Глава 5
Переправа
Когда подсохла земля, начали проявлять активность и мы, и немцы. В один из дней начал наступление третий батальон, усиленный нашей шестой ротой.
Главной целью этой тактической операции было срезать выступ, который нам мешал, и занять плацдарм на правом берегу извилистой речки Рачейки.
В обычное время это была невидная речушка, которую переходили вброд. Талые воды превратили ее в мутный быстрый поток, с шумом бьющий в берега и закручивающий водовороты. В бурлящих воронках исчезали пучки травы, ветки, вырванные с корнем небольшие деревья.
Я не понимал причины этой спешки. Если выждать неделю-другую, то речка войдет в русло и наступать будет легче. Возможно, была какая-то необходимость, о которой я не знал. Но, как я заметил, у нас все делалось срочно, наспех, без необходимой подготовки.
Если вы смотрите военные фильмы, то в кадрах, где показывают немцев, без конца звучат слова: «Шнель! Шнеллер! – Быстро, быстрее!». И показывалась бестолковая и крикливая немецкая суета.
К сожалению, происходило с точностью наоборот. Фрицы, когда надо, поторапливались, наносили быстрые резкие удары. А вот суетой, бестолковщиной, криками «Быстрее! Вперед!» отличалось наше начальство.
Ночью на правый берег по канату переправили с легким вооружением две роты. Они продвинулись метров на триста, оттеснили с боем немногочисленные передовые посты.
Без артиллерии, минометов (даже «максимы» по канату не переправишь) роты дальше продвинуться не смогли и стали срочно окапываться. Свою задачу они выполнили. Плацдарм, хоть и небольшой, был захвачен, теперь требовалось построить мост для переброски войск и артиллерии.
Саперная рота была самой многочисленной в полку – более полутора сотен бойцов. Командир был у них новый. Капитан, работавший раньше прорабом на стройке. За дело он взялся энергично и умело. Однако немцы подтянули дополнительные силы.
Началась мясорубка. Истошно выкрикивали это пресловутое: «Быстрее! Давай, давай!» Мы находились пока на левом берегу. Смотреть, что происходит на переправе, было невыносимо. В воде и вдоль берега поднимались фонтаны минных разрывов. Были видны пулеметные трассы – день выдался пасмурный, шел мелкий дождь.
Саперы забивали массивными колотушками сваи, соединяли их бревнами, реже – металлическими швеллерами, кое-где уже появился настил.
Все это происходило под непрерывным обстрелом. Саперов просто выбивали. Взрывы сбрасывали людей в воду, редко кто выплывал. На наших глазах взрыв разорвал на части сапера, тянувшего вместе с другими массивное бревно. Пулеметные трассы порой утыкались в человека, и тот, вскрикнув, падал в воду.
Две роты на правом берегу оттеснили огневые точки. Каким бы сильным ни был огонь, но стреляли издалека, и работа продолжалась.
– А чего Рекункову роту не угробить? – зло матерился хвативший водки старший лейтенант Ступак. – Орден Красного Знамени получил. Продвинется вперед, еще один повесят. Или кто погибших считать будет? Главное – активность, вперед! Еще одну водную преграду одолели. Наплевать, какой ценой. Ты глянь, Андрюха, вода красная течет.
За последнее время мы с ротным не сказать что сдружились, но стали ближе. Не буду преувеличивать, но на кого ему было надеяться? На политрука, который под любым предлогом в штаб полка убегал? На двоих младших лейтенантов, мальчишек лет девятнадцати, которые пороху еще не нюхали?
Вот и получалось, что чаще всего старший лейтенант решал разные вопросы с Филиппом Черниковым, который исполнял обязанности командира взвода, и с несколькими опытными сержантами, в число которых попал и я.
В те же дни узнал я непростую военную биографию ротного. Призвали в армию из крохотной деревушки, затерянной в заволжских степях. Отслужив два года, закончил заочно седьмой класс, необходимый для поступления в училище.
Два года учился в Саратове, затем направили на Дальний Восток. Здесь женился, родился ребенок, вроде все складывалось неплохо. В тридцать девятом перевели с повышением под Брест. Дали просторную комнату в служебной квартире. Жена радовалась: наконец зажили по-человечески. К тому времени подрастали сын и дочь. В магазинах есть что купить, Юрий командовал ротой, у начальства был на неплохом счету.
– Двадцать второго июня заступил по части дежурить, – рассказывал мне Юрий Ефремович Ступак. – Жена проводила, поцеловала, до завтра, мол! С тех пор ни о жене, ни о детях ничего не знаю.
Первый свой бой старший лейтенант Ступак принял прямо у ворот своей части. На второй день попал в плен. Пользуясь неразберихой, бежал. Шел на восток. И на восток отступала наша армия. Догонял своих целых полтора месяца.
За это время чего только не нагляделся. Колонны разбитой и совершенно новой техники по обочинам дорог. Почему бросили – непонятно. В других местах красноармейцы сражались до последнего. Дымились подбитые немецкие танки, а неподалеку – вмятые в землю пушки и тела наших артиллеристов.
Вместе с группой бойцов и командиров перебирались через железнодорожные насыпи, где из огромных воронок торчали скрученные, порванные рельсы, расщепленные шпалы. Из обгоревших разбитых вагонов тянуло запахом гниющей человеческой плоти. Во множестве лежали бойцы, почти все разутые, без шинелей и гимнастерок.
