Глава 7. Плацдарм
Разный был настрой у людей. Для тех, кто сумел удержать переезд и остаться в живых, появление передовых частей стало праздником. Они отважно дрались, потеряли многих товарищей и рассчитывали на что-то особенное. Их, конечно, будут хвалить, возможно, представят к наградам, дадут отдохнуть.
Но для наступающих полков этот крошечный переезд стал всего лишь короткой остановкой в набирающем силу наступлении. Они пробивали немецкую оборону, несли большие потери и не видели ничего особенного в действиях группы старшего лейтенанта Чистякова. Лишь командир самоходно-артиллерийского полка Пантелеев похвалил его и остальных:
– Молодцы, ребята. Да у вас ни одной целой машины не осталось. Как же вы тут оборону держали?
– Не только держали, но и за бронепоездом гонялись, – ответил Чистяков. – Зенитки у него сильные. Штук пять машин пожег, но и мы ему вломили. Жаль, что уполз.
Сане хотелось рассказать о Степане Авдееве, своем друге, который вел огонь до последнего, о ночном бое, но Пантелеев уже говорил о другом.
– До утра мы здесь точно простоим. Ремонтники должны подъехать и снабженцы. У тебя машина на ходу?
– На ходу. Только еще раз проверить надо. Все же такой снаряд в лоб словили. Удивительно, что броня выдержала.
У Пантелеева не было времени удивляться. Он мельком оглядел вмятину и неопределенно покачал головой.
– Давай, проверяй. Устраняй мелкие повреждения, машина должна быть на ходу. Сам видел, сколько нас осталось. С твоей самоходкой по две штуки в батарее. Примешь к себе машину Павла Рогожкина. Вы же с ним вместе учились?
– И учились, и воевали.
– Ну, хорошо. Кухня на подходе, горячим перекусите. В общем, работай.
Саня поговорил с командирами двух других батарей, затем взялся за дела. Что его сразу задело – реакция старого приятеля Паши Рогожкина. Не так давно он сам просил Саню взять его в свою батарею. Сейчас оглядел машину Чистякова с оплавленной вмятиной от снаряда, вздохнул и спросил:
– Что, опять один остался? Угробилась батарея.
– Слова выбирай. Две самоходки сгорели в бою.
– Вместе с экипажами…
– Экипажи частично уцелели. Я что, перед тобой отчитываться обязан? Доложить о состоянии своей машины!
Рогожкин подтянул отставленную в сторону ногу в разбитом сапоге, выпрямился, изображая стойку «смирно».
– Вверенная мне самоходно-артиллерийская установка СУ-152 находится в исправном состоянии. Экипаж готов к выполнению приказов командования. Снарядов осталось четырнадцать штук, горючего тоже немного. Требуется дозаправка.
– Немного! – фыркнул Вася Манихин, который Рогожкина знал давно. Помнил, как того год назад снимали за трусость с машины. – Да у тебя почти полный комплект. У нас всего четыре штуки осталось. Остальные по фрицам выпустили. Что-то твой экипаж мало стрелял.
– Полный комплект, это двадцать снарядов, – ровным голосом заметил лейтенант. – А в бою мы участвовали наравне с другими.
Неожиданно возникла проблема с механиком Матвеем Колесником. Увидев, что прибыли машины полковой санитарной роты, он сразу сгорбился, подошел к Чистякову и попросил:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите отбыть в санчасть ввиду контузии.
– Матвей, ты чего так официально? Иди, если надо.
– Надо, – не скрывал облегчения старшина. – Снаряд в метре от меня по броне шарахнул. Все нутро перевернулось, и голова не своя – как котел гудит.
Наводчик Федя Хлебников и заряжающий Вася Манихин смотрели на него понимающе. Может, в душе жалели, что сразу после попадания снаряда не заявили о контузии, а сейчас уже поздно. Надломился старшина Колесник за три года войны. Не зря последнее время все чаще вспоминал о ремонтной роте, жаловался на старые раны и болячки. Возраст уже за сорок, нет здоровья.
В механики Чистяков присмотрел Ивана Крылова. Не сказать, что тот сильно обрадовался. Но все же среди своих лучше служить. И радиста взяли из экипажа Степана Авдеева. В отличие от погибшего Леши Савина был он более сдержан и возрастом постарше.
Сразу взялся за дело. Осмотрел рацию, достал ее и потряс перед старшим лейтенантом. Внутри звякали разбитые лампы, смяло корпус.
– Пойду к зампотеху. Может, заменит.
Звали радиста Гнатенко Михаил.
– Ты не из хохлов? – спросил его Манихин.
– А что?
– Расторопный шибко.
– Может, из хохлов. Под Ростовом семья осталась.
– Воюешь давно?
– Второй год. Нет больше вопросов? Тогда я пошел.
– Серьезный мужик, – сказал Василий. – Связь точно наладит.
– Иван, ты занимайся машиной, а мы с Василием сходим, достанем, что от Степана Авдеева и его заряжающего осталось. Десантники братскую могилу копают.
С ними увязался Павел Рогожкин. Он жалел, что не сдержался, психанул при встрече с Чистяковым. Тот уже старший лейтенант, командир батареи, ходит в любимчиках у Пантелеева. Не сегодня-завтра «капитана» получит. Ни к чему с ним ссориться. Разозлится, будет совать в каждую дыру.
Сам Рогожкин, проявив еще год назад трусость в бою, авторитетом не пользовался. А может, ему так казалось. Наградами обходили, имел всего лишь медаль, выше «лейтенанта» тоже не двигали. Сейчас ему хотелось рассказать старому приятелю, что он воевал наравне со всеми. Вчера уничтожил дот, разнес точным выстрелом немецкий бронетранспортер, а до этого раздавил две пушки.
Чистяков и Манихин слушали лейтенанта молча, а когда подошли к разбитой обгоревшей самоходке, Василий, не обращая на него внимания, заговорил с Чистяковым.
