Глава 6
Окружение
Пока шел к своим, Николай увидел, как всего за несколько часов изменился лес. Заметно прибавилось людей, паслись лошади, стояли распряженные повозки. Виднелись воронки от бомб, сосны топорщились свежей щепой, по оранжевым стволам стекала смола. Под ногами хрустели сбитые ветки.
В одном месте взрыв свалил огромное дерево, оно торчало обрубком на высоте метра, а ствол проломил целую просеку. Несколько красноармейцев лениво ковырялись в земле. Здесь была песчаная почва, копать легко, но распоясанные бойцы в нательных рубашках не торопились.
Николай хотел сказать им, что без окопов не обойдешься. Увидел лежавшие в ряд тела, не меньше десятка, понял, что роют братскую могилу.
– Эй, сержант, закурить есть? – спросил здоровяк с пухлой, как у бабы, грудью.
– А ты откуда взялся такой откормленный? – Еще заметил, что тот сидит без ботинок, как у себя дома, а винтовки вообще не видно.
– Не хами, я тоже сержант. Старший…
– А чего тогда сопли жуешь? Расселись, пятки чешете, а ваших товарищей мухи жрут. Копайте, раз приказали!
Приближенный к старшему сержанту красноармеец взвесил в руке лопату. Мальцев, не в силах сдержать злость, невольно шевельнул стволом автомата.
– Что, стрельнуть собрался? У нас тоже винтари имеются.
– Нечем стрелять. Оба диска час назад в немцев высадил.
– Ерой, значит, – ухмыльнулся здоровяк. – А мы простые красные армейцы, своих павших товарищей хороним. Иди, не мешай нам.
В душе Мальцева уже до края поднялась злость. Он хотел сказать что-то язвительное, но от напряжения из горла вырвалось лишь шипение. Он сделал шаг к здоровяку в распахнутой рубахе.
– Титьки, как у бабы, отрастил, вояка хренов! Винтовки в песке валяются.
– Шагай отселя, – подняла гвалт вся компания. – Командир нашелся!
На шум приблизился патруль. Свои, пограничники. Мальцева тоже узнали.
– Чего случилось?
– Я с шестой заставы. Вот эти рожи мне доверия не внушают.
Бойцы, понимая, что с патрулем шутить опасно, встали, подобрали винтовки, стали вынимать красноармейские книжки. Оказалось, остатки роты того же самого полка, куда входил батальон Зимина.
Прибежал куда-то отлучившийся лейтенант, совсем молодой.
– Сколько у вас людей? – спросил патрульный.
– Сюда пришли тридцать с лишним.
– Постройте их.
Оказалось в наличии человек на семь меньше, некоторые без винтовок. Пока патруль разбирался, Мальцев добрался до своих. Встретили, как будто год не виделись.
– Черныша убили, – сказал Николай и прислонил к дереву его винтовку.
– Что там произошло?
Выслушали невеселую историю, покачали головами, пожалели Петро Чернышова. Будько в сердцах выругался:
– Надо же было затеваться с этим ЗИС-5! Тут без вас целый обоз приблудился, и боеприпасы, и харчи. Даже артиллерией обзавелись.
– Насчет беженцев ничего не узнал? – спросил Журавлев.
– Ничего определенного. Кого-то успели отправить, но тянули до заявления Молотова. Не верили, что война началась. А затем, когда эшелоны на восток пустили, немцы железную дорогу разбомбили.
Чтобы успокоить капитана, стал объяснять, что многие двинулись своим ходом на восток. Немцы беженцев вроде не трогают. Глядишь, доберется Вера потихоньку до своих.
– Беженцы пешком, а немцы на колесах, – с горечью заметил Журавлев. – Тянули до последнего, не разрешали уезжать. Вот и мечутся по дорогам женщины да дети. Что, немцы с воздуха станут разбираться, где военные, а где бабы с детишками?
Николай промолчал. Успокаивать Журавлева бессмысленно. Все сам хорошо понимает. Пошел к ребятам, поговорили о невеселой обстановке.
Затем Мальцева отозвал в сторону начальник заставы. Туда же подошли политрук Зелинский, комбат Зимин и старшина Будько. Журавлев при всех избегал спрашивать Николая насчет общей обстановки. В воздухе висело слово «паникерство», Зелинского уже дважды вызывали к комиссару, требовали поддерживать боевой дух личного состава, пресекать панические разговоры.
– Ничего хорошего, – отрывисто, стараясь избегать ненужных эмоций, докладывал сержант. – На дорогах немцы. Наши автомашины подбитые, почти все с грузом, некоторые в исправном состоянии брошены. Убитые по обочинам лежат, хоронить некому. Повозки бросили, а на лошадях в тыл убежали.
– Вы-то как прорвались?
– Случайно. Да и то двоих потеряли. Оба диска израсходовал. Петро тоже в немцев стрелял, молодец парень.
– Значит, дороги для нас закрыты? – уточнил Зимин.
– Большой группой пробиться можно. Танков я не видел. Отдельные части, обозы, в общем, второй эшелон. Саперы на нас даже не глянули, куда-то понтоны торопятся доставить. Думаю, кольца пока сплошного нет. Прорваться можно, особенно ночью.
– Куда прорваться? Мы не в кольце, – заявил политрук Зелинский. – Части Красной Армии ведут бой. Что, артиллерии не слышите?
– Неизвестно, чья артиллерия огонь ведет, – хмуро заметил комбат Зимин. – Я наших пушек что-то поблизости не видел.
– Глаза пошире откройте, товарищ капитан.
– Вон, твари, опять летят, – показал на тройки немецких бомбардировщиков Будько. – Откуда у них столько самолетов?
– У нас не меньше, – заявил политрук.
Искренности в его восклицаниях не слышалось. Комиссар отряда подстегнул политруков, вот они и демонстрируют уверенность. Спор Журавлеву не понравился.
– Ладно, Николай, иди, перекуси и принимай отделение. И строго соблюдать маскировку. Хотя черта с два такой табор незаметным останется. Люди голодные, костры жгут, еду варганят. Командиров не хватает.
– А у начальства какой настрой? – спросил Кондратьев.
– Платонов собирал нас. Считает, что в ночь надо пробиваться к своим. Комиссар и начальник штаба предлагают подождать подхода воинских частей. Обороняться, мол, есть чем. Тысячи полторы штыков, пушек штук пятнадцать, боеприпасы появились.
– А тут наконец штаб полка отыскался, – добавил Федор Зимин. – Пока метались – под бомбежку попали, едва от танков ушли. Батальон худо-бедно с собой привели и тыловую шушеру. Правда, артиллерию и минометы где-то утопили. Пугнули их крепко, водкой успокаиваются.
– Командир полка ваш тоже на прорыв не слишком настроен, – сказал Журавлев.
– А-а, ни рыба, ни мясо, – отмахнулся Зимин. – Рапортовать зато четко научился и командиру дивизии в рот заглядывать.
– Не слишком ты его любишь? – усмехнулся Журавлев.
– Что он, баба, чтобы его любить? Командуй, порядок держи, а не плетись на поводу.
Мальцев вернулся в свое отделение. Посидели, покурили вместе с Андреем Щербаковым, Василем Грицевичем, Костей Ореховым. Четыре сержанта, помощники начальника заставы.
К древней горной пушке, стоявшей неподалеку, прибавилась батарея новеньких, зеленых, как ящерицы, полковых «трехдюймовок».
– Есть чем фашистов встретить, – сказал Щербаков. – У Зимина два «максима» появились, гранаты людям раздали.
– Норы выкопали поглубже, – в тон ему продолжил Грицевич. – Ничего мы тут не высидим. Правильно, что начальник отряда прорываться решил.
– Правильно, – согласился долговязый комвзвода Кондратьев. – От такого бесцельного сидения одна только неразбериха.
Подошла группа красноармейцев во главе с лейтенантом и здоровяком с петлицами старшего сержанта.
– Ба, старые знакомые, – усмехнулся Мальцев. – Не дали вам в кустах отсидеться.
– Мы погибших хоронили, – веско заметил старший сержант, который, судя по всему, верховодил в группе. – Вливаемся отдельным взводом в батальон капитана Зимина. Где он находится?
– Ну-ну, вливайтесь. В ста метрах правее. Найдете.
Здоровяк оглядел орудия, открытое поле, расстилающееся за опушкой. Потоптался и спросил:
– Значит, мы теперь вроде крайних. Оборону держать будем?
– А чего ты вперед лейтенанта встреваешь? – хмуро спросил Грицевич. – Прикрой поддувало, вояка, и шагай молча за командиром.
– Я помкомвзвода, – заявил старший сержант. – А лейтенант у нас новенький, только что училище закончил. Службы еще не знает.
– Заткни ты ему рот, товарищ лейтенант, – не выдержал Мальцев. – Или смени брюхана на нормального сержанта.
Лейтенант с мальчишеским лицом и пушком над пухлой верхней губой промолчал. Он был совсем молодой, лет девятнадцати, а его помкомвзвода послужил уже достаточно, даже ряшку сумел наесть.
– Идите, не толкитесь, – отмахнулся Грицевич. – Там Зимин с вами разберется.