Попадались эвакуированные. Каждый раз Юрий смотрел на них с замиранием сердца: вдруг увидит тела жены и детей. Погибших собирали и сносили в яму крестьяне. Рассказывали:
– Немцы приказали. Засыпать землей, сосчитать и воткнуть дощечку, сколько людей закопали.
– Памятник, что ли?
– Хрен, а не памятник. Чтобы видели, сколько наших побили.
– Ой, много, – качали головами белорусские крестьяне. – Сердце сжимается на все глядеть. Вон в той воронке сто семьдесят человек зарыли. В эту не меньше уложим. И военные, и гражданские, бабы с детишками.
Крестьяне делились харчами, взятыми из дома. Показывали, где валяются не подобранные немцами винтовки и патроны.
– Воевать-то с германцами будете? А то, говорят, Красная Армия разбита.
– Воюем, – невесело усмехались окруженцы.
За эти полтора месяца в окружении старший лейтенант Юрий Ступак прошел школу, с которой военное училище нельзя было и сравнить.
Старались идти ночами, но летние ночи были короткие. В темноте то забредали в болото, то, спотыкаясь среди лишайника и камней, люди ломали ноги. Приходилось шагать и днем, что было опасно. Массы людей выходили из окружения, и второй эшелон немецких войск (полицейские батальоны) стремился преградить им путь.
Большие потери несли возле дорог. Германская техника и обозы двигались непрерывным потоком. Приходилось ждать часами. Однажды, дождавшись, когда пройдет колонна грузовиков, бросились через дорогу. Внезапно из темноты вынырнул легкий вездеход, вспыхнули фары, и заработал пулемет.
Красноармейцы падали один за другим. Разноцветные трассы легко настигали мечущихся по полю хорошо освещенных людей. Юрий Ступак вспоминал, как чувство страха и незащищенности охватило его. Он жалел себя, своих бойцов, которых знал по именам.
Вездеход, перевалив через кювет, тоже выскочил на поле, где собирался продолжить охоту. Чем бы все закончилось, непонятно, но старший лейтенант увидел бойца с ручным пулеметом. Выхватил «дегтярева» и закричал:
– Ложись! Огонь по фашистам!
Вряд ли его команда подействовала. Зато остановили бегство очереди «дегтярева», которые Ступак умело всаживал во вражескую машину. Звякнула, разлетелась фара, кто-то вскрикнул, замолк пулемет. Выпустив диск, Юрий пытался отыскать запасной, но дисков больше не было.
По вездеходу уже стреляли из винтовок. Ступак выпустил обойму своего ТТ. Дымя пробитым мотором, вездеход уползал к дороге. Преследовать его старший лейтенант запретил, приближались фары другой колонны.
Но этот эпизод сразу выделил Юрия Ступака. И сам он почувствовал уверенность, к которой прибавлялась ненависть к врагу, боль за семью и детей.
В другой раз, на рассвете, его разбудил часовой:
– Там немцы на перекрестке. Три человека, пулемет и мотоцикл.
– Далеко?
– Метров двести.
– Ладно, сейчас разберемся.
С собой взял помощника командира взвода, крепкого надежного сержанта. У того был «дегтярев», сам ротный захватил самозарядку СВТ, которой владел, как и любым оружием, умело.
Пошли вдвоем, приказав остальным ждать и не двигаться с места.
– Их же трое, – прошептал политрук роты, уже доставший наган. – Возьми еще людей.
– Тебя, что ли? Спрячь наган, а то пальцы трясутся, пальнешь ненароком. Трое – четверо, какая разница! – еще больше раздражался старший лейтенант, проверяя магазин самозарядки. – Как уничтожим их, я дам сигнал.
И перебил вместе с сержантом полевой пост немецкой жандармерии. Ступак уложил выстрелом фельдфебеля с бляхой на груди, а двоих других прикончил из «дегтярева» сержант.
Достались неплохие трофеи: пулемет МГ-34, два автомата, гранаты и запас консервов. Бойцы, у кого разваливалась обувь, стаскивали с убитых добротные подкованные сапоги.
Много чего видели, пока одолели путь до линии фронта. Запомнилась огромная колонна пленных, шаркающая по дороге в сопровождении нескольких конвоиров.
– Чего же они не бегут, – скрипел зубами старший лейтенант. – Их же сотен пять, а конвоиров два десятка.
Но колонна молча плелась мимо. Шли опустившиеся, небритые люди в расстегнутых шинелях, без поясов. Красноармейцы в ботинках, но иногда виднелись командирские сапоги.
– Лучше подохнуть, – сказал тогда Ступак, и это не было пустой фразой.
Старший лейтенант уже научился убивать врагов и не собирался сдаваться.
Когда вышли к своим и находились в фильтрационном лагере, Юрия Ефремовича Ступака крепко подвел неосторожный рассказ насчет пленных. Особисты, до этого неплохо к нему относившиеся, прицепились, да еще подключили политработников.
– Что ты мелешь?! – орал на Ступака комиссар. – Какие там колонны пленных? В Красной Армии пленных нет, а есть отдельные предатели. Хочешь сказать, таких предателей сотни? Паникер ты, а с такими трибунал разбирается.
До трибунала дело не дошло. Но за потерю вверенной роты (Ступак вывел человек тридцать и лишь семь-восемь бойцов из своей роты) старший лейтенант был понижен в звании и должности. На фронт ушел лейтенантом, командиром взвода.
Лишь спустя полгода снова получил роту и прежнее звание.
С переправой не ладилось. Пасмурная погода и дождь защищали нас от авиации. Но пулеметы, а особенно минометный огонь, безжалостно выбивали людей. Разбухший от половодья поток уносил тела, зачастую не могли выплыть раненые.