– Ты, командир, снаружи оставайся. Нечего там толпой делать. Я сам вытащу, что осталось.
И полез в люк, откуда шел стойкий дух жженой человеческой плоти и горелого металла.
– Я Степана хорошо знал. Мы с ним… – пытался продолжить разговор Рогожкин.
– Помолчи, Паша, – перебил его Чистяков, присаживаясь на землю. – И без тебя тошно.
Рогожкин обиделся и, сопя, закурил самокрутку. Вскоре послышался голос Манихина:
– Принимайте груз.
Мало что осталось от Степана Авдеева и сержанта-заряжающего. В две плащпалатки собрали ведра полтора золы, горку ломаных обгорелых костей, подошву от сапога. Рогожкин поднял с земли оплавившуюся звезду, в которой угадывался орден. Протянул Чистякову.
– Этот орден Красной Звезды Степану принадлежал. Считай, опознали.
Молча связали два тючка и отнесли к похоронщикам, которые уже отрыли просторную могилу. Сюда положили десантников, танкистов, самоходчиков. Останки некоторых сложили в такие же брезентовые или шинельные тючки.
Ремонтники заварили снарядную вмятину, заменили подкрылок. Залили горючее, получили снаряды, а с рассветом двинулись вперед.
На второй день вышли к реке Сан. Передовые части уже заняли несколько плацдармов на западном берегу. На один из них предстояло переправиться танкистам Полищука и остаткам полка Пантелеева.
Мост, длиной метров сорок, был полуразбит. По нему цепочкой перебегали пехотинцы, навьюченные боеприпасами. Некоторые несли на плечах снаряды к противотанковым пушкам. Саперы еще работали, но их вскоре отвели в прибрежный лес – слишком сильный обстрел продолжался из-за реки.
Все шесть самоходок стояли здесь же, метрах в двухстах от берега, немного поодаль располагались танкисты. Ждали, когда восстановят переправу. Никогда еще Чистяков не видел такого обезображенного, избитого леса. Вокруг не осталось ни одного целого дерева. Земля была усеяна срезанными ветвями, часть тополей и вязов стояли без верхушек. Некоторые рухнули от прямых попаданий. Обгоревшие черные сучки тянулись, как пальцы, к низкому облачному небу.
Сеял мелкий дождь, а ночью прошел хороший ливень. Только это и спасало крошево ветвей и древесины от пожара. Фосфорные снаряды с западного берега иногда падали вблизи самоходок. Но пламя быстро гасло, лишь шипела, выжигая мелкие плешины, фосфорная начинка. Ядовитый дым плыл над землей, вызывая сильный кашель.
Мокрыми бинтами и марлевыми повязками прикрывали рты, носы. Но если к дыму можно было привыкнуть, то снаряды разного калибра заставляли быть в постоянном напряжении. В основном доставалось переправе и берегу. Немцы делали все возможное, чтобы не дать восстановить мост.
Били и по лесу, зная, что людей и техники здесь хватает. Гаубичный снаряд калибра 105 миллиметров взорвался шагах в десяти от самоходки Чистякова. Сорвало остатки латаной-перелатаной маскировочной сети. На рубку, громыхая, свалилась крупная тополиная ветка.
Люки были закрыты. В соседней батарее мина угодила прямо в крышу самоходки. Пробить броню она бы не смогла, но по ушам экипажу ударило крепко. Изредка прилетали тяжелые снаряды 150-миллиметровых гаубиц. Это уже было посерьезнее. Прямое попадание могло закончиться плохо.
Очередной «чемодан» ахнул неподалеку. Взрыв встряхнул самоходку снизу. Манихина, пытавшегося подремать, подкинуло и ударило всем телом о металлический пол. Василий ругнулся и снова пристроился на бушлате.
Новый радист Михаил Гнатенко беспокойно шевелился в своем закутке.
– Спи, пока время есть, – сказал Иван Крылов. – Как попадет чушка, разбудим.
Впрочем, и сам механик чувствовал себя неуютно. Захлопнул приоткрытый люк, в машине сразу стало темно.
– Открой на четверть, – подал голос Федор Хлебников. – Или боишься, что в щелку снаряд залетит.
Иван, круглолицый, с носом-нашлепкой, тоже новый человек в экипаже, открыл люк и лихо сплюнул.
– Чего здесь-то бояться? Вот на том берегу узнаешь, почем груши продают.
Крылов промолчал, а бывалый наводчик продолжал рассуждать, загибая пальцы:
– Самое поганое на войне что? Бомбежка, вши, холодрыга зимой. Живым сгореть тоже неприятно. Но хуже плацдарма явления не существует. Клочок земли, а по нему день и ночь огонь ведут. Гаубицы, минометы, бомбы сыпятся. Я уже разок это на себе испытал.
– Попей водички, – оборвал словоохотливого наводчика Чистяков. – И успокойся.
– Я всегда спокойный, – гордо заявил Хлебников.
Вой тяжелого снаряда прервал его слова и заставил сжаться, как и всех остальных членов экипажа, хотя все понимали, что снаряд, который ты услышал, уже пролетел мимо. Снаряд, предназначенный тебе, услышать не успеешь.
– Тьфу, зараза, – не выдержав, поднялся со своей лежанки Вася Манихин. – Командир, давай пожуем, что ли? Еда от дурных мыслей отвлекает.
Горячего не предвиделось, кухня наверняка укатила в более спокойное место. Достали консервы, мятую буханку хлеба и сахар в газетном кульке. Хлебников бултыхнул фляжкой, вопросительно глянул на командира. Старший лейтенант и сам был не против выпить, но не знал, как долго продлится стоянка. Скорее всего, их перебросят на другое место, такой обстрел рано или поздно найдет свои цели. Перекусили без особого аппетита. Затем Чистяков надел танкошлем и сказал, что сходит к Пантелееву, узнать, как обстоят дела.
– Во-во, узнай, командир, – сказал Хлебников. – На переезде снаряды вокруг летали, и здесь не лучше.