* * *
За считаные часы до наступления темноты обстановка резко изменилась. Готовились к ночному маршу или прорыву – как получится. Над лесом покружился разведчик «Хеншель-126». Затем немцы решили, что русских скопилось достаточно, и пустили тройку двухмоторных «юнкерсов».
С пологого пикирования они сбросили не меньше полусотни авиабомб разного калибра и несколько контейнеров с мелкими осколочными бомбами-гранатами. Будь это на открытом месте, потери были бы куда значительнее. В лесу бомбежка или артобстрел теряет свою убойность.
Однако по мозгам тяжелые «сотки» ударили крепко. Бомбы помельче, «полусотки» и двадцатипятикилограммовки тоже понаделали дел. Взлетали, переламываясь в воздухе, сосны, деревья помоложе валило как ураганом, кое-где загорелась хвоя.
Повторялось обычное дело. Неопытные бойцы выскакивали из окопов и щелей (гнал страх быть заживо погребенными) и попадали под взрывную волну, осколки, падающие деревья. Крики: «Пожар!», «Горим!» всколыхнули целую массу недавно призванных парней, которых еще не переодели в военную форму.
Комбат Зимин вместе с новым комиссаром батальона делали все, чтобы остановить бегство. Кого-то загнали снова в окопы. Другие убегали, потеряв голову, лишь бы скрыться подальше от взлетающих фонтанов земли, дыма, грохота и криков смертельно раненных людей.
Молодого бойца придавило сосновым стволом, сломав спину. Он тонко и пронзительно скулил на одной ноте, не в силах шевельнуть руками и ногами.
– Все ко мне! Помочь человеку.
Подбежали несколько красноармейцев, в том числе здоровяк-помкомвзвода. Кое-как приподняли обломок ствола. Сверху послышался треск осколочных бомб-гранат, пачкой вылетевших из контейнера, словно молотил огромного калибра пулемета.
Железный дождь добил красноармейца, осколок угодил в голову комиссару, свалил еще несколько человек. Юный лейтенант, командир взвода, только что прибывший из училища, получил несколько острых кусочков металла в спину, плечи, ноги.
Он полз, истекая кровью. По щекам текли слезы от жалости к себе и почти детской обиды. Он готовился к подвигам, видел себя во главе роты, даже батальона. Вел людей в отчаянную атаку и побеждал. Вместо этого взвод, который не принял его всерьез, посмеивался над петушиным срывающимся голосом и наивностью в военных мелочах. А теперь, взамен будущих подвигов и орденов, санбат или госпиталь, а там и война закончится. Лейтенант не понимал, что получил смертельные раны – юность не верит в смерть.
– Лыков, – позвал он помкомвзвода, которого побаивался и не любил. Но сейчас голос умирающего лейтенанта был тверд. – Лыков, ты… ты примешь взвод. Все бумаги в планшете. Меня надо перевязать… и в санбат, как сильно жжет внутри… неужели кишки пробило.
– Все будет нормально, товарищ лейтенант, – козырнул старый солдат Зиновий Лыков, который уже насмотрелся смертей и видел, что лейтенант обречен. – Сейчас перевяжем и прямиком в санбат. Там быстро помогут.
– Как печет… мама.
С командира взвода сняли портупею, гимнастерку. Один из бойцов, подступивший с бинтом, растерянно пробормотал:
– Как его перевязывать? В боку дыра в два кулака, ребра сломанные торчат.
– И кишки наружу, – добавил другой.
– Бинтуйте поперек, чего стонете! – прикрикнул здоровяк Зиновий Лыков, цепляя на пояс кобуру с наганом лейтенанта.
Подошел к Зимину и доложил, что лейтенант умирает. От силы полчаса или час протянет. Самолеты уже улетели. Между поваленными расщепленными деревьями висела пелена дыма. Комбат спрятал в планшет документы лейтенанта, с минуту всматривался в фотографию худенькой девушки лет семнадцати. Машинально прочитал надпись на обратной стороне карточки: «Буду ждать с победой. Ты вернешься, я знаю. Люблю, твоя Валя». Стояла дата, второе июня сорок первого года. Как давно это было.
– Он еще курсантом тогда числился, – сказал Лыков. – А девка, видать, школьница.
– Невеста, – поправил Зимин. – Совсем дети. А ты перед ним выделывался.
– Воспитывал, – поправил старший сержант. – Взвод под команду дали, а он самых простых вещей не знает. А парень простой был, душевный. Мы его не обижали, слушались.
– Ладно, помолчи. Примешь временно взвод.
– Есть, товарищ капитан.
– Людей привести в порядок, побриться, почистить оружие.
– Что, выходим в ночь?
– Видимо, так. Для погибших вырыть могилу. Доложить об исполнении.
Зиновий Лыков помялся и сообщил:
– Четверо местных, которые западники, сбежали. Я им кричал, но разве остановишь. У меня во взводе человек двенадцать осталось.
– Примешь людей из третьего взвода. Там командира нет.
Но самым болезненным ударом по объединенному, готовому к маршу отряду стала гибель подполковника Платонова. Его завалило взрывом вместе с начальником штаба. Не менее энергичный, хоть и желчный по натуре начальник тыловой службы был тяжело ранен.
Как это часто случается, выбыли из строя самые решительные и опытные командиры. После недолгого совещания полк (теперь эту группу назвали так) возглавили командир стрелкового полка и комиссар пограничного отряда.
Оба сразу отменили приказ покойного подполковника, проявив при этом полное единодушие. Были срочно вызваны командиры подразделений. Журавлева не пригласили. Может, посчитали, что застава слишком мелкая единица, хотя капитан командовал и взводом Кондратьева, а также получил пополнение из числа разрозненных групп пограничников и красноармейцев. По сути, под командой Ивана Макаровича Журавлева уже набралась полноценная рота, хорошо вооруженная, готовая к опасному марш-броску.
Комиссар отряда предложил почтить память погибших, затем изложил свои соображения. Командиры и комиссары в 1941 году имели равные права, и комиссар сразу взял руководство в свои руки. Командир стрелкового полка, заметно обескураженный событиями первых дней войны, не возражал.
Комиссар умело обосновал свое решение, одновременно угадав настрой не слишком решительных командиров. Пускаться в рискованный марш с боями, когда вот-вот подойдут части Красной Армии, пожалуй, преждевременно.
Ситуация несколько изменилась. В результате сильной бомбежки погибли двадцать и получили ранения около сорока человек (потери относительно небольшие). Всего же раненых насчитывалось более ста бойцов. Как эвакуировать такую массу?
Комиссар приводил все новые аргументы в пользу того, что следует выждать еще немного, а не кидаться очертя голову по заполненным фашистами дорогам. Сам не замечая того, он толковал все в пользу своего решения в ущерб реальному положению дел.
Половина раненых могла передвигаться своим ходом и не создавала пока проблемы со своей эвакуацией. Имелось довольно большое количество повозок и лошадей.
Насчет успешной обороны комиссар преувеличивал возможности кое-как сколоченного полка. Имелось семнадцать пушек, в том числе три тяжелые гаубицы. Но запас снарядов был невелик и через час-два интенсивного боя орудия превратятся в бесполезное железо.
Количество патронов – по тысяче-полторы на пулемет и по две сотни на стрелка – казалось комиссару достаточным запасом. Бывалые командиры знали, что без подвоза все это израсходуется за весьма короткое время. Они считали, что имеющиеся возможности позволят полку прорваться на соединение с главными силами, а задержка на день-два влечет за собой риск оказаться в плотном кольце. Немцы выжидать не станут и перекроют пути отступления.
Кроме того, командиры батальонов и рот были уверены, что сразу после объявления приказа о переходе к обороне начнется бегство. Самовольно уйдут навстречу нашим войскам те, кто желает сражаться. Сидеть и чего-то ждать под бомбами и снарядами они не захотят.
Побегут бойцы из местных, так называемые «западники». По рукам ходили листовки, в которых «братьев-украинцев» призывали бежать из чужой для них армии и обещали всякие блага.
На обещания клевали не все, особенно бывшие активисты, комсомольцы и мужики, понимавшие, что нарушая присягу, они становятся предателями и могут попасть под расстрел. Но таких было немного. Бегство местных призывников обещало стать повальным.
Выражать свое мнение насчет дезертиров командиры не решались. Кроме обвинений в паникерстве, ничего не дождешься. Могут и под суд отдать. Мол, не умеете людей держать, в беспомощности расписываетесь.
Но нашлись командиры, которые решительно настаивали на немедленном прорыве этой же ночью. В их числе был начальник особого отдела пограничного отряда майор Лесков.
Седой, с сутулой широкой спиной, Михаил Андреевич начал свою службу на границе еще в начале двадцатых. Сейчас он прямо высказывал то, о чем не решались говорить другие.
– Бездействие для военных людей неприемлемо. Развал дисциплины, паника.
– Ну, паники пока не наблюдается, – с непонятной улыбкой заметил старший политрук Анатолий Усанов, помощник комиссара по работе с комсомолом. – Наши комсомольцы как один готовы…
– Может, оставим пустые рассуждения? – раздраженно перебил политрука майор Лесков. – Война – это не комсомольское собрание.