Работа продолжалась ночью. Но темнота не наступала. Непрерывно взлетали осветительные ракеты и «люстры» – мины на парашютах. Ближе к полуночи мост был практически готов, оставался последний пролет.
Немецкие 80-миллиметровые мины, при всей их паскудности, не обладали большой пробивной силой. Они косили людей, ломали доски, но металлические швеллеры были им не по зубам. Тяжелой артиллерии на этом участке у немцев не было. Залитые водой низины и месиво вместо дорог не позволяли подвезти гаубицы. Но при свете ракет, когда монтировали последний пролет, на бугор, метрах в шестистах от берега, выползли три тяжелых танка Т-4 и открыли беглый огонь из своих 75-миллиметровых орудий.
Эффективность прямого артиллерийского огня гораздо выше, чем минометный обстрел. Шестикилограммовые фугасные снаряды обрушиваются на цель со скоростью пятьсот метров в секунду, вгрызаясь в преграду и разрываясь внутри нее.
Бронебойные болванки летели со скоростью восемьсот метров в секунду, свист их был жутким и оглушительным. Они переламывали бревна, перебивали металлические трубы и швеллеры.
Через десяток минут бревенчатый настил топорщился от многочисленных попаданий. Некоторые бревна разламывало на части, образовались дыры. Прогоны и сваи, на которых держался настил, были частично металлические, но большей частью тоже бревенчатые.
Взрыв переломил одну-другую сваю. Швеллер рухнул одним концом в воду, перекосило настил. Мост рушился на глазах.
Кроме танков, вели огонь три короткоствольных пехотных орудия, тоже калибра 75 миллиметров. С нашей стороны отвечали «сорокапятки», легкие полковые «трехдюймовки» и минометы. Они сумели разбить два немецких орудия. Третье, с ополовиненным расчетом, немцы откатили за бугор.
Но с тяжелыми Т-4 маломощная полковая артиллерия на таком расстоянии ничего сделать не могла. Отполз один танк, получивший повреждения, но огонь не прекратил. Танковые орудия выполнили свою задачу довольно быстро.
Через полчаса на месте моста торчало всего лишь несколько свай и единственный уцелевший швеллер. Поток уносил бревна настила и тела саперов. С переправой было покончено. Танки неторопливо уходили, посылая снаряды в стоявшие на берегу наши легкие пушки. Половина из них вышла из строя.
Горел тягач, которым подтягивали бревна, санитары торопливо вытаскивали раненых. Командир саперной роты, не обращая внимания на стрельбу, брел по берегу. Ему предстояло после короткой передышки снова начинать строительство.
Потери среди саперов были столь велики, что Рекунков приказал выделить из каждого батальона по двадцать красноармейцев для строительства моста. Люди шли к речке, как на смерть. Изредка перебрасывались тоскливыми фразами:
– Здесь все и останемся.
– Других пригонят. Кто нашего брата за людей считал?
А Тимофея Зайцева и Юрия Ступака вызвали к командиру полка. Разговор был короткий. Зайцеву было приказано выделить шесть расчетов противотанковых ружей, а Ступаку – обеспечить нашу переправу и сопровождать до места.
– Выройте окопы или воронки найдите, будете выбивать танки. Сами видите, наши пушчонки с такого расстояния ничего не сделают. Берите весь запас усиленных зарядов, гранаты, бутылки с горючкой. Сдохните, но не дайте танкам снова разрушить мост.
– Сдохнем, не сомневайтесь, – усмехнулся Юрий Ефремович Ступак.
А Зайцев предложил Рекункову:
– Мне лично надо с расчетами находиться. При чем тут Ступак?
– А при том, что ротных у меня хватает, – желчно заметил подполковник, – но специалист по противотанковым ружьям только один. Если Зайцева угробят, некому молодежь учить будет. А Ступак мужик шустрый. Возьмешь с собой взвод и поможешь перебраться бронебойщикам на тот берег. Если ротные убиты или ранены, примешь командование на себя. Ты же будущий комбат.
– Скорее, бывший, – усмехнулся Ступак, но, козырнув, четко ответил: – Задание понял, выполним!
Зайцев собрал расчеты, оглядел нас. Приказал мне взять самозарядное ружье Симонова (ПТРС).
– Там чухаться некогда будет, а симоновское ружье скорострельное. Ты же знаком с этой конструкцией?
– Так точно.
– У Долгушина тоже ПТРС. Нормальное ружье, Федор?
– Вполне. Эффективнее, чем однозарядное.
В роте имелось всего три ПТРС. Два из них отдали нашей группе. Получили по пятнадцать усиленных патронов БС-41 с металлокерамическим сердечником. Моего напарника, Пашу Скворцова, оставили на левом берегу.
– У тебя опыта мало, побудь в запасных.
Скворцов молча кивнул. Несущийся черный поток и фонтаны минных разрывов наводили на тягостные мысли даже бывалых бойцов. Мне дали другого помощника из первого взвода, хорошо знакомого с самозарядным ружьем.
Познакомились. Звали его Василий, а фамилию не запомнил. Прибыл недели три назад с пополнением, когда я лежал в санбате. Тоже закончил учебные курсы бронебойщиков. По его словам, участвовал в одном из боев. Но что он собой представляет, я пока не знал. Больше надеялся на своих старых проверенных товарищей Саню Назарова и Родиона Шмырёва.
Надолго запомнилась мне эта переправа через ночную речку и обжигающий холод ледяной воды. Один из взводов Ступака и саперы помогали нам, взяв часть немалого груза.