– Маскировку обновите. Ты, Федор, за старшего.
Когда вылез наружу, из узкой защитной щели высунулись мокрые каски десантного взвода во главе с Олегом Пуховым. Впрочем, взвод лишь название – десантников осталось человек двенадцать на две машины.
– Не голодные? – спросил Чистяков.
– Перекусили. Чайку бы горячего.
– Костры разжигать запрещено. Немец по любому дыму бьет.
Но самый главный вопрос был, когда двинемся дальше. В этом гиблом лесу под снарядами долго не высидишь. Пока мимо проносило, а у танкистов снаряд угодил в «тридцатьчетверку», кто-то погиб.
– Пока переправу не восстановят, будем здесь находиться. А точнее скажет командир полка.
Подполковник Пантелеев разговаривал с кем-то по телефону. Жестом показал Чистякову на лавку у стола. Затем приказал адъютанту вызвать других командиров батарей.
– Что, надоело сидеть? – весело спросил он.
– А куда деваться?
– В общем, получен приказ, саперы начинают снова наводить переправу. Нам дана задача поддержать их огнем. С западного берега будут передавать координаты цели.
– Что, артиллерии не хватает? – спросил командир третьей батареи.
– Сами увидите.
Когда перегоняли самоходки на новое место, поняли, что имел в виду Пантелеев. На скорости миновали открытый участок, невольно оглядываясь на речку и место переправы. Здесь шел непрерывный обстрел. То ближе, то дальше поднимались фонтаны мутной илистой воды. Угадывался знакомый калибр немецких 105-миллиметровых гаубиц. Порой грохало в полную силу – работали тяжелые орудия.
Снаряд шарахнул, обвалив кусок берега. Вяз, стоявший на обрыве, с минуту раскачивался, затем с плеском рухнул кроной вниз. Корни, облепленные мокрой землей, торчали, как щупальца. Еще один фугасный снаряд разнес понтон, раскидав в сторону саперов.
Для автомашин и пехоты переправу частично восстановили, но Чистяков видел, что вряд ли она долго продержится. От близкого разрыва настил накренился, пополз к краю груженный ящиками «ЗИС-5». Из кабины едва успели выскочить шофер и офицер интендантской службы. Машина перевернулась и, рассыпая ящики, исчезла в воде.
Берега Сана были сплошь исковыряны воронками и усеяны обломками техники. Из воды торчала башня и ствол «тридцатьчетверки». Другая машина, сизая от окалины, застыла на берегу. Грузовики сгорали до основания, оставались лишь каркасы. Сплющенная противотанковая пушка ЗИС-2 нелепо задрала длинный ствол к небу. На лесистом бугре, где деревья были сплошь переломаны, увидели разбитые артиллерийские позиции.
Судя по всему, здесь размещался дивизион 122-миллиметровых гаубиц. Капониры, траншеи были сплошь размолоты тяжелыми снарядами калибром не меньше шести-семи дюймов. Из рыхлой земли торчали обломки гаубиц: смятые щиты, колеса, стволы. Виднелись тела погибших артиллеристов, хоронить их было некому.
Неподалеку упрямо вели огонь несколько тяжелых минометов, прикрывая переправу. Рядом с ними, за деревьями, разместили все шесть самоходок. До вечера вели обстрел немецких позиций. В ответ летели снаряды, но обошлось без потерь.
Ночью при тусклом свете синих фонариков перебирались по восстановленной переправе на западный берег. Одна из самоходных установок, последняя в небольшой колонне, угодила под разрыв гаубичного снаряда. Остальные машины, не останавливаясь, двигались по размолотой жидкой колее в лес. Задерживаться возле переправы было категорически запрещено.
Рассвет застал пять уцелевших «зверобоев» полка в редком таком же избитом лесу.
– Добро пожаловать на плацдарм! – выскочил из окопа какой-то капитан с артиллерийскими эмблемами. – Мы вас давно ждали. Сейчас покажу место дислокации.
Река Сан на границе с Польшей – это не Днепр и не Дон. Так, небольшая речка. Но выход на нее и взятие плацдармов стало успехом Красной Армии.
В военно-исторической литературе отмечалось, что, прорвав оборону частей 1-й и 4-й немецких танковых армий, наши войска образовали брешь в стыке этих армий. Были созданы выгодные условия для продвижения вперед и взятия Львова. Одновременно отмечалось, что противник предпринял ряд настойчивых контратак, чтобы уничтожить или отбросить наши части на восточный берег.
Радостным событием стала встреча с группой Фомина, которая находилась на плацдарме уже два дня. У майора остались лишь четыре танка и одна самоходка. Обнимались, как после долгой разлуки. Начальник разведки жадно курил привезенные папиросы и рассказывал обстановку.
– Утром обстрел, затем атака. С обеда снова обстрел или попытка прорваться. На следующее утро продолжение. Так и живем.
Показал на несколько сгоревших немецких танков, в том числе одну «пантеру».
– Эту кошку капитан Глущенко уделал. С восьмисот метров фугас под брюхо вложил. А Болотов со своими танкистами добил. Так что не знаю, кого и награждать.
– Лейтенант Кузнецов жив? – спросил Саня.
– А что с ним сделается? На правом фланге командует. Посмотрю, может, к себе в разведку его заберу.
– Нет уж. У меня людей и так не хватает.
– У вас и машин всего ничего осталось. Мы на десяток хотя бы рассчитывали, а всего пять самоходок прикатили.
– Зато танков почти три десятка.
День выдался относительно спокойный. Немцы атаковали рано утром, но были отбиты противотанковой артиллерией. Дважды налетали небольшие группы «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей. Здесь им тоже не удалось добиться успеха. В небе дежурили «яки» и «лавочкины». Они отогнали немецкую авиацию, сбили два «юнкерса» и одного «мессера». Ненавистные каждому бойцу «лаптежники» Ю-87, сбросив бомбы куда попало, сразу развернулись и ушли к себе.