Главным аргументом оборонительной тактики комиссара отряда и идущего у него на поводу командира стрелкового полка было твердое убеждение, что вот-вот нанесут удар регулярные части Красной Армии. Этого ждали с часу на час, и большинство в такой несокрушимый удар верили. Но далеко не все. Сомневались в этом майор Лесков и комбат Зимин, хотя последний и помалкивал. Высказать свое мнение ему бы все равно не дали.
– У вас имеются сомнения, Михаил Андреевич, что наступление Красной Армии задерживается? – осторожно спросил комиссар отряда.
– Да, такие сомнения есть. Общую обстановку на фронте мы не знаем. Пока немецкому командованию не до нас. Но полторы тысячи вооруженных людей они у себя в тылу не оставят. Обстрел уже ведется, и он наверняка усилится. Подтянут тяжелую артиллерию, хорошо отбомбятся, и через сутки мы мало на что будем способны.
Начальник артиллерии, подполковник лет пятидесяти, тоже высказался за отход. Снимая и вновь надевая круглые очки, он заявил, что у него в настоящее время имеется полноценный дивизион, около двадцати орудий.
– Правда, пушки трех калибров, но это неважно. Мы способны вечером поставить заградительный огонь, затем вывезти полевую артиллерию, а тяжелые гаубицы взорвать.
Подполковник говорил не спеша, перечислял количество снарядов, лошадей, приводил еще какие-то аргументы. Не выдержав, его оборвал командир полка.
– Достаточно. Все ясно. Предложение товарища комиссара мне кажется наиболее разумным. Крепкая оборона, удары из всего оружия, если надо, контр атаки, а когда понадобится, нанесем встречный удар в помощь наступающим частям Красной Армии.
Комиссар из молодых выдвиженцев недавно прибыл с учебы на высших политических курсах. Грамотный, вполне подготовленный политработник, он и сам не заметил, когда здравый смысл сменился в нем крепко вдолбленными истинами.
Красная Армия велика, могуча и непобедима. О повальном отступлении не может быть и речи. Уводить в неизвестность вооруженный полк – значит потерять веру в свою армию, усилить панические разговоры таких вот замшелых особистов и комбатов, не видящих дальше своего носа.
Окончательное решение сформировалось, когда на совещании появился молодой, туго затянутый в ремни капитан. Четко, по-уставному, он доложил, что прибыл саперный батальон. В наличии триста пятнадцать бойцов и командиров, двадцать повозок с имуществом, оружие – винтовки и наганы.
– Имеется также двести килограммов тротила, – молодецки рапортовал капитан, чувствуя себя в центре внимания больших командиров. – Бикфордов шнур, взрыватели, дымовые шашки. Люди, правда, немного устали, отдохнуть бы, и готовы выполнить любой приказ.
– Вот, вот, – не находил нужных слов комиссар. – Двести килограммов взрывчатки, гору можно свернуть. Три сотни свежих бойцов. Отдохнут пару-тройку часов и начнут укреплять периметр. Шанцевый инструмент в наличии?
– А как же, товарищ комиссар!
Прибытие саперного батальона поставило точку на обсуждении. Правда, Зимин не оставил своего скепсиса и, выбрав момент, спросил бравого капитана:
– Так у тебя лишь винтовки?
– Еще наганы.
– И ни одного пулемета?
– Не предусмотрено по штату.
– И патронов, наверное, кот наплакал.
– Ну и что? – изобразил удивление сапер. – На первый бой хватит.
– А на второй? Горы взрывать будешь? Мог бы и запастись.
– У меня ребята орлы! Перевернут и горы.
– Ну-ну, – только и вздохнул Григорий Пантелеевич Зимин.
* * *
Трудно принимать решения в сложной обстановке. Комиссар всего несколько дней назад наблюдал учения танковой бригады. Около сотни машин, в том числе новейшие Т-34 и КВ-1, преодолевали преграды, высаживали десант, уничтожали макеты вражеских танков, пушек и бревенчатые укрепления.
Легкие Т-26 и БТ-7 поражали своей скоростью, мчались по воде и кочковатому полю, дружно разворачивались, вели огонь из небольших, но скорострельных 45-миллиметровых орудий.
– Натиск, мощь, огонь, – оживленно жестикулировал на дружеском ужине молодой комбриг с орденом Красного Знамени. – И таких бригад у нас не одна и не две. Мехкорпуса развернуты. Ударим, в случае чего, брызги полетят.
Крепкий кулак впечатался в стол, задребезжали бутылки и стаканы. Засмеялись женщины-врачи и медсестры, украшение ужина. Одна из них с интересом посматривала на молодого комиссара в таком высоком звании.
– Мы тоже не подкачаем, – громко провозглашал комиссар и чокался с красивой хирургической сестрой, которую он затем провожал и провел с ней ночь.
Где она сейчас? Жива ли? Комиссар обходил позиции в сопровождении майора-особиста и адъютанта. Ночь была относительно тихой. Лишь изредка взлетали ракеты, раздавались отдаленные пулеметные очереди.
Тогда, в самом начале войны, наши командиры не знали, что немцы без крайней нужды не воюют ночью. Предпочитали наносить подготовленные удары при дневном свете, когда четко наблюдается взаимодействие всех родов наступавших войск.
Начальника особого отдела майора Лескова тревожила тишина. За свои пятьдесят лет Михаил Андреевич достаточно повоевал начиная с Гражданской войны, выполнял задания в Китае, два года провел в Испании. Лесков воспринял тишину как враждебное живое существо, готовое ударить исподтишка.
– Тихо… Звезды какие яркие, – сказал комиссар.
– Горы, прозрачный воздух. А артиллерия у немцев что-то молчит.
Спустя десяток минут в ночи вдруг застучали пулеметы, потянулись трассы светящихся пуль. На северо-востоке ракеты взлетали одна за другой. Раздавались хлопки винтовочных выстрелов, гранатные разрывы.
– Кто-то воюет… на прорыв идет, – проговорил майор-особист.
Слово «прорыв» комиссар словно не услышал, а насчет боя заметил, что им завтра тоже предстоит воевать.
– Всем войны хватит, – снисходя к чьей-то ненужной активности, благодушно рассуждал комиссар.
Мимо прошмыгнули несколько человек. Шли быстро. Когда адъютант с автоматом наперевес кинулся вслед, они уже исчезли в кустах.
– Везде находятся крысы, – сменил благодушие на строгость комиссар. – Надо усилить патрули.
Но усиленные патрули удержать беглецов не могли. Утром Николай Мальцев увидел, что окопы справа от них пустые. Сбивая густую росу, подошел к сержанту и красноармейцу, сидящим возле «максима» с заправленной лентой.
– Где остальные?
– Четверо местных еще ночью ушли и молодого сманили. Обещали невесту найти, а здесь, мол, все равно пропадать.
– А вам невест не обещали? – насмешливо спросил Мальцев.
– Я женатый, – подумав, ответил сержант. – Под Ярославлем живу, чего мне здесь искать? Пулемет, опять-таки, казенное имущество, его бросать нельзя.
– А ты? – обратился Николай ко второму номеру.
– Я с дядей Иваном остался. Присягу все же принимал.
– Чего же ты, дядя Иван, дезертиров не остановил?
Вопрос был пустой, можно было и не спрашивать.
– У них винтовки и штыки. Если бы пикнул, сразу бы припороли. Зачем вообще западников призывали? Думали, они за наши колхозы воевать кинутся? Из трехлинеек нам же в спину стрелять станут.
Ночью уходили не только местные. Снялась рота какого-то независимого старшего лейтенанта, который посчитал, что здесь они ничего не высидят. Исчезали мелкие группы и одиночки, вышедшие случайно к месту сбора пограничного отряда.
– Без них воздух чище, – отмахивался Зимин. Обошел взвод старшего сержанта Лыкова. Окопы были вырыты и замаскированы, оборудованы гнезда для ручных пулеметов.
– У тебя, Зиновий, люди на месте?
– Сбежали двое, – ответил здоровяк. – Остальные готовы к бою. Пожрать бы еще не мешало.
– Завтрак будет попозже, – пообещал Зимин. – Старшина чего-то варит.
– Как бы нам «гансы» аппетит не испортили, – заметил один из красноармейцев. – Наблюдатель с рассвета кружится, все высматривает.
Как в воду глядел боец. На смену воздушному разведчику прилетела четверка двухмоторных штурмовиков «Хеншель-129». С высоты километра каждый бросил по четыре стокилограммовки.
Применение таких тяжелый бомб было рассчитано на психику. Взрывы с небольшими промежутками поднимали огромные фонтаны земли, ломали и подбрасывали деревья. Грохот метался эхом из стороны в сторону, выталкивая, как вчера, людей из окопов, заставляя бежать сломя голову непонятно куда.
Носовые пушки и пулеметы на втором заходе добавили паники, вколачивая сплошную трескотню очередей. Старший сержант Зиновий Лыков втащил за шиворот обратно в окоп молодого красноармейца.
– Сиди здесь, если подохнуть не хочешь. Погранцы вон стреляют даже. Чем мы хуже?
Вел огонь из пулемета Андрей Щербаков, высадил обойму снайпер Василь Грицевич. Дал несколько очередей Николай Мальцев. Знали, что толку от их пальбы не будет, но хоть прогонят страх.