Мое новое ружье ПТРС, длиной 220 сантиметров, раскладывалось на две части. Чехол с прикладом и казёнником был пристегнут ремнями и висел за спиной.
Вначале шли по дну, держась за трос. Чтобы не поранить руки, выдали рукавицы. Обстрел не прекращался. Толчки от взрывающихся в воде мин ощутимо ударяли по телу, вырывая из рук скользкий трос. Я никогда не думал, что так громко бьют по воде пули. Пулеметные очереди хлестали, как огромный кнут, невольно заставляя людей шарахаться прочь.
На середине потока ноги уже не доставали до дна. Я болтался, как притопленный поплавок, лихорадочно перебирая трос. Слишком много груза пришлось навьючить на себя. На груди висел автомат, вещмешок был набит боеприпасами. Я зачем-то сунул туда запасное теплое белье. Намокнув, оно еще больше утяжелило вещмешок. Ноги невольно искали опору. Сапог уткнулся во что-то мягкое. Я понял, что это убитый сапер.
Невольно заторопился. Толчок взрыва выбил трос из рук, а волна хлестнула прямо в лицо. Меня спасло то, что успел нашарить одной рукой трос, затем, подтянувшись, крепко вцепился в него. Через несколько шагов почувствовал под ногами дно, идти стало легче.
Без потерь не обошлось. Один из расчетов в отделении Федора Долгушина накрыло миной. Погиб боец из нашей шестой роты – его настигла пулеметная очередь. Двоих сорвало с троса течением. Спаслись они или нет, мы не знали.
Бойцы исчезли в чернильной темноте, а когда речку осветила ракета, на поверхности я никого не увидел. Вряд ли они выплыли: люди были тяжело загружены оружием и боеприпасами, которые сразу тянули на дно.
Наконец выбрались на правый берег. Собрались в полуразрушенной траншее и, тяжело дыша, приходили в себя. Ступак считал людей, мое отделение сбилось возле меня. Загораживаясь от дождя, скручивали цигарки.
Мы на плацдарме. При свете ракет увидел несколько тел убитых наших и немецких солдат. Торчала искореженная тренога, рядом валялся согнутый пулеметный ствол. Боевое охранение немцев закидали гранатами, шинели пулеметчиков изорваны, валяется пробитая осколком каска. Видимо, передовые укрепления прорвали с ходу, переправившись в стороне и ударив с фланга. Ступак рассиживаться не дает. Двигаемся дальше, держа наготове оружие. Из темноты нас окликают.
Это часовой седьмой роты. Вместе с ним добираемся до траншеи, где укрепились бойцы. Нас встречают радостно. Ребятам за прошедшие сутки досталось крепко. В седьмой и девятой роте после атак и непрерывного обстрела осталось немногим больше половины людей. Много раненых.
Рассчитывали, что по мосту подойдут другие роты, перебросят артиллерию, эвакуируют раненых. А пробилось лишь подкрепление: стрелковый взвод, два отделения бронебойщиков и несколько саперов. В седьмой роте погиб командир. Его заменил один из молодых взводных. Вопрос у всех один: когда построят переправу. Долго здесь не удержаться.
Саперы сразу же принимаются за дело. Уползают на нейтралку устанавливать мины. Но много ли мин перетащишь через речку на себе? Десяток противотанковых и сколько-то противопехотных.
Федор Долгушин располагается на правом фланге, мое отделение – на левом. Окопов хватает. Мы торопливо углубляем их. До рассвета остается всего ничего. Практически мы в немецком тылу. Вижу, что Родька Шмырёв, самый младший из нас, заметно нервничает. Я показываю сектор его обстрела и пытаюсь успокоить:
– Все будет нормально. Нас тут целый взвод, отобьемся.
Родька с усилием улыбается в ответ.
Позади в быстром темпе идет строительство нового моста. Там взрываются мины, пересекаются разноцветные пулеметные трассы. Продолжают гибнуть саперы и их помощники из стрелковых рот.
Утром строительство прекращается. Саперы сумели забить новые сваи, соединить их частично прогонами. Остальное будут делать, как стемнеет. Рекунков, не колеблясь, приказал бы продолжать работы и днем. Но самые опытные из саперов-строителей уже выбиты. Пополнение из пехотинцев ничего сделать не сможет. Ждут роту из дивизионного инженерно-строительного батальона. Прибудет ли она – неизвестно. Ну, а мы все глубже зарываемся в землю, изучаем местность.
Вокруг редкий лес, кустарник. Застыл сгоревший танк Т-3, который пытался раздавить седьмую роту. Его подожгли бутылками с горючей смесью. Взрыв боеприпасов сдвинул набок башню. Пахнет гарью и жженой человеческой плотью.
Продолжает накрапывать дождь. Пусть лучше слякоть, чем ясное небо. Тогда непременно жди немецкую авиацию. Любой плацдарм стараются побыстрее уничтожить, заставить покинуть берег. Это клин, вбитый в оборону противника.
Пока же сыпятся мины и с разных мест ведут редкий огонь пулеметы. Редкий – потому что люди прячутся в окопах.
– Сколько их на вашем участке? – спрашивает Ступак у командира взвода.
– Штук шесть пулеметных точек, – отвечает младший лейтенант. – И минометов штуки четыре.
Когда окончательно рассветает, мы видим тела убитых немецких солдат. Их много, не меньше взвода. Младший лейтенант рассказывает, что в течение дня и ночью немцы раза четыре атаковали. Убитых было больше, но часть из них в темноте унесли.