Хорошие времена, когда эти бомбардировщики наводили страх воем своих сирен и точной бомбежкой с пикирования, закончились. Малая скорость (всего 400 километров в час) делали их сравнительно легкой добычей наших истребителей. Бронирование уже не помогало, «яки» и «лавочкины» были вооружены пушками.
Зато отчаянно дрались пилоты «мессершмиттов». Сумели сбить два наших истребителя, но фрицев загнали на высоту, откуда вскоре вывалились обломки горящего «мессера».
– Хоть первый раз увидел, что ястребки нас прикрывают, – рассуждал Вася Манихин. – А то одни фрицы в небе.
– Веселое место, – оглядев остовы нескольких сгоревших «тридцатьчетверок», мрачно заметил Федор Хлебников. – Неизвестно, что через час будет.
А через час позицию обстреляли шестиствольные минометы, обрушившие десятки тяжелых двухпудовых мин. Рев и грохот стоял дикий. Не зря эти реактивные минометы окрестили «ишаками». Близким разрывом перебило гусеницу одной из самоходок, неподалеку горела «тридцатьчетверка». Еще одна мина взорвалась в пехотной траншее, убив и покалечив несколько бойцов. Настроение Манихина резко изменилось.
– Еще пару залпов поточнее дадут, и полетят от нас ошметки, – заявил он. – Это ты, Федор, накаркал.
Хлебников только посмеивался, но чувствовал себя неуютно. Вечером Пантелеев собрал командиров батарей. Спросил у комбата-3 Николая Зарудного:
– Гусеницу восстановил?
Старший лейтенант, высокий, кудрявый, с двумя орденами на груди, кивнул в ответ:
– Так точно. Шарахнуло крепко, у меня наводчик никак не отойдет. Оглушило. Но ничего, держится.
– Плацдарм, – невесело заметил капитан Глущенко. – Его надо либо расширять, либо нас в речку спихнут.
Все невольно поглядели в сторону немецких позиций. До них было метров шестьсот. Поле, заросшее травой, редкие холмы и овражки, кое-где кустарник. Наши пытались здесь наступать. На поле стояли три сгоревших танка, виднелись тела погибших бойцов. Отчетливо тянуло запахом разложения. Жаркая влажная погода быстро делала свое дело.
– Почти угадал, Сергей Назарович, – сказал Пантелеев. – Сейчас Полищук подойдет, утром будем наступать. Народу и техники подкинули, высиживать нечего.
Вечером появилась полевая кухня, всех покормили одновременно обедом и ужином. Выпили граммов по двести водки, а кто и больше. Знали, что ночью дадут отдохнуть, атака начнется с рассветом. Олег Пухов получил пополнение – пять бойцов, в основном новобранцев.
– Вас хоть чему-то учили? – скептически спросил младший лейтенант.
Оказалось, что учили. Все пятеро закончили трехмесячный курс подготовки, даже стреляли из автоматов. В танковый десант направляли более-менее обученных солдат. Зато командир соседней пехотной роты, пришедший к Чистякову согласовать некоторые вопросы, не скрывал разочарования.
– Крепко мы навоюем. Из тридцати человек пополнения два десятка – западники. Привели с пустыми винтовками, приказали раздать по десять обойм перед атакой.
Чистяков рассеянно кивнул, у него хватало своих проблем.
– Ну, разбавь их по взводам, – посоветовал он.
– У меня в роте всего сорок бойцов осталось. Кем я разбавлять буду? Рассовал прибывших кое-как, а половина делает вид, что по-русски не понимает.
Затем пригласил Чистякова к себе Болотов. Саня взял с собой Рогожкина.
– Ты же теперь мой заместитель. Познакомишься с танковым комбатом.
Капитан, размякший от выпитой водки, пустился в рассуждения. Просил, чтобы самоходчики не отставали в бою.
– У меня ведь всего двенадцать машин в батальоне, из них три легких Т-70.
– Новые Т-34-85 не получал? – спросил Чистяков.
– Один получил, и один с рейда остался. А что?
– Ничего. Машины сильные, пушка любую броню возьмет, пускай их вперед. Башенная лобовая броня миллиметров семьдесят?
– Вроде того.
– Ну вот. Нашей самоходовской не уступает. А у меня всего две машины в батарее.
Сильно меняет людей обстановка. Антон Болотов, проделав стокилометровый путь в составе отряда Фомина, заметно изменился. В разговоре с Чистяковым исчезла снисходительность и желание командовать без нужды.
– Говорят, у фрицев на этом участке «пантеры» есть?
– Вполне может быть. Ну и что теперь? У тебя танки с пушкой 85 миллиметров. Они за километр «пантеру» возьмут.
– Возьмут, – недоверчиво протянул Антон Болотов. – Если первыми разглядят. У немца оптика будь здоров. Ладно, давайте по сто граммов выпьем и отдыхать пойдем.
Паша Рогожкин, неудачник, которого по старой памяти не очень-то жаловали, почувствовал себя на равных. Выпил предложенную водку и заявил:
– Не переживайте, товарищ капитан. Наши «зверобои» рядом будут.
Когда возвращались к себе, обоих командиров окликнул часовой.
– Мы это, – отозвался Чистяков. – Не узнал?
– Узнал, товарищ старший лейтенант. Говорят, атака в шесть утра?
– Не проспишь. Разбудят и водки нальют.
– Нальют, – как эхо, откликнулся часовой. – Фрицы тоже не спят. Чуют наступление.
Немцы ударили раньше. Минут пятнадцать длился короткий, но плотный артиллерийский налет, затем двинулись вперед танки и штурмовые орудия. По всей линии шла быстрая и звонкая стрельба танковых пушек. В рассветном легком тумане виднелись быстро приближающиеся немецкие машины. Чистяков разглядел несколько Т-4 с защитными экранами по бортам, приземистые «штуги» (штурмовые орудия), позади вроде мелькнул характерный длинный ствол «пантеры».