Политрук Зелинский крикнул им, чтобы прекратили огонь – накличут бомбы на собственные головы. Но «хеншели» улетели, и политрук похвалил стрелков:
– Так и надо. Пусть знают наших!
Комиссар, взявший на себя командование, в силу небольшого опыта не предусмотрел многих деталей. Продукты были сданы еще вчера на пункт питания. Четыре полевые кухни, дымившие с рассвета, как паровозы, не остались без внимания люфтваффе.
Бомбу вложили так удачно, что два котла на колесах разнесло вдребезги. Сгорел временный склад, в котором хранили основную часть продовольствия. Из-под обломков склада-землянки пробивались синие языки горевшего сахара, лопались банки с консервами, растекалась огромная лужа дымившего растительного масла.
В санчасти кричал и метался ошпаренный повар. Поубивало и покалечило тыловиков, обычно крутившихся возле кухни.
– Чем людей кормить? – растерянно спрашивал у комиссара интендант, заменивший опытного заместителя по тылу.
– Режь убитых лошадей и вари.
– Котлов нет…
– Найди и больше ко мне не приставай.
Старшина Будько скептически воспринял известие, что полк возглавил комиссар. Он не стал сдавать часть продуктов, оставил вещмешок с салом и сухарями.
– Еще сахар есть, – докладывал он Журавлеву. – Пусть бойцы иван-чай собирают и в котелках кипятят. Без горячего скоро ноги протянем.
Расторопные саперы Кондратьева принесли несколько вывалянных в земле больших кустов конины.
– Вон там выройте яму и обложите камнями, – командовал Будько. – Найдем ведра, обед сварганим.
* * *
Комиссар и командир полка рассчитывали артиллерией и пулеметами крепко вломить обнаглевшему врагу, однако немецкое командование им такой возможности не предоставило.
Германские части обтекали изрезанный оврагами и мелкими речками участок леса, где занял оборону вновь сформированный полк. Время от времени налетали истребители и легкие бомбардировщики, сбрасывая бомбы и обстреливая поляны из пулеметов.
По периметру, метрах в семистах от линии обороны, патрулировали несколько мотоциклов и легкий бронетранспортер, наблюдая за русскими. Комиссар дал приказ начальнику артиллерии обстрелять одну из немецких колонн, обтекающих лес с юга.
Дружно ударили 122-милиметровые гаубицы и «трехдюймовки». Вели огонь по навесной траектории на расстоянии двух километров. Немецкие командиры проявили явную самоуверенность. Взрывы опрокинули и зажгли два грузовика, несколько пароконных подвод. Горел, опрокинувшись в кювет, легкий бронетранспортер. Движение по дороге прекратилось. Там возились санитары, вытаскивая убитых и раненых.
– А вы как думали! – торжествовал комиссар, потрясая кулаком. – Легкой прогулки захотели? Не получится!
Помощник по комсомолу обходил батальоны, теребил политруков и собирал заявления о срочном приеме молодежи в комсомол.
– Нашел время, дурак, – не стеснялся в выражениях старшина Будько, прислушиваясь к гулу приближающихся самолетов. – Сейчас они нам покажут и комсомол, и кузькину мать.
Авиации на этом участке у врага не хватало. Отбомбились лишь легкие бомбардировщики, подняв очередную волну беготни и паники. Появились новые убитые и раненые, гибли лошади.
– Раненые умирают, – прибежала к комиссару начальник санчасти, майор Руденко Наталья Викторовна, молодая светловолосая женщина лет тридцати. – У меня всего два хирурга, оперируем все втроем, не успеваем.
– Идите на свое место, – оборвал ее комиссар. – Занимайтесь делом.
Дальше началось нечто вроде издевательства. Немцы подкатили на возвышенность штук двенадцать разнокалиберных орудий. Все наши, советские, доставшиеся врагу в качестве трофеев.
Начался обстрел позиций. Равномерно ухали гаубицы, звонко и часто били трехдюймовые пушки Ф-22, посылая фугасы, осколочные снаряды, шрапнель и все, что нашли на захваченных складах немецкие трофейщики.
Им ответила артиллерия под командованием пожилого подполковника, стрелявшего по войскам Кайзера еще в Первую мировую войну. Дуэль закончилась в пользу немцев. Быстро иссякли боеприпасы, на один выстрел немецкие артиллеристы отвечали десятком снарядов.
Николай Мальцев видел, как прямое попадание разнесло на части старую горную пушку с деревянными колесами. От огромной дымящейся воронки отползал наводчик, волоча перебитые ноги. Его пытались перевязать, но артиллерист истекал кровью на глазах.
Подполковник, сняв фуражку, лично наводил орудие, чтобы одним из последних снарядов заткнуть глотку хоть одной «шестидюймовке». Не успел. Тяжелый снаряд искорежил, перевернул пушку. Подполковник с усилием поднялся, по лицу стекала кровь, мелко дрожал обрубок руки, мундир был изорван.
– Какая глупость… глупость.
Старый артиллерист свалился рядом с разбитым орудием. Можно было только догадываться, кого он обвинял в глупости.
Врагу нельзя было отказать в четкости действий. Орудия вели огонь, перенося прицел с квадрата на квадрат. Наши родные полуторки и ЗИС-5 исправно подвозили врагу ящики со снарядами. Когда перегревались одни орудия, им давали остыть, а в это время стреляли другие. Привезли еще несколько пушек, в том числе 122-миллиметровые гаубицы.
В лесу творилось невообразимое. Грохот взрывов не смолкал ни на минуту. Разносило на части деревья, срезанные ветки устилали землю. Если люди находили какое-то спасение в окопах, то лошади гибли одна за другой.
Небольшой табун под предводительством жеребца порвал уздечки и кинулся прочь из заполненного дымом и грохотом леса.
Когда снарядов падает много, начинает срабатывать теория вероятности. Взрывы доставали людей в окопах, превращая в месиво. Снова начинался исход. Осколочные снаряды, врезаясь в стволы деревьев, скашивали дождем осколков бегущих людей.
Немецким артиллеристам подвезли шрапнель. Стаканы, наполненные металлическими шариками, рвались на высоте полусотни метров, находя все новые жертвы.
На глазах у главврача санчасти Натальи Викторовны Руденко шрапнель наповал убила капитана-хирурга и раненого, лежавшего на операционном столе. Медсестре шрапнельная пуля угодила в лицо, опрокинув на истоптанный окровавленный пол. Ее торопливо перевязали и унесли. Девушка кричала, боясь увечья больше, чем смерти.
Закуривая папиросу, майор Руденко приказала навести порядок в операционной. Отпила глоток холодного чая и обратилась к оставшемуся в живых хирургу, бывшему детскому доктору:
– Будем вдвоем работать, – поглядела на багровое лицо измотанного недосыпанием старого врача и коротко заметила: – Да пейте вы свой спирт здесь, не убегайте каждый раз.
– Только на нем и держусь. Гляньте, какая очередь к нам.
Шестикилограммовый фугас рванул неподалеку, разбросал в сторону несколько тел. Донесся отчетливый мальчишеский крик:
– Маманя… больно-то как… помираю.
– Несите мальчишку, который помирает, – распорядилась Наталья Викторовна.
Восемнадцатилетнего парня спасли, ампутировали раздробленную ступню. Но у многих дела обстояли гораздо хуже. Руденко обошла длинный ряд раненых, ждавших операции. Этому уже не поможешь, перитонит в последней степени. У лейтенанта разорвано осколком легкое. Шансов мало. Двое с перебитыми руками подождут.
– Несите вон того, с осколочным ранением в живот.
Светловолосую женщину с папиросой во рту слушали беспрекословно. Она со злостью думала о том, что бесцельное сидение в этом лесу принесет еще много смертей.
Застава Журавлева (скорее рота) оборудовала окопы и щели по всем правилам и ждала начала вражеской атаки. Снаряды падали в глубине, потерь у пограничников и во взводе Кондратьева было немного. Но от этого легче не становилось. Плотный артиллерийский огонь каждую минуту уносил чьи-то жизни.
– Глянь, Василь, – показывал Мальцев. – Из наших пушек по нам бьют. Специально подкатили, морально нас раздавить. Стрельни, что ли, по ним.
– Без малого полтора километра, – отозвался Грицевич. – Из винтовки даже с оптикой не возьмешь.
Несколько «трехдюймовок» перенесли огонь на батальон Зимина. Окопы и траншеи, вырытые на краю леса, накрыли столбы разрывов. Там послышались крики. Пригибаясь, убегали двое красноармейцев.
Не иначе как от отчаяния заработал в ответ «максим». Рядом застучал второй, из отделения, которое ночью почти разбежалось. Теперь сержант, с которым утром разговаривал Мальцев, действовал самостоятельно.
– Николай, – приказал Журавлев, – сбегай к нему, скажи, чтобы прекратил огонь. Нечего патроны зря жечь. Напросимся, в нас снаряды полетят.
– Правильно, – согласился политрук.
– Что правильно? – насмешливо спросил его Журавлев. – Как куры расселись и ждем пока всех не перебьют?
– Должны наши подойти, – прошептал Зелинский. – Ведь так?