– Последний раз мы их поближе подпустили, – возбужденно размахивал руками взводный. – Свои патроны заканчивались, так мы у мертвяков разжились. У фрицев боеприпасов много. Верите, у каждого автоматчика штук по восемь запасных магазинов и гранат по десятку. Плюс патроны в ранцах. Хорошо, что вы хоть небольшой запас с собой принесли. Но если фрицы в таком же темпе атаковать будут, до вечера не продержимся.
Старший лейтенант Ступак прибыл сюда лишь с одним из своих взводов, но команду решительно взял в свои руки. Обошел траншеи и окопы. Увидев дремлющих бойцов, приказал:
– Почистить немедленно оружие, особенно автоматическое. В каждом взводе выделить по пять-шесть лучших стрелков. Огонь вести только прицельный.
Командир третьего батальона, переправившийся с седьмой и девятой ротами, тяжело ранен. Лежит в блиндаже возле речки, но переправить его на правый берег днем не удается.
Наконец наладили в который раз оборванную связь. Рекунков приказал старшему лейтенанту Ступаку взять командование на себя.
– Есть принять батальон, – коротко отозвался в телефонную трубку Юрий Ефремович. – С боеприпасами туго. Если есть возможность, доставьте хоть несколько ящиков патронов.
– Ты сам видишь, какие у нас возможности, – трещало и шипело в телефонной трубке. – Посылали лодку за комбатом – ее утопили. Строительство моста до вечера приказал отложить. Людей терять жалко.
Поговорили. Передав трубку телефонисту, Ступак достал мятую пачку папирос, закурил.
– Заботливым командир полка стал. Прямо отец родной. Угробил саперную роту и половину третьего батальона. Теперь не знает, что делать. Хотел отличиться, а нарвался на хороший кулак. Меня во второй раз комбатом назначает. Как в игрушки играет.
Желчный мужик, Ступак. Но дело свое знает. Людей покормили доставленными консервами, спешно укрепляются позиции. Снайперов у нас нет, но отобранные лучшие стрелки прицельным винтовочным огнем не дают разгуляться пулеметчикам. Я замечаю метрах в трехстах пулеметное гнездо.
Старый кайзеровский МГ-08, похожий на наш «максим», укрыт под сваленным тополем. Огонь пока не ведет, ждет, когда появится цель. Расчет хоть и замаскирован, но я отчетливо вижу блестящую, мокрую от дождя каску.
– Давайте, врежу, – предлагаю Ступаку. – Заодно ружье испытаю.
– Нет. Вы пока тихо сидите. Ваше дело – танки. Ну-ка, покажи еще раз, где они там прячутся?
Ступак хищно вглядывается в мешанину ветвей, долго наводит винтовку.
– Вы же комбат. Не рискуйте, – говорит ему взводный.
– Я уже второй раз комбат, – бормочет старший лейтенант. – Нужда пройдет, опять на роту поставят. Если выживу…
Выстрел, и почти сразу же звяканье пули, угодившей точно в каску. Нам отвечают пулеметы, градом сыпятся мины. Мы вжимаемся в стенки окопов, пережидаем обстрел.
А через десяток минут слышим гул танковых моторов. Выползают два тяжелых Т-4, следом легкий Т-38. Что это, атака? Или они хотят раздавить нас? Но почему тяжелые танки не сделали это вчера, когда роты как следует не укрепились?
– Их сюда вечером только сумели перегнать, – поясняет взводный из седьмой роты. – Вода кругом, техника вязнет.
Я навожу на цель свое новое ружье. Но стрелять еще рано. До танков метров триста пятьдесят. На таком расстоянии тяжелый Т-4 не возьмешь. Зато они точно вложат свои снаряды в наши отсыревшие окопы и траншеи. Ступак реагирует мгновенно:
– Андрей, бери с собой еще один расчет, и бегом во фланг. Осиновую гряду видишь?
– Вижу.
– Выйдешь на ее край, и оттуда откроете огонь по танкам.
– А вы как же?
– Мы в окопах как-нибудь высидим. Да и не подойдут они близко к нам. Расчет Шмырёва с нами остается, гранат и горючки достаточно. А тебе в самую пасть надо забраться и шугануть эту троицу. Иначе выбьют они нас.
Ступак ситуацию оценивает верно. Танки открывают неторопливый огонь по окопам. Остановившись передохнуть в низине, где начинается осиновая гряда, мы видим происходящее. Мины опасны, когда влетают прямо в окоп или траншею. Но это происходит не так часто.
Фугасные танковые снаряды, которые за полчаса развалили с немалого расстояния мост, теперь так же эффективно рушат сырые траншеи. Тем более расстояние здесь вдвое меньше. Фугасы летят точно под основание брустверов. Взрываясь на глубине полметра, а то и глубже, они разваливают траншеи, глушат, убивают бойцов.
Самое дрянное, что нашим нечем ответить. Единственное противотанковое ружье Родиона Шмырёва на таком расстоянии Т-4 не возьмет. Смотреть на это так же тяжко, как на гибель саперной роты. Я поднимаю отделение, и мы, пригибаясь, бежим вдоль осиновой гряды.
Кроме бронебойщиков и пулеметчика Бондаря с помощником нам выделено пехотное отделение из пяти человек, у них тоже имеется «дегтярев». Кроме того, они несут запас тяжелых противотанковых гранат и бутылки с горючей смесью.
Ступак все делает основательно. И удар с фланга предусмотрен, как положено. Два противотанковых ружья, два ручных пулемета, гранаты, «горючка». Среди бойцов с удивлением вижу своего соседа по санбатовской палатке Жору Крупина.