Через четверть часа с обеих сторон дымили или горели несколько машин. Затем немцы стали быстро отступать, и это не слишком понравилось Чистякову, который уже сталкивался с такими фокусами. Наверное, какую-то уловку видело и командование, но плацдарм было необходимо расширять любой ценой. Взвились несколько зеленых ракет, сигнал к атаке.
– Саня, слышь, – только не спеши, – нервно потирал ладони наводчик Хлебников. – Мы за танками. Незачем вперед лезть.
Такая суетливость была несвойственна Федору. В бою он вел себя хладнокровно, и Чистяков всегда на него надеялся. Он не знал пока, как будет вести себя в бою новый механик-водитель Иван Крылов. Погибший Степан Авдеев его хвалил, машину он вел уверенно. Заряжающий Вася Манихин, высокий, мосластый, был, как всегда, флегматичен. Оружие заряжено, готов выдернуть из боеукладки новый снаряд. Запищала рация. Капитан Болотов напомнил, что его танки уже двинулись.
– Вижу, – коротко отозвался Саня.
Высунулся из люка. Десант сидел на броне и смотрел на горевшую неподалеку «тридцатьчетверку». Немецких танков пока никто не видел, зато, не слишком торопясь, двигался легкий Т-70.
– Нас дожидается, – сказал Хлебников. – Прячется от снарядов.
– А что еще ему остается? – рассуждал Вася Манихин. – Броня слабенькая. Непонятно, зачем их вообще в атаку гонят. Для количества?
– Пошли, – негромко подал команду Чистяков.
Сначала танки двигались осторожно, прощупывая путь. Затем увеличили ход, открыв огонь неизвестно по какой цели. С вражеской стороны хлопали редкие орудийные выстрелы.
– Словно в ловушку заманивают, – нервничал Федор Хлебников. – Может, пальнуть?
– А ты цель видишь?
– Пока нет. Мелькает что-то непонятное.
Немецкие пушки молчали, зато густо сыпались мины. Чистяков потянулся закрыть люк и встретился с напряженным взглядом младшего лейтенанта Пухова, сидевшего на броне.
– Мы спрыгиваем. У меня уже одного бойца осколками ранило.
– Подожди, Олег. На земле вас тоже достанут. Сейчас проскочим зону огня.
Танковый десант в основном соскочил с брони. Одни бойцы залегли, другие делали мелкие перебежки. Пять-шесть «тридцатьчетверок» приближались к траншеям, невольно сбавляя ход.
– Что они делают! Николай, соедини меня с комбатом.
Потянулся к трубке, которую протягивал радист, но дружный залп заставил его изменить решение. Болотов и сам уже все видел.
Стреляли одновременно несколько замаскированных противотанковых пушек и штурмовых орудий. Две «тридцатьчетверки» застыли на месте, одна из них дымилась. Три другие резко прибавили скорость, которую не следовало снижать. Получив попадание в гусеницу, бестолково закрутился еще один Т-34.
Два танка вели беглый огонь. Хлебников выстрелил, снаряд поднял облако дыма, заслонившее цель. Кроме того, с подбитых танков бросали дымовые шашки, спасая неподвижные машины от прицельного огня немецких пушек.
– Иван, бери левее.
Подбадривая себя, десантники палили из автоматов. Чистяков увидел приземистую, похожую на припавшего к земле паука, немецкую самоходку – «штугу». Хлебников выстрелил. Дым мешал как следует прицелиться, попал или нет, было непонятно.
Танки, не останавливаясь, перемахнули траншеи. Все вели огонь на ходу, но тут же дала знать о себе другая ошибка – отсутствие пехоты. Из узких нор ударили гранатометчики. Заряд «фаустпатрона» поджег одну «тридцатьчетверку», из люка второй высунулся танкист и открыл огонь из автомата. Возможно, он кого-то успел достать торопливыми очередями, но машину спасти не сумел. Искрящаяся стрела ударила в борт, выбив сноп огненных брызг. Из люков успели выскочить двое, остальные остались в горевшей «тридцатьчетверке».
Хлебников поймал в прицел «штугу», но всех опередил лейтенант Рогожкин. Фугас, выпущенный его самоходкой, проломил броню, мгновенной вспышкой вскрыл крышу, снес лобовую защиту. Пушку вырвало из креплений и уткнуло стволом в землю.
Экипаж Т-34-85, достаточно опытный, стрелял из орудия и пулеметов, поджидая десант. В дымной пелене разрастался багровый клубок. Скорее всего, танкисты из своей сильной пушки накрыли еще одну «штугу».
– Матвей, гони вперед. Федор, ты чего мух ловишь? – Чистяков подгонял одновременно механика и наводчика. – Мне за прицел сесть?
Рядом вспыхнул легкий Т-70, танкисты успели выскочить, а старший лейтенант увидел в сотне шагов башню Т-4. Она разворачивалась в их сторону. Длинноствольное орудие шевелилось, готовое поймать цель.
Хлебников стрелял сегодня плохо. Такое случается, когда даже опытный боец предчувствует что-то нехорошее для себя и слишком нервничает. Снаряд, выпущенный им, даже с такого малого расстояния не попал в цель. Лишь сорвал люк командирской башенки и взорвался в воздухе позади танка. Манихин, ахнув, лихорадочно вышвырнул горячую гильзу в люк и спешно перезаряжал орудие. При этом он матерился, брызгая слюной в наводчика:
– Нас убьют, мля… меня прикончат… трое детей.
Саня хотел сам сесть за прицел, но понял, что смена наводчика займет слишком много времени. Возможно, Хлебников все же опередит фрица. Немецкий наводчик наверняка бы не промахнулся, но удар в командирскую башенку был силен и, скорее всего, оглушил тех, кто сидел за орудием. Да и взрыв метрах в семи за спиной крепко тряхнул Т-4, не слишком тяжелую машину.
Снаряд калибра 75 миллиметров прошел рядом. Чистякову показалось, он разглядел огненную полосу, но это было не так. Увидеть бронебойный снаряд, летящий со скоростью восемьсот метров в секунду, человеческий глаз не способен.