– Ваши, наши… С вечера полторы тысячи штыков имели. Нечего ждать было, а наступать, драться.
Тем временем Николай угомонил пулеметчика, у которого не выдерживали нервы. Угостил расчет махоркой, покурил вместе с ними.
– Теперь вы в моем отделении. Без команды не стрелять. Сколько патронов осталось?
– Две с половиной ленты.
– Так чего же вы их жжете без толку?
– От страха, – признался второй помер. – Вы бы нам махорки про запас отсыпали, и жрать хочется, сил нет.
– Не испортили аппетит? – спросил пулеметчик, показывая на траншеи Зимина, окутанные разрывами снарядов.
– Поесть все равно надо.
Тем временем решительная и обозленная Наталья Руденко прибежала в штаб. С порога обрушилась на командира полка и комиссара пограничного отряда. Говорила резко, но без надрыва, приводя цифры потерь:
– В санчасти скопились сто восемьдесят раненых. Почти все тяжелые. От обстрела погибли тринадцать человек, в том числе хирург и медсестра. Мы делаем все что можем, но к ночи умрет еще не меньше пятидесяти раненых. Людей надо эвакуировать.
– Успокойтесь, Наталья Викторовна, – широко улыбался подполковник, командир полка. – Посидите, выпейте чайку. А может, коньячку для нервов?
– У меня нервы в порядке, – огрызнулась хирург Руденко. – Этот обстрел прекратится когда-нибудь или нет?
– Наташа, – начал было комполка, которому женщина нравилась. – Сейчас мы ничего не можем сделать. Надо…
Рослый седоватый подполковник тоже когда-то нравился Наталье. Она видела в нем решительного и уверенного руководителя. Сейчас все это расползалось в некое растерянное подобие командира, размягченного водкой, и, кажется, не понимающего ситуации.
– Делайте что-нибудь, – воскликнула она. – Вы же мужчина!
В этот момент в блиндаж вошел комиссар отряда с биноклем на груди, туго перепоясанный портупеей, с планшетом и пистолетной кобурой на поясе. Он слышал окончание разговора.
Самолюбие мешало ему признаться, что надо было уходить еще вечером. Он не ожидал, что события станут развиваться таким образом. Не будет ни прочной обороны, ни смелых контратак. Полк просто расстреливали, выбивая из бойцов и командиров остатки уверенности.
И это были даже не вражеские самолеты, а свои же собственные пушки, как издевательство выставленные в ряд. И снаряды к ним подвозили на советских полуторках и ЗИС-5. Кажется, кто-то видел водителей в нашей форме за рулем. Предатели!
Неподалеку взорвался снаряд. С потолка посыпались струйки земли, земляной пол слегка встряхнуло. Комиссар невольно пригнулся.
– Метров двадцать, не ближе, – усмехнулась военврач. – И калибр так себе, дюйма три. Не прошибет ваш каземат.
– Блиндаж, – поправил ее подполковник.
Комиссару стало неприятно, за свое короткое испуганное движение. Блиндаж вырыли глубокий как погреб – четыре наката, щебень с землей, трехдюймовым снарядом его не возьмешь. Раздражал командир полка, не знавший, куда себя деть и опять выпивший. Было стыдно, что командный пункт (или убежище?) захламлен. В углу валяются пустые бутылки, на столе рядом со штабными картами – объедки, кружки.
– Вражескую артиллерию мы заставим замолчать, я обещаю. Вам нужна какая-то помощь, Наталья Викторовна?
В серых глазах женщины он прочитал нескрываемую неприязнь, злость на бездействие и слабость командиров.
– Чем вы мне поможете? Раненых вот в такие блиндажи перенесете? А сами где прятаться будете? Не в окопах же?
И отвернувшись от комиссара, толкнула массивную, обитую листовым железом дверь убежища. Командным пунктом эту нору не назовешь – слишком глубоко спрятана.
* * *
Что преобладало в дальнейших действиях комиссара? Он уже понял недальновидность своего решения, принятого вчера. Обороняться, стоять насмерть, быть готовым помочь наступающим войскам! Все это пустые слова, нерешительность, ожидание, что все уладится само собой. Прилетят наши самолеты, придут свежие полки и колонны танков.
Зачем обманывать себя? Плохой полководец отличается от хорошего тем, что не способен принять правильное, пусть и рискованное, решение. Лучше подождать… у моря погоды!
– Умойся и приведи себя в порядок, – брезгливо оглядев помятого комполка, посоветовал комиссар. – Воевать будем.
– Воевать – это не по-нашему, – бестолково тряс головой подполковник, снимая гимнастерку с тяжело бряцающими орденами. Когда и за что он их успел получить?
Комиссар не планировал собирать такое многочисленное совещание, как вчера. Он стыдился никчемных, пустых рассуждений, звучавших сутки назад. Когда подчиненные заглядывали ему в рот и одобряли любое решение.
Но возникло много вопросов. Кроме того, следовало сразу же обсудить вопросы прорыва из кольца. С комиссара как шелуха слетело вчерашнее упоение своей властью. Он никому бы не признался в своих ошибках (не тот характер), но круто изменил тактику. Сообщил, что в ночь полк будет вырываться из кольца.
– Вчера этого кольца еще не было, – желчно напомнил особист Лесков, но комиссар сделал вид, что не услышал.
– Прежде всего надо ударить по немецкой артиллерии. Мы несем потери, затруднено управление.
– Артиллерия советская, и это деморализует бойцов, – снова вмешался особист. – А потери растут. И решение желательно принять незамедлительно без лишней болтовни.
И снова комиссар проглотил подковырку. Были обговорены детали атаки, в которой главная роль отводилась батальону Федора Зимина и неполной заставе Ивана Журавлева. Предполагалось использовать несколько уцелевших мотоциклов, две полуторки и конное разведывательное отделение.
Атаку поддержат огнем легкие пушки (по несколько снарядов на ствол). Когда немецкий дивизион будет захвачен, саперы на повозках доставят взрывчатку и уничтожат орудия.
– А если атака сорвется? – спросил командир саперного батальона.
– Забудьте это слово. Сорвется – побежим. Назад хода никому не будет, пусть каждый запомнит.
– А из захваченных орудий открыть огонь по фашистам! – опять гнул свое командир полка, который, кажется, еще не опомнился. – С землей их смешать!
– Орудия взорвать, – повторил комиссар. – И уничтожить по возможности грузовики, подвозящие боеприпасы. Затем будем готовиться к прорыву. Кто возглавит атаку?
– Могу я, – встряхнул кудрями командир полка, плечистый, видный подполковник. – В нем играли алкоголь, бесшабашность и желание сбить спесь с немцев.
– Командир полка нужен здесь, – оборвал его начальник особого отдела.
Совещание продолжалось дольше, чем планировал комиссар отряда. Проявилась растерянность одних командиров, неподготовленность к подобным операциям других. Кто-то отчетливо понимал, что преодолеть полтора километра до орудий будет стоить таких потерь, что страшно даже начинать. Комиссару просто не хватало опыта, а командир полка сводил всю тактику к стремительному удару.
Неизвестно, как бы все повернулось, но начальник особого отдела Лесков предложил возложить операцию на комбата Зимина. Капитан, на которого после недавнего разгрома его батальона посматривали косо, вдруг оказался в центре внимания.
Вспомнили, что Зимин неплохо воевал на Финской войне, имеет опыт, боевую медаль, да и вообще командир энергичный и думающий.
– Решили доверить это дело тебе, – торжественно объявил комиссар. – Думаю, не подведешь. Люди в батальоне сознательные, настроены патриотично…
Дождавшись, когда комиссар сделает небольшую паузу, Григорий Зимин сразу взял быка за рога. Говорил коротко и по делу:
– У меня сто семьдесят штыков. Для атаки на дивизион слишком мало. Человек пятнадцать я отстраняю – это балласт.
Комиссар запротестовал, воины Красной Армии не могут быть балластом.
– Могут. Западники мне не нужны. Кроме того, есть пять-семь человек из Средней Азии. Пусть шинели сторожат. А вот заставу Журавлева вместе с саперами прошу выделить. Они воевали крепко, в них я верю.
Спорить с комбатом не стали. Кроме того, Зимин потребовал все мотоциклы и отделение конной разведки. Из артиллерии остались лишь две «сорокапятки» с небольшим запасом снарядов.
– Сосредоточим в кулак обе пушки и с десяток «максимов». Против орудий они ничего не сделают, но грузовики с боеприпасами поджечь смогут. Хотя бы один-два, чтобы панику навести.
– Какую роль будут играть мотоциклы? – спросил помощник комиссара по комсомолу Усанов.
Пустой, никчемный вопрос. Лишь бы показать свое участие.
В этот момент Григория Зимина прорвало. Он злился на комиссара, чья медлительность уносила все новые жизни. Его раздражал командир полка, не в меру благодушный, не отошедший от выпитой водки. Но больше всего он ненавидел рослого, видного, как картинка с агитплаката, старшего политрука Анатолия Усанова, который, как всегда, намеревался остаться в стороне и спокойно постукивал пальцами по туго набитой полевой сумке.
