Глава девятая
История Олега Петрова по прозвищу Калуга
Ах, какая у него до войны была счастливая жизнь! Учеба в лучшем университете страны. Первый разряд по плаванию. Самая красивая девушка с параллельного курса. А по выходным поездки к родителям в Калугу.
Где-то, может, в чужой и незнакомой книжке, в метро или в трамвае, через плечо, он прочитал, выхватил случайную фразу, которая теперь не давала покоя, угнетала и приходила во сне: счастье – это мечта, которая никогда не сбывается. Как же не сбывается? Ведь он, Олег Петров, студент второго курса МГУ, еще совсем недавно был по-настоящему счастлив!
Когда начали записывать добровольцев в народное ополчение, с их факультета в военкомат пришли многие. Но как-то так случилось, что, пока шла запись, отбор, формирование и прочее, большинство отсеялось. Кто вернулся обратно в общежитие, кто в университет, на кафедры и в лаборантские, другие разъехались по домам. А их, немногих оставшихся, особо годных, а может, негодных для продолжения учебы, зачислили в маршевую роту. Вначале прошел слух, что направляют в 8-ю дивизию народного ополчения. Потом и вовсе приписали к одному из истребительных батальонов, который формировали на случай сдачи Москвы. В конце концов выдали винтовки и пешим маршем отправили под Алексин. С неделю охраняли мост через Оку. Там однажды утром попали под бомбежку. От роты осталось два взвода. Их-то вскоре и влили в один из стрелковых полков 60-й стрелковой дивизии, бывшей 1-й дно. Полк отступал.
В первый же день в батальонной колонне он встретил своего преподавателя Глеба Борисовича Хаустова. Удивительно то, что Глеб Борисович даже не обрадовался ему. В военкомат они ходили вместе. Профессора сразу отправили на фронт. А Петров почти два месяца скитался по запасным командам и подразделениям, которые вначале спешно формировали, а потом вдруг расформировывали, личный состав придавали другим частям, но вскоре, казалось, о нем снова забывали на какое-то время.
Они поздоровались за руку, как старые приятели. Петров зачем-то сказал:
– А я думал, что вас уже отправили в тыл.
– В тыл? Почему?
– Потому что приказ такой есть. Всех ученых, ценных для государства людей вашего возраста демобилизовать и направить по прежнему месту работы или службы.
На это профессор Хаустов ему ответил:
– Вы, конечно, тоже считаете, что война – удел молодых. Ну да, ну да… Дайте мне армию пятнадцатилетних, и я завоюю весь мир! Только вряд ли Наполеон так думал, а уж, тем более, когда-либо произносил эти слова.
Они отступали по проселочным дорогам. Полк тащил обозы, уцелевшие орудия и минометы. Старались держаться лесов. Перед Тарусой батальоны начали окапываться. В первый раз за несколько суток они спокойно переночевали в окопах. Еще стояло тепло. Затянувшееся бабье лето словно торопилось избавиться от последнего тепла.
Сердобольный и чувствительный к чужой беде Брыкин, узнав, что Петров родом из Калуги и что там остались его родители и младший брат, однажды подсел к нему и сказал:
– А ты, сынок, значит, калужский будешь?
– Да, из Подзавалья.
– Из Подзавалья? Такой деревни не знаю. Не слыхал.
– Это не деревня. Это и есть Калуга. Район так называется. Как в Москве, к примеру, Арбат или Лужники.
– Понятно. Проходили мы Калугу. Стреканули оттуда – подавай бог ноги. Мы-то разбитые шли, никуда не гожие. А гвардейцы окопы по берегу Оки копали. Так мы через них и шли.
– Берег Оки – это и есть Подзавалье.
– Ну вот. Значит, я твою родину повидал.
– Наш дом недалеко от соснового бора. Из окон реку видно.
– Хороший город. Только теперя там немец. Не удержали их и гвардейцы. Теперь вот Тарусу сдавать будем. Ты скажи, какая тут земля противная! – вдруг осерчал Брыкин. – Глина и глина. В такой ежли зароют…
Петров и сам знал, что Калуга сдана, что там несколько дней уже немцы. Отец должен был эвакуироваться вместе с заводом. Но как он оставит мать и Игорька? А может, тоже ушел в ополчение? Или призвали. Ведь отцу только сорок один год. А Брыкину вон под пятьдесят. Глеб Борисович еще старше. Мысль о том, что в его родной Калуге сейчас немцы, охватывала Петрова тяжелыми приступами. Они мучили его и душили бессильной злобой еще на марше. То там, то здесь он слышал: «Калуга», «сдали», «Калуга», «Калуга»… Наверное, оттого, что в отрытой ячейке Петров почувствовал себя наконец-то в желанном одиночестве, что пожилой боец так сочувственно сказал ему о его родном городе, он уткнулся потным лбом в холодную глину окопа и тихо, чтобы никто не заметил, заплакал. Плакал он так, как мужчины не должны плакать. Но слезы текли, казалось, из самых глубоких родников души. Как их остановишь?