Хлебников наконец попал в цель. Фугас взорвался в основании башни, приподняв ее и сбросив с погона. Через несколько секунд из круглого отверстия вырвалось пламя. Одновременно взорвался боезапас в «ящике Роммеля», коробе в задней части башни. Массивную башню, раздирая по швам, кувыркнуло с борта на землю. Танк горел, как скирда сухой соломы. Но и сержант Хлебников бессильно откинулся на сиденье. Возможно, дали знать о себе недавние контузии. Их было две подряд, но Федор остался в строю и воевал, как мог.
Танки и самоходные установки, а следом пехота продвигались вперед. Сказывался возросший опыт экипажей, налаженная радиосвязь, сильные пушки новых танков Т-34-85. В боекомплекте «тридцатьчетверок» уже имелось немалое количество подкалиберных снарядов, эффективно пробивающих броню немецких машин.
Тяжелые установки СУ-152 считались лишь поддержкой, однако получилось так (как это бывало и раньше), что они вырвались вперед и прокладывали путь огнем своих тяжелых орудий.
Хотя самоходок было всего шесть, но в них находились четверо опытных командиров батарей, один из «зверобоев» вел сам командир полка Иван Васильевич Пантелеев. Шестидюймовые снаряды разнесли бетонный пушечный дот, накрыли противотанковую батарею, а теперь посылали фугасы в танки и штурмовые орудия.
Попадания тяжелых фугасов порой разламывали немецкие машины, превращая за считаные секунды в огромные костры. Но и снаряды немецких «панцеров» (в том числе кумулятивные и подкалиберные) находили свою цель.
Загорелась машина командира третьей батареи. Успели выскочить двое, вытащили командира, Николая Зарудного. Самоходка Чистякова проходила в десятке метров. Он ничем бы не мог помочь товарищам, но невольно остановился. Старший лейтенант Николай Зарудный, Микола, как его чаще называли, пытался подняться, рвался из рук механика и наводчика. Комбинезон рослого кудрявого командира был изорван и окровавлен.
– Ребята, несите его срочно в тыл, – крикнул Чистяков.
Оглушенный снарядом наводчик лишь кивал головой. Механик, разрезав комбинезон, доставал индивидуальный пакет. Чистяков увидел глубокую рану на правом боку, сразу несколько ребер были вмяты и сломаны. Грудь Миколы Зарудного быстро вздымалась и опускалась, на губах закипала розовая пена.
– Доходит, – тихо проговорил Манихин, высунувшийся вслед за командиром.
Чистяков ничего не сказал и дал команду двигаться вперед. Сам сел за прицел, приказав Хлебникову вести наблюдение. Наводчик вяло ответил «есть» и, взяв автомат, выставил его в открытый люк. Прошли мимо дымившегося немецкого танка. Из него тоже успели выскочить трое танкистов и спрятаться в воронке.
Хлебников подскочил от злости и с запозданием дал очередь – немцы успели залечь.
– Ванька, стой, я их добью! – кричал он. – Они наших жгут, а сами…
Чистяков дернул его за комбинезон.
– Вперед смотри… оживел, вояка.
Среди кустов пряталась зенитная 37-миллиметровка. Броню самоходки она пробить была не в состоянии, но, обладая скорострельностью два выстрела в секунду, могла разорвать бронебойным снарядом гусеницу. Хорошо замаскированную зенитку, можно сказать, прозевали.
Дисциплинированный расчет не побежал. Бледные при свете дня трассы полетели именно в гусеницы. Кто-то ломился через кусты, возможно, гранатометчик с «фаустпатроном». Чистяков надавил на педаль спуска. Фугас прошел выше, зенитный автомат находился слишком близко – в мертвой зоне.
Воздушная волна сшибла со своего места командира, а оглушенный наводчик потерял цель. Мелкие снаряды пошли вверх, нанесли несколько сильных быстрых ударов по броне, словно молотком.
– Иван, дави их!
Крылов, резко увеличив скорость, шел прямо за зенитку. Двое или трое из расчета побежали прочь, один пытался отползти. Механик ударил, смял пушку, под гусеницами оборвался крик контуженного немецкого наводчика.
Сразу же дал задний ход, выбираясь из капонира. За ревом двигателя не сразу заметили другую опасность. Гранатометчик с «фаустпатроном» целился с расстояния тридцати шагов в борт самоходки. Хлебников стрелял в него длинными очередями, ранил, свалил с ног. Но немец упрямо поднимался, держа на плече трубу с набалдашником.
У Федора кончился диск. Он шарил в карманах, пистолет куда-то подевался. Среагировал Вася Манихин. Высунувшись в люк, ахнул при виде «фаустпатрона», который мог в любую секунду уничтожить машину вместе с экипажем. С завидной быстротой выдернул из кармана комбинезона дареный «вальтер» и выстрелил несколько раз подряд. Гранатометчик, падая, успел нажать на спуск. Заряд ударил в землю, шагах в семи от машины, осыпав ее огненными брызгами.
Крылов развернул самоходку и вместе с Чистяковым выскочил наружу. Осмотрели гусеницы, правая была надорвана.
– Выдержит? – спросил механика.
– Должна бы. В бою ремонт не проведешь.
Запищала рация. Командир полка Пантелеев вызывал Чистякова.
– Здесь «пантера». Два танка подбила и самоходку. На склоне холма прячется. Обходи ее вместе с Рогожкиным слева. Ориентир – березовый перелесок.
Пантелеев отключился, а в рации звучали возбужденные русские и немецкие голоса, доносился мат. В эти минуты Манихин обрушился на Хлебникова.
– Ты чего на ходу спишь? Фриц бы нас сжег к чертовой матери.
– Диск кончился, – оправдывался наводчик.
Чистяков прекратил свару и приказал экипажу занять свои места. Пристально оглядел Хлебникова.
– Очухался или нет?