– Тяжелые мотоциклы М-72 будут действовать как ударный взвод. Машины скоростные, грузоподъемные. На каждый посадим по четыре бойца. Иван Макарович, кого назначим старшим?
– Николая Мальцева. Этот не подведет.
– Ну а поднимать их боевой дух будет старший политрук Усанов. У него и автомат имеется, и вижу, что в бой рвется, не удержать.
При этих словах среди командиров прокатился негромкий смешок. Все знали, что бравый на вид старший политрук, получивший «шпалы» на петлицы в двадцать пять лет, умел выдать патриотическую речь на любую тему, хорошо пел на командирских вечеринках, пользовался успехом среди связисток и медсестер, но в бой никогда не стремился.
Анатолий Усанов непринужденно усмехнулся. Быстро заговорил о предстоящем собрании, сверке комсомольских билетов, даже расстегнул толстый планшет, набитый бумагами. Он спохватился и замолчал, лишь когда почувствовал неладное.
Все тоже молчали и смотрели на Усанова неприязненно. Нервно дергалась щека у комиссара отряда, который чувствовал свою вину за непростительную медлительность и сверлил глазами трусоватого помощника.
Детали операции обсудили быстро. Рассуждать долго не приходилось. Снаряды продолжали лететь один за другим, безнаказанно убивая и калеча людей.
* * *
В эти первые дни войны обе стороны с удивлением обнаруживали в действиях противника методы и приемы, которых совсем не ожидали.
Наше командование столкнулось с четким взаимодействием немецких частей, которые умело продвигались на восток, находя слабые места в обороне красноармейских подразделений.
Для немецкого командования стало неожиданным и неприятным сюрпризом, когда дружно и зло огрызнулись пограничные заставы. Имевшие лишь стрелковое оружие, они вели ожесточенные бои весь первый день войны, несмотря на явное преимущество частей вермахта в тяжелом вооружении и количестве личного состава.
Возле каждой разрушенной до основания заставы оставались немецкие кладбища. Ряды аккуратных березовых крестов с табличками и касками наверху говорили, что упорство штурмовых частей наткнулось на такое же упорство пограничников.
Уже не стоял вопрос, брать ли бойцов погранзастав в плен или нет. Пограничники, принадлежавшие к ведомству НКВД, в плен не сдавалась. Те немногие, кто попадали раненые или контуженые, снисхождения не заслуживали – слишком велики были потери вермахта в бою с ними уже в первые часы боевых действий.
Зажатое в лесу довольно крупное соединение пограничников и бойцов Красной Армии обстреливали и бомбили уже сутки. Рассчитывали, что к ночи обескровленные батальоны и роты не выдержат непрерывного огня и рассеются, разбегутся по лесным дорогам, где станут легкой добычей частей второго эшелона и отрядов оуновцев.
Майор-баварец, командовавший сборным дивизионом трофейных русских орудий, вначале с азартом взялся за дело. Но многочасовой обстрел леса утомил его. Давал знать о себе возраст, виски сдавливало от непрерывного грохота, особенно тяжелых гаубиц.
Солдаты тоже устали, но продолжали исправно, как на учении, вести огонь. Вышли из строя две старые трехдюймовые пушки, сработанные еще при русском царе, ровесники давно ушедшей молодости майора. У одной из них разорвало истонченный казенник, вырвало затвор.
От сильного взрыва еще сильнее разболелась голова. Майор удалился в свою палатку, где выпил горячего кофе, поручив помощнику-лейтенанту продолжать огонь.
– Можете немного снизить темп стрельбы, чтобы не перегревать орудия, но снаряды должны лететь в русских непрерывно. В конце концов у них не выдержат нервы.
– Надо запросить у трофейщиков новые пушки, – проявлял активность молодой артиллерист.
– Запросите, – устало согласился майор.
– И сотни три-четыре шрапнельных снарядов. Они более эффективны в лесу.
– Действуйте, – дружески кивнул старый солдат кайзера.
Вскоре заменили неисправные орудия, а вышедшие из строя стали цеплять к грузовикам, чтобы везти на ремонтную базу. Именно в этот момент майор почувствовал изменение обстановки. Усилился пулеметный огонь из леса. Одна из пуль пробила верх палатки, чертыхнулся кто-то из шоферов. Послышались близкие взрывы легких снарядов, скорее всего, 45-миллиметровых.
Взрывная волна качнула полотняный полог, осколки звякнули о щит пушки. Майор достаточно повоевал в своей жизни, чтобы не обращать внимания на такие мелочи. Он закрыл глаза и задремал. Звуки орудийной пальбы ему не мешали, он привык к ним.
Лейтенант обходил батареи. Задержался возле шестидюймовой гаубицы, короткоствольной, с изогнутым щитом. Это было крепостное орудие образца 1909 года, бросающее сорокакилограммовые снаряды. Разглядел клеймо фирмы «Шнайдер». Когда-то русские купили пушку в Германии. Минуло много лет, и вот она бьет по большевикам.
– Русские что-то развоевались, – доложил командир орудия. – Сыпят из пулеметов почем зря.
– Есть потери?
– Двое легко ранены.
– Я распоряжусь, чтобы «трехдюймовки» прихлопнули пулеметы. Вот-вот доставят шрапнель.
Лейтенант неторопливо зашагал к позициям 76-миллиметровых пушек. Легкий снаряд прошуршал в стороне, взорвался возле разворачивающегося грузовика. Офицер ускорил шаг и вдруг услышал крики. Он обернулся.
Зрелище выглядело совершенно неправдоподобным. Из леса, вдоль лощины, пригнувшись к седлам, неслись десятка полтора всадников. Из-за деревьев появились несколько мотоциклов с колясками, облепленные русскими. Моторы М-72 ревели от напряжения, но мотоциклы двигались довольно быстро.
Следом бежала красноармейская цепь с примкнутыми штыками. Виднелись пилотки, буденовки со звездами, зеленые пограничные фуражки. Лейтенант потерял несколько минут, оценивая происходящее. Он не увидел опасности в этой бутафорской атаке. Русские собрали все, что могли, даже казаков с шашками, и в очередной раз бездумно гонят своих людей на верную смерть. Лейтенант приказал развернуть несколько полевых пушек в сторону атакующих и открыть беглый огонь.
Зато опасность хорошо разглядел опытный фельдфебель, распоряжавшийся артиллерийским хозяйством. Он знал, что танк и два бронетранспортера, прикрывающие их участок, недавно перебросили на другое место.
Теперь все немалое хозяйство дивизиона прикрывал лишь бронеавтомобиль «Хорьх» с легкой броней и 20-миллиметровой пушкой, а также расчет пулемета МГ-08 старого кайзеровского образца.
Бронеавтомобиль открыл огонь по конному отделению, но скорострельность пушки не позволяла эффективно поражать рассыпавшихся по полю всадников. Это были остатки конного разведывательного эскадрона, казаки, призванные из Забайкалья, умелые и отчаянные наездники. Они неслись, пригнувшись к холкам своих лошадей, а над головой сверкали в солнечном свете отточенные клинки.
– Дикари… они свихнулись, – пробормотал лейтенант.
Фельдфебель знал русских еще по той войне и не считал, что они свихнулись. Он уже дал приказ части артиллеристов занять оборону с карабинами и ручными гранатами. Вели беглый огонь полевые пушки, но цепь охвата была слишком велика, и фонтаны взрывов терялись на большом пространстве.
Лейтенант подгонял расчеты «трехдюймовок», которые действовали на пределе своих возможностей. Тогда лейтенант побежал будить майора.
Фельдфебель действовал более разумно. Два десятка подносчиков и ездовых уже зарядили карабины и приготовили ручные гранаты. Расчет МГ-08, старого пулемета с водяным охлаждением, тоже пока не спешил, подпуская русских поближе, и посылал время от времени пристрелочные очереди.
Расчеты «трехдюймовок» крутили рукоятки наводки, снижая прицел. Бронеавтомобиль свалил одного и другого всадника, брызнули клочья пробитых тел. Мотоцикл М-72 из штурмового взвода занесло на повороте, он опрокинулся, придавив водителя и пулеметчика в коляске.
Станковый МГ-08 определил для себя оптимальную дистанцию и повел огонь ровными прицельными очередями. Пулемет находился ближе всего к лесу.
Очередь прошила еще один мотоцикл. Водитель успел сбросить газ и сунулся лицом в спидометр. Старший политрук Усанов, сидевший на заднем сиденье, успел скатиться в траву и замер, хотя пули его не задели. Ему и в голову не пришло открыть огонь из своего ППШ: главное, заползти глубже в траву.
Пограничник, сидевший на заднем колесе, опустошил магазин своей самозарядки. Толчок бросил его на землю, он вскочил, вставил новый магазин и тут же упал, зажимая простреленное горло. Он пытался звать на помощь. Изо рта брызгами летела кровь, заливая гимнастерку старшего политрука и заставляя глубже втискиваться в траву, подальше от дергающихся в агонии ног погибающего бойца.
Пулеметчик в коляске добивал диск. Сумел ранить второго номера из расчета МГ-08, но получил сразу две пули в лицо и, дернувшись, замер. Всадники, потеряв еще одного товарища, налетели сбоку на расчет станкового пулемета. Шашка врезалась в основание шеи унтер-офицера, почти напрочь перерубив голову. Третий из пулеметной команды обернулся на бегу и вытянул руку навстречу сверкнувшему клинку.