– Жорка, и ты здесь?
Ответ звучит вызывающе:
– А ты сейчас только заметил? Большой командир!
– Брось, Жорка! – Я крепко жму ему руку, хлопаю по плечу.
Настрой у моего дружка кислый. Он тяжело дышит, беспокойно оглядываясь по сторонам. Лезть вместе с бронебойщиками под танки ему очень не хочется. Кроме винтовки и подсумков, на поясе две противотанковые гранаты, под мышкой ящик из-под патронов, где лежат, обмотанные в тряпки, черные бутылки с горючей смесью.
– Опять в говно попал, – пытаясь улыбаться, сказал Крупин. – Танки бежим взрывать. Много мы дел понаделаем с вашими кочергами да бутылками! Артиллерия нужна. Намотают нас на гусеницы.
Я оглянулся на траншею, над которой методично поднимались столбы фугасных разрывов. Надо спешить.
Там, где заканчивалась осиновая гряда, расстилалась широкая поляна. Спутанная рыжая трава, которую так и не скосили в прошлом году. На южной стороне бугорков уже пробилась первая зелень. Война напоминала о себе в любом месте. Одинокий полузасыпанный окоп, воронка от снаряда, ржавая каска.
– Никому не высовываться, – шепнул я своему помощнику Василию. – Передай по цепи.
Нас одиннадцать человек. До ближнего танка было метров двести. Он стоял к нам боком, угловатый, массивный, уверенный в себе. Ударил очередной выстрел. Открылся люк, и высунулся командир Т-4 с биноклем в руках. Сейчас они нас увидят. Одиннадцать человек – это много. Кто-то, несмотря на запрет, тянул шею, разглядывая немецкую машину.
– Саня, огонь после моего выстрела.
Назаров молча кивнул. Ружья заряжены, надо только прицелиться и нажать на спуск. Но все это происходит не так быстро, как мне хотелось бы. Мешает прошлогодняя трава, которая может изменить траекторию пули.
Передвинул ружье чуть выше, рядом закашлялся боец. Тише ты! Немец не услышит кашля за шумом работающего двигателя мощностью триста лошадиных сил, но может сработать чутье опытного танкиста. Офицер повернул голову в нашу сторону и сразу же прокричал какую-то команду.
Я выпустил три пули подряд, целясь в основание башни. Оставшиеся две хотел всадить в моторную часть, но танк крутанулся настолько быстро, что пуля улетела непонятно куда.
Теперь громадина высотой почти три метра стояла, повернувшись к нам лобовой частью. Последнюю пятую пулю выпустил, целясь в гусеницу. Затвор, лязгнув, отошел в заднее положение. Василий умело и быстро вставил новую обойму, а в нашу сторону обрушился огонь сразу двух пулеметов, а затем снаряд.
Он прошел высоко, зато один из пулеметов всаживал очереди с большой точностью. Я вжался в земляной откос. Назаров выстрелил и тоже прижался к земле.
Мы сделали семь выстрелов и, по моим расчетам, должны были хотя бы повредить какие-то механизмы в этой громадине. Но, кажется, не смогли. Танк, выбросив из-под гусениц комья мокрой земли и сизый выхлоп отработанного бензина, набирал скорость и шел прямо на нас. Сколько ему понадобится времени, чтобы преодолеть двести метров? Восемь-десять секунд, а затем он смахнет молодые осины и обрушится всей своей массой. Если раньше не всадит осколочный снаряд.
Снаряд прошел снова выше, а я нажимал на спуск, посылая пули в правую гусеницу. Саня Назаров тоже стрелял. Открыл огонь пулеметчик из пехотного отделения, но «дегтярев» захлебнулся после первой же очереди.
Обойма вылетела за считаные секунды, а Т-4 резко замедлил ход. Гусеничная лента, сделав половину оборота, расползлась на две половинки. Верхний край гусеницы вылетел с такой силой, что сорвал подкрылок. Он, кувыркаясь, шлепнулся в траву.
Продолжал работать курсовой пулемет, а башня оставалась неподвижной. Видимо, я заклинил поворотный механизм одной из своих пуль. Новая обойма, щелкнув, встала на свое место. Теперь я стрелял в этот пулемет, зная, что защита здесь тоньше, пуля ее пробьет. Шаровую установку вмяло, брызнули искры.
Саня Назаров и Антон Бондарь из своего «дегтярева» стреляли по смотровым щелям. У механика-водителя на Т-4 довольно широкая смотровая щель. Он захлопнул ее, но я тоже дважды выстрелил.
Танк стоял неподвижно, из-под башни и боковых смотровых щелей выбивался сначала дым, а затем узкие языки пламени.
Экипаж пытался спасти машину. Заработал башенный пулемет, на броню выскочили двое танкистов с автоматами. Но для пулемета мы находились слишком низко, в «мертвой зоне». Один из автоматчиков был срезан пулеметной очередью, второй стрелял, не целясь. Ему не давал высунуться Бондарь.
Дым вытолкнул наружу двух уцелевших танкистов, которые делали попытки погасить огонь. Офицер в черном комбинезоне с серебряными нашивками, наглотавшись дыма, задыхался. Танкист ухватил его под мышки и потащил от горящей машины.
Но, кроме пулемета Бондаря, хлопали винтовочные выстрелы. Я тоже подтянул автомат и дал очередь. Танк разгорался быстро. Танкист, спасавший своего командира, свалился, а офицер, приходя в себя, полз, скрытый густой травой, которая защищала его от пуль.