– Очухался, – буркнул Федор, перезаряжая автомат.
Впереди горела «тридцатьчетверка» и самоходная установка, одна из шести машин, оставшихся в обескровленном самоходно-артиллерийском полку. Еще одна «тридцатьчетверка», поврежденная, с дымившимся двигателем, отползала в низину и посылала снаряды в березовый перелесок.
Проследив направление, Чистяков разглядел длинный ствол и башню «пантеры». До нее было метров шестьсот. Неподалеку от «пантеры» меняла позицию «штуга». Комбат Болотов (Саня узнал его танк по номеру) вместе с новым Т-34-85 тоже вели огонь, но высовываться не рисковали. Правее стреляли другие танковые орудия, и наши и немецкие.
Крылов оказался умелым и хладнокровным механиком. Подогнал машину точно к указанному Чистяковым месту. Самоходка Рогожкина слегка отстала и заняла позицию в низине неподалеку от подбитого танка.
– Он же ничего оттуда не увидит! – воскликнул Хлебников.
Танкисты тушили пожар, выбивавшийся из жалюзи. Рогожкин, высунувшись из рубки, давал команды своему наводчику. Его орудие открыло навесной огонь, малоэффективный при стрельбе по одиночным целям.
Между тем две «тридцатьчетверки», в том числе новая Т-34-85, несколькими выстрелами подбили «штугу». Штурмовое орудие, дымя, уходило под защиту деревьев. Несколько танков теснили немецкие машины, развернувшись в цепь. Их поддерживала самоходная установка Пантелеева. Чистяков выстрелил в «пантеру». Снаряд взорвался с недолетом. Когда дым рассеялся, она исчезла.
На склоне загорелась одна из атакующих «тридцатьчетверок». Остальные увеличили скорость и уходили под защиту деревьев. Чистяков увидел сразу три немецких танка, в том числе «пантеру». Развернули машину, ударили в головной Т-4.
В ответ получили два снаряда. Один ударил в борт, отрикошетил, запахло горелым железом. Саню опрокинуло с кресла. Рядом ворочался Федя Хлебников, зажимая ладонью шею. Между пальцев текла кровь.
– Я знал, – выплевывал красную слюну сержант. – Этот день добром не кончится… отбегался.
Манихин бегло осмотрел наводчика. В Хлебникова угодило несколько мелких осколков брони, пробило щеку, плечо, один полоснул по шее.
– Не скули, жить будешь. Вот пакет, перевязывайся.
Чистяков наводил орудие на «пантеру», которая находилась дальше, но была более опасным противником, чем Т-4. Манихин напряженно ждал выстрела, чтобы перезарядить орудие. Фугас взорвался рядом с «пантерой», которая успела поджечь еще один атакующий танк.
– Мимо, – почти простонал старший лейтенант. – Вася, давай снаряд.
Сержант выбросил в открытый люк горячую гильзу, достал из боеукладки новую.
– Михаил, – позвал радиста Чистяков. – Свяжись с Рогожкиным, пусть выползает из своей ямы…
– Готово, – крикнул Манихин, защелкивая затвор. – «Пантеру» ведь мы подковали. Дергается на одном месте. Добивай ее, Саня.
Фугас, взорвавшийся рядом с «пантерой», смял одно или два колеса, разорвал гусеницу. Лучший танк вермахта имел надежную броню, дальнобойную пушку и мощный двигатель, который не пострадал. Но смятые колеса и разорванная гусеница не давали механику-водителю сдвинуть с места сорокапятитонную машину.
Двигатель ревел, стреляя сизыми выхлопами. Пушка «пантеры» не шевелилась, видимо, экипаж крепко контузило взрывом. Но и старший лейтенант Чистяков, оглушенный попаданием снаряда, никак не мог прицелиться – перед глазами мелькали темные пятна. Все же он нажал на педаль спуска.
Внезапно вынырнул из-за деревьев Т-4. Расторопный механик-водитель Ваня Крылов, сцепив зубы, резко сдал назад, уходя из-под прицела немецкого танка. Машину развернуло на скользкой плешине, но Крылов сумел уйти от смертельного удара в лоб. Бронебойный снаряд угодил в верхнюю часть двигателя позади рубки. Вскрыл решетку жалюзи, разметав в стороны мелкие обломки. От жара сразу воспламенилось топливо.
Крылов по инерции давил на педаль газа, но двигатель замолк. Он торопливо выбрался наружу. Чистякова вытащили под руки радист Гнатенко и заряжающий Манихин. Механик помогал выбраться Федору Хлебникову, в рубку уже пробивалось пламя из моторного отсека.
Придя в себя от боли, Федор оттолкнул Крылова и выскочил из люка сам. Экипаж старшего лейтенанта Чистякова дружно отползал от горящей машины, помогая друг другу.
– Успели, – бормотал Вася Манихин. – Как курята могли поджариться. Ванька молодец, увернулся от лобового удара, а то бы горели все вместе.
Наводчик Федор Хлебников был весь в крови, Манихин кое-как ковылял, у него не сгибалась нога. Но это не мешало заряжающему хвалить Ивана Крылова, материть сволочей-фашистов и радоваться собственному спасению.
Чистякова шатало. С трудом удерживая равновесие, он остановился и смотрел на дымившуюся «пантеру». Куда он угодил последним снарядом, Саня не знал, но это было неважно. Смертельно опасная немецкая кошка была обездвижена и застыла с открытыми люками.
Горел Т-4, который поджег их самоходку. Его уничтожила новая «тридцатьчетверка» Т-34-85. Выскочив на бугор, она молодецки добивала обездвиженную «пантеру». Немецкий экипаж ее уже покинул, не желая геройски умирать в обреченной машине. Снаряды калибра 85 миллиметров крушили броню, из люков показались языки пламени.
– Испеклась сучка, – грозил кулаком в сторону загоревшейся «пантеры» Василий Манихин.