Кисть отлетела в сторону, следующий удар стесал кусок кожи вместе с мундиром и бросил чудом спасшегося пулеметчика на дно траншеи. Всадники летели прямиком на орудия, их сбрасывал на землю огонь карабинов.
Двое прорвались к массивной шестидюймовке с клеймом завода «Шнайдер». Встав на стремена, стремительно заработали шашками. Кто-то из расчета сумел выхватить пистолет и застрелил страшного, забрызганного кровью русского казака.
Последний из конных сбил стрелка лошадью. Перегнувшись, полоснул, развалив надвое плечо. Ошалевшими глазами смотрел, кого зарубить еще, но остатки расчета разбежались, а конь танцевал от напряжения и бьющего в ноздри запаха парной крови.
Николай Мальцев сидел за пулеметом в коляске мотоцикла. Сменив расстрелянный диск, снова открыл огонь. Пуля свалила стоящего на одном колене артиллериста с карабином. За спиной Николая послышался шлепок пули о живую плоть. Красноармеец упал с мотоцикла на землю.
Костя Орехов стрелял из автомата, тоже в кого-то попал. Их М-72 оказался в мертвом пространстве, снаряды летели над головой. Мотоцикл, двигавшийся следом, исчез в клубке земли и дыма. Прямое попадание снаряда разнесло его вместе со всем экипажем, вспыхнул бензин, охватив пламенем обломки.
Водитель М-72, где находились Мальцев и Орехов, резко крутнул вправо, уходя от выстрелов из карабинов. За ним последовал другой уцелевший мотоцикл. На несколько минут они оказались лицом к лицу с артиллеристами.
Семь человек на мотоциклах и одинокий всадник, сумевший увернуться от пуль. Под ним свалился убитый конь. Казак с ревом полоснул шашкой ближнего к нему артиллериста. Мальцев и Орехов били длинными очередями. Андрей Щербаков менял диск, но не успел. Пуля угодила ему в живот.
Артиллеристы добили бы и остальных, слишком неравные были силы. Но на позицию прорвался грузовик с саперами (второй горел на поле), приближалась бегущая цепь. Майор вместе с адъютантом и двумя-тремя офицерами открыли огонь из автоматов. Расчеты тяжелых орудий тоже взялись за карабины и выдергивали запалы гранат.
С холма на подмогу дивизиону катил на скорости патрульный мотоцикл «цундапп» с пулеметом в коляске. Очереди выбивали людей из наступающей цели. Бронеавтомобиль «Хорьх» вел огонь из 20-миллиметровки и автомата, торчавшего из бойницы.
Полуторка получила снаряд в радиатор, еще один, пробив кабину, вмял тело водителя в окровавленную подушку сиденья. Из парящего грузовика выскакивали саперы во главе с лейтенантом Кондратьевым. Кто-то споткнулся, схватившись за перебитую ногу. Автоматные очереди из броневика свалили еще одного сапера.
Трассирующие снаряды неслись навстречу бойцам огненными стрелами. Плотность их огня была не так и высока. Но скорость, почти километр в секунду, жуткий свист, шлепки о человеческое тело заставили многие залечь.
Два уцелевших мотоцикла М-72 били из ручных пулеметов по броневику. Но броня в восемь миллиметров держала удары пуль, а плоская башня ловила новую цель – русские мотоциклы. Пули разбили обе фары броневика, рвали куски резины из колес, звеня, искрили от брони.
– Не взять! – крикнул водитель М-72 и круто рванул прочь, уходя от пушечных вспышек.
Другой М-72 не успел. Снаряд разорвал бак, убил наповал мотоциклиста. Бензин из горящего бака выплеснулся на пулеметчика, который за долю секунды успел выпрыгнуть.
В какой-то момент летевший наобум бронеавтомобиль оказался в полусотне метров от Мальцева. Он выпустил вновь заряженный диск почти в упор. Сорвалось с креплений запасное колесо, замолчала пушка. Удары пуль оглушили стрелка или что-то нарушили в механизме. Броневик уходил прочь, исклеванный пулями, заваливаясь набок.
Волна наступающих захлестнула орудийные позиции. Часть артиллеристов вела огонь до последнего, лихорадочно передергивая затворы карабинов. Майор и его адъютант опустошили магазины автоматов. Выхватили пистолеты, но успели сделать лишь несколько выстрелов.
Обоих с ходу проткнули штыками в живот и продолжали остервенело колоть дергающиеся, исходящие криком тела. В бою, а особенно в рукопашном, не берут пленных и не просят пощады. Смелые дерутся до последнего, а трусов убивают в спину.
Немецкий лейтенант расстрелял два автоматных магазина, выдернул из-за голенища сапога третий. Выпрямившись, поймал взгляд капитана-пограничника, целившегося в него из автомата с массивным круглым диском.
Лейтенант выпрямился и с ненавистью швырнул магазин в русского. Было обидно умирать, когда разгром России только начался и главные победы были впереди. Как жаль, что он не доживет до них. Очередь скорострельного ППШ разорвала грудь и опрокинула лейтенанта. «Цундапп» с пулеметом в коляске, мчавшийся на выручку артиллеристам, вел на мушке Василь Грицевич. Рядом стреляли и мазали бойцы из батальона Зимина. Его выстрел хлопнул не громче других, но снайперская пуля угодила точно в цель.
Мотоциклист не успел погасить скорость. Мощный, новейшего образца «цундапп» с массивными рамами, сделанными специально для русского бездорожья, завяз в песке. Пулеметчика сильно ударило грудью о край коляски. Он потянулся к своему МГ-34, но перед глазами сверкнула вспышка. Его застрелил в упор набежавший красноармеец.
Фельдфебель и его группа отстреливались до последнего. Понимая, что карабинами русских не остановишь, он дал команду:
– Гранаты к бою!
И первым выдернул запальный шнур. Метнули гранаты еще двое-трое. Но команда запоздала, все они были заколоты штыками хлынувшей к орудиям пехотной цепью. Остальные побежали – слишком жутко и неотвратимо приближалась смерть в виде отточенных, как жало, штыков.
– Трусы! Вас убьют, – ворочался тяжело раненный фельдфебель, сумев достать и выдернуть запальный шнур еще одной гранаты.
Она взорвалась возле его руки, изрешетив осколками тело и убив красноармейца, пытавшегося достать его штыком. Разбегавшихся артиллеристов догоняли ударами штыков, а тех, кто убегал слишком резво, расстреливали в спину.
Остатки расчетов сгрудились возле своих (точнее, трофейных) пушек. Они не имели права бросать вверенные орудия. В любой армии мира за это отдают под суд и не щадят провинившихся.
Артиллеристы, так азартно и безнаказанно посылавшие снаряды в окруженных русских, оказались не готовы к внезапной атаке. Они представляли, что творится в изломанном, разбитом взрывами лесу, как прячутся в щели недобитые солдаты Сталина.
Когда из горящего, переломанного снарядами леса выскочили атакующие казаки, пограничники и красноармейцы, немецкие артиллеристы прозевали начало неожиданной атаки. Однако быстро организовали отпор и выбили осколочными снарядами едва не половину наступавших.
Но волна русских, которым нечего было терять, захлестнула артиллерийские позиции с такой яростью, что их ничто уже не могло остановить.
Началось уничтожение расчетов – месть за безжалостный артиллерийский огонь и погибших друзей. Костя Орехов длинными очередями свалил троих из гаубичного расчета. Еще двоих артиллеристов закололи красноармейцы комбата Зимина.
Политрук Зелинский, не рискуя приблизиться к капониру, откуда стучали ответные выстрелы, всаживал в щит «трехдюймовки» длинные очереди. Пули звенели и рикошетили, выбивая снопы искр. Увидев Журавлева, устыдился собственной нерешительности и бросился было вперед.
– Постой, – дернул его за руку здоровяк Лыков.
Сопя, взвел гранату и бросил ее в капонир. Оттуда выскочили трое артиллеристов. Зелинский нажал на спуск, но прозвучал лишь один выстрел – диск опустел.
– Куда ж ты лез? – крикнул Зиновий Лыков.
Бросил вслед еще одну гранату, но немцы уже исчезли. Несколько человек прыгнули в грузовик, водителя застрелил Журавлев, остальных закололи штыками.
Саперы-лейтенанты Кондратьева, заранее разделенные на группы, взрывали толовыми шашками орудия. Но взвод был саперно-строительный, многие были призваны недавно и с взрывчаткой дела не имели.
Получалась бестолковщина. Упаковка двухсотграммовых шашек, привязанная к замку «шестидюймовки», рванула с такой силой, что убила не успевшего укрыться сапера. В другом месте под взрыв подсунулся красноармеец, собиравший трофеи.
Его отшвырнуло, сломало руку. На помощь Кондратьеву пришел капитан Журавлев. Обоих торопил комбат Зимин.
– Быстрее!
Немцы подогнали бронетранспортер и открыли огонь. В его сторону развернули легкую полковую пушку и отогнали снарядами. Раненых погрузили на грузовик, нашу полуторку ГАЗ-АА, дважды сменившую хозяев.