У нас убили пулеметчика из пехотного отделения. Парень был смелый, не побоялся открыть огонь и получил несколько пуль в лицо. Ранили помощника Феди Долгушина. Пока перевязывали рану на руке, я увидел второй тяжелый танк.
Он шел на выручку товарищам из горевшего Т-4. Скорость сорок километров в час, непрерывный огонь двух пулеметов. С короткой остановки дважды ударила пушка. Шлейф дыма мешал мне целиться. Саня Назаров уже стрелял.
Мы с Василием отбежали в сторону и залегли на гребне овражка. Я открыл огонь, когда до второго Т-4 было метров сто пятьдесят. Непривычный к автоматике своего нового ружья, я невольно торопился, нажимая на спуск. Пуля чиркнула по броне, как спичка, одна сверкнула искрами возле смотровой щели. Затвор с лязгом отбросило в заднее положение.
– Обойму… быстрее!
Новая обойма стала на место. В тот же момент что-то с силой ударило в землю, закричал мой помощник, а позади нас раздался взрыв. У меня звенело в ушах, кажется, текла кровь из носа. Но я не мог позволить себе оторваться от прицела даже на секунду.
Т-4 слегка довернул в сторону, обходя какое-то препятствие. Я увидел крутившиеся, лязгающие колеса, пружины, металлические соединения. Все же это не броня! Я выпустил пять пуль подряд, надеясь, что хоть одна перебьет какую-нибудь железяку или палец на гусенице.
В этот момент взорвался горящий Т-4. Его боезапас составлял девяносто снарядов. Часть из них он успел израсходовать. Но оставшиеся рванули крепко, сбросив массивную угловатую башню вниз.
– Вася, патроны!
Мой помощник тяжело ворочался и стонал. Я достал из сумки увесистую обойму, но вставить ее с непривычки не получалось. Он бы меня раздавил, этот поврежденный, двигающийся рывками «панцер», но ему мешал двигаться густой шлейф дыма, раздуваемый ветром.
Он обогнул горевший танк с другой от меня стороны и шел прямо на расчет Сани Назарова. Непрерывно вели огонь оба пулемета – башенный и курсовой. Саня все же выстрелил, но лобовую броню не пробил.
Зато я хорошо видел борт тяжелого Т-4. Бить по бензобаку! Он защищен броней, но там она все же тоньше. Проблема угодить точно в то место, где расположен бак. В горячке боя это непросто. Вложил четыре пули подряд, двигая ствол по горизонтали. Танк задымил, но ожидаемого взрыва бензобака не последовало.
Черт, как близко подошел он к нам! Хоть и получивший несколько пробоин, но упрямо стрелявший из обоих пулеметов и продолжавший двигаться вперед. Сейчас Т-4 просто навалится и раздавит ребят. Послал последнюю, пятую, пулю, которая пробила броню, но не остановила тяжелый «панцер».
Из пелены дыма вылетела противотанковая граната. Не долетев, взорвалась, подняв облако дыма и раскидав в стороны куски мокрой земли. Снова ударили оба пулемета, кто-то вскрикнул. Неужели достали Саню Назарова?
Но танк остановился, попятился назад. Пока я возился с очередной обоймой, бутылка с горючей смесью, более легкая, чем граната, долетела и разбилась о лобовую броню. Она не подожжет танк, но маслянистый густой дым заслонял обзор механику и остальному экипажу. Пулеметы рассеивали очереди наугад. Я дважды выстрелил в моторную часть, затвор заклинило.
Разбираться с оружием некогда. Подхватил автомат, гранату и побежал к танку. Саня Назаров бросил еще одну бутылку. Теперь пламя расползалось по башне. Граната, брошенная мной, разорвала гусеницу.
Я вспомнил, как лихо вскарабкался на подбитый Т-4 старшина Савелий Гречуха и расстреливал экипаж из своего старого нагана. Но мне мешал огонь, да и не обладал я, видимо, такой лихостью, как наш старшина.
Открылся боковой люк, показалась голова в маленькой круглой каске. В руках у танкиста был автомат, но я опередил его. У ППШ скорострельность тринадцать пуль в секунду. Затвор, лязгая, выбрасывал гильзы. Танкист выронил автомат и повис на броне.
Я подбежал к машине вплотную и, сунув ствол в квадратный люк, снова нажал на спуск. Остаток диска вылетел сплошной длинной очередью. Что делать дальше? У меня не осталось ни патронов, ни гранат, а из переднего люка вылезал механик-водитель с вальтером в руке.
Я бы словил от него пулю, он уже целился в меня и наверняка бы не промахнулся. Но, торопясь выбраться, угодил левой рукой в растекшуюся по броне горючую жидкость.
Вскрикнул, мгновенно отдернув сожженную ладонь, и снова провалился в люк. Из горевшей машины выскочили трое танкистов. Они стреляли по бегущим к ним бойцам.
Я увидел, как падал на подломившихся ногах мой товарищ Саня Назаров. Еще один боец шарахнулся прочь. Танкист с автоматом, тот, который прошил очередью Саню, догнал короткой трассой пытавшегося увернуться бойца. Кажется, угодил в ноги и стал торопливо перезаряжать свой МП-40.
Его уложил на бегу Антон Бондарь. Я выдернул из рук убитого мной танкиста автомат, обежал Т-4 с кормы. В трех шагах пятился назад еще один танкист, стреляя из пистолета. Его уложил выстрелом из винтовки Жора Крупин.