Но их собственная машина полыхала вовсю, затем ахнул взрыв, на мгновение погасивший огонь. Чистяков увидел разваленную, смятую рубку, огромную дыру на месте крыши. Затем пламя заревело с новой силой, пожирая разбитую самоходку. Лейтенант Рогожкин бежал к ним.
– Все живы?
– Выползай наверх. Не видишь, немецкие танки сюда идут?
Чистяков закашлялся, все же наглотался дыма.
– А вы как? – растерянно топтался Рогожкин.
– Отвоевались… не видишь?
Прячась за кустарником и буграми, приближались два Т-4 с длинноствольными пушками и знакомое по недавнему бою приземистое штурмовое орудие «хетцер». Все три немецких машины сосредоточили огонь на новой «тридцатьчетверке». Ее экипаж отважно отбивался, но силы были неравные. Танк получил одно, второе попадание и отступал, огрызаясь редкими выстрелами.
– Чего ждешь? Беги к машине, выручай «тридцатьчетверку».
– Там три немецких «панцера», – выдавил Рогожкин. – А у меня снарядов всего восемь или девять штук осталось.
– Торопился все побыстрее выпустить? Бегом!
Наводчик его «зверобоя», не дожидаясь возвращения командира, вел огонь самостоятельно. Взрывы тяжелых фугасов заставили немецкие машины замедлить ход, искать укрытия. Это позволило новой «тридцатьчетверке» отступить. Ее орудие молчало, видимо, вышло из строя.
Зато бегло стрелял Т-34 с поврежденным двигателем, застывший в низине. Вскоре он загорелся, выскочили трое танкистов. Рогожкин быстрыми вихляющими шагами спешил к своей самоходке. Его словно подталкивал в спину взгляд старого приятеля, а теперь командира, Сани Чистякова.
– Бегом! – снова крикнул старший лейтенант. – Совсем башку от страха потерял.
Василий Манихин тронул Чистякова за плечо.
– Уходим… там и пехота следом.
К ним присоединились трое уцелевших танкистов. Восемь человек, контуженных, обожженных, с кое-как перевязанными ранами, отходили к островку леса. Чистяков видел, как несколько раз выстрелила самоходка Рогожкина, а затем стала быстро пятиться назад.
– Куда, гад! – орал Хлебников, весь в крови, но снова оживший. – А нас кто прикроет?
Неподалеку рванул снаряд. Когда подбегали к деревьям, мимо пронеслись два Т-4, поднимая клубы пыли. Затем показалась наступающая немецкая пехота. Передовой взвод охватывал краем опушку редкого леса. Офицер, увидев группу русских танкистов, приказал одному из командиров отделений:
– Не дай им уйти. Если выскользнут живыми, снова сядут в танки и будут нас убивать.
– Так точно, господин лейтенант, – кивнул унтер-офицер. – Этих упускать нельзя.
Отделение, человек двенадцать, ускорили шаг, а затем побежали, стреляя на ходу. Сержант-танкист, успевший снять с подбитой машины пулемет, махнул рукой остальным:
– Бегите, я прикрою!
– Некуда бежать, – опустился рядом Чистяков. – У меня двое едва ковыляют.
Он забрал у запасливого Васи Манихина ППШ, кивнул радисту Гнатенко, у которого имелся трофейный автомат МП-40:
– Останешься с нами. Остальные пусть уходят.
– Пропадете вы, – размазывая копоть по лицу, тоскливо проговорил Вася Манихин. – Да и мы далеко не уйдем. Надо всем вместе ударить, может, отобьемся.
Двое солдат из немецкого штурмового взвода быстро установили на сошки легкий пулемет «зброевку» с торчавшим сверху магазином. По ним сразу открыл огонь танкист из своего «дегтярева». Короткими очередями стреляли Чистяков и Гнатенко. Еще у троих имелись пистолеты, от которых толку было мало.
Сержант сумел прижать к земле немецкий пулеметный расчет, кого-то ранил. Чистяков срезал очередью выскочившего вперед солдата. Отделение залегло, ударили прицельные выстрелы из винтовок и частые автоматные очереди.
Сержант-пулеметчик погиб первым, пуля угодила в лицо. Ранили лейтенанта, командира танка, который пытался перехватить «дегтярева» и продолжить огонь. Чистяков с колена добивал диск короткими очередями и получил пулю в руку. Отбросив в сторону ППШ с расстрелянным диском, достал из кармана комбинезона потертый ТТ, выданный еще в училище.
Все они были обречены, и Саня это хорошо понимал. Пока немецкое отделение удерживал от броска огнем трофейного автомата радист Михаил Гнатенко. Раненый лейтенант-танкист опустошил диск «дегтярева» и тоже достал пистолет.
Пулеметные очереди «зброевки» выкашивали траву, щелкали о кору деревьев. Пуля угодила Чистякову в бок, еще одна досталась лейтенанту, выронившему трофейный «парабеллум».
– Добьешь меня, – попросил он Чистякова. – Эти суки живьем нас изрежут.
Но как нередко случается на войне, обстановка резко изменилась. Введенная в бой резервная танковая рота с ходу вклинилась в немецкие боевые порядки. Штурмовой взвод, оставшись без прикрытия, увидел русские «тридцатьчетверки» и быстро начал отступать в тот же редкий перелесок.
У лейтенанта-танкиста не выдержали нервы. Еще минуту назад он был уверен, что погибнет. Сейчас, подобрав «парабеллум» и кое-как сжимая его в руках, он стрелял по бегущим немецким солдатам. Руки слушались плохо, пули летели куда попало, а по щекам лейтенанта скатывались слезы. Обидно и тяжело умирать, когда тебе всего лишь девятнадцать. Но, кажется, на этот раз смерть отступила.
Старший лейтенант Чистяков, зажимая рану в боку, медленно валился на траву, засыпанную стреляными гильзами. Остатками уходящего сознания он цеплялся за этот зеленый лес, голубое небо, но глаза застила пелена, и он провалился во что-то мягкое и темное.