– Вывози раненых, – приказал политруку Журавлев.
– Я с вами останусь, – упрямо мотал головой Зелинский. – Отходить с боем придется. Я буду воевать.
– Ложись, – пригнул его к земле Кондратьев. – Сейчас рванет.
Заряд тола, заложенный в ствол шестидюймовой гаубицы, развернул его лепестком. Второй заряд смял орудийный замок.
Из отсечного хода выскочил прятавшийся там артиллерист. Сначала поднял руки, затем, видя, что русским не до него, бросился убегать. Лыков выстрелил, промазал и засвистел вслед:
– Уноси ноги, урод фашистский!
Невесть откуда появился помощник по комсомолу старший политрук Усанов. Щека была свезена, гимнастерка покрыта засохшей кровью, исчез автомат, но выглядел главный комсомолец бодро.
– Ты ранен? – спросил Кондратьев.
– Так, немножко, – отмахнулся рослый политрук. – Мотоцикл подбили, товарища насмерть ранило, а я от фашистов отбивался. Два диска выпустил, врезал гадам.
Федор Зимин внимательно оглядел политрука. Тот стушевался. Комбат был проницательным человеком и следил за ходом боя.
– Не ври. С твоего мотоцикла пулемет стрелял и пограничник из самозарядки.
Адъютант Зимина, шустрый худощавый парнишка, сбегал и принес ручной пулемет и автомат Усанова. Диск ППШ был полный.
– Там трое убитых. Винтовку я брать не стал, ложу переломило.
– Так где ты околачивался, Усанов? – повернулся к нему комбат. – Под мотоциклом отлеживался?
Федор Зимин произнес фамилию комсомольского вожака очень четко, растянув согласную «с», отчего фамилия политрука прозвучала издевательски. Бойцы засмеялись.
– А ведь тебя шлепнуть за трусость следует, чтобы другим неповадно было.
– Это второй диск, – в отчаянии выкрикнул Усанов. – Первый я по врагу выпустил, а второй едва зарядил, а тут меня контузило.
И Зимин, и подошедший Журавлев видели, что политрук врет. Оба не колеблясь бы расстреляли его. Но Усанов состоял в штате политотдела. Следовало доложить комиссару отряда, писать какие-то бумажки, чего оба командира делать не любили.
Не догадываясь, насколько близок сейчас к смерти, Усанов разглядывал исковерканные взрывом тела красноармейца и немецкого фельдфебеля. У немца была оторвана рука, сквозь клочья френча торчала расщепленная кость. Красноармейцу снесло осколками лицо, превратив в запекшийся кусок мяса. Рядом лежали еще несколько убитых, гимнастерки топорщились от засыхающей крови.
– Господи, жуть какая, – подперев по-бабьи подбородок, бормотал старший политрук, мгновенно растеряв свой боевой вид. – Это офицер немецкий? Нашивки серебряные и крест.
Он нагнулся, чтобы снять крест, но его бесцеремонно отпихнул ногой комбат Зимин.
– Это – солдаты. Погибшие. Которые не прятались, как ты. Пошел вон! Впрочем, постой. Полуторку с ранеными надо доставить в санбат. Становись на крыло и гони. Попробуй брось на полдороге!
– Вы что, товарищ комбат. Я…
– Шевелись, обстрел начался.
– Зря ты ему раненых доверил, – сказал Журавлев.
– А куда еще этого урода девать? Довезет, из шкуры вылезет. Ему и свою жизнь спасать надо.
Немцы усилили пулеметный огонь и приближались мелкими группами. Оставшиеся орудия взрывали, как попало. Когда закончились толовые шашки, бросали в стволы гранаты.
Никак не могли осилить массивную «шестидюймовку». Костя Орехов принес канистру бензина, подтащили ящик с пороховыми зарядами и подожгли.
Николай Мальцев возился с грузовиком ЗИС-5, пытаясь его завести. Некоторые шины были пробиты, но хоть на ободах преодолеть эти полтора километра. Кто-то предложил прицепить легкую полковую пушку.
– Она всего девятьсот килограммов весит.
– Дай бог людей погрузить, – отозвался Журавлев.
Пули нащупали цель, начали взрываться первые мины. Зимин уже отправил в сторону леса легкораненых и часть молодняка. Они, пригибаясь, бежали, иногда кто-то падал. Огонь усиливался. Бойцы уже подкатывали «полковушку», собираясь зацепить ее за крюк.
– Пушка легкая, пригодится…
Взрыв подбросил слишком настырного красноармейца. Остальные прыгали в кузов. Втащили неудачливого артиллериста, штаны были излохмачены мелкими осколками. Едва тронулись, как по кузову резанула одна, другая очередь, полетели щепки. Мальцев гнал машину, пригибая голову, пули вышибли лобовое стекло, ранили стоявшего на подножке красноармейца.
Машина слушалась с трудом. Баранку выворачивало из рук, хлопали, тормозя движение, пробитые скаты. На вражеский огонь отвечали очередями «дегтяревых», винтовочными выстрелами. Боезапас к автоматам ППШ израсходовали во время боя.
У опушки леса двигатель заклинило, бойцы бежали, захватив погибших. Разрывы мин плясали вокруг грузовика. Сорвало крышу капота, разнесло деревянную кабину, затем рванул бак и ЗИС-5 вспыхнул огромным костром.
Вымещая злость за свои потери, немцы всадили в него еще несколько мин, раскидав далеко в стороны горящие обломки.
– Валяйте, беситесь! Поздно локти кусать, – кричали бойцы.
– Пушки ваши тю-тю…
Возбуждение длилось недолго. Ну, провели удачный бой, уничтожив полтора десятка своих же собственных орудий, захваченных немцами. Политрук Зелинский насчитал без малого полсотни убитых немцев.
– Сбавь десяток, – усмехался Журавлев. – Или тебе по должности так считать положено?
– Точно, сорок, – стоял на своем возбужденный боем политрук.
Возбуждение вскоре прошло. Чему радоваться, если наших погибло почти сто человек и сколько раненых в санчасть отнесли. Батальон Зимина снова сократился до размеров роты.
Немцы (их тогда иногда называли «гансами»), глядя на искореженные орудия, больше не пытались дразнить окруженных русских.
До вечера мелкими группами налетали самолеты, сбрасывали бомбы, одной из которых был смертельно ранен командир полка. Перед смертью он позвал комиссара, пытался с усилием шутить с красивым хирургом Натальей Викторовной.
– Не успели мы с тобой, Наташа…
Главврач, у которой за день умерли в санчасти десятки раненых, даже не пыталась изобразить улыбку. Ей был глубоко неприятен этот безвольный и нерешительный командир, так и не постигший к сорока годам науку воевать.
Волею судьбы и одного из земляков-генералов, он возглавил полк, три тысячи человек. Разбросал его по частям, не задумываясь о смысле приказов, и фактически погубил.
Когда умершему командиру полка закрыли глаза, а интендант суетливо снимал размеры для гроба, она неприязненно спросила комиссара:
– Теперь вы, конечно, будете командовать. К кому мне обращаться насчет раненых?
Если бы комиссар ответил утвердительно, она и к нему потеряла бы уважение. Но комиссар многое понял за последние сутки и дал ответ, неожиданный для многих.
– Я комиссар пограничного отряда. Полком должен командовать профессиональный военный. Предлагаю кандидатуру комбата Григория Пантелеевича Зимина. У него достаточно опыта, сегодня он это доказал, уничтожив вражеский дивизион, почти два десятка орудий.
Начальник штаба полка погиб еще раньше. Выбирать предстояло из комбатов. Один из них, в майорском звании, видимо, не сомневался, что выдвинут его.
– Зимин смелый и опытный командир. Умеет принять правильное решение, батальоном командует грамотно…
– Ну, дальше, дальше, – повернулся к выступавшему всем телом начальник особого отдела Лесков. – Телись быстрее. Ты какую-то другую кандидатуру хочешь выдвинуть?
– Да, хочу.
Седые волосы от резкого движения надвинулись на глаза. Особист откинул их и уставился на майора.
– Товарищ Зимин хороший комбат, – начал майор. – Но опыта руководства крупными подразделениями не имеет. Долгое время занимал должность взводного командира. На Финской войне был повышен до командира роты, а батальоном командует всего одиннадцать месяцев.
– Точно одиннадцать? – щурил с непонятной усмешкой белесые светло-голубые глаза особист. – Хорошо считать научились. Наверное, готовились к выступлению, все по полочкам. Сам-то ты воевал?
– Не пришлось, – поднялся майор-комбат, хотя вставать было не обязательно. Особист не являлся его командиром. – Но батальоном командую четыре года. В прошлом году закончил академию имени товарища Фрунзе.
– А чего ж твой батальон не послали немецкие орудия уничтожить? Григория Зимина послали, и он справился. А насчет тебя я не уверен.
Кандидатуру Зимина утвердили. Кроме комиссара и особиста, поддержали капитана командир саперного батальона и заместитель комполка по тылу. Не теряя времени, новый командир начал подготовку к прорыву из окружения. Предстояло решить множество разных вопросов и в том числе организовать эвакуацию раненых.