В тот же день начали искать добровольцев в разведку. Он вызвался сразу, не раздумывая. Нужно было переломить себя. Свою жалость. Свой страх. Чему быть – того не миновать, решил он и шагнул в шеренгу добровольцев.
Разведку набирал сержант Плотников. Коренастый, всегда веселый, в пробитой на затылке каске, которую не снимал даже в траншее. Пробоина в каске ему не мешала. Похоже, носил он ее вместо ордена.
– Ты, Петров, вроде из студентов? Немецкий язык знаешь?
– Немного знаю.
– Поймешь, что они говорят, если подползем метров на двадцать?
– Может, не все, но в общих чертах пойму.
– Как-то неопределенно ты, Петров, на конкретный вопрос отвечаешь. Учти, разведка – это «да» или «нет», между которыми может пролететь только одна пуля, и та может оказаться твоей. Так что реакция должна быть мгновенной. Ты, наверное, на философском факультете учился?
– Нет, на историческом.
– Какой курс?
– Третий. – Петров снова замялся. – Два окончил, а третий…
– Значит, два курса истфака. Недурственно! Значит, немецкий должен знать хорошо. Портянки в порядке? Без дырок?
– А при чем тут портянки?
– А при том, что если портянки изношены и ноги сильно потеют, то ты на первом же километре захромаешь, как кляча со сбитым копытом. А ну-ка, снимай сапоги.
– Отставить! – К разведчикам подошел младший политрук Бурман. – Боец Петров, выйти из строя! Шагом марш во взвод!
Петров вышел из строя. Замер, прижав к бедру винтовку. Но во взвод не пошел.
– Товарищ младший политрук, мне приказано набрать группу для проведения разведки. Приказ командира роты. На каком основании…
– Вы, Плотников, должны знать, что бойцов, семьи которых находятся на территории, так сказать, временно оккупированной врагом, в разведку, тем более через линию фронта, посылать нельзя. Или вы не ознакомлены с инструкцией?
– Так нет же там, куда мы идем, никакой линии фронта.
– Давайте, товарищ сержант, не будем пререкаться со старшими по званию. Или есть какая-то неясность в моих требованиях?
– Да нет, все ясно. Но мне в разведгруппе нужен человек со знанием немецкого языка.
– Поищите в других взводах. – И Бурман быстро зашагал в сторону батальонного ПН.
Плотников что-то зло сказал про себя и посмотрел на Петрова, как будто и тот был в чем-то виноват:
– Слыхал?
Петров кивнул.
– Только я не понимаю сути. Если мои родители в Калуге, то я теперь, что, неполноценный боец Красной Армии?
– Да не в этом дело. Ладно, иди пока во взвод. Я с ротным переговорю.
Вот такая неприятная история произошла под Тарусой неделю назад. Разведгруппа сержанта Плотникова в тот день удачно провела поиск. Вернулись не просто с «языком», а на немецком грузовике, с документами, захваченными в нем. Ротный наградил Плотникова автоматом «ППД». Сгоряча отдал свой. Если бы, думал Петров, в разведку пошел и он, то тоже смог бы отличиться. Но что поделаешь, в армии нужно уметь подчиняться, тем более если существует такая инструкция. И что это за инструкция, которая переводила его, добросовестного красноармейца, из добровольцев-ополченцев в некий особый второсортный разряд людей, которым нельзя доверять.
В ту ночь они спали в теплых окопах. Утром ему нужно было заступать на дежурство возле одиночного орудия ПТО, выдвинутого к дороге на прямую наводку. Он проснулся за несколько минут до своей смены, посмотрел на часы и решил поспать еще минут пять или хотя бы две. И в эти последние мгновения перед заступлением на пост, когда ему казалось, что он и не спал вовсе, ему приснился сон.
Он вздрогнул так, что винтовка выскользнула из рук. Открыл глаза: над окопом на корточках сидел ефрейтор Коновалов и, улыбаясь, внимательно следил за ним:
– Ну, что, небось деваха снилась?
– Деваха.
– В штаны не труханул?
– Да нет вроде, – усмехнулся Петров грубой солдатской шутке.
– А мне, представляешь, ни разу не приснилась. Хоть бы одна…
После полудня их роту сняли с позиции и переправили за Оку. Во время переправы налетела пара «мессершмитов» и обстреляла паром. Побило лошадей у артиллеристов. Две пули достались ефрейтору Коновалову. Одна попала под ключицу, другая в голову, на сантиметр повыше лба. Коновалов умер мгновенно. На пароме они стояли рядом. Кто-то из стариков, которых в роте называли «папашами», сказал, укладывая на плоту тело убитого:
– Нестрашная смерть. Хорошая. Испугаться не успел. Дай бог такую…
