскими. Не обращая внимания на стрельбу, все трое немецких солдат пытались потушить охваченный огнем двигатель. Через минуту огонь доберется до бензобака и сорок литров горючего превратят новую машину в костер.
Среди нападавших бандеровцев поднялась суета. Стрельба продолжалась, но парни в свитках и картузах с трезубцами растерянно высовывались и призывали друг друга быстрее покончить с русскими.
Зиновий Лыков, хоть и лишился двух пальцев на правой руке, однако навыков стрельбы не потерял. Обозленный на «пастуха», загнавшего их в смертельный тупик, он целился только в него. С третьей пули угодил в грудь.
Конопатый, выронив винтовку, лежал на спине, глаза закатились в подлобье. Заглушая все остальные звуки, к нему с криком ковылял усатый стрелок, раненный Мальцевым.
– Сынку… сынку мий. Сашко, отзовись!
Это была тяжкая сцена. Драка, стрельба отступили на задний план. Над мертвым телом сына бился отец. Немцы затушили огонь и забрасывали землей дымивший двигатель, продолжая переругиваться. Старший стрелок Казимир подполз к отцу и мертвому младшему брату.
– Сашко убили, – повторял хуторянин. – К чему ты, Казимир, все это затеял? Нацепил свои побрякушки, решил в войну поиграть. Сгубил Сашко!
– Голова, – мало что понимая, твердил эсэсовец. – Как обручем сдавило. Гляньте, папа, не пробили ее?
Ему было тоже не до войны. Николай передал пулемет Косте Орехову, сам взял его десятизарядку. Он видел, что сейчас самый подходящий момент для броска.
– По моему сигналу вперед к лесу. Я прикрою.
Четверо бойцов кинулись вперед одновременно. Пулеметчик, оглушенный свистом пуль, криками, плачем отца своего погибшего товарища, нажал на спуск «дегтярева». Целился ли он куда-нибудь, непонятно.
Остаток диска вылетел длинной очередью, а пулеметчик сунулся головой в кусты, боясь, что снова начнут стрелять. Он не видел, как, вскрикнув, свалился сапер. Две пули угодили ему в поясницу, раздробив кости таза и прошив кишечник.
Николай наклонился над ним. Парень был еще жив. Тянул к нему руку, и глаза не потеряли живой яркости. Но, бросив взгляд на разорванный живот и расплывающуюся лужу крови, понял, что жить ему осталось считаные минуты.
– Я могу понести, – остановился рядом Зиновий Лыков. – Кажется, не стреляют.
– Он мертвый, Зиновий. Возьми его вещмешок и винтовку. Ну, быстрее!
Стрелял пока лишь один из хуторских парней, посылая пули куда попало. Мальцев столкнулся взглядом с глазами шофера. Тот немного успокоился, машину удалось потушить, а трупы вокруг чужие, до которых ему нет дела.
Увидев направленный на него ствол винтовки, попятился, отчаянно замахал руками:
– Не надо… не надо больше убивать.
Пуля опрокинула его на траву рядом с пробитой шиной. Двое других артиллеристов, пригнувшись, бежали прочь. В них выпускал пулю за пулей Зиновий Лыков.
– Уходим, Никола! – кричал он, забивая новую обойму.
– Машину сжечь… к чертовой матери.
От пуль грузовик не загорался. Тогда Мальцев бросил под бензобак РГД. Пламя выплеснулось из разорванного бака, шипя, горела свежая трава. Шофер отползал, подтягиваясь на локтях. Сапоги и промасленные брюки горели, немец захлебывался от крика.
Не выдержав, убегали хуторские парни. Ворочался, держась за голову, эсэсовец в красивой, облепленной грязью форме.
– Добей его, – приказал Мальцев Зиновию. – Автомат, магазины забери.
– А этого… усатого?
– Черт с ним. Пусть сыновей хоронит.
Они вернулись к месту стоянки уже на закате. Втроем, меняясь, несли два тяжелых цинковых ящика с патронами, пулемет, автомат, магазины к нему, гранаты. Костя Орехов, с перевязанной опухшей рукой, одолевал шаг за шагом.
Временами его брали под руки и вели. Затем он собирался с силами и шагал сам. Гимнастерка на спине была мокрой от пота, крупные капли стекали по лицу. На стоянке его подхватили санитары и повели к хирургу Елене Викторовне.
Старшина Будько, расторопный, умеющий найти выход из любого положения, тоже потерпел неудачу. Его группа наткнулась на немецкий патруль, была обстреляна и потеряла двоих человек. Рискуя, он обшарил на обратном пути застрявшую в низине целую вереницу брошенных повозок.
Местные хуторяне поковырялись здесь хорошо и мало что оставили. Обнаружили в траве штук семьдесят патронов и две гранаты. Из еды насобирали десятка полтора размокших пшенных брикетов и сплющенную коробку растаявшего комбижира, килограмма два.
Наталья Викторовна прочистила Косте Орехову рану. Зашила, перевязала остатками бинта.
– Плохая рана. Клочья гимнастерки вбило, инфекция сильная. Завтра опять чистить будем.
Сержант Орехов ее не слышал, он погрузился в тяжелое беспокойное забытье. Измерив пульс, Руденко покачала головой и приказала единственной, оставшейся в санчасти медсестре Ольге Голубевой:
– Сегодня ночью будете дежурить по очереди с санитаром. После двенадцати ночи мерить раненому пульс каждый час и обязательно будить. Крови много потерял. Заснет и не проснется. Я рядом буду.
Потом поглядела, как повар готовит варево из брикетов, добавляя туда завонявшийся комбижир. Закурила цигарку (последний табак выгребла из кисета) и отрывисто спросила Ивана Журавлева:
– Четверо погибли, и трое от ран умерли, пока вы эти брикеты да порченый жир из грязи выковыривали. Сегодня в ночь еще двое раненых наверняка помрут. Костю постараюсь спасти. Но ты собираешься что-нибудь предпринять? Я тебе от нечего делать на целый лист список составляла? Медикаменты нужны, йод, марганцовка, еда нормальная. Спирт для обеззараживания. Бинты по три раза стираем. И не мылом, а золой. Они уже между пальцев расползаются.
Иван Макарович Журавлев, сцепив зубы, молчал.
– Ну-ну, молчи. У меня граммов двадцать дареного «шипра» осталось, чтобы рану Косте Орехову обработать. А перевязывать его собственной нательной рубашкой буду. Постираю, разрежу на полосы. На завтра хватит. А на послезавтра не уверена.
– Ладно, все я понял. Хватит повторять.
– Ну и что собираешься делать?
– Воевать. Забрать все, что надо, у немцев.
Руденко поняла, что с дальнейшими вопросами к начальнику заставы лучше не лезть.