Убедившись, что живых немцев поблизости нет, он быстро обшарил тело танкиста, отстегнул часы, подобрал пистолет.
Из переднего люка пытался снова выкарабкаться механик-водитель. Его подталкивали языки пламени. Сожженная левая рука не повиновалась. Горела кожаная куртка, он из последних сил вытаскивал свое тело.
Это был темно-рыжий крепкий немец лет двадцати пяти. Я запомнил его глаза, тоскливые, в которых застыл страх смерти. Но он лез молча. Или перехватило от дыма глотку, или не решался просить нас о помощи.
Возле меня, тяжело дыша, стоял Антон Бондарь, направив ствол «дегтярева» в лицо танкисту. Подбежали еще двое, но никто не стрелял. Не пытались и помочь.
– Чего уставились? – сказал я. – Бегом отсюда. Сейчас рванет.
Подхватили тело Сани Назарова, раненого в ногу бойца и побежали к осинам. Не выдержав, я оглянулся. Обреченный механик-водитель снова исчез в своем люке, откуда штопором ввинчивался в воздух язык пламени.
Я не испытывал жалости к сгоревшему механику, но впервые во мне шевельнулось какое-то непонятное чувство. Война не щадила никого, не зная жалости ни к нам, ни к врагу.
Когда мы добежали до низины, танк взорвался. Шарахнуло с такой силой, что переломило одну из осин. Сверху падали какие-то клочья, металлические обломки, шипящие гильзы из-под снарядов. Бондарь вспомнил про сумевшего уползти офицера.
– Надо бы поискать его. Прикончить гада!
– Своих спасать надо, – остановил я его. – Не видишь, что творится!
Это была большая удача. Мы сумели уничтожить два тяжелых Т-4, с которыми не всегда справлялась артиллерия. Но какую цену заплатили за это! Погибли Саня Назаров, пулеметчик из пехотного отделения и еще один боец, совсем молодой. Он кинулся убегать от танка и получил очередь в спину.
Мой помощник Василий (фамилию я так и не узнал) истекал кровью. Снаряд пропахал влажную землю рядом с ним. Взрыватель сработал с запозданием, что спасло мне жизнь.
Сильный динамический удар буквально вырвал в плечевом суставе его правую руку, перебил ключицу. Мы сняли с Василия гимнастерку и нательную рубашку, насквозь пропитанные кровью. Я не смог сразу оказать ему помощь, но вряд ли бы это помогло.
Дотронувшись до руки, ощутил под кожей месиво осколков от перебитых костей. Вся правая половина тела была сине-фиолетовая, а лицо бледным, как полотно. Василий был без сознания, пока мы накладывали повязку, опоясывая плечо и подмышку. Пробившаяся боль привела его на секунды в сознание, он открыл глаза, что-то тихо прошептал.
– Отходит, – сказал один из бойцов постарше и перекрестился.
Красноармейцу, бежавшему к танку, перебило пулей ногу. Помощник Сани Назарова был ранен в руку. Из одиннадцати человек в строю остались пятеро.
– Кто-нибудь умеет с противотанковым ружьем обращаться? – спросил я.
Все уцелевшие промолчали. Наверное, и правда не умели. Да и связываться с этими ружьями, воевать с танками, желания никто не испытывал. Из четырех бронебойщиков двое погибли, один был ранен. На вытянувшееся, изломанное тело Василия было жутко смотреть. Он так и лежал – голый по пояс, с открытыми глазами. Кто-то набросил на него шинель.
– Отмучился, бедолага.
– Почему снаряд не сразу взорвался? – спросил Жора Крупин.
У меня не было желания объяснять. Рукояткой немецкого штыка я осторожно обстукивал затвор. Надо побыстрее извлечь стреляную гильзу.
– Стреляли с близкого расстояния, – рассуждал Антон Бондарь. – Снаряд шел под острым углом, да еще земля мягкая. Колпачок на взрывателе не до конца смялся, поэтому и рвануло с задержкой. Повезло Андрею.
Я наконец выбил застрявшую гильзу. Ружье надо срочно почистить, протереть патроны и зарядить.
– Бондарь, возьмешь ружье Сани Назарова.
– Я же пулеметчик.
– Ничего, справишься и с «дегтяревым», и с ПТР.
Бондарь помялся. В эти минуты я понял, что мы сделали большое дело – сожгли два тяжелых танка. Понял и другое: платить за подбитые машины всегда приходится дорогой ценой. Поэтому и не рвутся люди в «истребители танков». Слишком опасные поединки.
– А вон наши идут, – вдруг обрадованно закричал Бондарь. – Сюда!
Пришел ротный Ступак, вместе с ним еще несколько бойцов. Увидев два догорающих танка, старший лейтенант присвистнул:
– Ну, вы даете! Две таких зверюги уделали. Орденами пахнет, Андрюха.
– Саню Назарова убили и еще троих. Двое ранены. Который в ногу – тяжелый. Врача срочно надо.
– Откуда на плацдарме врачи? Медсестра, кажется, есть. Ладно, перенесем его к комбату, а там, глядишь, лодчонку найдут.
До ночи мы держали позиции. Дважды отбивали атаки. В полк прислали инженерно-саперную роту, и за ночь навели мост. Опять были потери, но на них, как всегда, не обращали внимания. К утру переправился весь наш полк, несколько артиллерийских батарей и часть соседнего полка. Командование использовало инициативу подполковника Рекункова и создало на правом берегу довольно большой плацдарм. Продвинулась и соседняя дивизия. Мы отвоевали несколько километров русской земли.
